Костры на площадях

ВСЯКИЕ ИНТЕРЕСНЫЕ РАЗГОВОРЫ

Шли дни, а отряд типографских рабочих все оставался в Васильевске — не было приказа о выступлении.

Вот если бы Федя Гаврилин был командующим Южным фронтом, он давно отдал бы приказ наступать, давно бы беляков прогнали с советской земли, и, может быть, сам товарищ Ленин поблагодарил бы Федю лично или прислал ему телеграмму, как тогда… во сне.

Но Федя не был командующим Южным фронтом. Если уж говорить честно, он даже настоящим красноармейцем не был — до сих пор не дали ему винтовку.

Обидно. Ох, как обидно!

Все-таки взрослые никак не могут понять его. Ведь какие задания выполнял он в городе! Можно сказать, ответственные и революционные. Он даже жизнью рисковал за рабочее дело. А тут!..

Правда, теперь у Феди был Мишка-печатник, все дни он проводил с ним, и это отвлекало Федю от горестных мыслей.

И еще новое развлечение появилось у него.

Вечерами комната, в которой жил Мишка-печатник, превращалась в мальчишеский клуб. Федя познакомился со многими местными ребятами, и они собирались в мужской прогимназии, чтобы вести всякие интересные разговоры.

Соберутся человек восемь, растопят печь и усядутся вокруг нее.

Мишка-печатник дремлет на своей соломе.

Дрова трещат в печи.

Красные отсветы играют на полу, на стенах, озаряют мальчишеские лица.

А за окном — густой вечер, холодно; недвижно стоят в гимназическом саду темные деревья.

Как хорошо в такие вечера собраться у горячей печки и вести разные разговоры!

— Сегодня опять на базаре шпика пымали, — говорит кто-то.

— Врешь ты все!

— Сам видел! Продает себе иконки, щуплый такой, как глиста, и головка махонькая. «Иверская богоматерь! — кричить. — Иверская богоматерь!» И тут его двое наших в кожанках — цоп! Один грит: «Пошли, шпиён подлейший! Мы те покажем Иверскую богоматерь!» Он так и взвился. Потащили они его, а ноги по земле волокутся.

— Может, и не шпик он вовсе. Так, недоразумения.

— У Чека недоразумениев не бывает!

— А по-моему, у всех недоразумения может выйти.

— По-твоему! Заткнись лучше. Отец твой дьякон, вот он тебе небось и нашептывает. «Недоразумения…»

— Мой отец в красной конторе служит! И ты его не тронь. А то враз по уху схлопочешь!

— Это от тебя, што ль?

— От меня!

— А ну, попробуй!

— И попробую!

— Хватит шуметь! — строго говорит Федя. Он здесь признанный глава мальчишеского клуба. — Нашли место для драки.

— Пусть не задирает!

— А ты трепись меньше!

Молчат ребята. Смотрят, как пламя пережевывает березовые поленья в печке.

— Ребя, слышьте, говорят, Егорычев объявился!

— Да ну? — восклицает сразу несколько голосов.

— Кто ж такой Егорычев? — шепотом спрашивает Федя.

— Предводитель нашего уездного дворянства. Вот уж лютый был господинчик!

— Змей!

— Пьяница!

— Погромщик!

— И где же он объявился?

— Тетка Фекла, соседка наша, сказывала… Ночами по городу бродит. Заросший весь, страшенный. В дохе ходит и с палкой. Ходит, ходит, на дом свой набежит и ну плакать-рыдать. Шопчет: «Расколю! Черепа напополам расколю!» А как дверь хлопнет… Ну, кто из бойцов до ветру выйдет… Он — бежать в темноту, только полы дохи развеваются…

— А кто его видел?

— Многие видели. А словить не могут. Как нырнет в темноту — и ровно растаял.

— Где ж он, Егорычев, живеть?

— Тетка Фекла грит, аптекарь Збышневский его приласкал. У него он во флигеле, что в саду стоит, живет. Весь день спит он под дохой, ровно ведьмедь, а вечером к нему аптекарь приходит, спирт они пьют и вспоминают свою старую жизню.

— Заарестовать бы их надо.

— А может, брехня?

— Так пойдем и посмотрим. Подкрадемся к флигелю и в окно заглянем.

— Сычас?

— Конечно, сычас. Чего ждать-то?

— Поздно уже, — неуверенно, тихо говорит кто-то.

Все смотрят на окна. А за ними — совсем глубокий вечер, и деревья слились с темнотой, растворились в ней. Ветер посвистывает.

— Правда, поздно, — говорит Федя и незаметно передергивает плечами.

И все с облегчением вздыхают.

— Ладно, в другой раз сходим, — говорит рассказчик.

— А чего я вчерась видел в торговых рядах!

— Ну?

— Вот Димку и видел!

— Меня?

— Тебя!

— И что тут такого? В рядах торговых! Всяк туда ходит.

— Всяк-то всяк. Только он не один был!

— А с кем же?

— Да говори — с кем?

— С Муськой Ершовой, вот с кем!

— Гля, гля! У Митьки ухи полыхають!

— А ты заткнись! Ничего они не полыхають!

— Полыхають!

— Вот как дам в нос — весь заполыхаешь.

— Только тронь!

— Вовк, и чего ж они в торговых рядах делали?

— Стоить он возля ее, так весь избоченился… А я со спины подошел и слухаю…

— Шпик недорезанный!

— Ну! Ну!

— И так на уху ей шопчить: «Вы, Мусенька, наикрасивейшая в Россейской империи…»

Ахает несколько человек.

— Так и сказал: «В Россейской империи»?

— Так и сказал!

— Врешь!

— А как ты сказал?

— Я сказал: «Во всей неоглядной России».

— Точно так он сказал: «Во всей неоглядной России». «Вы, говорит, представить себе не можете, как я вас обожаю. Даже вот дых перехватило. Воздуху вобрал в живот, а обратно выпустить нет мочи».

— А она чиво?

— Она так глазы в пол, и щеки краской налились. Потом он грит: «Давайте, Мусенька, пойдем в кинематограф. Сегодня отменную картину дают, про любовь, и в главной роли Иван Мозжухин».

— А она чиво?

— А она грит: «Мозжухин — душечка. Я с большим удовольствием пойду с вами. Если только папаня не заругают».

— Согласилась? — ахает несколько голосов.

— Согласилась!

— Теперь они что же: жених и невеста? — спрашивает кто-то неуверенно.

— Дураки вы! Просто мы дружим.

— Федя, как ты думаешь: можно с девчонками дружить?

Жарко краснеет Федя. Хорошо, что в темноте не видно.

— Я думаю, что можно, — говорит он, и вспоминается ему их переулок и Любка-балаболка, которая сидит на заборе.

— Понятно? — с облегчением спрашивает Митька.

Никто не отвечает ему. Потом кто-то говорит:

— Конешно, девчонки, они тоже человеки.

— Федя, а когда наши в наступление пойдут, ты тоже с ними?

— Ясное дело, с ними. Куда же мне еще?

— Федь, а ты уже в боях сражалси?

— Один раз, — неохотно говорит Федя.

— Как все было-то? Расскажи!

— Да нечего особенно рассказывать. Бой как бой. Лучше ты, Карасик, расскажи что-нибудь. Какие у тебя новости?

Карасик — самый маленький в мальчишеском клубе, из себя черный, смуглый и двух передних зубов у него нет — выпали и не растут больше. И выдумщик он, каких свет не видел. Об чем хочешь всякие истории выдумать может.

То вдруг скажет:

— Сегодня я к солнцу вот такой кусок прибавил. — И показывает руками, какой величины кусок.

— Как это — прибавил? — спросит кто-нибудь.

— А очень просто. Нашел на свалке осколок стекла, подождал, пока солнце высоко взойдет, ну и запустил стекло в светилу нашу. Стекло в солнце влетело, сгорело враз, и сразу солнце побо́лело, даже припекать сильнее стало.

— Ну и брехун. Ты знаешь, как до солнца далеко? Тыщи верст.

Карасик только улыбнется:

— Чудак! Так солнце стекло к себе притягивает. Только надо знать, когда в него пульнуть. Секрет это.

— А ты знаешь, что ли?

— То-то и оно, что знаю!

— Так скажи нам всем.

— Скажу — и секрета враз не будет. А потом что ж получится? Начнут все кому не лень в солнце стекла пулять, оно станет все прибавляться и прибавляться, отяжелеет и упадет на землю. И чиво тогда выйдет?

Не знают ребята, что на это ответить Карасику.

Или спросит он у всех:

— Знаете, почему белые белыми называются, а красные — красными?

— Ну? Почему?

— Потому, что у красных в жилах красная кровь текет, горячая, а у белых вместо крови — вода, холодная, как из проруби.

— Ладно брехать-то! Что они — не люди, по-твоему?

— Люди! — Карасик усмехается грустно. — В том-то и дело. Люди они, пока буржуйскую веру не приняли. И кровь у них обыкновенная, красная. А как в буржуйскую веру перекинулись, как сказали, что на рабоче-крестьянскую власть войной пойдут, так сразу ихняя красная кровь в воду превращается, в белую и студеную, отсюда и прозвание им — белые. И если кто из вас изменит Советской России, вот только подумает об етим, так все…

— Чиво — все? — спросит кто-нибудь со страхом.

— Кровь начнет в белую воду превращаться, вот чиво!

Но сегодня Карасик что-то неразговорчив.

— Значит, нечего тебе рассказать, да? — спрашивает Федя. — Никаких новостей?

— Есть одна новость, — говорит Карасик. — Только страшная.

— Ну? — и все ребята ближе придвигаются к печке.

— Существуют они, точно! — шепчет Карасик и хмурит брови.

— Кто?

— Прыгунки, вот кто!

— Существуют?!

— Сам видел. И даже выследил, где они живут.

— Где же?

— На кладбище!

— Врешь!

— Я — вру? Не верите? Так давайте вместе пойдем и все увидим.

— Сычас? — с ужасом ахает кто-то.

— Не, уже поздно, — авторитетно говорит Карасик. — Спать они уже позалегали.

— Кто?

— «Кто-кто»… Прыгунки.

— И где ж они там спят, на кладбище?

— Вот этого не знаю. Видел — через кладбищенскую ограду перелезали. И все у них ровно по часам. Как луна на колокольню Всехсвятской церкви сядет, — они с кладбища и выходють. Хотите, завтра и поглядим. Я вам покажу.

— Давайте поглядим, — говорит Федя, а у самого аж ладони вспотели от страха.

— Тогда завтра у мово дома собираемся, как звонарь девять пробьет, — и Карасик первый поднимается, чтобы домой идти.

Очень все-таки смелый человек этот Карасик!

Теперь надо сделать несколько пояснений о прыгунках.