Костры на площадях

НОЧЬЮ НА ПРОСЕКЕ…

Прочно застрял отряд в Хомяках. День проходил за днем, где-то совсем рядом был фронт, а приказа о наступлении не присылали.

Федя часто ходил теперь в лес и брал с собой Мишку-печатника. Одних отец не отпускал, и чаще всего с ними на прогулку отправлялся Нил Тарасович.

Приказ о наступлении пришел в морозный тихий день. В жаркой избе Федин отец, дядя Петя и человек в скрипучей кожанке, присланный из штаба армии, склонились над картой. Федя лежал на печи и, замерев, слушал их разговор.

— Вам, таким образом, — говорил человек в кожанке, — надо занять деревни Струново и Днище. Вот здесь. — Он ткнул пальцем в карту. — С левого фланга поддержит Лепехин. С правого — наша артиллерия. Огоньку поддаст.

— Дорога тут петляет, — хмурится отец. — И через поле идет.

— Можно лесом. Мне мужики говорили — просека есть и прямо к Струнову ведет. — Дядя Петя закашлялся. — Фу ты, дьявол. От жары в горле — Сахара. Сейчас бы молочка парного.

— Верно — просека есть. — Человек в кожанке выпрямился над столом и оказался совсем маленьким: на голову ниже всех. — Только проверить надо, в каком она состоянии. Пройдут ли люди, подводы. Может, заросла.

— Проверим, — говорит отец. — Если проходима просека, будет просто здорово. Петр, снаряди людей. И Федюху с Мишкой пусть возьмут. Видал я, как медведь у него на шорохи реагирует. Лучше собаки.

— И на запахи! — закричал с печки Федя. — Ведь Мишка настоящий разведчик!

Отец улыбнулся:

— Точно, разведчик. Мало ли что… Посылай людей, Петр. За старшего — Тарасыча.

— Есть!

— Так начало в пять ноль-ноль. — Маленький человек в кожанке свернул карту. — Сигнал — две зеленые ракеты.

Федя быстро одевается, никак не может натянуть сапоги: скорее к Мишке-печатнику!

А медведь уже улегся спать в своем сарае, потому что поужинал, и вечер был на дворе, ему даже что-то приснилось, но тут прибежал Федя и разбудил его.

— Мишка, вставай! — закричал он. — В лес на разведку пойдем! Понимаешь, в настоящую разведку!

Мишка-печатник неохотно поднялся — опять не дали поспать всласть.

Отправились впятером: Мишка-печатник, Федя, Нил Тарасович, Трофим Заулин (он считался лучшим разведчиком в отряде) и новый боец, деревенский парень Семен, длинный и молчаливый.

Трусило снежком, время было позднее, но все вокруг видно: светил неярким ровным светом снег. Прошли по селу, миновали овраг с колодцем, над которым склонился длинный журавель, и вступили в лес. Здесь было темнее, и сразу угасли в густых елях голоса села: лай собак, стук топора, далекая песня. И уже не пахло дымом. Пробитая сквозь лес просека уходила в неясную даль.

— Вполне пройти можно. И проехать, — сказал Нил Тарасович. — Версту проверим, и — назад.

Мишку-печатника Федя вел на поводке.

— Понимаешь, — объяснял Федя, — ты, когда я тебе прикажу, слушай и нюхай.

В лесу с медведя мгновенно слетела сонливость, он заволновался — давно Мишка-печатник не был в настоящем лесу.

Медведь возбужденно дергал носом. Для людей лес, может быть, ничем не пах, а для него он был просто напоен множеством запахов: пахло застывшей еловой смолой, горьковато и пряно листьями, что лежали под настом; кисло, ароматно, чуть уловимо крохотными почками ольхи; зайцем, который пробежал здесь днем; мхом, что укутал подножья деревьев, и, конечно, пахло снегом.

Лес вселял в медведя бодрость, беспокойство, быстрее гнал кровь по жилам: он смутно напоминал ему забытую родину — тот лес, те места, где началось его медвежачье детство.

Где-то над деревьями взошла луна, и теперь на снегу лежали длинные холодные тени. Лесная чащоба дышала безмолвием и неизвестностью.

— Все в порядке, — сказал Нил Тарасович. — Можно возвращаться. Завтра по ней и пройдем. Свалимся на офицериков, как снег на голову.

Вдруг Мишка-печатник вздрогнул всем телом: ему в нос ударила струя резкого запаха — так пахнет только человеческое жилье. Он на мгновение замер, затем поднялся на задние лапы, как учил его Федя, и повернул морду — с той стороны прилетел этот запах.

— Что? — выдохнул Трофим.

Они до рези в глазах всматривались в каждую тень, но ничего подозрительного не было видно.

— Вон! — Семен толкнул Нила Тарасовича, показав в заросли мелкого ельника: там мелькнул слабый огонек. Мелькнул и исчез.

— Пойди узнай, — приказал художник Семену.

Семен затерялся среди стволов, долго его не было, и все истомились, ожидаючи. Наконец он вернулся.

— Сторожка лесника, — прошептал Семен, задыхаясь от бега. — И к ей свежие следы ведуть… Оттедова, от Струнова. Лампа светит в сторожке. Люди там. Можа, белые? — В голосе его был страх.

— Пойдем к сторожке, — тихо проговорил Нил Тарасович. — Трофим, без всякой поспешности. Ты, Федор, у ограды останешься с медведем.

— Но ведь я… — У Феди задрожали губы.

— Это приказ, Федор. И будете ждать нас.

— Хорошо.

Они осторожно зашагали к сторожке лесника; светила прямо им в лицо яркая луна, и казалось, оглушительно скрипел снег под ногами. Только Мишка-печатник по-прежнему ступал бесшумно и мягко. Около ограды из трех скользких жердей они остановились.

Совсем близко маленькая изба, мирно вьется из трубы неторопливый дымок, светятся два ярких окошка, розоватые квадраты лежат под ними на снегу. Иногда большая тень мелькнет в окне… Кто там, за этими окнами?

Нил Тарасович и Трофим вынимают браунинги, Семен щелкает затвором винтовки.

Все вздрагивают от скрипа — открывается дверь сторожки, фигура человека возникает в ее провале, падает в снег, описав красную дугу, окурок; дверь захлопывается.

— Идем! — приказывает Нил Тарасович.

И в свете луны Федя видит, что его лицо полно решимости и — странно — любопытства.

Но они не успевают сделать и шага — Мишка-печатник рванулся вперед, к двери сторожки.

Он легко тащит за собой Федю, и грозное рычание рвется из его горячей пасти. Все ближе, ближе сторожка. За ними ринулись остальные.

— Что ты, что ты, Мишка! — отчаянно шепчет Федя. — Остановись! Остановись, Мишка!..

Но Мишка-печатник не останавливается…

Если бы медведь был человеком, он бы все объяснил им, своим друзьям. Но он не может объяснить… Только что из открытой двери на него дохнуло запахом… Из тысячей запахов он всегда узнал бы этот, неповторимый: так мог пахнуть только один человек на земле — его лютый враг, зеленый юнкер. И он был там, в избе. Медведь забыл обо всем на свете, он потерял осторожность, он не понимал, что подвергает опасности тех, кто с ним.

Три-четыре шага отделяют медведя от сторожки. И только здесь Нил Тарасович успевает обогнать их и вырвать у Феди цепочку. Федя отлетает в сторону от сильного толчка и чуть не падает в снег.

Медведь с размаху вламывается в дверь…

Все остальное происходит в несколько секунд.

Мишка-печатник видит людей в комнате и среди них — его, зеленого юнкера. Гремят выстрелы, падает что-то тяжелое…

Проходят мгновения. И в эти несколько мгновений Мишка-печатник успевает сделать прыжок к нему, ненавистному, единственному, скованному изумлением. И пока гремят выстрелы, он успевает почувствовать его тело под своими лапами, его податливое горло под своими зубами, соленый вкус его теплой крови.

И может быть, в последнее мгновение из этих нескольких мгновений он ощущает горячий толчок в затылок, и вдруг с вихревой скоростью в меркнущем сознании мелькают яркие картины:

берлога в лесу,

добрая морда матери-медведицы,

пруд с таинственными пузырями,

рыжий тощий лисенок,

заплаканное лицо Марфы,

прялка,

свора гончих,

печатный ручной станок,

кошка Ляля,

девочка Руза,

лопоухий приветливый Рунай,

Федя

и еще что-то, уже смутное, но самое лучшее в его жизни…

И все это проваливается в черную бездну, гаснет в ней.

И в эти же секунды Федя успевает увидеть между спинами Трофима и Семена низкую комнату, стол с керосиновой лампой и трех мужчин с золотыми погонами на зеленых мундирах — эти люди стремительно отшатываются от стола, и Федя, прежде чем опрокинулась лампа, успевает увидеть карту на столе и лицо только одного из них, бледное, красивое, искаженное ужасом… «Белая разведка», — мелькает в Федином сознании.

В эти несколько секунд гремят выстрелы, комнату заполняет дым, опрокидывается и гаснет керосиновая лампа, и уже в нереальной лунной мгле что-то тяжело падает на пол, кто-то жутко храпит, слышится яростная возня. Потом наступает тишина, и слышит Федя, оцепеневший от страшного предчувствия, булькающий, изменившийся голос:

— Тысячу дьяволов… Фе… Федор, ты…

И опять тишина в лунной мгле. И хриплый голос Трофима:

— Лампу, лампу засветите…

Зажигается спичка. Федя видит, как костлявая дрожащая рука шарит по столу. И лампа загорается, она без стекла, язык пламени покачивает хвостиком копоти. У стола стоит старик, лицо его кажется зеленым. Он шепчет:

— Мы что? Нам как прикажут…

Сильнее разгорается фитиль лампы.

На середине комнаты, широко расставив ноги, стоит Семен и дико, жутко улыбается. Сполз со стула на пол один офицер, и из уголка его открытого рта (в черной дыре поблескивают зубы) вытекает струйка густой крови. Федя с усилием отрывает от него взгляд и видит: раскинув огромные руки, на животе лежит Нил Тарасович, и у него такая поза, что не может быть сомнения: он мертв… А рядом из-под распластавшейся туши. Мишки-печатника с одного конца торчат ноги в хромовых сапогах, с другого — голова с разорванным горлом…

— Семен! Беги к нашим… С лошадями приходите…

Семен исчезает.

И только теперь Федя видит Трофима Заулина — он сидит на спине офицера и крутит ему руки ремнем. Потом подходит к медведю, долго смотрит на него.

— Хведор… — говорит он, заикаясь, — живой? Вот беда-то. И чего стряслось с ним? Чего кинулся? Всегда такой смирный, послушный… А они, сволочи, и Тарасыча… и Мишку уб-били…

— …а-а-а! — кто-то страшно кричит рядом. Федя не понимает, что это он кричит.

В беспамятстве он бросается из сторожки, бежит куда-то, обо что-то спотыкается и падает в глубокий пушистый снег…