Маттерхорн

ГЛАВА ВТОРАЯ

Свет померк. Голоса затихли. Темнота и страх пришли на смену свету и рассудку. Шорох листьев, шуршащих о кору, заставлял головы непроизвольно вертеться, а сердца скакать галопом. Обволакивающая чернота и невидимая стена истекающих водяными каплями зарослей не оставляли пространства для бегства. В этой чёрной мокрой пустоте периметр казался воспоминанием. Только воображение придавало ему очертания.

Меллас трясся в своей палатке и прислушивался к шёпоту ротной связи. Через грязь он чувствовал, как дрожит Гамильтон, но не видел его, свернувшегося под засаленной нейлоновой подстёжкой к плащ-палатке. Сырая майка Мелласа прилипла к телу. Дома он дерзил матери за то, что она слегка подкрашивала её: 'Да я через милю буду весь в пятнах!' Она прикусывала губу и еле сдерживала слёзы. Мелласу тогда хотелось её обнять, но – не обнимал.

В 23:00 и 03:00 нужно было идти к стрелковым ячейкам и проверять, не уснули ли часовые. Между тем, он сидел и чувствовал себя человеком, которому хочется отлить, но очень не хочется покидать уютную теплую постель. Из зарослей прокралась крыса, и Меллас слышал, как она шелестит среди брошенных упаковок от сухпайков. Он представил, как она волочит мокрый живот по земле. Он следил, как минутная стрелка на часах подползает светящимся курсом к одиннадцати. Ровно в одиннадцать далеко на востоке послышалось то, что, по его разумению, было исполнением операции 'Арк Лайт': с Гуама летели В-52, летели на такой высоте, что их нельзя было увидеть, и сбрасывали сотни 500- и 1000-фунтовых бомб. Бомбардировка обращала небольшой район предполагаемой концентрации вражеских войск в очаг боли и смерти, но Мелласу она показалась лишь бесплодным громом без дождя. Он подождал, пока стрелка не минует одиннадцать. Внутренний голос долга победил. Он пристегнул пистолет, надел каску и выбрался наружу.

На щёки упали капли невидимого дождя. Тепло плащ-палатки растаяло, как жалкий крик над бурным морем. Скользя по грязи, он направился вниз. Он нащупывал путь, как ему казалось, уже слишком долго, и вдруг испугался, что проскочит линии и его пристрелят собственные бойцы. Он споткнулся о корень и, упав на руки, застонал от боли в запястье. Холодная мутная вода пропитала форму. Ничего не видя, он пополз на четвереньках, надеясь обнаружить пулемётную позицию, которая располагалась прямо вниз от его палатки. Он представил себе её обитателя Хиппи, обладателя подозрительно образцовой стрижки и серебряного медальона мира на шее, необычайно напоминающего пассажирский реактивный самолёт.

Голос, едва слышимый, выплыл из темноты: 'Кто идёт?'

– Это я, – прошептал Меллас, – литера 'майк'. – Он опасался, что если скажет 'лейтенант', какой-нибудь северовьетнамский солдат, притаившийся прямо за линиями, выстрелит в него.

– Какая, нахрен, литера 'майк'? – прошептали в ответ.

– Новый лейтенант, – ответил Меллас раздражённо, понимая, что, должно быть, создал слишком много шума, чтобы в любом случае быть застреленным. Меллас пополз на голос. Вдруг рука наткнулась на свежевырытую глину. Он, должно быть, уже у окопа. Он скорее почувствовал, чем увидел, смутную фигуру внутри маленького круга сознания, едва ли в футе от глаз.

– Как дела? – прошептал Меллас.

– Я слышу что-то вниз по гребню.

– Как далеко?

– Не могу сказать.

– Если оно приблизится и ты захочешь бросить 'майк-26', то обязательно предупреди меня или Джейка. – Джейкобс заменил Фишера в качестве командира второго отделения у Мелласа.

– Я из третьего отделения.

Меллас смутился. Он усиленно всматривался в сторону бойца, но не мог понять, кто это.

– А здесь кто? – наконец, прошептал Меллас.

– Паркер, сэр.

Меллас был ошеломлён. Он полз в совершенно другом направлении от того, что себе наметил. Он попробовал представить себе Паркера, а потом вспомнил, что Паркером был тот, что считал, что его обошли отпуском в Бангкок. Угрюмый.

Оба помолчали, всматриваясь в темноту. Шум дождя лишал всякой надежды расслышать чьи-нибудь передвижения в джунглях. Меллас чувствовал, как рубашка прилипла к спине, и начал дрожать. Шум от собственной дрожи сделал слышимость ещё хуже. Паркер нетерпеливо поёрзал.

Меллас попробовал что-нибудь сказать, чтобы завязать разговор. 'Откуда ты, Паркер?' – прошептал он.

Паркер не ответил. Меллас колебался. Он не знал, упрямится ли Паркер или просто боится ещё больше нашуметь. Тем не менее, он сделал выбор.

– Паркер, я задал тебе вопрос. – Прошло целых три секунды, прежде чем Паркер ответил: 'Комптон'.

Меллас не знал, где это. 'О! – сказал он. – Там хорошо?'

– Я бы так не сказал.

– Сэр, – прибавил Меллас.

– Я бы так не сказал, сэр.

Меллас не знал, как ответить. Он чувствовал, что шанс установить взаимосвязь с Паркером ускользает. Он сделал последнюю попытку: 'А я из Орегона, из маленького посёлка на берегу под названием Ниванна'.

– Ниванна? – последовало сомнение. – Сэр.

– Угу. Смешное название, да? Индейское.

Тишина.

– Мне нужно идти дальше, – прошептал Меллас, чувствуя неловкость Паркера. – Кто в окопе справа от тебя?

Паркер ответил не сразу, и Меллас подумал, что, наверное, у него тоже проблемы с запоминанием имён. Наконец, Паркер прошептал: 'Чедвик'.

– Спасибо, Паркер. – Меллас пополз к следующему окопчику. 'Не очень складно получилось', – подумал он. Он чувствовал себя неловким и неумелым.

Дождь, подстёгнутый внезапным порывом ветра, коротко плеснул в лицо и перешёл в неторопливое ровное постукивание по каске. Он полз по слякоти на четвереньках в кромешной темноте, сознавая, что совершенно пропустил первое и второе отделения и что придётся возвращаться, чтобы проверить ещё и их. Он почувствовал что-то впереди. 'Чедвик? – прошептал он, надеясь, что Паркер назвал ему правильное имя. Никакого ответа. – Чедвик, это я, лейтенант Меллас!' Его шёпот поплыл сквозь тишину.

И был встречен ясно различимым вздохом облегчения: 'Господи-грёбаный-боже, сэр, я думал, я умру! Я чуть было не отстрелил вашу задницу!'

На то, чтобы пройти 140 метров периметра взвода, ушло два часа. Он вернулся измотанный, в промокшей и измазанной грязью одежде, с пиявками по рукам и ногам. И так по два раза за ночь, все предстоящие 389 дней службы.

Несколько часов спустя командир третьего отделения у Мелласа, капрал Янковиц, наблюдал, как серый рассвет постепенно просачивается сквозь черноту. Он не наполнился счастьем, встречая утро, потому что знал, что предстоит выход в дозор. Но и несчастным он не был, потому что это значило, что одним днём стало меньше до отпуска в Бангкок, где он снова встретится с Сюзи. Ещё это значило, что предрассветная 100-процентная тревога снимается и можно устроить завтрак. Он приказал отделению отойти и выставил на дежурство свою третью огневую группу. Он достал банку рубленых яиц, добавил к ним немного от плитки тропического шоколада 'Херши' – шоколада с высокой температурой плавления, разработанного специально для джунглей, – смешал с соусами 'Табаско' и 'А1', которыми заботливо запасся во время своего последнего 'отдыха и развлечений'. Потом добавил персикового сока, выбросив персики и банку в джунгли. Он отщипнул небольшой кусочек пластита С-4, положил на землю, сверху поставил банку и поджёг пластит. Белое шипящее пламя охватило банку. Через тридцать секунд Янковиц ложкой кидал содержимое в рот и думал о Сюзи, тайской девушке из бара, ради которой он продлил свою службу ещё на шесть месяцев. Это продление заработало ему тридцатидневный отпуск в Бангкок. Это были тридцать лучших дней в его жизни. Сейчас он пробыл в Наме уже достаточно долго, чтобы заработать ещё одну неделю отпуска с Сюзи, до него оставались считанные дни. Когда он вернётся, он попросится на второе шестимесячное продление. Это принесёт ему ещё тридцать дней с Сюзи. А через полгода после этого, он будет свободен, по-настоящему свободен от 'Промежности' – от корпуса МП – и женат, с более чем двухгодичными сбережениями, чтобы начать жизнь. Вот он каков: девятнадцать лет, капрал и командир отделения. За операцию 'Винд Ривер' его досрочно представили к сержанту. Джейхок обещал, что попробует отправить его задницу в тыл, чтобы дослужить второе продление там, и это выглядело гораздо лучше, чем возвращаться домой к придуркам, размахивающим плакатами и орущим на него. Кроме того, дома никто его особенно не ждёт. Три месяца на родине до увольнения, потом назад в Бангкок с почти тремя годами жалованья. Могло быть и хуже. Басс даже заявил, что рассчитывает на то, что Янковиц поможет ему обкатать нового лейтенанта теперь, когда Фишера больше нет.

А новый лейтенант обкатывал свой новенький пистолет 45-го калибра, скользя затвором вперёд-назад. Его радист Гамильтон уплетал завтрак: ветчину с лимской фасолью, приправленную виноградным желе. Меллас не был голоден.

– Не беспокойтесь, сэр, он будет работать, – сказал Гамильто, набив рот.

Меллас осмотрел оружие и убрал в кобуру.

– Кроме того, – продолжал Гамильтон, указывая на пистолет белой пластмассовой ложкой, – эта пукалка гроша не стоит в настоящем боевом замесе. Я бы предпочёл иметь обрез 12-го калибра, если б мог достать.

Меллас не знал, что ответить. Штатное расписание имущества и вооружения, документ, определяющий виды оружия для каждой военно-учётной специальности, отводил офицерам только пистолеты, исходя из теории, что офицеры должны прежде всего думать, а не стрелять. Он посмотрел на свой пистолет, на тщательно смазанную винтовку М-16 Фишера, на бандольеры с магазинами, в каждом из которых по 18 патронов. Магазин должен вмещать двадцать патронов, но ребята гибли, узнавая, что пружины шли с завода слишком слабыми, чтобы правильно подать в винтовку предназначенные двадцать штук. Штатное расписание показалось непрактичным. Меллас взял винтовку Фишера и попробовал затворный механизм.

– Не волнуйтесь, сэр, она тоже будет работать, – сказал Гамильтон.

Меллас показал ему средний палец.

Гамильтон проигнорировал знак. Он вдумчиво жевал какое-то время, потом полез в свой рюкзак за драгоценным соусом 'Пикапеппа', который ему прислали из дому. Он аккуратно добавил две капли к холодной ветчине, виноградному желе и фасоли, размешал и попробовал на вкус. Новый лейтенант по-прежнему не хотел есть.

К тому времени как Янковиц притащился вверх по склону к палатке Мелласа, тот уже нацепил на себя всю экипировку: три фляжки (две с 'Рутин Тутин Разбери' и одну с 'Лефти Лемон'), пять ручных гранат, две дымовые шашки, компас, карту в пластиковой обёртке, кровеостанавливающие жгуты, перевязочные материалы и галазон, таблетки для обеззараживания воды, пистолет, два бандольера с магазинами к М-16, а также банки консервов, запихнутые в запасные носки и спрятанные в широкие карманы форменных штанов. Кое-кто из парней просто вешали носки с банками на свои рюкзаки.

Он тщательно прикрепил штанины к ботинкам стальными пружинами, чтобы предохраниться от пиявок, и засунул пластмассовую бутылочку со средством от насекомых за широкую резиновую ленту, охватывающую новый зелёный маскировочный чехол каски. Он как раз смотрел на часы, когда хвост патруля Гудвина исчез в джунглях внизу. Ему никогда не убедить Фитча, что он на что-то способен, если его патруль не выйдет вовремя.

Янковиц усмехнулся Мелласу: 'Сэр, я бы, э…' – он немного поколебался и постучал по своей мягкой панаме.

Меллас посмотрел на Гамильтона. 'Средство от насекомых, – сказал Гамильтон. – Белое в лесу заметно. Хорошая мишень получается'.

– Для чего же тогда резиновая лента? – спросил Меллас, засовывая бутылочку в карман.

– Понятия не имею, – ответил Гамильтон. – Думаю, не даёт грёбаной каске развалиться.

– Для маскировки можно что-нибудь вставить, ветки, например, – осторожно заметил Янковиц.

Гамильтон хихикнул, Меллас хмуро улыбнулся. Так нечестно. Он видел по телевизору, как морпехи крепили мягкие бутылочки с репеллентом к каскам. Он хорошо запомнил все детали. Вдруг до него дошло, что съёмки производились вокруг таких деревень, где вероятней всего можно было увидеть людей с телекамерами и где не обступала со всех сторон стена тёмно-зелёных джунглей.

– Все готовы, сэр, – сказал Янковиц. – Ждём только Дэниелса. – Младший капрал Дэниелс был корректировщиком артбатареи. Фитч присоединил его к патрулю, которому, он чувствовал, может понадобиться небольшая поддержка и которую он сможет получить от дивизиона 'Эндрю Гольф', далёкой батареи на базе огневой поддержки 'Эйгер'.

Когда Янковиц пустился в путь к сектору третьего отделения, утреннюю тишину нарушил голос Марвина Гэя, поющего 'Мне сорока на хвосте принесла'. Меллас видел, как морпехи третьего отделения стоят вокруг, некоторые нервно возятся со снаряжением, но все, по-видимому, готовые ещё до того, как Янковиц ушёл за Мелласом. Группа чёрных бойцов сгрудилась вместе и курила сигареты. В её центре хорошо сбитый и серьёзный молодой человек присел над переносным проигрывателем на 45 оборотов в минуту.

– Ладно, Джексон, выключай, – отрывисто сказал Янковиц.

Не глядя вверх, Джексон поднял руку ладонью к Янковицу: 'Эй, чувак, остынь. Утреннее шоу ещё не кончилось'.

Кто-то тихонько засмеялся, включая и Янковица, который стрельнул взглядом в Мелласа, чтобы понять, не возражает ли он.

Меллас не знал, должен ли он возражать или нет. Ища подсказки, он посмотрел на Янковица и Гамильтона.

Басс нарушил мимолётную заминку, появившись из-за спины: 'Почему не слушаешь настоящую музыку, скажем, Тэмми Уайнетт, вместо этой долбаной музыки джунглей?'

– Там играют на корытах и мётлах, – сказал Джексон, рассчитывая на смех, который не заставил себя ждать. Меллас неловко присоединился. Услышав незнакомый голос, Джексон посмотрел вверх. Узнав Мелласа, он немедленно выключил проигрыватель и поднялся. Маленькая группа посерьёзнела и, втаптывая сигареты в грязь, преисполнилась вниманием и усердием.

Что поразило Мелласа в Джэксоне, так это то, что он вовсе не извинялся. Он просто был вежлив. Он смотрел на Мелласа с той открытостью, которая показывала, что он вполне способен постоять себя, не будучи при этом ершистым. Меллас улыбнулся: 'Всё нормально. Не хочу прерывать передачу'.

Басс, довольный тем, что у Янковица Меллас в хороших руках, крякнул и отошёл ко второму отделению, чтобы потолковать с Джейкобсом в его первый день в качестве головного в патруле.

– Где Недолёт? – спросил Янковиц, оглядываясь вокруг.

Джексон вздохнул и показал на пару плащ-палаток, прикрывавших дыру в склоне горы: 'Он был на посту подслушивания этой ночью. Думаю, он ещё ест'.

– Недолёт! – закричал Янковиц. – Чёрт возьми! Давай сюда свою жопу!

Послышалось ворчание. Невидимая голова неуклюже ткнулась в низко висящую полу палатки. Две короткие ноги, покрытые широкими грязными штанинами, задом выдвинулись из палатки. Невысокий паренёк со вьющимися каштановыми волосами и крупным носом ухмыльнулся Янковицу. Соус от спагетти оставил след на его лице. Он стёр его большими ладонями, бурыми от въевшейся грязи.

– Привет, Янк, – весело сказал Недолёт, улыбаясь.

Янковиц повернулся к Мелласу: 'Сэр, это Поллини. Только мы зовём его Недолёт. И не потому, что он маленький и жирный'. Недолётом называли артиллерийский снаряд, падавший по ошибке слишком близко и часто убивавший своих же парней.

Поллини быстро рассовал по карманам несколько плиток шоколада, схватил винтовку и присоединился к группе как раз тогда, когда Дэниелс с рацией на спине спустился сверху от КП. Янковиц представил его Мелласу, снял трубку с рации Гамильтона и вызвал КП: 'Браво', это 'браво-один-три'. Мы выходим'.

Отделение петляло по джунглям одной длинной змеёй: Янковиц третий от головы, Меллас за ним, следя за каждым движением Янковица, Дэниелс – сразу за Мелласом. Никто не разговаривал. Меллас размышлял о том, что Янковиц провёл в лесу почти девятнадцать месяцев. И, наверное, лучше всех остальных в роте знает, как остаться в живых.

Как только ребята оказались под деревьями, на них посыпались пиявки. Их старались смахнуть ещё до того, как они вопьются и начнут вытягивать кровь, но всегда опаздывали, потому что всё своё напряжённое внимание отдавали джунглям, чтобы услышать, увидеть или почуять знак, который даст возможность парням, а не северным вьетнамцам, сделать первый выстрел.

Пиявки от души пировали на своих жертвах. Меллас замечал, как некоторые из них падали на шеи бойцов и дождевыми каплями стекали за ворот. Другие извивались по влажному перегною, цеплялись к ботинкам, поднимались по штанинам и из маленьких червеобразных объектов превращались в полные крови раздутые меха. Время от времени кто-нибудь поливал их сродством от насекомых, и пиявки, корчась, падали на землю, оставляя кровь сочиться по рукам, ногам и шеям парней.

Во время дозора Меллас получал большое удовольствие, убивая маленьких ублюдков и наблюдая, как их тельца выплёскивают его собственная кровь.

Змея из четырнадцати человек двигалась толчками. Головной время от времени резко приседал, напрягая глаза и уши, и все, кто шёл за ним, останавливались, приседали и ждали команды двигаться дальше. Они уставали, бдительность притуплялась. Затем, напуганные странными звуками, они снова становились осторожны. Глаза метались из стороны в сторону, пытаясь охватить все направления сразу. У них имелись пакетики 'Кул-Эйд' и 'Тэнг', это могло перебить химический вкус воды в пластмассовых фляжках. Скоро фиолетовые и оранжевые пятна от 'Кул-Эйда' на губах сложились воедино со страхом в их глазах, и ребята стали похожи на детишек, вернувшихся со дня рождения, на котором хозяйка показывала фильмы ужасов.

Они остановились перекусить и устроили небольшой оборонительный периметр. Янковиц, Меллас и Гамильтон растянулись на земле поближе к рации и приступили к сухпайкам. Они намусорили в джунглях пустыми банками. Из тяжёлого воздуха материализовались мухи и москиты. Меллас обрызгался репеллентом. Немилосердно запекло, когда попало в порезы и укусы. На правой ноге он поймал двух пиявок.

Смакуя компот из персиков, он прижёг пиявок спичками.

Утомлённый бессонной ночью, Меллас теперь боролся с физической усталостью от продирания сквозь почти непроходимую чащу, от оскальзывания на глинистых склонах, ведущих на хребет, от поиска следов, от поиска знаков. Он промок от пота и дождя. Труды. Поклажа. Мухи. Раны. Растительность.

Его уже не заботило, где они и зачем. Радовало, что он новичок и что Янковиц более или менее за всё в ответе, хоть и было стыдно за подобный ход мыслей. Триста восемьдесят девять дней и – подъём и на выход.

В каком-то месте они наткнулись на стену из бамбука, которую нельзя было обойти. Бамбук стоял как раз между ними и контрольной точкой, линией хребта, на котором мог находиться пулемёт СВА. Пришлось прорубаться. Вся безопасность пошла насмарку, когда головной взял в руки мачете и врубился в бамбук. Вскоре они оказались в бамбуковом туннеле. Земля пошла вверх. Склон стал круче. Они оскальзывались. Парень с мачете устал, его место занял другой. Понадобился час, чтобы пройти 200 метров.

Вдруг головной патруля Вилльямс застыл, потом медленно опустился на одно колено, приставив винтовку прикладом к плечу. От его спины шёл пар. Все замерли, кто как был, усиленно вслушиваясь и стараясь заглушить шум своего дыхания. Янковиц тихо пошёл вперёд узнать, что случилось. Радист Гамильтон двинулся вслед, словно часть тела Янковица. Меллас за ними.

– Ты это слышишь, Янк? – прошептал Вилльямс. Он дрожал, лоб сморщился от напряжения. Они стояли у самой вершины хребта. Какой-то ручеёк журчал сквозь густую чащу среди растений с широкими листьями. Меллас прислушался, чтобы расслышать хоть что-то помимо собственного дыхания и биения сердца. Скоро он различил тихое фырканье, приглушённые, похожие на покашливание, звуки и треск ломаемых ветвей.

– Что это? – прошептал Меллас.

– Грузовики косоглазых, – тихо сказал Дэниелс. Он так тихо проскользнул к Мелласу за спину, что напугал его своим шёпотом. Меллас видел, что Дэниелс ухмыляется и рот его отмечен красными пятнами от 'Чу-Чу-Черри', усилившими румянец его щёк.

– Грузовики? – спросил Меллас. – О чём ты говоришь? – Он повернулся к Янковицу, который весело наблюдал за ним.

– Слоны, сэр, – сказал Янковиц.

– Гуки используют их для перевозки дерьма, – сказал Дэниелс.

К этому времени все немного успокоились, и отделение уже заняло оборонительную позицию, при которой каждая пара бойцов чередовала направление визирования. Янковиц указал на Поллини и Дельгадо, чикано с красивыми глазами, которого все звали Амарилло, потому что это был его родной город.

Эти двое неохотно поднялись на ноги и осторожно двинулись в стороны от отделения в качестве боевого охранения.

– Итак? – спросил Меллас. Ему неуютно было сознавать, что на его пути встала беда.

– А вы не думаете, что нам следует вызвать огонь? – спросил Дэниелс.

– Огонь? На слонов?

– Они транспортное средство косоглазых, сэр.

Меллас взглянул на Янковица. Он вспомнил майора из школы спецподготовки, который советовал доверять сержантам и командирам отделений, ибо 'они там уже бывали'. Майор не сказал только, что сержантами были девятнадцатилетние младшие капралы.

– Он прав, сэр, – сказал Янковиц. – Они таки берут их таскать всякую хрень.

– Но они ведь дикие, – сказал Меллас.

– Почём вам знать, сэр?

Тут вмешался Дэниелс: 'Мы всё время в них стреляем, сэр. Так вы лишаете азиатов транспортной системы'.

– Это площадная цель, сэр, – ответил Дэниелс. Площадная цель покрывает всё местоположение, например, войска на фронте, поэтому точность её меньше, чем для точечной цели, скажем, блиндажа.

Меллас посмотрел на Гамильтона и на Тилмана, нёсшего гранатомёт М-79. Оба лишь таращились на него. Мелласу не хотелось выглядеть сентиментальным или глупым перед отделением. В конце концов, это война. Не хотелось и бодаться со стандартной процедурой, когда не было уверенности в своих доводах. Ему говорили доверять командирам отделений. 'Ладно, – начал он медленно, – если вы действительно стреляете в них…'

Дэниелс ухмыльнулся. Он уже достал карту и сейчас взялся за трубку рации: ' 'Эндрю-Гольф', это 'Большой-Джон-браво'. Вызываю огонь. Приём'.

В воображении Меллас уже рисовал, как поднимается батарея, как только на её пункт управления огнём поступает, треща, запрос на нанесение удара.

Несколько секунд после того как Дэниелс передал координаты по карте и пеленг по компасу, джунгли прошил первый снаряд, пролетев как скоростной поезд по туннелю. По земле прошёл глухой удар, за ним – звонкий грохот по воздуху. Потом раздались звуки ломающейся чащи и движения тяжёлых перепуганных тел. Дэниелс сделал поправку, и проревел второй снаряд. Снова подалась земля, заколыхался воздух. После этого приглушённые звуки больше не слышались.

Дэниелс отменил задачу. 'Их имеют – они уходят', – сказал он, довольно улыбаясь.

Янковиц не хотел утруждаться проверкой результатов, ибо это означало спуск в ущелье. Обратный путь наверх занял бы часы. Меллас и с этим согласился.

Добредя, наконец, назад к ротному периметру, отделение немедленно занялось чисткой оружия и приготовлением обеда, готовясь к вечернему боевому дежурству и долгим ночным караулам. Джексон включил проигрыватель, и голос Уилсона Пикетта поплыл над крохотной рукотворной поляной в джунглях: 'Эй, Джуд, не грусти…'

Меллас едва смог дотащиться до КП, чтобы доложиться Фитчу. Он хотел просто рухнуть и уснуть. Басс уже был там, и докладывать ему было не о чем, как и Гудвину, заметившему лишь несколько тигриных следов. Однако Ридлоу, взводный сержант Гудвина, обнаружил несколько человеческих следов возле ручья. Нельзя было сказать, сколько человек их оставили. Он предположил, что им не более двух дней, иначе их смыло бы дождями.

Меллас послушал, как Фитч передаёт донесение об отсутствии противника в батальон. Целый день патрулей, и всё, что они доказали, это то, что в джунглях кто-то есть, как будто сбитый вертолёт и горстка мёртвых членов экипажа этого ещё не доказали. Он ещё послушал, как Фитч диктует артбатарее координаты следов для ведения 'эйч-энд-ай', беспокоящего и упреждающего огня.

Когда Фитч вышел из палатки, Меллас спросил: 'Что будет, если это окажется монтаньяр?' – имея в виду коренное население, которое вытеснили в горы вторгшиеся вьетнамцы несколькими столетиями ранее.

Фитч поджал губы. 'Если это так, – рассудительно сказал Фитч, – значит, он работает на СВА. Иначе он бы или скрылся, или вышел бы к нашей позиции'.

– Не знаю. Может быть, – сказал Меллас.

Хок прислушивался, насыпая растворимый кофе и сахар в помятую кружку, которую смастерил из консервной банки из-под груш, оставив на ней крышку и выгнув её назад в виде ручки. Он налил в кружку воды из фляги и поставил её на комочек пластита С-4. Нижняя половинка кружки стала уже иссине-стальной от частых нагревов.

– По всей грёбаной местности разбросаны листовки с сообщением, что здесь зона свободного огня, – сказал Фитч.

– Ты же знаешь, что они не умеют читать, – недовольно сказал Меллас.

– Чёрт возьми, Меллас, – вмешался Хок. – Он это знает. Ты хочешь отозвать огонь 'эйч-энд-ай' только потому, что он может трахнуть какого-то приблудного горца?

– Не знаю. Я здесь новенький, – огрызнулся Меллас. Он так устал, что уже пожалел, что вообще коснулся этой темы.

Хок разжёг С-4, и яркое белое пламя охватило кружку, раскалив её докрасна и почти мгновенно вскипятив воду. Это действие приостановило разговор до тех пор, пока пламя не погасло. Хок осторожно коснулся самодельной кружки, полной кипящего кофе. 'Ну, так я расскажу тебе, – сказал Хок, – а ты послушай. Джима поимеют хоть так, хоть эдак. Если нас атакуют, а он не вызывал 'эйч-энд-ай', его уволят. Если он вызвал его и гибнет горец, его тоже уволят. Всё изменилось с тех пор, как ушёл Трумэн. Теперь фишку отправили сюда'.

Фитч, благодарный Хоку за поддержку, улыбнулся.

Меллас смотрел в землю, сожалея, что не сдержался. 'Вы никогда не говорили, зачем', – сказал он.

– Чтобы твою драную задницу не отстрелили, вот зачем, – сказал Хок, смягчаясь и видя, что Меллас уставился в землю. Он снова пощупал ручку кружки и, чувствуя, что уже можно, ухватил её большим и указательным пальцами.

– Отменишь беспокоящий огонь, – сказал Фитч, – и азиаты получат доступ на эту гору, как на подъездную дорогу к автостраде. Это моя грёбаная рота, и она важнее любого потерянного горца, на том и стою. Я так решил давным-давно. – Фитч взглянул на темнеющее небо, заметно смущённый своей внезапной речью.

Хок подал дымящийся кофе Мелласу: 'На вот, возьми'.

– Нет, он твой, – сказал Меллас.

– В 1-ом корпусе я быстрее всех готовлю кофе. Эта маленькая кружка со мной с тех самых пор, как я здесь появился. Она неиссякаемый источник всего доброго и лекарство от всех болезней. – Он улыбнулся, снова жестом приглашая Мелласа принять её. – Лечит даже вспыльчивость.

Меллас невольно улыбнулся. Он взял кружку. Кофе был сладок и хорош.

Той же ночью за периметром, в темноте, рядовой первого класса Тирелл Бройер из Балтимора, штат Мэриленд, в первый раз лежал на посту подслушивания, трясся, рапластавшись пузом по земле, и дождь просачивался сквозь его плащ-палатку. Янковиц выставил его в паре с Вильямсом из огневой групппы Кортелла, спокойным парнем, выросшим на ранчо в Айдахо. Грязные ботинки Вильямса расположились рядом с лицом Бройера, и наоборот, так что они прикрывали спины друг другу. 'Что это за шум?' – прошептал Бройер.

– Ветер. Заткнись!

У Бройера возникло страстное желание покрутить ручку радиоприёмника, только чтобы кто-нибудь поговорил с ним. Ему было всё равно, разозлится ли кто-нибудь из лейтенантов на него за то, что испугался. Он снова задрожал. Послышалось урчание. Оба тут же замерли, медленно выставив винтовки.

– А это что за шум? – прошептал Бройер. – Высоко в воздухе.

– Не знаю. Летучие мыши? Заткнись, мать твою!

Вильямс шевельнулся и задел Бройера ботинком по лицу. Бройер сдержал проклятие и поправил очки на носу, сознавая всю иронию: всё равно он ни черта не видит. Он медленно отодвинул ботинок Вильямса. Прижался лбом к кулакам, чтоб не запачкать очки землёй, и вдохнул замах влажной почвы, чувствуя, как край каски коснулся шеи. Он схватил горсть глины и сдавил что было сил. Ему хотелось вдавить свой страх в глину и выбросить вместе с ней. Порыв ветра толкнулся в мокрую рубаху, послав по спине волну холодной дрожи. Он начал молиться, прося господа остановить ветер и дождь, чтобы можно было хоть что-нибудь услышать. Тогда в темноте Вильямс протянул руку и легонько похлопал его по спине.

В ту ночь господь не прекратил ни ветра, ни дождя. Однако на следующий день дождь остановился на два часа, и шесть вертушек прибыли на место без происшествий, выгрузив морпехов, бывших на излечении и в отпусках, а с ними пополнения: воду, продукты и боеприпасы. Вместе с этим привезли большое количество взрывчатки С-4, чтобы подготовить вершину горы к прибытию батареи 'гольф', ради чего, собственно, рота 'браво' и находилась на Маттерхорне в первую очередь.

Меллас привыкал к напряжённому однообразию патрулей. Дни скользили мимо, к счастью, без контакта с противником. Наконец, прибыла артиллерийская батарея: вырвала в глине орудийные окопы и вырыла блиндажи для своего пункта управления огнём. Лишённый деревьев, Маттерхорн стоял бесплоден. Ничего зелёного не осталось на том, что теперь медленно превращалось в пустошь, заваленную раскисшими картонными коробками из-под сухпайков, усеянную отхожими 'кошачьими ямками', захороненным мусором, сожжённым мусором, отхожими ровиками, брошенными журналами из дому, разбитыми поддонами от боеприпасов и старыми пластиковыми мешками для песка. Всё пространство того, что некогда было густыми джунглями, теперь было вскрыто; сломанные ветви и исковерканные пни пепельно серели, словно кости мёртвых животных под затянутыми тучами небесами. Маленький бульдозер сделал вершину горы совершенно ровной. Затем, свисая с вертолётов подобно рыбачьим уловам, прибыли гаубицы. Через несколько часов по прибытии большие пушки уже стреляли, резкими разрывами причиняя боль ушам, сотрясая тела и по ночам нарушая драгоценный сон.

Мощный залп всей батареи, начавшей сосредоточенный огневой обстрел, подбросил задремавшего было Мелласа. Чуть больше часа прошло, как он вполз в палатку после последней ночной проверки постов.

Адреналин заструился по телу. Он попробовал успокоиться, сделав несколько глубоких вдохов. Дождь лил как из ведра в полной темноте, и палаточные растяжки из проводов связи чуть не рвались при каждом порыве ветра. Меллас плотней завернулся в сырую подстёжку от плащ-палатки, улёгся на бок и подтянул колени к подбородку, стараясь уберечь от улетучивания в темноту того, что оставалось ещё от тёплой сырости.

Сегодня в патруль не выходить. Звучало, как отсрочка.

Прибытие батареи значительно увеличило шансы на атаку со стороны СВА, поэтому Фитч увеличил радиус патрулирования для покрытия большей территории. Это заставляло патрули выходить в дозор на заре и почти не оставляло им светлого времени суток, когда они возвращались. Комбинация напряжения от вероятности вступления в бой и опустошающей усталости к наступлению ночи всех истощала и раздражала. Парни засыпали в караулах. Меллас обнаружил, что для того, чтобы развеять скуку, он выбирает маршруты для патрулирования так, чтобы просто осмотреть особенности местности. Всё меньше и меньше внимания он уделял тому, где могут прятаться снайперы или группы наблюдения СВА. В сущности, он разрывался на части: не знал, планировать ли дозоры так, чтобы избежать обнаружения кого-либо, или так, чтобы обнаружить пулемёт СВА и обратить на себя внимание полковника. Он перевернулся на другой бок, по-прежнему не желая покидать подстёжку. Он увидел, как сам берёт врасплох пулемётный расчёт СВА, как раз когда тот собирается есть свой рис, беззвучно окружает его и берёт в плен. Потом ведёт их назад, добывает от них кучу информации и впоследствии получает благодарность от полковника перед лицом всего его штаба. Может быть, даже выйдет статья в газете на родине об этом подвиге – официальное признание было очень важно – и наградят медалью. Он хотел медаль так же сильно, как хотел эту роту.

Ещё один залп расколол грохотом землю и воздух, заодно круша его грёзы. Он уставился в черноту, полностью проснувшись, и мозг сосредоточился на проблеме: кем заменить Янковица, отбывающего в отпуск. Сегодня у него занятия по картографии, очистка джунглей, укладка колючей проволоки, но нет патруля. В дозор сегодня не выходить.

Он откинул тонкое нейлоновое покрывало и сел, коснувшись головой провисшей палатки. Засаленная подстёжка воняла мочой. От него тоже несло. Меллас улыбнулся. Он развязал сырые шнурки в темноте и потянул за мокрый ботинок. Тот соскочил, оставив влажный носок, местами твёрдый от гнилой крови из старых, оставленных пиявками ранок. Он стягивал носок осторожно, особенно в тех местах, где ткань, кожа и кровь спеклись воедино над ранами от пиявочных укусов и от тропической язвы. Ощупав стопу, он предположил, что она должна выглядеть, как у гриба под шляпкой. Резкий порыв ветра хлестнул дождём о палатку. Он начал растирать ноги, пытаясь уберечься от 'траншейной стопы'. Он видел её на фотографиях во время подготовки. Если стопа постоянно находится в холодной воде, кровь покидает её. Тогда она отмирает прямо на ноге и гниёт до тех пор, пока её не ампутируют либо пока гангрена на убьёт всё остальное тело. Вдруг ему стало стыдно за то, что не проверил ноги у взвода. Это может плохо отразиться на характеристиках в его личном деле, если будет много случаев 'траншейной стопы'.

Два часа спустя Меллас вёл занятие в третьем отделении по чтению карт, чувствуя себя в своей стихии.

– Итак, – сказал он, – кто знает, какова высота сечения? – Поднялась пара рук. Меллас был доволен; казалось, парням нравятся занятия. – Давай ты, Джексон.

Джексон смущённо оглянулся на товарищей: 'Э, двадцать метров, сэр'.

– Правильно. Если вы пересекли три горизонтали, то насколько вы продвинулись?

Паркер, чтобы не отстать от Джексона, поднял руку: 'На шестьдесят метров', – улыбнулся он, довольный собой.

Джексон прыснул: 'У тебя совсем нет мозгов. Шестьдесят метров, как же! Чувак, ты глупый субъект!'

– А сколько же тогда, умник? – парировал Паркер.

– Никто не скажет. Горизонтали идут вверху и внизу. Можно подняться на шестьдесят, а можно опуститься на шестьдесят, но ты можешь дотопать до самого, мать его, Ханоя, прежде чем пересечёшь их. – Отделение засмеялось, и Паркер присоединился к нему.

Меллас позавидовал природному умению Джексона сглаживать грубость сказанных слов просто манерой их подачи. Как можно сердиться на того, кто не собирается нападать и вообще не беспокоится о возможности защищаться? Всё равно что сердиться на Швейцарию. Меллас наблюдал за Джексоном остаток занятия и видел, как чёрные тянутся к нему, – гораздо сильнее, чем к его проигрывателю.

Позднее в тот же день Меллас вполз в палатку Басса. Коротышка, одетый в толстовку с надписью 'Невероятный Халк', читал журнал 'Севентин' при свете свечи. Басс возлежал на надувном матрасе, повсеместно называемом 'резиновая леди', и писал очередное длинное послание кузине Фредриксона.

– Подсел на журнальчик, Коротышка? – сказал Меллас.

– А, лейтенант, посмотрите на неё, – тихо сказал Коротышка, показывая Мелласу юную модель, рекламирующую зимнюю одежду, с лицом, сияющим из-под откинутых назад блестящих волос. – Как вы думаете, если я напишу в журнал, они мне скажут, кто она такая?

– Что ты мозги мне пудришь, Коротышка? Если б журналы так поступали, любой озабоченный придурок в Соединённых Штатах строчил бы этим девчонкам.

Коротышка вернул журнал к себе и продолжил любоваться девчонкой: 'Может, если б они узнали, что мы здесь, во Вьетнаме, что вреда не сделаем или чего там ещё…'

– Коротышка, им всем по хрену, где ты, – мягко сказал Меллас и подумал об Анне.

– Я думаю, что не так. Перед тем, как я закончил школу в прошлом году… там была такая девчонка, такая же, как эта. Конечно, она была постарше, а я был моложе, поэтому я не мог даже, ну, вы знаете, – голос его пресёкся, – узнать её и всё такое.

– Коротышка, ты держись, – сказал Меллас. – Вот вернёшься домой…

– Через сто восемьдесят три грёбаных дня, от звонка до звонка, – тихо сказал Коротышка.

Меллас сел, скрестив ноги, на краешек 'резиновой леди' Басса. Роскошь пользоваться редким надувным матрасом полагалась только тем, кто рангом повыше да в стране подольше. Все остальные спали на земле. 'Занятия сегодня прошли хорошо, – начал он. – Парням, кажется, было интересно'.

– Даже 'ворчуны' иногда устают рыть окопы.

Меллас, улыбнувшись, кивнул: 'Да, я думаю поставить Джексона на командира отделения, когда Янк уедет в отпуск'. – Он чувствовал, что сразу может перейти к главному.

– Мне это не нравится, лейтенант. Я не хочу, чтобы они со своими грёбаными корешами всё время общались и крутились вокруг своей дикой музыки. Слишком уж он общительный, сэр.

– Ты имеешь в виду, что он братишка, – Меллас внимательно посмотрел на Басса, чтобы понять его реакцию. Лицо Басса не дрогнуло.

– Да, сэр, но не такой, как вы думаете. В корпусе морской пехоты нет иного цвета кроме зелёного, и я в это верю. И не думаю, что в это же верит и Джексон. Я имею в виду, что он будет потакать чёрнокожим.

– Да, но он умён. И людям нравится. Как белым, так и чёрным.

– Вы же не хотите командира отделения, который нравится людям, – многозначительно сказал Басс.

– Ерунда, сержант Басс. Берёшь командира отделения, которого они не любят, и всё отделение летит к чертям.

– Я не очень-то нравился людям, когда стал сержантом взвода.

– С тобой всё иначе.

– Он, бля, кадровый, – вставил Коротышка.

Меллас рассмеялся.

– Занимайся, мать твою, рацией, а то живо у меня пойдёшь добровольцем в ГСД, – оборвал Басс. – Пожалеешь, что рядом нет грёбаных кадровых, когда сраные гуки сделают от тебя ди-ди.

Коротышка ссутулился и снова взялся за журнал. 'Я был бы так счастлив', – пробормотал он. Радистам было легче в постоянном расположении в основном потому, что они могли нести свои вахты внутри тех укрытий, что смогли соорудить. Чем дольше они оставались в постоянном расположении, тем лучше становились их укрытия. Однако во время дозоров и боевых действий они более чем восполняли этот комфорт. Им приходилось не только навьючивать на себя тяжёлые рации в дополнение к боекомплектам и оружию, которые таскали все, они ещё становились основной мишенью, потому что были каналом связи и шли рядом с командиром, другой основной мишенью.

– Что такое ГСД? – спросил Меллас.

– Такая групповая безмозглая херня, выдуманная каким-то гражданским мудаком в прохладном офисе в Вашингтоне.

Меллас ждал. Коротышка не слушал.

– Это означает 'группа для совместных действий', сэр, – продолжал Басс – Добрые морпехи должны сражаться совместно с ополчением южных азиатов и защищать деревни. Но случается обычно так, что добрые морпехи заканчивают бой сами по себе, потому что южные азиаты дали дёру.

– Я слышал, что сопровождение селян морпехами приносит плоды. Или приносило, так или иначе, – сказал Меллас. Вдруг он осознал, как далеко он от своего правительства; возникло гложущее подозрение, что его так же, как тех морпехов, могут выгнать в джунгли и бросить.

Он подавил приступ малодушия и придал голосу деловые нотки: 'Как бы то ни было, что ты думаешь о Джексоне, сержант Басс? – Он стремительно продолжил, не дав Бассу ответить. – Я не думаю, что он будет слишком запанибрата. Можешь с ним переговорить об этом. Кроме того, кто ещё у нас есть? Когда уехал Фишер, мне пришлось поставить на его место во втором отделении Джейка. Ванкувер ничего другого делать не будет, как только ходить в голове колонны, ты же знаешь'. Басс кивнул. Все знали, что Ванкувер, большой парень, который действительно уехал из Канады, чтобы записаться в морскую пехоту, был, наверное, лучшим бойцом в роте. Он всегда отказывался от командных ролей, предпочитая быть первым в колонне, выполняя самую опасную работу в любой стрелковой роте. Остальные ребята неохотно становились в голове, только когда подходила очередь. Меллас сделал ещё одно усилие: 'Джексон уже знает каждого'. Он остановился. Он видел, что Басс на самом деле не слушает, а только вежливо ждёт, когда Меллас закончит.

– Лейтенант, я считаю, что многие ребята подумают, что вы назначили его, потому что он братишка.

– А что думаешь ты? – спросил Меллас.

– Я думаю, что это пришло в голову вам, – Басс посмотрел на Мелласа, ожидая ответа.

– Ну, хорошо, пришло. Я не хочу, чтобы у Китайца были какие-нибудь точки опоры – сказал он, почти пролепетав последние слова.

Басс немного поглядел на него. 'Мне не нравится дурачить людей из-за их цвета кожи. Можно вляпаться в глубокое дерьмо из-за него. – Он посмотрел на незаконченное письмо и вздохнул, словно самому захотелось домой. – Но, может быть, вы и правы. Теперь не так, как бывало, это уж точно. Когда в шестьдесят четвёртом я поступал на службу, то это была защита американских граждан и имущества. Такое вот дерьмо…'

Вдруг он вспомнил, что здесь Коротышка, и прервался: 'Коротышка, сгоняй, проверь, не везут ли 'класс-шесть''.

– Я уже спрашивал о нём сегодня утром, сержант Басс.

– Спроси – ещё – раз! – произнёс Басс, очень чётко чеканя каждое слово.

Коротышка стал подниматься в сторону КП, а Меллас посмотрел на Басса: 'Так ты согласен на Джексона?'

– Да, согласен. Но чтоб никакого грёбаного панибратства.

Меллас засмеялся, больше от облечения, чем от юмора: 'Ладно, никакого панибратства'.

Меллас выскользнул наружу, в дождь. Со стороны окопов прилетели слабые звуки Джеймса Брауна, поющего 'Скажи это громко'. Он увидел, что Хок спускается с горы, с сигарой во рту. Рыжие усы Хока выглядели как-то неуместно под мокрой черной шевелюрой. Меллас дождался его.

– Что б ты ни собирался делать, – сказал Хок, – не делай.

– Почему?

– Теперь, когда артбатарея здесь, батальонный КП тоже не останется в тылу. Фитч хочет, чтобы твои окопы были прибраны.

Меллас вспыхнул: 'Мои линии чище, чем у других! Что мне ещё сделать? Раскатать хренову красную дорожку, чтобы полковник мог по ней пройтись?'

– Эй, остынь, – Хок искоса посмотрел на Мелласа. – Ты действительно вспыльчивый, а?

– Просто устал. Обычно я не такой.

– То есть обычно ты этого не показываешь. Фитч всего лишь хочет, чтобы обёртки от жвачки и пакеты от 'Кул-Эйда' сложили в одном месте и чтобы окопы не выглядели как мусорная свалка. И никто не говорит, что ты лучше или хуже других. – Хок глубоко затянулся. – На самом деле, если хочешь знать, твои окопы скорее даже чище, чум в других взводах. – Меллас улыбнулся. – Но ведь у тебя есть сержант Басс.

Меллас засмеялся: 'Возвращайся, Хок. Это всё, о чём ты пришёл сказать мне?'

– Нет, не всё, – Хок прикрыл один глаз и, посасывая табак в зубах, искоса глянул на Мелласа. – Я подумал, что тебе было бы интересно, как выпутался Фишер. Или ты слишком занят?

– Как он? – с энтузиазмом откликнулся Меллас, но почувствовал, что краснеет. Он вспоминал о Фишере не иначе, как о бреши, которую надо заполнить.

– Его отправили в Японию на операцию.

– И какой прогноз?

– Не знаю. В худшем случае, я думаю, он у него просто никогда не встанет.

– Хреново, – сказал Меллас. Он отвернулся от Хока и посмотрел вниз на боевые ячейки второго взвода. – Мне по-прежнему нужно его кем-то заменить. – Он сказал это скорее себе, чем Хоку.

Хок смерил Мелласа спокойным взглядом: 'Если не расслабишься, Меллас, не научишься любить всё это'.

Шутка перебила настроение Мелласа, он рассмеялся.

– Кто у тебя на примете? – спросил Хок, выпуская аккуратное облачко дыма.

– Джексон, – Мелласу интересна была реакция. Её не последовало. – У него есть мозги.

– Может быть, это хорошо, а может быть, и не очень.

– Почему нет?

– Он братишка. Грёбаный чёрный, Меллас.

– Так что ж?

– Все братишки третьего взвода считаются с ним, правда? – сказал Хок.

– Да, поэтому я его и выбрал.

– Тогда вот так: он продаётся дяде, и что тогда думать о нём всем его корешам?

– Херня! – сказал Меллас решительно. – Дерьмо! – Он чувствовал, как его стискивает сила, подобная силе магнитного поля. Он не видел её, но чувствовал, как она сжимается.

Сверху от КП донёсся крик: 'Эй, 'пятый', в долину летит птичка!'

Хок побежал наверх, оставляя Мелласа одного.

Когда Ванкувер услышал летящую в долину вертушку, он воткнул мачете в землю и, оставив его вибрировать, побежал наверх в гору.

– Ванкувер, куда это ты, нахрен, собрался? – заорал Шулер. Он тянул за конец рулона колюче-режущей проволоки.

– Прилетел мой грёбаный азиатский меч, – крикнул Ванкувер на бегу. – Я знаю.

– Вот сколько, блин, радости командовать отделением с такими вот? – пробормотал Шулер себе под нос. Он не мог последовать за Ванкувером, потому что обеспечивал натяжение для Крота, пулемётчика из своего отделения, при укладке проволоки на сошки. – Поторопись, Крот, мать твою дери! Есть у меня дела поприятней, чем резаться об эту хрень.

Проволока действительно вскрыла несколько струпьев от тропической язвы на руках Шулера, кровь и гной медленно сочились по проволоке, от чего её было трудно удерживать.

Крот показал Шулеру средний палец и продолжил укладку проволоки так же методично, как он чистил пулемёт: 'Я не хочу похерить это задание только потому, что тебе приспичило почитать драную почту'. Крот посмотрел вверх, на вертолёт, который уже садился в зоне высадки; рёв турбин почти заглушил его последние слова. Вертолёт касался земли, слегка подскакивая на больших колёсах. Из него выскакивали новички с красными почтовыми мешками.

Ванкувер добежал до посадочной площадки как раз в том миг, когда вертолёт стал трястись и выть перед взлётом. Он вырос над новеньким и схватился за мешок в его руках: 'Это почта первого взвода?' – прокричал он. Крик смазало взлётом вертолёта и бешеным вихрем воздуха. Паренёк вцепился в мешок. Ему в ясных и твёрдых выражениях рассказали о его ценности и о том, что с ним произойдёт, если он не сможет его доставить.

– Отдай-ка мне эту фигню! – крикнул Ванкувер. Он схватил в охапку мешок и стал развязывать завязки.

– Ванкувер, какого хрена ты делаешь?

Ванкувер оглянулся через плечо и увидел красное лицо штаб-сержанта Кэссиди. Он поднялся и посмотрел на него сверху вниз: 'О, привет, комендор. Вот, ищу свой азиатский меч. Два месяца назад заказал грёбаный предмет'. Новичок медленно подтаскивал мешок к себе, перебегая взглядом с Ванкувера на Кэссиди.

– Ванкувер, – сказал Кэссиди с притворной скукой, – возвращайся на линии и позволь мне позаботиться о почте, ладно? Потому что если ты не пойдёшь и я увижу этот твой грёбаный меч, я сломаю его об твою грёбаную башку. Тебе всё ясно?

– Ты ведь не сделаешь этого, комендор? – сказал Ванкувер.

– А ты попробуй.

Ванкувер повернулся и пошёл вниз.

Кэссиди смотрел ему вслед с явным расположением. Он перехватил меч с богато украшенными ножнами и запутанной перевязью ещё три недели назад и спрятал его в палатке рядом с припасами роты 'браво', чтобы оградить Ванкувера от самоубийства при попытке испробовать его в деле. Он обратил взор на пятерых новичков, прилетевших с вертолётом. 'А вы на что, мать вашу, уставились? – спросил Кэссиди, вдруг стирая улыбку. – Я что вам, красавчик какой-то?'

***

Пока весь взвод в третий раз перечитывал письма, Меллас готовил ужин. Он сказал себе, что пройдёт немного времени, и его почта догонит его. В банку со спагетти и фрикадельками он добавлял соус 'Табаско', клал виноградный джем и молотый лимонный чай, когда почувствовал, что санитар Фредриксон следит за его действиями.

– Могу я поговорить с вами минутку, лейтенант? – спросил Фредриксон.

– Конечно. Еда подождёт.

– Я насчёт Мэллори, сэр.

– Фу ты, блин. Я думал, вы с Бассом уже позаботились об этом.

– Он по-прежнему жалуется на головные боли, – сказал Фредриксон. – Я выдал ему весь дарвон, который ему можно принять, а он всё приходит и приходит за новым.

– К этому дерьму привыкают? – спросил Меллас.

– Не знаю, сэр. Это то, что нам дают. Я думаю, это долбаное средство бесполезно, – Фредриксон наклонился и заглянул в банку со спагетти. – Может, стоит добавить этих туфтовых сливок для кофе? Смягчают.

– Вернёмся к медицине.

– Как бы то ни было, я не уверен, что у Мэллори головные боли. Но я внимательно за ним наблюдаю, и вчера в дозоре он выглядел так, словно ему очень больно.

– И ему, и всем прочим. У меня тоже бывают головные боли.

– Может, вам следует с ним поговорить. Я разговаривал со старшим санитаром, он говорит, что иногда у людей случаются психосоматические расстройства, и им действительно больно, хоть и происходит всё только у них в мозгу. Также возможно, что с ним что-то на самом деле не в порядке.

– От меня-то ты чего хочешь?

– Вы командир взвода. Если вы посчитаете, что он говорит правду, то, может, следует отправить его на ВБВ на приём к врачу. На тот случай, если с ним действительно что-то серьёзное.

– Хорошо.

– Сейчас он в моей палатке.

Меллас посмотрел на Фредриксона краешком глаза: 'Ладно'.

Фредриксон ушёл и вернулся с Мэллори, парнем с тонкими костями, узкими бёдрами и довольно крупной головой.

– Привет, Мэллори, – сказал Меллас, стараясь вести себя дружелюбно. – Док докладывает, у тебя беда с мигренью.

– Болит моя башка, – сказал Мэллори. – Я слопал весь дарвон, но он ни хрена не помогает.

– Как давно у тебя боли?

– С тех самых пор, как нас бросили без воды на операцию в ДМЗ. Думаю, у меня был тепловой удар или ещё что. – Мэллори быстро посмотрел на Фредриксона, чтобы понять реакцию санитара.

Лицо Фредриксона оставалось бесстрастным, как при игре в покер.

Меллас отправил ложку спагетти в рот и пожевал, размышляя: 'Ну, блин, Мэллори, я не знаю, что это такое. Док в тупике. Они у тебя постоянные?'

– Говорю же, башка болит, – хныкнул Мэллори.

– Я верю тебе, Мэллори. Просто мы мало что можем с этим сделать. Я думаю, мы могли бы отправить тебя на ВБВ на обследование, – Меллас следил за его реакцией, но Мэллори только клонил голову к коленям и хватался за неё руками.

– Болит моя бедная голова.

Меллас посмотрел на Фредриксона, тот пожал плечами. 'Вот что я скажу, Мэллори, – сказал Меллас. – Я проверю, можно ли тебя оправить к врачу на ВБВ на пару дней. А сейчас тебе придётся немножко потерпеть, ладно?'

Мэллори застонал: 'Не могу я больше выдержать. Болит, мать её, всё время'.

Меллас колебался; потом вздохнул: 'Пойду наверх, поговорю со старшим санитаром', – сказал он.

– Я уже был у него. Он не сделал ничего.

– Ну, может, мы сможем тебя оправить. Потерпи немного.

– Хорошо, сэр. – Мэллори встал и потащился вниз к линиям окопов.

Фредриксон спросил: 'Что вы думаете, сэр?'

– Не знаю. Думаю, что у него, должно быть, головная боль. Вопрос только в том, насколько сильная, – Меллас помешал остатки спагетти. – Мне бы очень не хотелось получить проблему с мозгами и не проверить её.

Наверху, в палатке Шеллера, Меллас столкнулся с некоторым противостоянием – не от Шеллера, но от Хока и Кэссиди, которые играли с ним в пинокль.

– Он грёбаный симулянт, – рыкнул Кэссиди.

– Откуда тебе знать? – задал вопрос Меллас.

– Я их чую. У половины морпехов на этой горе болит голова, болит живот и ещё хрен знает что болит, но они не просятся назад на ВБВ.

– Я думаю, у него опухоль или что-то в этом роде. Хочешь этим рискнуть?

– Ему нужен только пинок под жопу.

– Я считаю, что Кэссиди прав, – сказал Хок. – Мэллори пытался смыться с операции в ДМЗ, но мы ему не позволили. После этого у него всё было прекрасно. Никаких жалоб до сего момента. Все знают, что мы спустимся в долину, как только оттуда уйдут роты 'чарли' и 'альфа'. И тут, совсем неожиданно, объявляется мигрень.

– Может быть, это психосоматическое расстройство, – сказал Меллас. – То есть, может быть, это правда, что он напуган. Может быть, именно от этого у него голова и болит.

Кэссиди сложил карты в руках: 'Что такое, мать его, 'психосоматический', как не мудрёное словцо для тех, кто не хочет исполнять то, что трудно и страшно? Нервы не рвутся – они сдают. У меня в заднице психосоматичские боли от всех этих грёбаных салаг-залётчиков. Загляни в санчасть за день до того, как мы отвалим на операцию. Каждый ниггер из батальона будет сидеть там в очереди. Мэллори такой же'.

Челюсти Мелласа изготовились к замечанию, но он ничего не сказал.

– Не все туда пойдут, комендор, – сказал Хок. – На самом деле, вряд ли кто-нибудь из них. Но я соглашусь с тобой, что Мэллори, скорее всего, пойдёт.

Кэссиди вздохнул: 'Это ваш грёбаный взвод, лейтенант', – сказал он Мелласу.

– И я отправлю его на ВБВ.

– Прекрасно, сэр. Я сообщу вам, когда прибывает следующая птичка. Отправляйте его жопу в зону высадки. Слишком не удивляйтесь, если он не вернётся до тех пор, пока мы не уйдём в долину.

На следующее утро прилетел вертолёт, привёз воду для артиллерийской батареи, и Мээлори улетел с ним на военную базу 'Вандегрифт', ВБВ. Он вернулся три дня спустя, а с ним записка старшему санитару от военврача батальона, лейтенанта Сэлби: 'Не вижу ничего необычного у этого морского пехотинца, что могло бы отвлечь его от выполнения своих служебных обязанностей'. Шеллер спустился к Мелласу и Фредриксону; Меллас вызвал Мэллори и вручил записку ему в руки.

– Чё-о-орт! – воскликнул Мэллори, прочитав её. – Чё-о-орт! Я же вам говорю, что у меня херовы головные боли. – Он старался не смотреть на Мелласа.

Меллас хотел спросить, почему один-единственный визит в батальонный медпункт занял целых три дня. Но не стал, потому что Янковиц уже отчитал Мэллори перед взводом и назначил ему две ночи на посту подслушивания в качестве компенсации за два дня, которые он, по всей видимости, проваландался в тылу, покуривая травку. 'Тебе просто придётся с этим жить, – ответил Меллас. – Вероятно, это что-то психосоматическое. Мы все чего-то боимся, и иногда тело таким образом пытается удержать нас от каких-то поступков. Тебе просто нужно это преодолеть'.

– Вы говорите, что это в моей грёбаной голове? – проскулил Мэллори. В его голосе слышалось обвинение, которое сваливало Мелласа в одну кучу ко всем тем, кто не помог. – Говорю же, это по-настоящему, чувак. Мне так охренительно больно, что я даже думать не могу.

– Мэллори, это психосоматика. Нужно привыкнуть. Ничего не можем для тебя сделать. Мы пытались.

– Вот дерьмо-о-о! – Мэллори отвернулся, сжимая в худой руке записку от военврача.