Медсанбат-0013

12

В полдень пришла машина. Дежурил Кубышкин.

— Товарищ капитан…

— Да, да…

Сафронов вскочил. Ноги в сапоги.

Возле машины громкие голоса. Белеют повязки.

— Кто старший? — Это Кубышкин.

— Все генералы.

— Сопровождающего спрашиваю.

— У меня бумаги. — Шофер хлопнул дверцей.

— Заходи в палатку.

Сафронов вмешался:

— Лежачие есть?

— Двое. В кузове.

— Санитаров!

— Тута мы. — Голос Галкина за спиной.

— Выгружайте. Где сестры?

— Здесь, товарищ капитан. — Люба придвинулась, сказала вполголоса: — Все сделаем. Сходите к хирургам.

Посыльный от хирургов:

— Просили узнать.

— Я сам. — Сафронов рванулся к хирургам.

— У нас нормально, — встретил Штукин.

— Минут через десять подавайте, — распорядился капитан Дорда.

В палатке приемосортировки толпа — ходячие, санитары, сестры.

— Что такое? — Сафронов Стоме, — Разделить, Где жетоны?

— И так видно.

— Давайте раз и навсегда заведем порядок.

— Поняли, — вмешалась Люба. — Сыворотку ввела. Документы оформляем.

Голос из толпы:

— Поесть бы.

— Да, да. — Сафронов — Трофимову: — Где термоса? Ваша забота.

— Они сами покурить сперва захотели.

— Курить на улице.

— Стал быть, на улице. — Лепик — раненым. Часть раненых вышла. Двое зазвенели ложками.

— Эй, санбат! Еще машина.

И пошли. Будто прорвало. В ноль двадцать семь — машина. В ноль тридцать пять — бронетранспортёр, «живот», «жгут».

В ноль сорок одна — «полуторка».

В ноль пятьдесят шесть — две «санитарки», «живот», «пневмоторакс», «жгут»...

Дальше Сафронов не стал смотреть на часы, не до того было.

Раненых нужно было принять. Разгрузить. Оформить документацию. Напоить. Накормить. Ввести сыворотку. Дать противошоковую жидкость. Согреть.

А в первую очередь заняться тяжелыми. Вывести из шока. Упредить шок. Подбинтовать. Поправить шины. Наблюдать. Ухаживать.

На глаза попадались легкораненые. Они просили есть, пить, курить, помощи, отправки. Они орали, шумели, лезли под руку.

— Ходячим освободить палатку! — не выдержал Сафронов. — Трофимов, расстелить байковый намет. Не хватит мест — класть прямо на траву. С ними ничего не случится. Это не тяжелые. Если замерзнут, повернуться могут.

Он бегал из палатки на улицу, от одного человека к другому, от сортировки к хирургии, к перевязочной. Он не видел, не различал лиц. Все были на одно лицо — раненые. Мелькали белые повязки. Красные пятна крови. Белое. Красное. Белое. Красное.

— Эй, санбат!

— Пить... Пить...

— Кто тут принимать будет?

— Сестра, сделай укольчик.

— А отправка скоро?!

— Спать! — приказал Сафронов. — Все сделаем. Не сразу. Не всем одновременно.

Он уже не требовал жетонов, не требовал «раз и навсегда заведенного порядка». Сестры не сидели сложа руки. Едва поспевали подбинтовывать, делать уколы, проверять жгуты, поить, кормить, показывать санитарам, как поддержать голову, как накормить с ложечки.

— Скоро там? Болит! Хоть и ходячий, а кость перебита.

— А ну-ка, Галкин!.. Галкин! Где Галкин? Санитар стоял под сосной, курил с ранеными и травил анекдоты.

— Слушаю, товарищ гвардии капитан...

— Что ж вы?!

— Я ж на минуту. Поднять моральное состояние. И чтоб в палатку не совались.

— Проверьте, кто там кричит, на боль жалуется. Сюда, на свет его.

Сафронов отобрал троих тяжелых, с посиневшими пальцами, с сухими губами.

— За мной... Белякова, присмотрите.

— Видишь? — Люба — подружке.

— Пока суета, — Стома передернула плечами. — Хоть жетонов не требует.

В перевязочной три стола. Работают Бореславский, Чернышев и сам комбат, Лыков-старший.

— Товарищ капитан.

Лыков-старший в маске. Глаза блестят. На лбу, на бровях капельки пота.

— Вот еще трое. Поток не уменьшается. А как с эвакуацией?

— Прервусь. Загляну. Работайте. Шок не проморгайте.

Оказывается, рассвело. Сафронов не придал этому значения, просто увидел, что наступил день. И все. Думал о другом, о деле. Машины шли. Раненые скапливались. Возле его палатки целый табор.

Появился комбат. Сафронов обошел с ним ожидающих помощи. Сначала в палатке, потом — вокруг нее.

— Как с эвакуацией?

— Две машины отправили, — ответил Лыков-старший.

— Что-то незаметно.

— Чужих не принимать.

— Как разберешь?

— Спрашивайте.

Попробуй успей выяснить... На пять минут отлучился в перевязочную — привезли новых. Кто? Откуда? Уже разгружают. Не возвращать же лежачих. Еще умрут в дороге.

— Ходячих — в машину! — приказал Сафронов. — В свой медсанбат.

— А где он? Ищи его! — отозвался молоденький сержант с перевязанной рукой.

— Товарищ сержант, без пререканий.

— А-а, засиделись тут...

— Не болтать! Встать смирно!

— Ну, смирно, а дальше что? На передовую пошлете? Так я только что оттуда.

— Везите. Кубышкин, не принимать.

Опять стемнело. Стонали в палатке. Просили пить. С улицы слышались возмущённые голоса:

— Вторую ночь тут. Сколько можно?

— Буде, буде тебе. — Это Галкин. — И мы вторую ночь крутимся.

— Ты там повертись, покрути курдючком.

— А и был. И вертелся. И с самого сорок первого.

Сафронов снова в перевязочную, в операционную. «Ой тихо, ой медленно. И что же это такое?» Дождался, когда ведущий хирург майор Малыгин вышел покурить.

— Товарищ майор, у меня восемь тяжелых. Двое со жгутами. Скоро срок кончается.

Малыгин швырнул папиросу, не удостоил ответом, ушел в операционную...

Стонет самый дальний в углу. Ругается. Требует отправки.

— Вам операция нужна. Потерпите. Другие терпят.

Стома наклоняется над ним. Вскрикивает:

— Укусил.

— Товарищ. — Сафронов стиснул зубы. — Привяжем. Кляп вставим.

— Вставляй! Разорви! На! На!

— Люба, пантопон.

В глазах Сафронова мелькает: белое, красное, красное, белое.

— Товарищ гвардии капитан...

— Товарищ Галкин, сколько раз говорил, никакой я не гвардии...

— Поели бы... Вот тута... Тепленько.

— Ай!

— Надо. Пойдите, пойдите. В тамбуру, в тамбуру. Лучше бы не ел. В сон повело. Веки хоть пальцами раздирай. Кажется, забылся на минуту.

— Товарищ гвардии... Вас просют.

Капитан Дорда. В халате, в шапочке, Пахнет не одеколоном — эфиром.

— Ведущий послал посмотреть.

— Хорошо, — встрепенулся Сафронов. — Вон того, в углу. Кричит очень.

— Это еще не показатель... Как раз обращайте внимание на тихих.

Отобрали двоих самых срочных, отправили в операционную.

— Теперь идемте в табор. — Дорда потянулся и зевнул от души.

— Кубышкин, велите собраться.

— Они и так ко сну готовятся. А что?

Вокруг палатки вповалку десятки людей как на вокзале. Белеют повязки. Мерцают огоньки цигарок.

Подходили к каждому, светили фонариком, спрашивали о самочувствии, считали пульс.

Сафронов заметил незнакомого солдата, что крутился среди раненых с поильником в руках.

— Вы кто?

— Ефрейтор Супрун.

— Почему не своим делом занимаетесь?

— Так это ж нетрудно... К тому же товарищ сержант попросили. — И он указал на покрытого с головой шинелью спящего человека.

— Поднимите. Сержант вскочил.

— Трофимов?!

— Товарищ капитан, так что…

— В палатку, там разберемся.

Когда Дорда ушел, Сафронов раздумал распекать Трофимова. «Свалился. Естественно. Нашел замену. Не растерялся. А я вот не догадался подменить подчиненных», И он направился в палатку.

— Люба, отдохните часок. Я подежурю.

— Но, товарищ капитан, вы-то сами...

— Сержант Белякова, выполняйте.

Пошел дождь. Капли забарабанили по брезенту, как барабанные палочки.

— Полундра! — послышалось с улицы.

— Кубышкин, приглядите.

В поисках комбата Сафронов заглянул в операционную. Ведущий хирург стоял к нему спиной, но, вероятно, почувствовал человека, обернулся:

— Что? Вам делать нечего? Займитесь своей работой.

— Я-то занимаюсь...

— Излишне, излишне...

В тамбуре оказался Штукин.

— Не надо. Мы трое суток не отходим от стола.

— Но медленно, медленно. Это невозможно.

— Видишь ли, ощущения со стороны...

Сафронов махнул рукой и направился к замполиту, Через полчаса появилась старая палатка. Её кое-как развернули в темноте. Брезент хотя и протекал в нескольких местах, все же укрывал от дождя. Ходячие набились сюда и вскоре вновь задремали.