Медсанбат-0013

43

Фронт продвинулся далеко вперёд. Лишь по вечерам да ранним утром до леса долетал гул отдаленной канонады. И днём и ночью над головами пролетали самолеты, но к их гудению привыкли, как к порывам ветра, и уже не обращали внимания. Это были свои самолеты, и летели они бомбить фашистские позиции. Давно уже не раздавалась команда «воздух», хотя НШ продолжал давать соответствующие инструкции и ежедневно напоминал о наблюдении за небом.

Медсанбат снова жил неторопливой, будничной жизнью.

Но Сафронов теперь был доволен своей судьбой. Лишь он, один он, продолжал работать в боевом ритме. Лишь он, один он, был сейчас самым занятым человеком в медсанбате. Даже Галина Михайловна не трудилась, даже у нее, в её госпитальной палатке, не было ни одного человека. А у Сафронова целых двести. И все они требовали присмотра, ухода, лечения. Все они находились под его началом, в его ведении, и за каждого в отдельности он отвечал головой.

Дисциплина вроде бы наладилась. Назначенные им командиры выполняли свои обязанности аккуратно и точно. Самоволок не было. Случаев пьянства не было. Но появилась новая опасность: скука, безделье, а они могли привести людей к нарушению порядка.

Сафронов обращался к комбату, замполиту, заму по МТО с одной-единственной просьбой:

— Дайте работы моим молодцам. Займите их хоть чем-нибудь. Они не откажутся.

Уже переделали все, что нужно было и не совсем нужно: привели в образцовый порядок территорию, перебрали хозяйственное и аптечное имущество, отремонтировали машины. Больше работы не было. А двести человек ждали её. Их необходимо занять во что бы то ни стало.

Сафронов пригласил к себе в палатку командиров рот:

— Так что же будем делать, товарищи? Чем займем людей?

Командиры рот переглянулись, но не ответили, хотя по выражению их лиц Сафронов уловил: они понимают важность и своевременность его вопроса.

— А что, если организуем обычные занятия, начнем со строевой подготовки?

— Можно, — тотчас отозвался Сенченко.

Новак промолчал. Он был офицером-танкистом, а они — это знал Сафронов — не очень уважают строевую. Зато Сенченко, пехотинец, принял его предложение нормально.

— Что ж, — в шутку спросил Сафронов, — будем голосовать? Два — за, один — против.

— Не будем, — отозвался Новак. — Но только шагать в ногу не все могут.

— А это мы отрегулируем, — заверил Сафронов.

На утренней поверке он сказал, обращаясь к строю:

— С сегодняшнего дня начинаем занятия: строевая, тактика, материальная часть оружия. А то, я боюсь, вы отстанете от товарищей, забудете, как на курок нажимать. — По строю прошел легкий смешок. Сафронову приятно было ощущать это единение со своими подчиненными. Оно появилось с некоторых пор, вот здесь, в этом лесу, и доставляло ему удовлетворение. — Вопросы есть?

— Есть, — из строя, как положено, вышел солдат с палочкой в правой руке. — А в часть разрешите?

— В часть пойдете, когда палочку бросите.

— Так все равно ж заниматься. Там хоть сто пятьдесят гвардейских.

— Вот этого не обещаю, — сказал Сафронов. — А в строй вернуть полноценным бойцом обязуюсь.

Вопрос солдата с палочкой оказался не праздным. На вечерней поверке они недосчитались двух человек. В медсанбат к сестричкам снова начали приезжать гости. Одни из этих кавалеров и прихватил с собой однополчан из батальона выздоравливающих.

— Я это дело запрещаю, — объявил Сафронов перед строем. — Не знаю, как они обойдутся без справки. Мы сообщим куда положено. Думаю, действия сбежавших солдат не одобрят, хотя и уехали они в часть, ближе к передовой. Но у нас здесь не проходной двор. Куда хочу — туда еду. У нас тоже воинская часть. И я работаю на вас, а не на себя.

Ему не возражали.

Сафронова часто навещали товарищи, все, кто был свободен от службы. Кажется, не было ни одного человека в медсанбате, который не побывал бы у него в палатке. Его сестры — Люба и Стома — так те просто дежурили попеременно. Даже НШ и тот не удержался, заглянул на строевую песню. Он обошел землянки, посмотрел, как маршируют солдаты, а потом наведался к Сафронову.

— Сель ясна, — минуту наблюдая за работой Сафронова, произнес НШ. — А вот каков принсип?

— Принцип, — объяснил Сафронов, — лечить без отрыва от занятий, не дать расслабиться, потерять боевой тонус.

— Ну что ж, — одобрил НШ и кивнул на прощание, как старому товарищу.

Капитан Чернышев появлялся шумно:

— Трудишься, дядя Валя? Не могу отказать себе в удовольствии. Уж больно хорош ты на своем троне.

Сафронов действительно сидел у столика на высоком деревянном кресле — и впрямь как на троне. Появление этого кресла имело небольшую историю. Его тайно привезли сюда сами раненые из того поместья, а затем торжественно вручили Сафронову. Теперь он сидел на нем во время приема, чуть возвышаясь над пациентами, отдавая приказания сестрам или спускаясь на землю, чтобы лично осмотреть раненого.

Осмотр всегда сопровождался разговором с кем-нибудь из пришедших товарищей и проходил под гул шагов идущих в ногу людей или звонкую песню, которая разлеталась далеко по лесу.

Все эти-дни Сафронов ощущал в себе радость — радость от полезности и важности своего труда, радость от того, что все идет нормально, радость от сознания выполняемого долга, радость от мысли, что и он вносит свою одну человеческую силу в дело победы.

Это утро началось необычно. Едва приступил к осмотру, послышался пронзительный свист. Фортунатов выскочил из палатки и тотчас нырнул обратно:

— Командир корпуса прибыли.

Сафронов на ходу сбросил халат, одернул гимнастёрку и громко, по-строевому подал команду:

— Батальон, ирр-но!

И бегом навстречу крупному и рослому человеку, шагающему впереди свиты.

— Товарищ гвардии генерал...

— Что это еще за батальон? — прервал генерал. Сафронов объяснил старательно и четко, понимая, что от его объяснения зависит существование батальона. Генерал остался доволен докладом, но заметил:

— Только не надо называть батальоном, а то командующий узнает — мне голову снесет, скажет: резервы скрываю. Называйте: команда выздоравливающих.

— Слушаюсь, — ответил Сафронов и тут заметил вблизи генерала корпусного врача.

Генерал осмотрел землянки, палатку и никаких замечаний не сделал.

«В порядке, в порядке, — радовался Сафронов. — Теперь-то мы живем окончательно».

А в обед перед палаткой взвыл «виллис», из машины вышел шофер корпусного врача:

— Товарищ гвардии подполковник приказал стул забрать.

— Как это? — не понял Сафронов.

— Ну, стул, — повторил шофер.

Сафронов переглянулся со Штукиным, который как раз заскочил к нему в свободную минуту.

— Вероятно, у корпусного плохой стул, — заметил Штукин.

Сестры фыркнули, а шофер переступил с ноги на ногу, не понимая причины смеха.

— Берите, — сказал Сафронов, поднимаясь со своего трона.

После обеда прибежал посыльный из штаба;

— Срочно строем к палатке замполита.

Сафронов построил подчиненных по тревоге, привел, доложил НШ. Оказалось, ничего особенного, Артисты прибыли. Концерт будет.

«НШ в своем стиле», — подумал Сафронов и не осудил Царапкина. С того, ночного боя он не мог осуждать его действий.

Начался концерт. Из палатки замполита появился восточного типа немолодой человек с большим барабаном в руках и принялся постукивать по нему пальцами, как палочками.

— Э-э-э-э-э-э-э-э, — затянул он на одной ноте. И вдруг как грохнет:

Бей, барабан, бей, барабан!

По фашистским головам!

Это было неожиданно и резко, как выстрел.

Слушатели ответили гомерическим хохотом и аплодисментами.

Другие номера встречали тоже хорошо. Но этот запомнили, он взбодрил людей и придал им силы, «Надо ж как выдал! Бей, значит, барабан, по башке фашистской».

После концерта Сафронов подал знак командирам рот, Тотчас послышались команды:

— Первая рота, становись!

— Вторая рота, становись!

Сафронов ловил на себе одобрительные взгляды товарищей. Подошли его санитары, окружили улыбками.

— А мы на вас все любуемся, — высказался Галкин. — Вот, мол, какой наш гвардии...

— С правильной точки, — поспешил на помощь Супрун. Радостное состояние Сафронова не проходило. С ним он и лег спать. День прошел напряженный, пестрый. Сафронов скоро уснул.

В полночь прибежал посыльный:

— Срочно в штаб.

Сафронов на этот раз ругнул НШ за его хроническую привычку. Но делать было нечего — вызов есть вызов. Пришлось идти.

Из штабной палатки доносились два голоса. Разговаривали громко и запальчиво, видимо, спорили.

— Не понимаю смысла.

— Что, боязно?

— Нет, не боюсь. Я и под обстрелом, и в окружении работал. Но то вынужденно, а здесь...

— А здесь мы приближаем помощь.

— Какую?

— Какую положено. Там есть немецкие блиндажи, землянки, капониры.

— Но это ж плацдарм. Пятачок.

— Но там наш корпус, А эвакуация через реку возможна только ночью.

— Ну, не знаю.

— Беру на себя. Я вас всегда поддерживал.

Сафронов удивился и насторожился. Подойдя ближе, он узнал голоса. Спорили корпусной и ведущий.

С недобрым чувством Сафронов вошёл в палатку и доложил о прибытии. В палатке он заметил комбата, Чернышева, замполита и НШ. На его доклад отозвался корпусной:

— Свертывайте ваше учреждение. Начальство не одобрило затею. Она не для нас.

— Но... разрешите... — растерянно произнес Сафронов.

— Я сказал — не для нас, — оборвал корпусной. — Мы сейчас слишком быстро двигаемся, и в настоящее время… В общем, явитесь во взвод. Предстоит тяжелая операция.

— Как же так? — не удержался Сафронов.

— Приказание, кхе-кхе, не обсуждают, — осторожно вмешался замполит.

— Вот именно, — подхватил корпусной.

— Но капитан Сафронов, кхе-кхе, проявил организаторские способности...

— Разберемся, — сказал корпусной.

— Нет, кхе-кхе, — необычно настойчиво произнес замполит, — Это нужно сделать сейчас.

— Я поддерживаю, — вставил Лыков-старший.

— Разберемся, — более уступчиво повторил корпусной. — Каждый получит свое и даже более того. — Он хихикнул своей остроте, но, встретив суровые взгляды присутствующих, закончил строго, почти сердито: — Приказание ясно? Выполняйте.