Сафронова разбудил посыльный:
— Срочно. В штаб.
Сафронов шел в темноте по знакомой тропинке и проклинал НШ: «Его "сель" — поразвлечься. Ему не спится. Ему обязательно надо разбудить человека».
Однако на этот раз тревога оказалась настоящей. НШ не развлекался.
Еще издали Сафронов услышал сдержанный шумок. У штабной палатки стояла группа людей. Доносились голоса.
Он, как положено, доложил о своем прибытии. НШ кивнул и произнес коротко:
— Получайте санитаров. Селых три.
— Но мне положено четыре.
— Что я вам, рожу? Четвертого возьмёте из легкораненых, во время операсии. Галкин. Лепик. Трофимов.
Штабной сержант повторил фамилии. От толпы отделились три фигуры — как по диаграмме, одна одной выше.
— Ужинали? — спросил Сафронов.
— Сухим пайком получили.
— Тогда шагайте за мной.
Он привел их в свою палатку, посветил фонариком, чтобы они разобрались по местам.
— Спите.
— Покурить бы.
— Утром.
Сафронова разбудили голоса. Говорили неподалеку от палатки. Переговаривались тихо, но поутру каждый шорох далеко слышен.
Сафронов оделся и вышел из палатки.
Под высокой сосной стояла вся троица — его санитары.
«Целый букет! — добродушно заметил Сафронов. — Как будто нарочно подобрали».
Санитары отличались друг от друга цветом волос — брюнет, шатен, блондин. Это бросалось в глаза.
— Курите? — спросил Сафронов, хотя и без того было видно, что подчиненные курят.
Санитары тотчас приняли стойку «смирно» и спрятали самокрутки.
— Вместо завтрака, чтоб не свербило, — ответил за всех самый рослый, черноголовый.
— Давайте знакомиться, — сказал Сафронов. Высокий ловко погасил самокрутку о подошву, прищелкнул каблуками.
— Младший сержант Трофимов.
Тот, что поменьше и посветлее, назвался ефрейтором Лепиком. Самый маленький и самый светлый — рядовым Галкиным. Он напомнил Сафронову Михаила Алексеевича, его подопечного в госпитале, которого он курировал года два назад, — такой же с первого взгляда вызывающий симпатию, округлый, добродушный, весь открытый и улыбчивый.
— А санитарами-то вы работали?
— Никак нет, — по-солдатски дружно ответили санитары.
— После завтрака начнем учиться.
Как и предполагал Сафронов, санитары почти ничего не умели. Самый старший из них, Лепик, еще мог кое-как шины накладывать.
— Мне, стал быть, приходилось. Я, стал быть, нашего лейтенанта еще под Смоленском вытаскивал. Доску, стал быть, к ноге присобачил, а то она болталась, как тряпичная, стал быть.
— Но теперь вы не просто санитары, — объяснял Сафронов. — Не в роте и не в батальоне. Вы теперь санитары медсанбата и должны многое знать. При случае заменить сестер, а то и фельдшера.
Он оглядел настороженно притихших солдат, спросил напрямик:
— Вы хоть представляете путь раненого с передовой к нам, в медсанбат? — По их лицам понял: не представляют. — Кто из вас был ранен? — Он тут же сообразил, что задал вопрос неудачно, поправился: — Кто и как попал к нам?
Они начали было отвечать все одновременно, но тотчас замолкли, вспомнив армейское правило: говорить каждому за себя.
— Ясно, — сказал Сафронов. — Каждый попал по-своему. А цепочка такая. С передовой вас выносит санитар. Могут и фельдшер и даже врач, в зависимости от обстановки, но, как правило, санитар. Вы попадаете на батальонный медицинский пункт, где вам оказывается соответствующая самая малая и самая необходимая помощь. Потом вас доставляют на полковой медицинский пункт. Там уже и уколы и шины, как следует. Там врачи... А от них к нам везут...
Сафронова прервали, вызвали на очередное совещание, и он поручил занятие сестрам. Когда он возвращался, еще издали услышал смех у своей палатки. Подошел поближе и увидел: у сосны, держась за нее руками, стоял Галкин. На голове бинт, на правой ноге шина, ремня нет, сапог нет. В другой обстановке, в боевых условиях, это было бы не смешно, а здесь, среди бела дня, в тишине, под ясным небом, это выглядело забавным. И люди смеялись. Сам Галкин тоже хохотал и в то же время подавал Сафронову тревожные знаки.
— Отлучиться надо... ох, ох... — объяснял он сквозь смех. — Да разве так можно! Ох, ох... Зверей распугаю.
Именно это обстоятельство и вызывало дружное ржание окружающих.
— Разбинтуйте, — приказал Сафронов, с трудом преодолевая в себе приступ детского веселья.
Потом санитары учились работать с носилками. И опять с шуточками, со смешком. В обед он сказал Штукину:
— Не знаю, как вам, а мне попали весёлые санитары.
— Шутка — тоже лекарство, — философски заметил Штукин. — Положительные эмоции — положительны.
Сафронов хлопнул друга по плечу и пошел к себе. Санитары учились носить без носилок. Двое складывали руки замком, третий садился на эти руки, как на стул.
— Не! Не! — кричал Галкин. — Давайте по-честному, ребята. В кино видели, как буржуев носят? Так и вы так же. — И он принял важное выражение, вздёрнул нос и надул щеки.
В перерыве Сафронов не удержался, собрал подчиненных.
— Я вот на что хочу обратить внимание. Работа нам предстоит тяжелая и невеселая... Я, конечно, не против шуток, но только чтобы вы знали: главное — быстрота и внимательность к раненым, чтобы никто не залеживался без помощи, чтобы каждый почувствовал себя у нас... — Тут он осекся, заметив насмешливый взгляд Стомы. «Она осуждает эти разговоры», — мелькнула мысль. — Главное — понимать свою задачу и относиться к делу серьезно, — поспешно закончил он.
Помедлил, встал. И все встали.
— Теперь, девушки, шины моделировать, а мы попробуем палатку свернуть и развернуть. Приходилось?
— Никак нет, — за всех ответил Трофимов.
— Срубы я ставил, — сказал Лепик. — Окопы рыл, стал быть, а палатку нет, не приходилось.
— Еще блиндажи, — вставил Галкин. — Землянки.
— А теперь вот палатка, — прервал Сафронов. — Она наш дом, она — наше рабочее место. Её необходимо разворачивать и сворачивать быстро, как можно быстрее. Чтобы медсанбат прибыл, и мы уже готовы были к приему раненых. Ясно?
Санитары работали старательно, но неумело. Лейтенант Кубышкин то и дело передергивался, будто почесывался, волновался. Как только сняли натяжение, убрали колышки и развязали верёвки, брезент повис на мачтах, и одна из них затрещала и прогнулась. Галкин тотчас нырнул внутрь. Или он подоспел поздно, или попытался вытащить мачту из гнёзда, но сооружение рухнуло, и он очутился под брезентом. Галкин тотчас закричал:
— Ничё! Ничё!
Этот крик опять рассмешил всех.
Когда он вылез, весь красный и потный, то заявил:
— Это ничё. Со мной уже бывало. Надо зад оттопыривать.
Неизвестно, как скоро удалось бы санитарам свернуть и развернуть палатку, но тут появился Петро.
— Вы чего эго заливаетесь? — обратился он к Стоме, довольный тем, что есть повод заговорить с нею.
Стома предостерегающе кивнула на капитана: дескать, имей в виду.
— Здравия желаю, — не растерялся Петро. — Разрешите помочь?
Во время ужина Сафронов жаловался Штукину:
— Как я с ними работать буду?..
— Притрутся. Получится.
Они долго ходили по лесу, вспоминали военфак, товарищей, эпизоды из той жизни. И эти воспоминания доставляли им удовольствие, успокаивали сердце.
Едва он вернулся, зашуршал брезент, показалась круглая голова Галкина.
— Товарищ капитан, отведайте грибков. Мы тута насобирали.
— Вы бы лучше сестрам.
— Не сомневайтесь. Они уже отведали.
Сафронову не спалось. Нетерпение, неясность, неудовлетворенность не покидали его. Хотелось поскорее участвовать в своем первом наступлении, но как пойдет работа при таком штате? При такой слабой подготовке? Сегодня опять говорили: «Скоро, со дня на день». «По мне так скорее бы, но для дела еще бы несколько дней на тренировку, на знакомство с людьми».
Из-за брезентовой занавески раздавался здоровый храп санитаров, шепоток сестер. Где-то вдали, должна быть у штаба, негромко переговаривались люди. Пахло сосной, грибами, нашатырем, которым с вечера сестры чистили свои гимнастёрки. И все эти запахи, тишина, покой и убаюкивали, и волновали Сафронова.
«Не на войне, а у войны. Все жду, жду, жду...»