Вернулся капитан Дорда, доложил:
— Там полный джентльменский набор: живот, пневмоторакс, ампутэ, двое шоковых. Ха-а...
Он достал из кармана книжечку и стал что-то записывать в нее.
— Работать, — буркнул ведущий.
— Секунда, а то забуду. Такая татуировочка.
— Гм... Нашли чем...
— Узнаете — надорветесь.
Ведущего заинтриговали слова Дорды.
— Ну, что там? — спросил он, не отрываясь от дела.
— «Вот что нас губит...»
— Старо.
— Не скажите... Под этими словами рисуночек... Ни за что не угадаете.
— Карты, водка, женщины.
— Нет, шеф, нет... Рак! Рак с клешнями.
Ведущий хмыкнул.
— Почти научное предвидение. — И уже добродушнее произнес: — Приступайте.
Сам он почти полчаса возился с раненным в живот и не мог понять, в чем дело. Ранение было многоосколочным. Он удалил часть кишечника, наложил швы, перевязал сосуды. Однако кровотечение продолжалось, и «выйти из живота» нельзя было.
Тот, кто не понимает работу хирурга, думает, что вся суть её состоит в том, чтобы разрезать, удалить, зашить. Но главное в диагностике, во множестве оттенков, которые имеет каждая операция, — в многочисленных больших и малых задачах, требующих решения непосредственно за операционным столом. Нет стандартных операций, нет похожих болезней. Каждая операция, по существу, загадка, которую необходимо отгадать в короткий срок, перед раскрытой раной.
Резекция желудка — это резекция желудка, аппендицит — это аппендицит, но иногда желудок настолько поражен, что наложить анастомоз можно лишь с большим трудом, а аппендикс прильнет где-нибудь к селезенке так, что его не сразу найдешь, и весь предварительный план рушится по ходу самой работы.
— Еще иглу, — по привычке запрашивал ведущий, протягивая руку и заранее зная, что именно сейчас в ней окажется иглодержатель с заправленной ниткою иглой.
— Какого черта! — выругался ведущий.
Усталым сознанием он не мог сообразить, в чем дело. Он шил, а шва не было. Работал он механически, иначе и не мог столько суток работать. И когда попадались стандартные раненые со стандартными поражениями, все шло нормально. А сейчас был исключительный случаи. Для того чтобы его понять, требовалось напряжение мысли. А голова тяжелая и гудит, и ничего не соображает.
— Дайте хорошую нитку. Эта рвется.
— Шелк нормальный, — произнесла Виктория. — Он не должен рваться.
Её ровный тон — голос, каким она разговаривала во время работы, слегка встряхнул ведущего. Он с трудом приподнял голову, на мгновение закрыл глаза и потом осмотрел операционное поле как будто другим взглядом. И понял, что действительно шелк ни при чем. Рвется ткань, а не нитка. Оказывается, он удалил не весь пораженный участок, точнее — выявился еще один участок, требующий удаления.
— А вы-то что? — спросил ведущий своего ассистента.
— А что я?
— Не видели?
— Не видел.
— Гм... Работаем.
Ассистент ведущего подполковник Бореславский — самый старший в медсанбате, ему за пятьдесят. Он давно в армии, а как попал сюда, тюка неясно. Ведущему еще не удалось расспросить его о жизни и службе. Только познакомились — и началась операция. А во время работы не до праздных разговоров, тем более что сам Бореславский молчалив и дело понимает без слов. Этим-то он и понравился ведущему, потому-то он и взял его в ассистенты. Впрочем, поначалу выбор на Бореславского пал по другой причине: он самый старший не только по возрасту, но и по званию. С кем же ему еще работать, как не с ведущим? И они трудились все эти пять суток, расходясь на отдых на час-два и снова встречаясь у стола. Сейчас ведущий понял, что его ассистент окончательно выбился из сил, что он спит с открытыми глазами и его необходимо подменить.
— Дорда, — произнес он негромко, продолжая работать руками. — На следующую операцию встанете ко мне, а вы отдохнете.
Бореславский никак не отозвался на его предложение, взял поданный ему зажим и зажал очередной сосудик.
Они иссекли пораженную часть кишки, но и на этот раз не смогли «выйти из живота». Кровотечение не прекращалось. Салфетка, положенная в полость, через минуту становилась красной.
Уж не наваждение ли это? Не плод усталого воображения? Ведущий вновь приподнял голову, закрыл глаза и открыл их.
Нет, не наваждение. Кровотечение продолжается.
А тут еще этот живчик из сортировки вновь появился, торчит в тамбуре.
«Придурок какой-то. Надо будет после операции разобраться с расстановкой кадров».
«Но кровотечение... Что же с ним делать? Откуда оно?»
— Пульс.
Ответа не последовало.
— Пульс, спрашиваю. — Ведущий покосился на ассистента.
Бореславский смотрел на него осоловелыми глазами, как пьяный, как контуженный работой. Ведущий подумал: «Но заканчивать-то надо. Из живота-то выходить надо».
— Комбата, — повысил голос он. — Срочно сюда комбата.
«Что он делает? — в душе удивилась и восхитилась Виктория, понявшая, что происходит за операционным столом. — Ведь он так заботится о своем авторитете. Ведь здесь еще не знают, какой он хирург. На совещании его не поддержали, и он переживал это».
Она с любовью смотрела на его усталый затылок, оттопыренные уши, полоску загара на шее. «Вот он, оказывается, какой. Вот каким он может быть».
В палатке появился комбат. Ведущий узнал его по пришаркивающей походке.
— Нужно, — ведущий откашлялся, потому что от усталости голос звучал хрипловато, — надо поменять хирургов. Пусть на перевязку встанут фельдшера и опытные сестры во главе с врачом. Остальных на операции. Пусть там развернут еще один стол. А вас прошу подменить моего ассистента.
Когда комбат, отдав должные распоряжения, вновь вернулся и встал напротив ведущего, по другую сторону стола, ведущий повторил вопрос:
— Пульс?
— Слабый и неровный.
— Спит? Тогда пусть приготовят систему для переливания крови. Продолжаем операцию.
«Так что же тут? В чем дело? Откуда это кровотечение?»
Голова не соображала. Руки двигались. Пальцы делали свое дело. А мозг будто отяжелел, застыл, изнемог.
«Эх, как бы сейчас поспать или выкупаться бы».
— Давайте еще раз проведем ревизию кишечника.
И они вновь принялись за дело. Слышалось, как за соседним столом потрескивали зажимы да, тупо позвякивая, падал в таз отработанный инструмент.
Ведущий тщательно, из последних сил трудился. Больше всего ему хотелось сейчас «выйти из живота» и закончить операцию. Но живот, как говорят хирурги, не отпускал. Он держал его, как капкан. Невозможно было бросить операцию на полпути, не остановив кровотечения. Это равносильно было смерти раненого. А смерти ему он не хотел. Но время шло, и силы ведущего уже были на исходе.
— Подключайте систему, — распорядился ведущий. — Начинайте переливание.
Он понимал, что затягивает операцию, что его ждут остальные раненые, но не мог поступить иначе.
— Я ж не для галочки работаю, — буркнул он в оправдание, как будто его кто-то обвинял в промедлении.
Комбат не отозвался. Он делал то, что надо, и по его уверенным движениям ведущий понял, что перед ним опытный и знающий хирург.
«Интересно, когда он кончил и где работал?» Но было не до расспросов. Салфетки продолжали пропитываться кровью.
— По-моему, слева, — впервые произнес Лыков-старший.
— Селезенка, — ухватился за мысль ведущий.
«Ну как же я раньше, лопух?» — обругал он сам себя, забывая о том, что работает пятые сутки и устал до изнеможения.
— Идем на спленэктомию. Согласны? — спросил он резким тоном, как будто комбат возражал или противился его предложению.
— Надо, — произнес Лыков-старший.
Ведущий снова приподнял голову и на несколько секунд закрыл глаза. Он сдержанно, с облегчением вздохнул. Теперь, когда причина кровотечения была ясна, можно было работать спокойно. Руки сами знали, что им делать.
За спиной он снова услышал голос этого типа из сортировки и забурчал себе под нос:
— Он думает, мы дурака валяем. Нарочно время тянем... Нет уж... Lege artis. He для галочки... И мы не автоматы...
— Шить? — спросил Лыков-старший, воспользовавшись паузой.
И этот деловой вопрос успокоил ведущего.
— Можно и в две руки, — сказал он. — Намучили парня.
Когда, наконец, закончилась эта злосчастная операция, ведущий, не размываясь, вышел из палатки, сдернул с себя марлевую маску и, закинув голову, зажмурив глаза, стоял минуту, может быть две, словно подставляя лицо ветру и солнцу. Но было тихо, и солнце еще не появилось.