Меж двух океанов

МЕХИКО НА КОЛЕСАХ, МЕХИ КО НА НОГАХ

Мексика довольно велика, в ней двадцать миллионов жителей, которые носят широкополые шляпы, там много кактусов, а также есть вулкан Попокатепетль…

Так представляли себе мы эту страну, разглядывая экзотические почтовые марки, задолго до того, как Мексика стала для нас из предмета филателии предметом географии.

Подобные мальчишеские представления о вещах, как ни странно, долго сопровождают человека и потом остаются при нем, лежа где-то на самом дне под грузом апробированных знаний, накопленных уже в более зрелые годы.

Но в один прекрасный день ты просыпаешься в Мексике, слышишь, как за окном гремят молочные бидоны и слышится звонкое кастильское наречие, и… вдруг задаешь сам себе риторический вопрос:

— А, собственно, что же такое Мексика и что такое Мехико…

— Вопрос следует уточнить, — отвечаешь сам себе. — Существует Мексика и три Мехико.

Гром бидонов сменился тарахтеньем мотора, но и оно постепенно растаяло среди стен домов в тишине улицы. Весь дом еще спит, зачем же тебе вставать, когда за окном только начинает светать, когда еще спит весь город.

— Ну, так как все же обстоят дела с Мексикой и Мехико? — нетерпеливо понукает тем временем любопытствующий внутри тебя, загибая при этом пальцы. — Во-первых, во-вторых, в-третьих…

Итак, во-первых.

«Территория Мексики, или, вернее, Соединенных провинций Мексиканских, по приблизительным подсчетам равна 38 тысячам квадратных миль, или 1 972 575 квадратных километров. По форме напоминая рог изобилия, в сторону севера направленный, Мексика непрестанно суживается от северо-запада к юго-востоку. Состоит она на сей день из 27 штатов, одной земли, одного федерального округа, живет в ней более 9 миллионов человек, каковые сведения основаны более на догадках, чем на подлинном подсчете, которого никогда произведено не было…»

Так описывал Мексику в восьмидесятые годы прошлого века Хиллвелд в «Иллюстрированной географической, исторической и этнографической книге, переведенной и переработанной Юстином В. Прашеком и Як. Малым». К этому вполне уместно добавить, что вместо Соединенных провинций Мексиканских ныне стали Мексиканские Соединенные Штаты, Estados Unidos Mexicanos, что в 1900 году они насчитывали тринадцать миллионов жителей, к началу второй мировой войны девятнадцать, а сейчас насчитывают почти тридцать один миллион. К двадцати семи штатам прибавился еще один, вместо одной земли стало две, и называются они территориями, федеральный округ остался.

А теперь мы подошли вплотную к Мехико. Мехико один из двадцати восьми федеральных штатов, он находится в Мексике, насчитывает около одного миллиона двухсот тысяч жителей, и столицей его служит Толука. Она соседствует с другим Мехико, которое называется Mexico D. F., или Distrito Federal, территория федерального округа. Но в центре его лежит третье Мехико — столица Мексики, насчитывающая два с четвертью миллиона жителей.

На карте все это напоминает сказку: под крышкой таинственного ларца лежит ларец поменьше, в нем скрыт совсем маленький ларчик, а там спрятан драгоценный камень.

И все три, что лежат внутри большого, называются одинаково: Мехико.

Первоначально Мехико было всего лишь предместьем столицы Теночтитлан, основанной ацтеками в 1325 году в тех местах, где они впервые увидели легендарного орла, снимающего с кактуса змею. Некоторые историки считают, что название Мехико происходит от обилия родников и источников, вытекавших из скал на месте более позднего Теночтитлана, иные, однако, предполагают, что основателями города были мехикас, перенявшие это название от имени бога воины Мехитль или Мекситли, который известен так же, как Виткилопутли или Уитсилопочтли.

Современные мексиканцы, по крайней мере простой народ, очень гордятся своим происхождением. Они устанавливают статуи последнего из ацтекских императоров Куауте-мока, организуют пышные торжества у его памятника на Пасэо де ла Реформа, главной авениде Мехико, в печати ведется страстная полемика по поводу обнаружения костей в небольшом селении Искатеопан, неподалеку от 'Гаско. Левая печать утверждает, что кости являются подлинными останками Куаутемока, которого казнил Кортес, правые же, в большинстве своем представляющие олигархию космополитствующих переселенцев, эту точку зрения упорно отрицают. Не могут же они допустить, чтобы во главе патриотического движения оказался человек из предместья, простой индеец.

В том, что эти опасения не лишены оснований, мы убедились в расположенном неподалеку от столицы селении Тескоко спустя несколько дней по приезде в Мехико. На площади индианка продавала тексты народных песен и тут же вместе со своим мужем напевала их покупателям. Аккомпанировал на гитаре их сынишка, паренек лет пятнадцати, рослый, с блестящими иссиня-черными, как вороново крыло, волосами. Вокруг них теснились мужчины в сомбреро и женщины с шалями ребосо, красиво наброшенными на плечи. Чуть поодаль стояла кучка американских туристов: мужчины в крикливо размалеванных рубахах, две-три женщины в брюках чуть ниже колен, в коротких, едва прикрывающих грудь и оставляющих голым живот, блузках.

— Puede sacar fotos de los arboles! — крикнул вдруг один из индейцев американцу в цветастой рубахе. — Si viene un mexicano de pura sangre azteca, si, me puede retralar a mi! — Снимайте лучше вон те деревья. А если придет мексиканец с настоящей ацтекской кровью, тогда, ладно, пусть снимает меня!

Остальные повернулись к американцам спиной и продолжали петь. Цветастые туристы закрыли свои аппараты и быстро исчезли в толпе.

На плане столицы она напоминает удава, проглотившего семь крупных кроликов. Из лабиринта квадратиков, прямоугольничков и треугольничков, из густой сети улиц отчетливо вырисовывается Пасэо де ла Реформа, авенида с семью круглыми площадями, обжора, которая спокойно переваривает семь своих жертв. Это представление пропадает, едва увидишь Реформу вблизи.

Это настоящий сумасшедший дом, трек для гонок тысяч автомобилей. Но за рулем машин сидят люди не в гоночных шлемах, а гонщики, бешено мчащиеся в конторы и магазины, в министерства и на любовные свидания, к бюро посреднических контор и на петушиные бои. Урвать каждую секунду, прежде чем эта река металла не сгустится еще больше где-то впереди на авениде Хуарес и дальше, на Мадеро! Таков лозунг дня. Человеку, который очертя голову бросится в эту суматоху, у которого до сих пор перед глазами стоят гватемальские первобытные леса и костариканские джунгли, немедленно захочется прибегнуть к сравнению. Для этого к его услугам на выбор иоганнесбургская Комиссионер-стрит, как говорят, самая оживленная транспортная артерия южного полушария; вслед за нею в памяти мелькает бетонированная Нуэве де Хулио в Буэнос-Айресе. А чем хуже других авенида Варгас в Рио, пожалуй самая широкая улица в мире, скорее даже не улица, окруженная жилищами двух с половиной миллионов людей, а взлетная дорожка для самых больших воздушных кораблей.

Но у Пасэо де ла Реформа нет ничего общего ни с Южно Африканским Союзом, ни с Аргентиной, ни с Бразилией. Кое-где вдоль нее расположились небольшие виллы, построенные в испанском колониальном стиле. В конце проспект вливается в обширный парк Чапультепек, куда еще полвека назад выезжали отдыхать на весь день, словно в мексиканскую деревню. Вдоль домов и садов тянутся широкие тенистые тротуары. С обеих сторон проезжей части отведена полоса для медленно движущегося или часто останавливающегося транспорта. Следующая полоса улицы представляет собой травянистый газон с цветами и аллею деревьев. Но прежде чем приблизиться к очередной полосе, надвиньте поглубже шляпу на голову или лучше возьмите ее в руки. По проезжей части четырьмя-пятью рядами мчится транспорт, управляемый людьми, которые словно очутились в какой-то моторизованной резервации. На них не распространяются никакие законы и правила, им разрешается обгонять друг друга справа и слева, между двумя площадями они могут проверить, за сколько секунд после поворота можно довести скорость до ста километров, как здорово свистят у них шины, как здесь звучат клаксоны. Ведь посигналить на Реформе — это признак хорошего тона. У кого сигнал громче! Пешеход стоит на берегу этой взбесившейся реки с перепуганным видом и ждет, когда ее на минуту остановит красный свет на ближайшем перекрестке. Взвизгнут шины, гонщики получают возможность заглянуть в лицо своим соперникам, пешеходу представляется удобный случай впопыхах попасть на противоположную сторону. На середине реки он еще успеет рассмотреть остроумную меру, с помощью которой удается без полицейских свистков держать пешеходов накоротке и заставлять их переходить только в обозначенных местах. Дело в том, что осевая линия гоночного трека представляет собою метровый газон густо усаженный кактусами. Кругленькими, вечнозеленым;: и низко прижавшимися к земле. Дециметровые иглы их направлены прямо на вас; попробуй, дружище, перейди в неположенном месте…

Как раз когда мы приехали в Мехико, газеты опубликовали официальные статистические данные о жертвах уличного движения за истекший год: две тысячи сто шестьдесят человек убитых и получивших серьезные увечья только в столице.

«Автомобиль в руках безответственных водителей — враг номер один!» — провозглашали огромные заголовки. «Массовый убийца, который уничтожил люден больше, чем все преступники, вместе взятые».

Жители Мехико читали об этом с усмешкой. День спустя мы возвращались автобусом в посольство, пассажиры делились своими впечатлениями от столкновения автомобилей, которое произошло утром на авениде Морелос.

— Fue un choquecito, cmco muertos, — констатировал очевидец несчастья. — Вот это было столкновеньице, пятеро убитых!

Пятеро убитых, но это еще не столкновение. Всего-навсего столкновеньице.

Давайте еще на минутку вернемся к Пасэо де ла Реформа, к ее впадению в авениду Хуарес. Здесь Пасэо де ла Реформа уже не бешеный гоночный трек. Чем больше по мере удаления от Чапультапека становится проглоченных кроликов, о которых уже шла речь, тем больше машин прибывает из боковых улиц. Каким-то чудом они втискиваются в густой поток и мчатся в нем крыло к крылу, буфер к буферу вперед, к центру города. Там положение еще хуже, потому что улицы в центре далеко не такие просторные, как Пасэо де ла Реформа. Мехико отчаянно борется с непрерывно возрастающим уличным движением так же, как и другие столицы мира. Но у городского транспорта в Мехико имеется такой стойкий враг, что едва ли он когда-нибудь позволит уйти своему противнику под землю ради ликвидации неутешительной картины переполненных улиц.

Давайте вспомним, как описывали Мехико летописцы Кортеса, вступив в город императоров ацтеков.

«В городе имеется более шестидесяти тысяч домов, — пишет Франсиско Лопес де Гомара в своей «Хронике завоевания Новой Испании». — В нем имеется три вида улиц, от-ни сплошь из воды, другие из твердой земли, некоторые же из воды и земли: я говорю, наполовину глина, это где люди ходят пешком, наполовину вода, где плавают в лодках…»

Из истории нам известно, что суши в Мехико было так мало, что ацтеки основали свои легендарные ciiinampas, плавучие сады, представлявшие собою искусно срубленные плоты из легкого дерева, на которые насыпали рыхлый слой плодородной болотистой земли, позволявшей выращивать овощи и цветы. В город на воде доступ был возможен только по нескольким охраняемым дамбам, из которых дамба Тлакопан, на месте нынешней улицы Такуба, стала для отступающих испанцев местом подлинной Варфоломеевской ночи. Да ведь она и вошла в историю под названием «Noche triste», «Скорбная ночь». Восемьсот шестьдесят кастильских пехотинцев, обвешанных золотыми цепями и драгоценностями Моктесумы, вместе с 46 всадниками, 20 артиллеристами и 4 тысячами союзных с ними индейцев из провинции Тласкала нашли себе могилу в темной воде озер, лагун и каналов ацтекской столицы. Местом действия этого трагического отступления испанских захватчиков были нынешние улица Такуба, авенида Идальго и Пуэнте де Альварадо, то есть один из самых оживленных районов города.

Столица лежит среди обширной горной долины. Несмотря на то, что лагуны и озера в центре ее были давно засыпаны, город боролся с опасностью наводнений еще несколько десятилетий назад, пока, наконец, не был достроен при огромных капиталовложениях осушительный канал Gran canal de desa-giie. По сей день город стоит на болотах и песке, где-то под ним лежит обширная «водяная подушка», которая доставляет архитекторам много хлопот. Большие здания хоть и по миллиметрам, но все же ощутимо для глаза оседают — медленнее в периоды дождей, быстрее в засушливое время. По зданию Мексиканской оперы Palacio cle bell а? можете определить, насколько она осела ниже уровня прилегающих улиц.

После этого ничего нет удивительного в том, что r центре города, где архитекторы не отваживаются на постройку метро, автомобиль превращается скорее в помеху, чем в помощника по борьбе со временем. Едва ли здесь найдешь место для стоянки. В гаражи превращены даже некоторые старые монастыри, но это лишь капля в море безнадежности.

В стремлении как-то уменьшить кавардак со стоянками в центре столицы Аргентины там их опустили под землю, построив гараж для 550 машин под четырьмя уличными кварталами. В Мехико поступили наоборот: построили стоянку высотою в пять этажей, где одновременно могут поместиться 350 автомобилей. Строительство ее было завершено в течение года.

Если вы отправитесь с главной площади Мехико — Сокало по улице 16 сентября, то на углу улицы Ганте вы увидите большой дом, фасад которого напоминает две огромные рамки сотов из бетона и стекла. Только вместо меда в них собирают автомобили. Машины въезжают через большой портал здания, некоторые из них на средней трети проезжей части еще заправляются бензином, затем за руль садится человек в белом халате, он отдает вам листок, на котором записаны номер вашего автомобиля, час и минута его приемки, и больше о своей машине можете не заботиться.

Впервые мы воспользовались этим так же, как и сотни других клиентов.

Достаточно предъявить листок, и спустя минуту пятьдесят секунд ваша машина выедет из летка мотоулья. «Человек в белом халате подсчитает стоимость двухчасового пользования стоянкой в пятом этаже — полтора песо — и доброжелательно улыбнется:

— Заезжайте еще, мы будем вам рады.

В другой раз мы остались в машине, чтобы посмотреть, как гаражное чудо действует. Все здесь буквально вертится по караколу, как по-испански называют улитку. Этажи-стоянки связаны между собой спиральной дорогой двадцатиметровой ширины. Над въездом в каждый этаж имеется сигнальное устройство, взглянув на которое служитель автостоянки определяет, есть ли еще здесь свободное место. Этажи заполняются снизу вверх. Человек в белом халате въезжает на свободное место и либо возвращается вниз в машине, владелец которой в эти сто десять секунд ждет ее внизу, либо спускается на простейшем лифте, чтобы принять машину у очередного клиента. Сеньор Кортина, директор предприятия, не стал на нас сердиться, когда мы начали выспрашивать у него производственные секреты. Он подарил нам рабочий чертеж первого этажа, сверх того технический эскиз фасада и засыпал нас данными о том, как час за часом возрастает или же падает число пользующихся стоянкой. От полуночи до семи утра улей почти пуст: во всем огромном здании в это время можно найти едва ли десяток машин. Затем торговый центр Мехико начинает заполняться, между десятью и двенадцатью часами ворота не закрываются. Один поток машин по въездной спирали спешит вверх, другой торопится в обратном направлении по спирали, расположенной на пол-этажа ниже. Между тремя и четырьмя часами дня наступает затишье, затем люди снова съезжаются в город, чтобы заполнить кинотеатры, увеселительные места и рестораны. Поэтому после девятнадцати часов кривая диаграммы достигает своей второй вершины, правда уже вполовину ниже. А около полуночи во дворце на тонких железобетонных колоннах снова будто выметено метлой.

— А какова стоимость пользования стоянкой, сеньор Кортина?

— За первые два часа — песо пятьдесят, за пять часов— два песо пятьдесят, за десять часов — три песо пятьдесят. Как видите, мы ценим клиентов, которые вверяют вам свои машины на длительный срок…

Прощаясь, он еще успел пожелать нам счастливого пути до Акапулько (не теряйте возможности подскочить к Тихому океану).

— Ах да, вы еще хотели знать, сколько машин было в самый напряженный день? Тысяча двести, покрутиться с ними пришлось основательно!

Гватемальское приключение «татра» в коробочке с ватой» повторилось в Мехико, только в большем масштабе.

— Такой случай! — ахал сеньор Таке, представитель по продаже чехословацких автомобилей. — Когда-то еще к нам сюда снова приедет машина из Праги, через Кейптаун и Буэнос-Айрес!

Спустя пять дней после приезда в Мехико «татра» уже стояла в стеклянном демонстрационном зале, такая, как есть: покрытая слоем теуантепекской пыли, забрызганная грязью, вся исчирканная надписями, с картой Африки и Америки, которую Мирек успел нарисовать в последний рекордный день путешествия масляными красками на переднем капоте. Сотня фотографий на больших стендах создавала фон выставки.

— Сломанная каретка первой и задней передач? А зачем вам это нужно скрывать? — удивлялся сеньор Таке. — Наоборот, нужно обратить внимание покупателей на это, пусть кто-нибудь попробует наездить на первой шесть-семь тысяч километров, да еще по такой грязище!

— А вот вам мой «форд», — сказал он, прощаясь с нами после того, как мы отдали ему ключи от «татры». — Вы еще несколько педель пробудете в Мехико, не бегать же вам все это время пешком или же платить за такси. Он наездил чуть больше двадцати тысяч, вот документы на него и страховка…

Спустя недели две после этого мы отправились в «Колисео» посмотреть вольную борьбу. Вернулись мы к машин? и… эге! Радиоприемника в автомобиле как не бывало. Двери закрыты, лишь на треугольной части стекла передней дверцы остались следы мастерского обращения с отверткой. Кроме этого, в машине не было тронуто ни пылинки. Значит, здесь был специалист по радиоприемникам!

Как быть? Обращаться в полицию просто смешно. Ни один мексиканец никогда этого не делает, все равно он ничего не получит обратно, только зря потратит время и введет себя в ненужные расходы. Мы были в печальной ситуации. Машину нам одолжили, в Мехико мы гости, если сообщить хозяину о пропаже, он может обидеться, сказав, что в его стране воровством не занимаются, станет просить, чтобы мы об этом не писали, что это не типично и так далее. Покупать новый приемник на валюту, запасы которой были на дне?

Мы поделились нашим горем со знакомыми.

— Это случилось с вами возле «Колисео», не так ли? — засмеялись они. — Вам повезло, вас обокрали прямо у первоисточника! Далеко за своим приемником вам ходить не нужно. Отправляйтесь либо на Лагупилью, либо в Тепнто.

— А что такое Лагунилья? Тепнто?

— Рынок краденого. Как раз между ними находится улица Перу, где и расположен ваш «Колисео». Если вам улыбнется счастье, можете там украденный у вас приемник купить. Сходите туда дня через четыре-пять, раньше его все равно нп один торговец не выставит, из предосторожности…

Смотри-ка, чего только человек не узнает всего лишь потому, что у него украли радиоприемник! В Мехико имеется два вида полицейских. Одних называют mordelones, псы, или, иначе, автоинспекция. Почему mordelones? Morder, как вы знаете, означает кусать. Возражать им не рекомендуется, это обойдется дороже. Других, обыкновенных полицейских здесь называют tecolotes, совы. У них глаза повсюду, где только можно чем-нибудь поживиться. Вы можете увидеть, как кто-нибудь из них вытаскивает отвертку из кармана и отвинчивает номерной знак с машины, шофер которой, по их мнению, неверно поставил машину на стоянке. Получить номер обратно — это всего-навсего вопрос выкупа и договоренности. Часто они связаны с преступниками, работают с ними в доле и играют роль ширмы. Можно ручаться головой, что у «Колисео», где во время любых соревнований на стоянке собирается не один десяток машин, специалистам по авторадиоприемникам без такой слаженной игры не обойтись.

Это уже становилось похожим на приключение, в котором был дразнящий аромат детектива, чужая, неизвестная сред;; Шерлок Холмс в нас многозначительно принюхивается своим многоопытным носом к незнакомому аромату, поднимает воротник, орлиным оком озирается налево и направо, оценивая окружающую обстановку.

Ладно, сперва отправимся на Лагуннлью, прелестное уменьшительное от слова «лагуна». Она вполне может выступать здесь в качестве грязного залива, куда темные элементы носят краденое, чтобы мексиканцы и туристы их страны смогли его вновь приобрести. Следует заметить, в квартале Лагунилья, безусловно, ощущается мировой масштаб или по крайней мере масштаб континента. Улицы квартала носят названия соседних американских стран: калье Чили, калье Эквадор, калье Парагвай, калье Гондурас, калье Никарагуа, калье Перу, связывающая Лагунилью с другим рынком краденого, Тепито.

Если бы человек прогуливался по этим улицам не со столь определенным намерением, он мог бы вернуться воспоминаниями в каждую из этих стран, с которыми он уже близко познакомился. И на их базары со всякой всячиной, предлагаемой здесь, на тротуарах, прохожим; товары эти разложены на газетах по «тематическим» группам, а рядом разбросаны как попало в таком сочетании, что невозможно установить между ними хоть какую-нибудь связь: серебряные мельхиоровые столовые приборы, хромированные колпаки для автомобильных колес, ржавые шпоры по крайней мере двухсотлетней давности, кавалерийские седла, электролампочки, сбивалки для шоколада, безопасные бритвы, резные карнавальные маски чертей, статуэтки святых любой величины и наименования, кинопроектор, сонники, продранные канапе, чайники для заварки, рапиры и сабли, библии. Люди подолгу сидят на корточках, роясь в этом хламе, словно куры, по четверть часа торгуются из-за пятидесяти сентаво, затем, нахмурив брови, уходят с обиженным видом. Это перчатка, брошенная в лицо торговцу. Но ведь тот не может допустить, чтобы покупатель ушел от него неудовлетворенным.

— Товар ваш, сеньор! — кричит он вслед уходящему покупателю, который все равно не очень-то торопился, чувствуя, что этот окрик должен раздаться у него за спиной.

На калье Эквадор специализируются на гробах. Здесь вам могут предложить гробы любого размера, всех сортов: грубо сколоченные и кое-как, тяп-ляп, окрашенные — для бедняков; великолепные, солидные, с золоченой резьбой, со стеклянным окошком, сквозь которое будет виден покойник. Вы можете сфотографировать продавщицу с серьезным выражением лица, прибивающую молотком шелковую обивку внутри гроба, в изголовье, которая, окончив труд, сопровождает дело рук своих сочувственным взглядом: отмучился, наконец, бедняга, пусть хоть теперь отдохнет спокойно! На вывеске заведения надпись: «Servicio nocturno», можете прийти сюда в любое время, гробовщики к вашим услугам и ночью.

В Лагунилье можно наблюдать и другие сцепки. Перед храмом Сеньора де Кармен на улице Никарагуа старая бабка продает свечки и иконки, молится, перебирая четки и курлт одновременно. Когда приходит покупатель, она откладывает четки на ящик, а мундштук оставляет торчать в уголке рта. Для торговых операций он годится куда больше, чем четки. Рядом сидит слепой. Он поет, сложив у рта ладони, открывая и прикрывая их. Трясущиеся старческие руки помогают ему извлечь жалобное тремоло. Изредка в подставленную шляпу кто-нибудь бросит монетку в десять сентаво. В ответ на это старик устало опускает голову на раскрытые ладони; жалкий комочек горя, при виде которого на глаза наворачиваются слезы.

А вокруг беззаботно бродят люди; собиратели древностей ищут ценные вещи для своих коллекций: больших редкостей, чем здесь, не найдешь во всей Мексике.

Перед храмом Сеньора де Кармен стоит подросток и что-то старательно списывает с афиши, приколотой к дверям главного входа. Святую мессу? Исповедь? Объявления?

Мальчишка повернулся на каблуках, сунул карандаш в карман и скрылся за углом.

На афише под заглавием «Запрещенные кинофильмы» был перечень фильмов, которые в эту неделю демонстрировались в Мехико и которые почтенные падре запретили смотреть верующим: «Влюбленные из Вероны», «Черная душа», «Падший ангел», «Честная девка», «Любовь не сделка».

— В Лагунилье торгуют всем чем угодно, — трезво заметили наши мексиканские друзья, когда мы стали рассказывать о нашем походе за украденным радиоприемником. — Этот мальчишка продает названия кинофильмов и адреса кинотеатров людям, которым хочется посмотреть хорошую картину и не хочется тратить время на чтение афиш и газет. Ну, а как с приемником?

— Никак.

— Наверно, вы слишком неосмотрительно интересовались им! В этом ваша ошибка. В Тепито и на Лагунилье на такие вещи у торговцев тонкий нюх, покупать краденые вещи — эго, милые мои, надо уметь!

Окрестности Лагунильи и Тепито — это вам не просто какой-нибудь обыкновенный квартал! На калье Эквадор желающим предлагается все необходимое для того света. На двух же соседних улицах, калье Райи и калье Органо, собраны радости этого — света. Девушки любого возраста предлагают здесь свои улыбки и свои тела, приглашают в логова без окон, с улицы похожие на тюремные камеры. Но гораздо больше здесь таких, которые не надеются на случайных клиентов, с любопытством заглядывающих в чертоги любви. Они небрежно разгуливают в районе улицы Органо и зазывают недвусмысленными движениями своих бедер и двусмысленными шутками. Что-то циничное есть и в двусмысленном названии самой улицы: дело в том, что по-испански «органо» означает не только орган, но и орган.

Несколькими кварталами дальше тянется авенида Сан Хуан де Летран со своими прославленными carpas. Буквально это означает «ярмарочные шатры». Некогда на сценах этих кабаре лихо отплясывался французский канкан, сегодня же здесь сохранилось только зрелище с почти раздетыми танцовщицами да кое-где театр варьете.

Куда большим успехом пользуется огромный танцевальный комбинат «Салон Мехико» на углу Улицы мексиканского мыслителя, Calle del pensador mexicano, как в подлиннике звучит это странное название. Он занимает несколько обширных залов, постоянно переполненных, всегда прокуренных, непрерывно танцующих. Кабальеро платят три песо за вход, дамы примерно седьмую часть этой суммы, сорок сентаво. У входа надпись: «Сомбреро и пистолеты оставьте в гардеробе». Не успеешь еще как следует оглядеться, как к тебе подбегает парень, тренированным движением прощупывает нагрудные карманы, на какую-то долю секунды задерживается на спине между лопаток, а затем молниеносно сгибается, убеждаясь, что револьвер не привязан к голени, где мексиканцы с удовольствием его носят. На пойманного с поличным никто не сердится, осмотрщик относит оружие в гардероб, а клиенту отдает талон: за кольты и сомбреро плата не взимается, об этом четко написано над входом. Порядок есть порядок, дебоши со стрельбой убавляют доходы, после них меньше пьют пульке и виски, а кроме того, не с кого спрашивать за разбитый инвентарь.

Стены «Салона Мехико» заполнены рисунками и панно. Здесь сцепы из жизни мексиканской деревни, веракрусский танец «дансон», тут же рядом парни в широких сомбреро ловят с помощью лассо диких лошадей, чуть дальше неизвестный художник изобразил момент из танца бамбу, когда танцоры заплетают ногами ленту по заданному рисунку. Но среди популярных сюжетов встречаются карикатуры на гринго; вытянутые, как лапша, и круглые, как блины, лица американских туристов, фотографирующих друг друга под каждым кактусом. А гринго вовсе не обращают внимания на высмеивание, даже наоборот. Они терпеливо высиживают за стопкой виски и позволяют бродячим художникам рисовать их портреты. Закончив работу, мастер размашисто подписывает свою мазню, проставляет дату, гринго старательно прячет это произведение искусства в бумажник. Ведь это ценный документ, подтверждающий, что он действительно был в Мехико.

Тем временем на сцене один за другим сменяются исполнители. За гитарой с кларнетом и корнетом следует мексиканское сальтерно, нечто напоминающее цимбалы. На большой и указательный пальцы музыкантов надеты наперстки с металлическими коготками. Когда они начинают легко перебирать струны, посетители впадают в грусть, заглядывают друг другу в глаза или в рюмки, женщины сморкаются в платочки.

Музыку в Мехико можно послушать и под открытым небом, совсем недалеко от «Салона Мехико», всего в каких-нибудь двух с небольшим кварталах. Здесь дают концерты в полном смысле слова бродячие музыканты. Вы найдете их тут в любое время дня и ночи, они ждут своих клиентов, чтобы за три песо сыграть мексиканскую песенку, любую, какая кому только взбредет в голову. В такой капелле семь, иногда восемь, а то и девять человек ребят, как на подбор, в костюмах верховых погонщиков скота, в широкополых сомбреро и ярко расшитых куртках. Через плечо лихо переброшены,10 а по, вокруг шеи затянуты галстуки с традиционными черными точками пли же красными полосками. В капеллу обязательно включаются две-три скрипки, труба и четыре гитары, из них две обычные, одна басовая и харана, настроенная на высокий тон, теноровая.

Бродячие музыканты по всей столице известны под названием «мариачи», некогда они играли на свадьбах, отчего за ними и сохранилось это наименование от искаженного французского «марьяж». Ближе к вечеру в районе Пласа Гарибальди таких капелл бродит с десяток-полтора. Их клиентами обычно бывают влюбленные, пожелавшие песней выразить свои чувства любимой, а также компании, шумно кочующие из одного кабака в другой. Иногда по дороге в кино или в какое-нибудь близлежащее место развлечений здесь останавливается супружеская пара. Два-три номера в исполнении капеллы вполне могут заменить аперитив перед ужином. Затем следуют неизменные туристы, для которых мариачи нечто вроде живого предания старины глубокой, достопримечательности, о которой упоминают даже туристские проспекты «Рапашепсап Airways».

— A ver, joven, que le tocamos pues? — спросит с многозначительной улыбкой первая скрипка и проведет смычком по струнам. — Ну, так что, молодой человек, что сыграем?

Затем первая скрипка свистнет на пальцах, торжественно поднимет указательный палец — и капелла принимается играть. Она исполняет трогательную до слез «Льорону из Теуантепека», горькую жалобу отвергнутого влюбленного; «Еl bijo desobediente», старинную песню о непослушном сыне, который поднял руку на своего отца, за что и был убит; темпераментную «La bamba», старую песню веракрусских матросов, которую теперь распевает вся Мексика вместе с президентом Алеманом, уроженцем Веракруса; «Los dos hermanos», песню

о двух братьях, Хуане Луисе и Хосе Мануэле. Вдвоем они влюбились в одну девушку, из-за которой поссорились и в драке друг друга застрелили; песнь любви «Malaguena», душещипательное признание юноши, который хотел бы вечно глядеть в очи своей очаровательной волшебнице, прекрасной, как невинная роза.

Eres lincla у hechicra

сото el candor de una rosa,

сото el candor de una rosa,—

рыдают три скрипки и четыре гитары. В черную, как бархат, ночь льется плач страстного тремоло корнета, и вместе с ним изливают свою скорбь восемь бродячих музыкантов, восемь смуглых парней в сомбреро, привыкших отдавать клиенту за его три песо не только свои баритоны и тенора героев, но и полные страдания, печальные вздохи трагиков. Лишь на какое-то мгновение они отходят от своей роли, когда в промежутке меж двух аккордов подносят ко рту сигарету, жонглерски зажатую мизинцем и безымянным пальцем.

Мы послушали их местах в четырех и стали торговаться.

как это принято в Мехико, особенно на Пласа Гарибальди, в прямом смысле на задворках базара Тепито и Лагунильи.

Оказалось, что они совсем не трепачи и не лодыри, что в их словаре отсутствует слово «уступить», что они дружно тянут в одном направлении.

— No, senor, — один за другим сделали они рукой жест гордого отрицания первой скрипке, — меньше чем за три песо мы не играем, напрасно стараетесь.

Как раз в это время рядом остановился лимузин с американскими туристами, чья-то рука высунула из окошка три песо и кто-то изнутри пробормотал:

— Играйте все, что угодно!

— Это истинные американцы, — сказали нам наши друзья. — Им хочется послушать песенку, но они боятся вылезть из машины.

Музыканты доиграли, криво усмехнулись, американец швырнул деньги в шляпу, и лимузин скрылся за углом.

«А уer, joven, que le tocamos…»