Меж двух океанов

КАК ПОПАСТЬ ДОМОЙ?

Голова шла кругом, мы чувствовали себя, словно на карусели.

— В «Ультимас нотисиас» напечатали сообщение о вашем приезде в Мексику. Заголовок на восемь колонок, видели? Настоящая сенсация! А вот еще «Эль универсаль», «Эль популар», «Тьемпо» и «Эксельсиор», они тоже не отстали. Погодите, это только начало…

Днем у дверей позвонили два корреспондента из «Эсто».

— Наше издание выходит ежедневно тиражом сто пятьдесят тысяч на ротации методом глубокой печати. Нам хотелось бы получить от вас иллюстрированный очерк для трех номеров с продолжением. В каждом номере разворот. А для начала нам нужен снимок, на котором вы осматривали бы в типографии ротационную машину, самую современную во всей Мексике. Как журналисты, вы должны это понять. Ну, конечно, я же знал, что вы не откажетесь! Так, значит, завтра в девять…

— Утром звонили из «Союза славян», просили вас выступить у них. Отказывать им не следует, придут также и мексиканские друзья. Половину выступления можно провести на чешском языке, а половину на испанском. В четверг? Ладно, ладно, спасибо.

— Радиослушатели обрывают нам телефоны. Вчерашнего вашего получасового выступления в «Радио Унион» им мало, они хотят услышать продолжение. Поэтому мы оставили для вас час в среду от девятнадцати до двадцати и столько же в пятницу. Две другие радиокомпании будут передачу ретранслировать. Ну вот и великолепно, больше вам ничего записывать в блокнот на этот вечер не нужно.

Затем следовали «Эль насьональ», «Пренса» и «Новедадес» (проповеди папы печатает полностью на первой полосе, а путешествием вокруг света тоже интересуется!), потом организация выставки в торговых помещениях фирмы «Мотоков», кроме того, нужно отобрать негативы и отдать их для увеличения. С фестиваля в Карловых Варах только что вернулся Габриэль Фигероа и привез Большой приз за съемки, приглашает нас осмотреть киностудию, выпускающую сто полнометражных фильмов в год. Минутку, кто-то звонит!

— Я Рафаэль Белаунсаран Годон, с факультета механики и электротехники. А это мой коллега, Франсиско Ортим Мендоса, председатель студенческого союза. Мы хотели просить вас прочесть лекцию, ее можно будет назвать, ну, скажем, «Автомобильные моторы с воздушным охлаждением». У вас в этом отношении богатый опыт, весь факультет ждет встречи с вами, мы отменили бы лекции днем, чтобы на вашу лекцию смогло прийти как можно больше студентов. Вы придете, не так ли? Ведь мы же все-таки коллеги, инженеры. Вторник, вторая половина дня? Великолепно, мы обеспечим самую большую аудиторию…

— Юрко, состояние твоей руки мне не нравится! Целую неделю ты обещаешь пойти к врачу. Завтра отложим все и отправимся на рентген.

Озабоченное лицо мексиканского специалиста, смущение, по которому можно догадаться, что ответ не будет положительным.

— Перелом ладьевидной кости. Если бы врачебная помощь была оказана сразу же после повреждения, все обошлось бы хорошо. Но взгляните-ка на снимок. Вот эта половина кости уже начинает отмирать. Семь недель она не получала питания, ничего нет удивительного!

— А что можно сделать?

— Гипс здесь уже не поможет. Нужно оперировать. Это дело довольно сложное. Откуда-то нужно взять кусок живой кости, сделать из нее пять язычков и связать ими поврежденную кость. Так ее удастся снова оживить, и… возможно, она еще срастется.

Действовать надо быстрее. Иржи пойдет на операцию, а Мирек тем временем докончит начатую работу и репортажи, и, как только рука будет в порядке, мы отправимся в поездку по Мексике. Но как быть с астрономической суммой счета? Тысячу долларов хирургу, по пятисот — ассистентам, наем операционного зала в самой лучшей больнице, потому что в другой специалист с его репутацией работать не может. Кроме того, подготовка операционного зала, уборка после операции, пребывание в больнице… похоже на то, что перечню всего необходимого не будет конца. Что же делать? Много недель, месяцами мы ведем жестокую экономию, ночуем в лесу, чтобы нашего бюджета хватило до Мексики, и сейчас у нас денег только-только на дорогу домой…

В посольстве мы стали думать сообща.

— А что. если Иржи сесть в самолет и сделать операцию в Праге? Мирек отправится вслед за ним на пароходе, и, пока он доберется до Европы, рука Иржи уже будет в порядке. Вы встретитесь где-нибудь в порту или на границе и вернетесь вместе.

— А как же бюджет? Ведь дорога самолетом будет стоить страшно дорого!

— Ненамного дороже, чем вторым классом на пароходе. А если вы прибавите к пароходному билету расходы по пребыванию в Мексике и проезду из европейского порта домой, то самолетом получится дешевле. Главное же, наши хирурги в этой области ушли дальше, чем здешние. Ведь доктор Фарриль, который стал бы оперировать Иржи, ученик доцента Славика из клиники профессора Заградничка.

Ну вот, и принимай после этого решение. Более трех лет совместного труда и совместного преодоления трудностей, и вдруг… у самого финиша придется расстаться.

— Теперь лучше об этом не думайте! Здоровье прежде всего. Сегодня девятнадцатое, позвоним в «Мехикану», узнаем, на какое число есть свободные места…

— Так я лечу только двадцать девятого самолетом голландской авиалинии. На переезд с одного нью-йоркского аэродрома на другой американцы мне транзитной визы не дали.

— А что же ты делал в консульстве целых два часа?

— Был допрос. Вежливый допрос. И предложения. Визу, мистер Ганзелка, мы вам дать не можем. Но что вы скажете, если мы предложим вам, разумеется также и вашему коллеге, гражданство Соединенных Штатов? Для этого будет достаточно одного вашего серьезного заявления в «Голосе Америки» о том, что вы не хотите вернуться домой. Во тактика, а?

— И здесь не дают покоя! Мало им было Либерии и провокации с ограблением храма. И что же ты им на это сказал?

— Полтора часа мы толковали о политике и экономике. Я рассказал консулу, что мы видели, как в Боливии восьмилетние ребята добывали олово на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря. И спросил, знает ли он. почем это олово его правительство покупает у боливийцев? Знает ли он, как живет боливийский горняк? «Мы с вами ни о чем не договоримся, мистер Ганзелка, — сказал он. — Как человек, я вас понимаю, но дать вам визу не могу, я служащий государственного департамента». После этого мы сказали друг другу «гуд бай», и… я лечу через Монреаль самолетом голландской компании «Royal Dutch Lines».

— Интересно, как попаду домой я. Все грузовые суда плывут через американские порты. Виза. виза!..

— Кошмар! Взгляните-ка на расписание движения самолетов. Более трех лет добирались мы от Праги до Мехико, а обратно я вернусь за два дня.

— За два часа двадцать минут от Мехико до Юкатана. За три с половиной — от Мериды до Кубы. За семь — от Гаваны до Монреаля без посадки в Соединенных Штатах. За тридцать часов до Шотландии. Два с четвертью часа до Амстердама, а оттуда уже рукой подать. Тридцать часов чистого времени. А мы — тысячу двести дней…

Туманное утро в мексиканской столице. Последние, наспех сказанные на аэродроме слова о том, что нужно сделать дома, что докончить в Мексике. «На Юкатан, Мирек, все-таки тебе следует слетать…» Белые платки друзей, которые встали пораньше и все до одного пришли проститься, пожелать «ни пуха ни пера» и немного погрустить о том, что они остаются, что через полчаса им предстоит быть в своих кабинетах в посольстве. Еще несколько кинокадров, и… «пассажиры, следующие до Мериды и Гаваны, будьте любезны занять свои места в самолете ХА-FIT, который отлетает ровно в семь сорок пять…».

— Fit тебе долететь, раз уж так написано на твоем самолете!

Потное дыхание тропической Мериды, обед в Гаване. А когда четырехмоторный воздушный гигант совершает посадку в третий раз, попадаешь в окружение холодных канадцев и в холодное заплаканное утро Монреаля. В это время неслышно и безвозвратно проплыли мимо судьбы тысяч людей, которым ты никогда не взглянешь в лицо, людей, чьи радости и горести остались за воротами аэродрома. Это приключение, которое умерло, еще не родившись. Нет, самолет — транспорт не для путешественника. Это приспособление для людей, которые вечно спешат, которым абсолютно все равно, что их день начался в одной части света, а окончится в другой. Во сто раз лучше был поезд с заплеванными и тонущими в крике вагонами, который три дня и три ночи тащился из Тапачулы до Хучитана. В нем была настоящая жизнь, сотни жизней, в то время как в этой герметической кабине с плюшевыми креслами жизнь однообразная, одетая в униформу необщительности, богоподобного величия и небрежного потягивания «виски энд сода» или бразильского «мокко». Внизу торопливо проносится необозримый простор Атлантики, торопливо мчатся и люди независимо от того, зевают они или похрапывают. Торопится и солнце. Стрелки показывают два часа дня, а океан окутывают сумерки. «Гуд найт», «буэиас ночес», «добру ноц», «спокойной ночи» вам, те, что остались там, позади. Мы должны спать, потому что так распорядился этот властелин вселенной и времени. В круглые окошки заглядывают только звезды и венец раскаленных докрасна выхлопных труб. Помолвка вечности и трезвой техники на высоте шести тысяч метров над водой…

Часы показывали одиннадцать вечера, когда моторы на час стихли перед небольшим аэродромным зданием с надписью «GLASGOW». Отойди немного подальше за «эйрпорт», чтобы тебя никто не слышал, и говори во весь голос громко: «Я в Европе, спустя три года я опять в Европе! Слышите, вы, в Европе, а вчера я любовался Попокатепетлем…»

В аэродромном ресторане клюет носом единственный официант.

— Что вам угодно? Ужин? Да ведь сейчас четыре часа утра, скоро начнет светать!

Так и есть, часы! В Глазго они «прогрессивнее», идут вперед на пять часов по сравнению с Нью-Йорком и Монреалем!

Амстердам.

На летном поле приземлилась «дакота». На крыльях опознавательные буквы OK[13], на руле направления изображен точно такой же флаг, какой «татра» пронесла по трем континентам. Крепкие рукопожатия, удивление на лицах.

— Откуда вы здесь взялись? Ведь вы же по ту сторону Атлантического океана! Неделю назад я читал в наших газетах о том, что вы приехали в Мексику!

Спустя час-второй пилот подсел на свободное место рядом и показал пальнем вниз:

— Вот граница Чехословакии. Мы уже дома…

«Я чувствую себя словно во сне. Вчера утром я шел по улице и каждый раз вздрагивал, заслышав громкую речь. Смотри-ка, земляк… да оставь, ведь ты же на Вацлавской площади! А сегодня, все еще по инерции, я поздоровался с дворником по-испански. У тебя таких впечатлений не будет, на пароходе проплывешь долго. Был я в «Метрансе» [14], мне сказали, что ты можешь выгрузиться в Антверпене или плыть до самого Гамбурга и затем по Эльбе домой. Рука у меня уже в гипсе, письмо это тюкаю одной рукой и учусь расписываться левой. Желаю тебе благополучно добраться домой, с нетерпением жду от тебя вестей. Твой Пирка».

Это действительно похоже на сон. На конверте уже только одна фамилия, на марках штемпеля с датой «2/VIII, Прага 022». Неделю назад мы еще вместе строили планы… А сегодня?

По авениде Хуарес с шумом несется река автомобилей. Сотрудницы бюро путешествий, разговаривая по телефону, затыкают указательным пальцем правое ухо. Проходит некоторое время после разговора, прежде чем они осознают, что уже не кричат в телефонную трубку, а разговаривают с клиентом.

— Весьма сожалею, что лучших вестей для вас нет. Пароходом в Антверпен выехать вы не сможете, без американской визы вас на борт не возьмут. Заходите через неделю, мы запросили французскую «Трансатлаитик».

Кроме голландцев и французов, из Веракруса отплывают еще только итальянцы. Но они заходят в испанские порть:. А получить визу от Франко столь же вероятно, как и от дяди Сэма. Как же в таком случае прорваться за «железный занавес», опущенный над Карибским и Мексиканским заливами и мешающий свободному передвижению каждому, кого американская тайная полиция взяла на мушку?

— Знаешь что? Попробуем еще в советском посольстве. Время от времени из Веракруса отплывают советские суда с грузом хенекена.

Сердечный прием в советском посольстве.

— Жаль, что вы не пришли на три недели раньше. Сейчас вы уже могли бы быть в Ленинграде. Пароход шел без заходов в другие порты. А от Ленинграда до Праги сущие пустяки. Постойте, следующая партия груза пойдет во Владивосток. Через две недели. Мы возьмем вас без всяких разговоров. Только это вам немножко не с руки, а?

— Чуть побольше, чем немножко. Это новое путешествие вокруг света. Вернуться из путешествия по Африке и Америке через Владивосток, это было бы неплохо, если бы…

— Ничего, Мексика хорошая страна, подождите здесь каких-нибудь три месяца — и будете в Ленинграде без лишних хлопот!

— Спасибо и… до свиданья. Вашему спокойствию и чувству юмора я сегодня даже завидую.

Телефон! Звонят из «Френч лайи». Бегом к машине и прямо на авениду Хуарес. Неужели лед сломан?

— Вот телеграмма из Парижа. В начале сентября из Веракруса выходит французское грузовое судно «Ибервиль». Примерно недели три оно будет собирать хлопок по американским портам… я понимаю, это небольшое удовольствие, сойти на берег вам не позволят. Но другой возможности попасть в Европу нет. И не будет.

— А куда, собственно, «Ибервиль» плывет?

— Этого мы еще не знаем. В Шербург, в Гавр, возможно в Амстердам. Не исключено, что даже в Бремен или в Гамбург. Об этом вы узнаете только на судне, все зависит от того, что оно будет грузить. На всякий случай, кроме французской визы, запаситесь также и голландской.

Последние поездки к пирамидам. И затем лихорадочная упаковка. Согласно предписаниям в «татре» не должно быть ни килограмма багажа. Все нужно втиснуть я морской чемодан и в чудовищно большой ящик, все тщательно переписать в испанские и французские таможенные декларации. Вбит последний гвоздь, теперь должны прийти трое ребят из транспортной конторы, и… больше ни о чем заботиться не нужно.

В комнате парни молча обмениваются многозначительными взглядами, один из них выглядывает в коридор, снова недоверчиво смотрит на ящик, однако, плюнув на руки, они тащат его наружу. Но не тут-то было! На площадке ящик застревает. Парни пробуют сдвинуть его всячески, вдоль и поперек, наискось, через перила, пыхтят и кряхтят, лица у всех красные от натуги. Все! Один угол ящика врезается в штукатурку, второй прочно застревает в перилах, и теперь уже ящик невозможно двинуть ни взад, ни вперед. Жильцы ругаются, не могут попасть в верхние этажи, верхние шумят тоже, заявляя, что они опаздывают на автобус, что их могут прогнать с работы. Проклятый ящик, шевелитесь же, ребята, ведь не может же он там оставаться!

Приходится все вынимать из ящика обратно. Целый день работы пошел насмарку. Ящик нужно обрезать, и все начинать сначала…

И, наконец, главное: возвращаешь одолженный «форд», на спидометре которого прибавилось четыре с половиной тысячи километров, и… получаешь «татру». Только дело в том, что с «фордом» все обстоит вовсе не так-то просто.

— Об украденном радиоприемнике и не говорите, — смеется сеньор Таке. — Я слышал, как вы искали его по Тепито. Это торговые издержки. Они давно покрыты вашим африканским ветераном. За все это время двери у меня не закрывались. Заказов полный ящик. Теперь только остается, чтобы ваши поставляли машины!

Душная парниковая жара висит над Веракрусом, люди ходят как привидения, хотя и привыкли к этой атмосфере, и половину рабочего времени заполняют сьестой, забравшись куда-нибудь в тень, подальше от портовой сутолоки и пароходных гудков.

— Поторопитесь, через час мы поднимаем якоря. Не забудьте опорожнить бензобак и отключить аккумулятор, иначе машину на борт не возьмут. И заберите документы в таможне!

Ватерлиния поднялась высоко над водой, «Ибервиль» показывает свои ярко-красные бока, стараясь удивить ими порт, который на это обращает мало внимания. Заработать ты нам все равно не дашь, брюхо свое будешь набивать где-то в американских портах, так что убирайся ко всем рогатым!

Судовой агент, который еще совсем недавно суматошно носился по молу, резко захлопнул таможенные книги и нетвердой походкой направился к своей машине. «Ибервиль» его больше не интересует. На берегу остались лишь несколько рабочих и ни одного зеваки. Какое может быть прощание с грузовым судном? И с его матросами! Ведь та, что делила с матросом любовь ночью, не придет прощаться, когда на улице день и солнце стоит в зените…

В десять часов пятьдесят минут трехдюймовый канат шлепнулся о воду к лениво выполз на берег.

Спустя пять минут заработал гребной винт.

А через полчаса земля скрылась из виду. Только море ходит зелеными волнами кругом да чайки следуют за судном.

Adios, Мексика! Прощай, очаровательная красавица! Хотел бы я еще раз вернуться к тебе, не думая о времени…

— Алло, вставайте, черт побери, что с вами?

Гроздь огоньков мерцает за иллюминатором каюты и прыгает по волнам, которые лениво плещут о борт судна. Машины молчат. Мы в порту. У берегов Америки, в Корпус-Кристи. Два часа ночи.

— Ну, так что, проклятье! Я чиновник иммиграционной службы Соединенных Штатов, открывайте!

В памяти мелькает столь же бесцеремонный прием, оказанный нам в Панаме. Впрочем, к чему проверка паспорта, если ты все равно не смеешь сойти на американскую землю, если ты узник плавучего островка до той самой минуты, пока не появятся берега Европы?

Надменный, унтерпришибеевский тон вопросов, копание в паспорте и медицинских свидетельствах и, наконец, исподлобья:

— Вам уже сказали, что на берег сходить не разрешено?

— Мне это очень хорошо известно…

— То-то же! Сифилис есть? Триппер? Покажите!.. Ну, ну, нечего из себя строить! А то я вам помогу!

Брошен наметанный взгляд… парень с суверенным орлом Соединенных Штатов молча повернулся на каблуках. Вежливый прием, ничего не скажешь!

С наступлением рассвета причал ожил. Три партии грузчиков набивают брюхо «Ибервиля» хлопком. Две партии — целиком из негров, в третьей — белые. Они делают ту же самую работу, но расовые предрассудки не позволяют им работать вместе. Трое из каждой партии подвозят со склада спрессованный в тюки хлопок, сваливают его на два растянутых троса, четвертый стягивает их концы, подцепляет к петле стальной крюк, тросы, потрескивая, натягиваются, и вот уже восемь центнеров груза плывут вверх. Одна партия за другой, с утра до вечера, изо дня в день. Через каждые шестьдесят пять секунд на дне трюма раздается хор ревущих голосов семи парней. Это сигнал машинисту лебедки опустить груз на нижний ряд тюков. Потом следующий и следующий…

На седьмую ночь «Ибервиль» тихо, словно корабль контрабандистов, отчалил от берега. Направление? Очередной американский порт Галвестон. Вместо хлопка чрево судна заполняют груды лимонно-желтой серы. Поток глыб и пыли по ленточным транспортерам течет из железнодорожных вагонов прямо на судно. Слезящимися глазами смотришь на эту печальную картину, на желтую пелену, которой покрыты причалы, крыши складов, ковши землечерпалок, суда и люди, бродящие по берегу. Даже поверхность моря желтая, вспененная, словно усеянная нарывами, которые оно пытается слизать, но так и не может. Желтая пыль, от которой першит в горле и щиплет глаза, неподвижно висит в воздухе. Люди возле вагонов и в кабинах крапов надели на глаза очки, в легкие же набирают серной пыли сколько хотят.

— Эта гадость добывается примерно в ста милях от Галвестона. Возят ее сюда непрерывно один поезд за другим, — говорит негр возле крана. — Только что мы закончили погрузку английского судна, оно взяло ровно десять тысяч тонн. И снова грузим!

На тринадцатый день за бортом проплывает густой лес нефтяных вышек, непрерывная цепь нефтеперегонных, цементных, коксовых, металлургических заводов, доменных печей. Мы прокладываем себе путь через центр техасских нефтепромыслов в Хьюстон, второй по величине американский порт. Запах нефти пропитал все вокруг, буровые вышки сползают с суши в океан, море серебристых цистерн тянется в глубь материка. Нефтью здесь поят суда, стоящие на якоре у берега, нефтью заполнены газеты. Сегодня как раз завершен день рекордной добычи. В период с 9 по 16 сентября в Соединенных Штатах ежедневно добывалось 5 938 000 баррелей нефти, из которых на Техас приходится ровно тридцать пять процентов!

Вместо желтой пищи сегодня «Ибервиль» принимает черный корм: тысячи мешков сажи для европейских резиновых комбинатов — разумеется, рожденной нефтью. И снова в море.

Мы плывем по извилистой реке, землечерпальные работы на которой стоят бешеных денег — десять миллионов долларов ежегодно! На восемнадцатый день после отплытия из Мексики мы в устье Миссисипи. Широкое грязное течение се, с обеих сторон сжатие густым ковром зелени, мчится навстречу океану. Вот она, Оlman river, старая река, прославленная Полем Робсоном. Вероятно, благодаря могучему голосу Робсона она сделалась самой могучей рекой мира.

Здесь же, к сожалению, приходится внести поправки в свое прошлое представление о ней. Нил под мостом Аббаса И в Каире определенно был шире. Шире было и Конго, шире была Замбези над водопадами Виктории. Ты почти готов дать голову на отсечение, что и Парана у впадения в Ла-Плату шире Миссисипи. А может, это оптический обман, надувательство ее поросших берегов?

В Нью-Орлеане снова хлопок, но груз быстро иссякает. «Ибервиль» стоит у причала, и от голода у него бурчит в животе.

— Трудно с грузами, — жалуется капитан. — Шведы, что стоят рядом с нами, ждут уже восьмой день, не хотят идти порожняком. Я получил из Парижа приказ послезавтра вернуться в Корпус-Кристи.

— Что? В Корпус-Кристи?

— Так точно, мосье. Чтобы деятельность компании «Трансатлантнк» имела смысл, ей нужно заработать на перевозках триста тысяч долларов. А для этого нельзя ходить порожняком!

Таким образом, на двадцатый день «Ибервиль» направился обратно к американо-мексиканским берегам. Кому какое дело до того, что на борту судна находится пассажир, который считает время возвращения домой не днями, а часами! Оборотная сторона транспортного договора густо отпечатана блошиным текстом, который никто не читает именно потому, что он такой мелкий.

— Это ваша ошибка, мосье. Там имеется абзац, где говорится, что Всеобщая компания оставляет за собой право на любые изменения расписания и за ущерб, нанесенный в результате этого, ответственности не несет.

Таким образом время повернуло назад.

По лицу капитана, до сих пор вежливо улыбающегося при встречах с единственным на судне пассажиром, коммерчески благожелательного, сегодня заметно: что-то не в порядке.

— Простите за беспокойство, у меня для вас несколько… неприятное известие. Не пугайтесь, ничего страшного не произошло!

— Что такое? Вы хотите высадить меня на мексиканской территории?

— Ну что вы! Завтра мы уже окончательно поднимаем якорь и без остановки пойдем в Европу. Я только хотел вам сказать, что в вашу машину залез неизвестный злоумышленник. Возможно, из нее что-нибудь пропало. Можете потребовать вознаграждение за причиненный ущерб. Не хотите ли взглянуть на место происшествия? Я пошлю вместе с вами вниз помощника. Впрочем, так или иначе, машину нам придется переместить в другое место, четвертый трюм днем будем загружать хлопком.

— А когда это произошло? В Хьюстоне я спускался вниз, и «татра» еще была в порядке. Она ведь закрыта, ключ согласно предписаниям я отдал лично вам!

— Да, да. она все время закрыта. Злоумышленник забрался внутрь через разбитое окно. Это произошло, вероятно, в Нью-Орлеане, а возможно, что уже здесь, в Корпус-Кристи. Мои люди этого сделать не могли. Ведь во время плавания трюмы закрыты. Это, должно быть, американцы!

На дне трюма, словно кем-то забытая игрушка, затерялась «татра».

— Сюда по трапу, разрешите, я спущусь первым.

Осколки «небьющегося» стекла валяются с правой стороны машины. По крайней мере видишь, насколько оно не-бьющееся! В Кении, когда на узкой лесной дороге мы подверглись нападению стада павианов и один из них швырнул в «татру» камнем, стекло выдержало. На нем остались две звезды с разбегающимися лучами трещин, следы обезьяньего коварства. Здесь же коварство расписалось грудой осколков. Кто и чего искал в машине, когда сквозь окна видно, что она пуста?

В правом дверном кармане обычно находился бортовой дневник. Но он не тронут. Ага, вот оно все-таки что: кто-то отмонтировал специальный высотомер и забрал… нашего неразлучного игрушечного Криштофа с двигающимися коленями, который пропутешествовал с нами, начиная от первого метра у пражского автоклуба. Он весело улыбался нам со своего наблюдательного пункта на зеркале заднего вида. Даже когда нам было вовсе не до смеха. Он умел с одинаковым успехом рассмешить как воинов масаев с их копьями, так и угрюмых функционеров некоторых автоклубов. Весь мир был ему не страшен, кроме американских мелких воришек! Погодиге-ка… монтажное пособие и иллюстрированный каталог запасных частей тоже исчезли! Это уже не было ни случайностью, ни погоней коллекционера за талисманами!

Экономический шпионаж?

Большую благодарность от своего хозяина злоумышленник вряд ли заработал. Он забыл, что такие пособия посылаются каждому покупателю с каждой приобретенной машиной. И даже на его языке!

— Ну вот, и будет ваша «татра» укутана ватой со всех пяти сторон. Советую, однако, вам днем сходить в четвертый трюм присмотреть за нею…

И молодой матрос — француз, обслуживавший внизу машины, улыбаясь, исчез в спирали винтовой лестницы.

Пол в правом переднем углу трюма несколько наклонный. Прежде чем машина окажется в зоне действия троса подъемного крана, необходимо проделать с нею сложные манипуляции, столь же опасные, как и во время погрузки в Веракрусе. Двое рабочих упираются в бампер и отодвигают машину на три дециметра. В эту долю секунды необходимо втиснуться между бортом ее и опорной колонной, наклониться в открытое окно и затянуть ручной тормоз. Затем нужно чуть повернуть руль, осторожно растормозить и спустить машину немного вперед. А потом быстро вытащить верхнюю половину собственного тела из машины, отскочить и… помочь рабочим. Гораздо удобнее было бы остаться в машине, но капитан сказал, что троих рабочих он дать не может. Еще раз назад, тормоз, руль, отпустить тормоз…

— Arretez, arretez! Я еще не вылез!

Парни навалились всем весом, и машина остановилась в сантиметре от критической точки. Промолчи я еще хоть секунду, и мои ребра были бы переломаны.

— Простите, эго дьявольски тяжело. Вдвоем нам не справиться.

Тем временем дно соседней пропасти поднялось палубе навстречу. Второй и третий этажи заполняются хлопком, остается заполнить верхний. Ни один кубический метр свободного места не должен пропасть даром. Скоро «татру» опустят на несколько слоев хлопковых тюков, затем примерно в двух метрах над крышей машины закроются железные люки. Крышу машины покрыли большим брезентом, а концы тросов закрепили под колесами. На этот раз нет необходимости ни затягивать ручной тормоз, ни маяться с заклиниванием колес. Передний и задний бамперы врезались в тюки хлопка — каждый центнера в два весом, другими такими же тюками стали обкладывать машину со всех сторон. И снова каждые шестьдесят пять секунд раздается рев бригады мускулистых негров, и восемь центнеров хлопковой кладки плюхается вниз. Вот уже второй час цепенеешь от страха и гадаешь, что может произойти скорей: оборвется ли трос, прозевает ли сигнал машинист крана, откажет ли какой-нибудь из электромоторов, ударится ли о край трюмного люка тюк (что и происходит ежеминутно), раскачается и как маятник ударит машину… а может, все эти страхи напрасны?

«Татра» исчезает в колодце, третий ряд тюков сравнивается с верхним краем ее дверок. Еще два ряда, и все будет в порядке.

— Осторожно, осторожно!

Поздно. Восемь центнеров хлопка ударяются о задний капот и падают в метре от намеченного для них места. Грузчики посмотрели на помощника крановщика, как бы говоря: «Ловко это у тебя получилось!»

Что делать? Сердиться? Ругаться? Писать протокол? Помощника уволят, а помятый капот от этого не выпрямится. Бригада была в растерянности, все ожидали крика и ругани.

На «татре» это не первый шрам. Ну что ж, стало одним больше. Ветеран возвращается из боя, а кс с прогулки…