ХЛЕБ, СТРАСТЬ, СТРАХ

Когда оруженосцы Кортеса по пути к резиденции Моктесумы наткнулись на первые амбары ацтеков, они были поражены и от удивления разинули рты. Но потом, движимые неутолимой жаждой золота, они бросились к этому желтому изобилию, полагая, что напали на государственную казну Моктесумы. Легко себе представить их ярость, когда вместо кусочков чистого золота в ладонях у них оказались какие-то легкие зерна.

Это была кукуруза.

С тех пор прошло три столетия. И вдруг ученые выяснили, что не только ацтеки, но и инки употребляли в пищу кукурузу, которая в те времена для Старого Света была чем-то загадочным. В могилах инков на побережье Тихого океана были найдены зернышки кукурузы, при других раскопках их обнаружил и Дарвин. Как бы то ни было, в Европу кукуруза отправилась нерешительно, скорее как экзотическое растение, чем полезный злак. Но потом ей распростер свои объятия Ближний Восток, откуда через Турцию она попала на Балканский полуостров. Путь ее наступления выдает родственность названий, начиная с турецкого и кончая немецким. Люди, перенявшие золотое зерно кукурузы, говорили по-болгарски, румынски, венгерски, сербохорватски, русски, польски, чешски к, наконец, по-немецки. Во всех этих языках наименование нового злака вертится вокруг основы «кукуруц». О воротах, через которые она проникла в Европу, свидетельствует также итальянское название кукурузы — «грантурко», турецкое зерно.

Запад Европы сохранил за кукурузой название, указывающее на начало странствий ацтекского золотого зерна, на его остановку на Антильских островах. Из гаитянского mahis родилось испанское maiz, а из него — английское maize. Французы продолжают сидеть на двух стульях, называя кукурузу mais и Ые de Tui'quie.

Но, несмотря на то, что, таким образом, кукуруза распространилась в Новом и Старом Свете, в Африке, в Азии и, наконец, в Австралии, едва ли где-нибудь она играет такую исключительную роль, как на прародине ацтеков, в Мексике.

Жареные мухи, консервированные гусеницы

Достаточно три дня попитаться в обычных мексиканских ресторациях, в уличных ларьках, заглянуть в одну из «тортильерий», как невольно становишься на сторону тех, кто превозносит кукурузу до небес и лишь в крайнем случае готов признать, что рис тоже можно есть.

За эти три дня, однако, приходишь к выводу, что с кукурузой в Мексике дело обстоит примерно так же. как в Тибете с молитвенной мельницей лам. Кукуруза с утра до ночи, ныне и ежедневно, круглый год.

Согласно статистике в Мексике потребляется в год около ста килограммов кукурузы на душу. Столько получается потому, что ее употребляют в пищу на завтрак, на обед и на ужин. Подают ее в самом различном виде, под самыми различными названиями блюд, но суть остается одна и та же.

Хлеб — черный и белый, рогалики, сайки, бублики, слойки, сдобу, пироги — заменяет мексиканцам одно: тортилья, тонкая лепешка. Тортилья — это уменьшительное от испанского торта, что означает совсем не торт, а лепешка. Деминутива — это круглые лепешки, которые готовят как в бесчисленных тортильериях, так и в каждом доме. Искать мешки с различными сортами муки, банки с солью, тмином, маком, яичным порошком, пачки маргарина, бутылки с растительным маслом здесь бесполезно. Имеется только кукурузная мука или сваренная и растертая кукуруза, никстамаль, и, кроме того, мешки с мелом. Куски хорошо вымешенного теста из муки с мелом в руках женщин молниеносно превращаются в тонкие лепешки, на лету переворачиваются в воздухе и… вот уже лежат на раскаленной плите. Покупатели уносят их домой еще горячими, чтобы они очутились на столе, прежде чем остынут.

Тортилья, вроде инджерры в Эфиопии, заменяет вилку и нож: с ее помощью берется соус и куски мяса. Молотое мясо с овощами, творогом и луком, завернутое в тортилью, называется «энчильяда». Вот в кукурузном омлете — тортилье— оказывается начинка из колбасы и сыра, и на свет появляется кесадилья. Тако — это тортилья-рулет с вареной фасолью и овощами.

Кроме того, имеется еще кукурузное тесто, завернутое в кукурузные листья и сваренное на пару, — тамалес. Маленькие пирожки из теста тортильи с колбасой, курятиной, сыром и вареной фасолью, жаренные на сале, — пробуйте, это гуакамоле. Посоле — блюдо жидкое: кукурузу варят с горьким перцем, без которого, впрочем, не смеют быть приготовлены и все предыдущие разновидности блюд из кукурузы. С лимоном, майораном, луком и… свиной головой. Другой вид — атоле — это любимый напиток и одновременно продукт питания мексиканских индейцев.

Таким образом, заглянув через окно в любую мексиканскую кухню, всюду натыкаешься на кукурузу, хлеб наш насущный на веки веков, аминь!

Все разновидности кукурузных блюд придумали наверняка горожане. Деревенский индеец с утра до вечера жует обыкновенную тортилью. Чтобы она совсем не остыла, прежде чем он доберется до поля, он засовывает ее себе за пазуху.

В витринах Мексиканского национального музея размещено множество экземпляров специального приспособления всех размеров и разного вида, обнаруженного во время археологических раскопок в самых различных уголках страны: это гладкая каменная плита в форме ванночки — метатль и каменный валик длиною в два-три дециметра — метла-пильи. В почти неизменном виде такие простейшие мельницы для растирания кукурузы можно купить и сегодня на любом деревенском базаре. Только составные части их называются теперь иначе: ванночка — метате, а валик — мано. В домашнем хозяйстве они служат для тех же целей, что и во времена ацтекских и тольтекских императоров.

Давайте, однако, взглянем на золотое зерно чуть пристальнее. Людей, обреченных на питание одной только кукурузой. массами поражает ломбардская проказа, пресквернейшее заболевание — пеллагра. Еще до недавнего времени существовало убеждение, что кукуруза содержит в себе пагубные вещества, неизвестный яд.

Но причина «опасности» кукурузы кроется совершенно в ином: в злоупотреблении ею. Кукуруза — ценный дополнительный продукт питания. Если же она служит для организма единственным источником витаминов, белков и минеральных солей, то обеспечить его всем необходимым она не в состоянии. Мяса, молока, яиц, сыру, творога и фруктов едят здесь, в мексиканской деревне, довольно мало. Ведь нужны деньги, чтобы купить кастрюлю, сахар, соль, инструмент, сандалии, одежду. На рынке кукурузу не продашь, поэтому бедняки вынуждены продавать то, что им самим крайне необходимо.

Известный бразильский ученый Жозуэ ди Кастру англизирует это обстоятельство в своей «Географии голода». Он цитирует мексиканского врача д-ра Ригоберто Агильяра. который в 1934 году обследовал десять тысяч детей бедняков в больницах столицы и у половины из них обнаружил явные признаки заболеваний в результате недоедания. Во многих случаях голодание проявилось в карликовом росте детей — нанизме. Десяти-двенадцатилетние дети выглядели как четырех-пятилетние.

Известно, что при недостатке некоторых витаминов у человека пропадает аппетит и он утрачивает важный рефлекс в жизненной борьбе — потребность есть. Анализируя многочисленные научные наблюдения, проведенные в районах Мексики и Центральной Америки, Жозуэ ди Кастру приходит к выводу, что следствием однообразного питания и хронического недоедания является апатия, традиционный недостаток честолюбия и, наконец, психологическое состояние, которое нередко принимается за определенный вид расовой меланхолии.

Люди, впадающие, таким образом, в какое-то психологическое оцепенение, душевно подавленные, ощущают потребность искусственно возбудить притупленный аппетит. Вызывает удивление, насколько широко распространено в Мексике потребление стручкового перца чиле, известного под коммерческим названием «кайенский перец». Содержащие витамин С стручки этого перца с виду маленькие, но такие едкие, что кажется, будто в них скрыт огонь. Лишь в немногих из мексиканских блюд чиле не употребляется. А то, что эта привычка появилась не сегодня, опять же подтверждают раскопки доиспанского периода. Ацтеки и другие исконные жители Мексики растирали мелкие стручки перца в каменных чашках — молкахете с помощью каменного нести-ка — техолете. Эти приспособления можно найти в мексиканской кухне и по сей день.

В классических трудах историков, которые описали период после захвата империи Моктесумы, имеется целый ряд упоминаний о том, как туземцы подсознательно возмещали недостаток некоторых продуктов питания тем, что «ели лягушек, рыб, насекомых, яйца мухи эксавастль и даже мух, перемолотых в кашу и зажаренных на листьях кукурузы…»

Ну, а сегодня?

Когда в одно из воскресений мы снимали на Пласа де Торос фильм о бое быков, неожиданно началась сильная гроза, и, к величайшему огорчению зрителей, корриду пришлось прервать. И тут группа мексиканских кинооператоров пригласила нас поужинать с ними.

Это был ужин на скорую руку, стоя, «не сердитесь ча нас, ведь мы коллеги, пленки нужно срочно отвезти в лабораторию, еще ночью придется их монтировать, чтобы они попали в завтрашний выпуск кинохроники». Мы ели то же, что и остальные: тортильяс и энчильядас с непременным чиле верде, соусом с перцем, который палил, как черт.

— Y una copita de mezcal! — в унисон крикнули киноколлеги. — Salud!

Хозяин принес шесть стопок с прозрачной жидкостью, к ним два блюдечка и нарезанный лимон. Ребята полезли в блюдца, из каждого взяли по щепотке чего-то и высыпали на тыльную сторону левой руки, высосали по ломтику лимона, слизнули обе щепоти с пуки и подняли стопки.

— Salud, muchachos! Не путайтесь, — обратились они к нам. заметив наше недоумение по поводу лимона и блюдец.

В одном из них была соль, в другом какой-то серый порошок, попробовав который мы ощутили на языке вкус черного и красного перца.

— А кроме того, там еще молотые гусеницы, — засмеялись парни, опрокинув содержимое рюмок в себя, — это для улучшения пищеварения…

Аперитив мескаль, который обычно подают в Мексике перед едой, — крепкий алкогольный дистиллят из агавы. Его пьют так же часто, как и текилю — самогонку из другого вида агавы, иначе называемую «сотоль» или «магеи де вино». Магей — растение универсального применения, на нем живут гусеницы — pusano de maguey, которых в определенное время собирают, сушат и мелют.

— И консервируют, дорогой мой, — охотно добавил один из коллег и обернулся к остальным. — Это же великолепно? лакомство, ребята. Ну, скажите, разве я не прав? Что бы мы делали без него зимой, когда на магее гусениц нет!

Мексиканцы на это смотреть не любят!

YEH-veh-rneh ah EHS-tah dee-rek-see-ON!

Noli koe-EM-ro keli meli mo-LEHS-lelin.

KEE-eh-roli alil-AH-hahs nieh-hee-KAH-nahs.

— Ну нот, я теперь поломайте над этим голову! Можете сколько угодно гадать, что это такое, и ни за что не угадаете! — сеньор Гутьеррес двумя полосками бумаги прикрыл окружающий текст, попросил: — Закройте глаза! — и перевернул страницу: — А теперь можете опять смотреть…

Кроссворд? Шифрованная телеграмма? Учебник индейского языка? Стоп! Вероятно, это нужно читать наоборот!

— Нет, не угадали, не угадали! — и сеньор Гутьеррес, испанский республиканец, торговавший бензином напротив нашего жилища в Мехико, открыл загадочный текст.

— Вчера это забыл здесь одни американец, великолепное чтиво!

Чтиво действительно оказалось великолепным!

В тонкой книжечке авиакомпания «American Airlines» излагала своим американским клиентам краткие советы, как себя прилично и скромно вести в Мексике и каким образом договориться о самом необходимом. Из загадочного текста вылупился вполне приличный испанский язык с обозначением ударений и тут же перевод:

Llcveme a esta direccion! Отвезите меня по этому адресу!

No quiero que me molesten. Я не хочу, чтобы меня беспокоили.

Quiero aihajas mexicanas. Мне нужны мексиканские

драгоценности.

Кроме «самых необходимых» для беседы по-испански фраз, были здесь и ценные советы туристам:

«Пожелав рассчитаться с официантом, не зовите его, размахивая пачкой банкнот. Этим его симпатий не завоюете. Скорей добьетесь того, что он назовет вам сумму вдвое большую».

«Не прикуривайте сигареты от зажженных мексиканских банкнотов, мексиканцы победнее на это смотреть не любят!»

«Хотя курс доллара и один к восьми, не следует бросать на мостовую мексиканские монеты, для того чтобы услышать их ужасный звон!»

«Не нужно на каждом шагу хвастаться, что в Штатах дороги лучше, виски крепче, дома больше, уровень жизни выше, девушки красивее. Это не создает хорошего впечатления…»

У сеньора Гутьерреса была привычка к каждым двадцати литрам бензина прибавлять бесплатно один анекдот. Он уже чувствовал себя настоящим мексиканцем, поэтому ничего удивительного не было в том, что американцами был сыт по горло. Под плеск бензина он рассказывал:

«Гид возит американца по Мехико. Приезжают к дворцу «Бельяс Артес».

— Это наш национальный театр, мы его строили тридцать лет.

— Гм, ничего себе. У нас бы такой дом построили за год.

Едут дальше, подъезжают к самому большому небоскребу.

— А как долго строили вы этот сарай? — не терпится узнать американцу.

— Три года.

— Damned! Три года, я думал, три недели!

Останавливаются на площади Сокало перед самым большим кафедральным собором всех трех Америк.

— А сколько времени вы копались с этим?

— Carajo, — почесал себя мексиканец за ухом, сдвинул сомбреро на затылок и говорит: — Сегодня утром я был здесь с другим гринго, caramba, но этого храма еще не было!»

От шепелявости к пантомиме

Говорят, что за шепелявое произношение согласных «с» и «z» испанцы благодарят не столько мавров, которые изрядное время чувствовали себя в Испании как дома, сколько короля Карла у. Дело в том, что у него была заячья губа и он мог произносить шипящие не иначе, как шепелявя. И как обычно бывает в таких случаях, вслед за ним, как обезьяны, шепелявить стали дворяне (вероятно для того, чтобы прикрыть смущение короля), от них научились их слуги, а вскоре наступила себе на язык вся Испания.

К счастью, эти нравы не были заведены в Мексике. Поэтому кастильское наречие звучит здесь мужественнее, без подобострастия, не строит из себя смущенного ребенка. Оно звучит как колокол.

Под влиянием некоторых индейских языков испанский язык в Мексике обогатился новой согласной «ш». Поэтому Uxmal на Юкатане вовсе не «Ухмаль», а «Ушмаль». Кое-где влияние индейского привело к тому, что и гласные произносятся иначе, чем пишутся. Поэтому центр сапотекской культуры Оахака называется «Уахака», с круглым английским «w» в начале слова.

И тут мы сразу подходим к главному: мексиканец в Мексике не мехикано, а мегикано. Поэтому приходится смущенно признать перед авторами американского ускоренного курса испанского языка, что они справедливо решили не усложнять жизнь проблемой, как научить американцев произносить «х». В «Мегико» это и в самом деле ни к чему…

Читая путеводители по Мексике, можно, кроме всего прочего, узнать, что испанский язык там один из более чем пятидесяти живых языков. Но это вовсе не так страшно, на кастильском наречии здесь говорит добрых четыре пятых мексиканцев. Но и индейских наречий здесь в запасе более чем достаточно. Чтобы остановиться хотя бы на главных, спишем их прямо из путеводителя.

1 750 тысяч человек говорят на наречии науатль (на всем тихоокеанском побережье от Калифорнийского залива ло границ Гватемалы), 1 700 тысяч человек разговаривают на отоми (главным образом в штатах Гуанахуато и Керетаро), 400 тысяч человек разговаривают по-сапотекски (в Оахаке. Пуэбле и части Герреро), 250 тысяч человек разговаривают на тараско (главным образом в Мичоакане и прилежащих штатах), 85 тысяч человек говорят по-пимански (на северо-западе), 200 человек говорят на сери (главным образом на острове Тибурон и в штате Сонора) и т. д., и т. д., итого 52 исконных наречия.

В то, что все они сохранились помимо своей воли, внесли свой вклад и конкистадоры, которые в Новом Свете делали все возможное, чтобы по принципу «разделяй и властвуй» воспрепятствовать индейцам усвоить испанский язык и таким образом заполучить в руки ключ к образованию.

В Мексике туристу представляется исключительный случай потренировать свою зрительную память и выучить самое длинное слово в наречии науатль. В нем всего тридцать шесть букв, и, как утверждает историограф Эрнандес, оно обозначает ацтекское растение mihuiittilrnoyoiccuitlatonpici-xochitl (неважно, если наборщик при этом допустит какую-нибудь ошибочку, все равно ее никто не заметит).

Зная, следовательно, что у мексиканца в запасе такой выбор наречий и, прибавляя ко всему прочему тот факт, что он с удовольствием говорит длинно и темпераментно, тем более удивительно, как часто он отдает предпочтение пляске святого Витта вместо крепкого слова. Это можно объяснить, пожалуй, тем, что для выражения цветистых мыслей сперва не хватало голосовых связок, поэтому пришлось призвать на помощь глаза, брови, пальцы, ладони, локти, потом полностью руки и ноги. На высшей же стадии развития вдруг выяснилось, что голосовые связки уже не нужны. Так родилась в Мексике сильно распространенная жестикуляция. Весьма вероятно, что первыми начали жестикулировать влюбленные юноши, будучи лишены возможности громко говорить под балконом своей возлюбленной.

Запас жестов, которым располагает хороший актер пантомимы, для мексиканца недостаточен.

Если мексиканец придавит мизинец большим пальнем другой руки к ладони, тем самым он сэкономит фразу: «Это действительно так, верь тому, что я тебе сказал!»

Продавщица прекрасно глазированных чашек на рынке в Толуке бьет кулаком правой руки о левый локоть, говоря тем самым соседке: «Ну и жмот, за сентаво он готов удавиться!»

Два подростка, стоя в проходе, договариваются, как побольше заработать на ком-то третьем. Третий, который тем временем молча следил за разговором, нажимает вдруг большим пальцем на нос, а остальными начинает быстро шевелить у левой щеки: «Ничего у вас не выйдет, голубчики!» или «После дождика в четверг!»

Шофер легкого фургончика прощается с девушкой. Он торопится и потому экономит слова: «Так, значит, завтра в четыре на вашем углу». Для этого он оттягивает указательным пальнем нижнее веко правого глаза, на правой руке показывает четыре пальца, а левой рукой хлопает себя по правому локтю.

На Пасэо де ла Реформа вы хотите из среднего ряда повернуть налево. В этот момент шофер слева, двигающийся в прямом направлении, выпускает из рук руль и поднимает перед собою обе ладони, как будто он пробует вес килограммовых гирь. Растопыренные пальцы говорят недвусмысленно: «Ты, болван, чего лезешь на Реформу, если еще не научился ездить!»

Иностранцу в Мексике, однако, не рекомендуется подражать мексиканцам и при обмене мнениями совать под нос раздвинутые указательный и средний пальцы в виде латинского «у». Это очень грубое оскорбление, и после него пантомима может печально кончиться.

Фронтон Мехико

В самом центре столицы, на углу площади Республики и калье Рамос Ариспе, стоит большое здание Palacio Jai Alai, где происходит самая быстрая в мире игра в мяч. Правда, с той же быстротой в нее играют и в Испании, откуда ее перенесли баски вместе с мячом, плетеными ракетками и красными беретами. Дело только в том, что в Испанию эта игра попала вместе с соратниками Кортеса. Научились они этой игре у ацтеков, которые именовали ее звукоподражательным названием «tlaihiyolentli», читай: «тлайотентли». Произнеся это слово два-три раза подряд, начинаешь чувствовать его звуковой рисунок и слышишь, как мяч с быстротой молнии летает из конца в конец, хлопает о ракетку — бац! — ударяется о высокую стену на передней линии поля, и не успеешь оглянуться, как он уже отскочил от задней стены и скользнул в удлиненную ракеткой руку противника.

Четыре раза в неделю четырехунцевые мячики летают под сводами этого зала, который на первый взгляд напоминает большой вокзал. Четыре раза в неделю, каждый раз по три часа, непрерывно здесь льется пот бесчисленных команд, которые скромно называются «красные» и «синие», но которые известны всему спортивному Мехико. И также четыре раза в неделю приходят сюда истратить последнее песо ярые болельщики. Потому что афиши, приглашающие на «фронтон», игру, ясно говорят: Apuc.stas pcnnilidas. Пари разрешены.

Ракетки — cesias — И в самом деле по форме напоминают корзинки, как об этом говорит испанское название. Это узкие, изогнутые в форме корыта совки, которые специальным бандажом прикрепляются к кисти руки. Их привозят из Испании вместе с мячиками, которые изготовляют из самого высококачественного бразильского каучука. Тончайшие, как бумага, слои его чередуются со специальной тканью, поверхность мяча покрыта двумя слоями козьей кожи, perga-mino de cabra. Стоит такой мяч сущие пустяки, всего сто песо, недельный заработок трамвайщика.

За весь вечер проводится всего пять игр, из которых две парные встречи, как в теннисе, partidos a treinta tantos, по тридцать очков каждая. Между ними, для разнообразия, устраивают блпцветречу, qumiela a seis tantos, в которой участвуют шесть игроков, борющихся за шесть очков.

Поле длиною в семьдесят четыре метра с трех сторон обнесено высокими бетонными стенами, вместо четвертой продольной — изгородь из проволочной сетки. Она поставлена для охраны тысячи пятисот зрителей, на тот случай, если летящий на большой скорости мячик перепутает направление и вместо плетеной ракетки выберет своей мишенью бурно реагирующих зрителей.

Трибуна заполнена вся до последнего местечка, зрители, сидящие друг над другом, как куры на насесте, в круто поднимающихся рядах взволнованно шумят, на поле уже выбежали обе пары игроков… Э-э-э, смотри-ка, никак они поссорились! Те, что у передней стены, повернулись к своим коллегам спиной. Левой рукой они нервозно ощупывают запястья своих удлиненных правых рук, по вот уже весело улыбаются друг другу, значит ничего между ними не произошло! Так уж заведено правилами, что играющие на второй линии — zaueros — смотрят в спину тем, что стоят впереди — delanteros.

И вот первый мяч в игре. Новичку кажется, что темп игры с самого начала чертовски быстрый, но знатоки громко протестуют против такой наивной оценки, они подбадривают «красных». Ну же, омбре, шевелитесь, ведь мы заплатили по десять песо! «Красный» берет мяч слева, на долю секунды задерживает его в совке, акробатически падает на землю, лежа прогибается, как лук, и — раз!., мяч пулей летит в переднюю стену, полторы тысячи пар глаз следят за его полетом. Гляди, «синий», в оба за козьим снарядом, а то не успеешь поймать его своим совком! Тогда прощай, очко!

Игроки искусно пользуются обманными ударами, направляют мяч в боковую стену, чтобы он пошел фальшивым ходом и отскочил туда, где делаптеро ждет его меньше всего. Стоящий сзади мчится на помощь своему обманутому коллеге, мчится сломя голову; часть публики, поставившая на «красных», отмечает его старание одобрительным ревом; столь же стремительно он тут же несется обратно; мяч, отразившийся от ракетки заднего «синего», уже снова здесь. Но он не успевает, опоздал всего на какую-то долю секунды!

— Burro, burro! — гневно ревет сотня глоток из круто поднимающегося зрительного зала в адрес заднего «красного», который беспомощно свалился на землю. — Эх ты, осел!

«Красный» сагуеро поднялся, тяжело дыша, оперся о степу, можно хоть десять секунд отдохнуть, пока «синие» отыщут мяч и выбегут с ним на линию подачи…

Не менее лихорадочное оживление царит и по другую сторону проволочной сетки. Мы не говорим о выкриках, ругани и проявлениях симпатии. Снаружи сетки носятся спортсмены иного рода — букмекеры в белых куртках, красных баскских беретах и разыгрывают из себя великодушных радетелей за деньги полутора тысяч зрителей. Они громко предлагают участвовать в ставках и швыряют зрителям разъемные мячи с талонами. Они не выпускают из поля зрения ни игроков, ни своих клиентов, проворно ловят мячи, которые те им возвращают, при этом еще успевают пересчитывать деньги.

— Сорок против ста! — кричат они в публику при счете 19:22 в пользу «синих».

Желающие сделать ставку машут руками в знак согласия, букмекеры кидают в них свои мячи, тем временем «красные» под ликующие крики половины сидящих на трибуне и под злобные восклицания другой половины подтягивают счет до 21:22; предложение подскочило с сорока на шестьдесят пять. 22:22, поровну!

Сидящий перед нами мужчина держит в руке веер из пяти стопесовых банкнот — трехнедельный заработок сцепщика на железной дороге. От волнения у него дрожат пальцы, когда он отсылает эти пять сотен букмекеру. Теперь или никогда! Люди в белых куртках и красных беретах все еще набивают цену «сипим», ведь это легендарная пара братьев Эчеверриа, чьи имена на афишах напечатаны самыми большими буквами. Девяносто против ста!

Внизу козьи мячики летают от одной стены к другой, идет дьявольская стрельба финальной встречи, наверху летают мячики делающих ставки, над головами полутора тысяч зрителей поднимается густой дым сигарет, который, как это ни странно, оказался не в состоянии заставить их голосовые связки не издавать звуков. «Синие» ведут со счетом 27:22, шансы «красных» упали до жалкого уровня, шесть против ста, ими уже никто не интересуется.

— Burro, burro! — гремит после каждого забитого им мяча: — Вы, ослы, что вы с нами натворили!

При счете 28:22 взбешенная половина зрителей, вытянув руки в сторону измотанных «красных», покидает трибуну. При счете тридцать состязание кончится, чего еще ждать от этих тюфяков!

Коней. 30: 22. Игроки, насквозь вымокшие в собственном поту, убегают с поля, в рев публики врываются оглушительные звуки оркестра маэстро Мпгэля Лердо де Техады, люди мчатся к окошкам касс в нижнем этаже, чтобы получить выигрыши.

«В четверг приходите снова, вы увидите прославленную пару Габриэля и Эрму из Испании!» — призывают афиши, которые, пока шло состязание, успели расклеить в вестибюле. «Приходите, не пожалеете».

Los muertos в idos…

Хотите — верьте, хотите — нет, но у тореро в Мехико жизнь нелегкая. Когда он взберется на вершину собственной славы, ему могут предложить, например, за полдня работы сто тысяч песо. (А это немалые деньги. Железнодорожнику, чтобы получить тысячу на руки, нужно иметь за плечами немало лет выслуги!) Имя его и портреты заполняют первые страницы газет в понедельник, он принимает поклонение десятков тысяч восторженных зрителей, на него лавиной сыплются сомбреро, когда он, торжественно-важный, шагает вдоль барьера, держа в руке ухо или даже хвост поверженного им быка. Он ездит в роскошных автомобилях, бывает на приемах, принимает у себя торговых представителей, которые засыпают его деньгами, лишь бы он только разрешил им напечатать его имя на рекламных плакатах.

Но тем не менее… Давайте-ка некоторое время погодим с этим «по». Оставим в стороне ликующие трибуны, на которых мы сидели в Ла Пасе, в Лиме и в Сап-Хосе. Не будем пока обращать внимания на Пласа де Торос, самую большую в мире арену для боя быков. Давайте оглянемся и посмотрим, где же рождаются эти прославленные люди.

Всюду по всей Мексике, в городах и деревнях!

Их можно увидеть, например, в пропыленном предместье, на клочке пустыря, среди куч отбросов, в буйно разросшихся зарослях рицины и серо-зеленой опунции: пятилетних мальчишек в рваных штанах, усердно гоняющих друг друга в поте лица. Веснушчатый Панчо — бык. Наклонив голову, он судорожно сжимает у лба в каждой руке по палке, изображая рога, и, злобно отфыркиваясь, бросается на долговязого Хуанснто. Остальные ребята измазали красной глиной старую рубаху, чтобы она хоть немного напоминала плащ на который должен броситься каждый мало-мальски порядочный бык. Хуансито демонстрирует подсмотренную стойку, ловко поворачивается на носках и кричит Панчо «олё-ё!». Тот снова бежит назад, чтобы приготовиться к новому нападению.

В семь лет у мальчишек уже вместо двух палок — собственноручно вырезанная голова быка с острыми рогами. Она укреплена на легкой двухколесной тележке. Осторожней, Хуансито, как бы тебе не пришлось плакать!.. Вечером Хуансито блаженно засыпает, уверенный в том, что никогда мальчишки не хлопали ему так, как сегодня, когда ему удался самый лучший его пируэт. Во сне ему слышатся звуки фанфар, он прокладывает себе путь к выходу с арены сквозь толпу ликующих зрителей и усаживается в сверкающий автомобиль, он, Хуанснто, который всего раз в жизни проехался в облупленном автобусе.

А потом в одно из воскресений наступает момент, когда он стоит один на один с настоящим быком. Предприниматели боев жаждут свежей крови, ищут новые таланты, которые бы привлекли зрителей молодецки удалыми приемами. Для этого в северо-западном предместье Мехико на Пласа де Чарро проводятся бон новичков с новичками. Горяча кровь у шестнадцатилетних парнишек, взволнованных присутствием зрителей, но они полны решимости доблестно биться и сразу же прославиться. Горяча кровь у novillos, молодых второсортных бычков, неподходящих для избранной публики самой большой арены мира. Роскошного одеяния тореро, traje de luces, здесь не увидишь. Ребята пришли в коричневых курточках, в ботинках, в брюках с широкими манжетами. На некоторых лишь белая рубашка да узкие черные брюки, они скорее напоминают грумов, чем последователей искусства тореро. Репродукторы сообщают, что для лучших участников боев приготовлены золотые и серебряные медальончики со святой девой Гваделупской, покровительницей всех мексиканских тореро.

Вот отец благословляет сына, крепко обнимает его. Парнишка целует крестик, становится на колени и с бьющимся сердцем принимает из отцовских рук мулету. Вот уже судья подал сигнал — на арену вылетает бычок, обегает полный круг. Юный тореро набирается мужества, перепрыгивает ограду и неуверенно выбегает навстречу животному. Всего десять-пятнадцать шагов успевает сделать он, прежде чем наклонившее голову к земле животное замечает его. Вслед за тем раздается топот и… глазом не успеваешь моргнуть, как юный тореро прыжком оказывается за оградой. А красную мулету бычок яростно втаптывает в землю. «Cobarde, cobarde!» — язвительно кричат зрители. — «Трус, долой, долой!»

Это слово жжет душу сильнее, чем соль и перси, посыпанные на рану. Коней славе, конец карьере. Слезы мешают видеть Хуану, как на арену уже выскочил другой, как подошел он на пять шагов к быку, как стремительно уклонился от его рогов, как снова встал, готовый к новой вуэльте. «Браво, браво!» — выкрикивают несколько голосов. Следует новый выпад, новая увертка. Даже сюда доносится яростное сопенье животного, когда он всем весом своих трех центнеров наносит удар в пустоту и падает на колени. Юноша, ослепленный двумя всплесками аплодисментов, вновь стоит на носках; танцующим шагом, которым столько раз был очарован, глядя на героев собственных грез, он сам теперь обходит полукруг рядом с беснующимся животным. Давай, давай, покажи, кто сильнее!

Все произошло в несколько секунд. Никто, собственно, даже и не заметил, как это случилось, почему вдруг юный тореро споткнулся. Он взлетает быку на рога, животное бешено топчет его ногами, к облаку пыли сбегаются служители, которых на мексиканском жаргоне называют monos sabios, мудрые обезьяны, двое-трое опытных бойцов отвлекают внимание животного в другую сторону, залитого кровью парнишку уносят на носилках. Спустя минуту под вой сирены скорая помощь мчится к больнице.

В Мексике существует поговорка: «Los muertos в ulos no tieneir amigos». — «У мертвых и ушедших нет друзей».

Этой поговоркой руководствуются и на арене.

Перед барьером уже стоит новый смельчак, стройный юноша с гривой густых волос, ему и шестнадцати-то не дашь.

— Прервать бой, сеньор? Даже и не подумаем, из-за такого-то пустяка! Забудьте о случившемся…

Вступайте в Общество охраны быков!

В испанских хрониках от 1512 года имеется запись о том, что «при одной фьесте в Мадриде обстоятельства сложились так, что за половину всего лишь одного дня не менее десяти рыцарей от рогов и копыт бычьих свою смерть нашли».

Но не подумайте, что только быки угрожали тореро!

В папской булле, датированной 20 ноября 1567 года, папа пригрозил отлучением от святой церкви «всем принцам, которые потерпели бы исполнение омерзительной фьесты в своих поместьях» и запретил христианское погребение всех тех, «кто смерть свою на арене нашел».

История убеждает в том, что папу в то время не принимали всерьез. Принципы его буллу презрели, страсть к фьесте в Мадриде продолжала процветать, а в 1743 году для удовлетворения ее даже было открыто постоянное пристанище. «Вот где парят благородные нравы средневековья, — приветствовал открытие Пласа де Торос автор хроники, — когда враждующие между собой князья и даже короли вступали на арену, чтобы с помощью выделенных быков споры решить, которые иначе пришлось бы решать их войскам. Только ныне выродилась коррида в отвратительную резню мясников!..»

В дальнейшем коррида процветала поистине бравурно и широко. Записи говорят о том, что тореро, принадлежавшие к прославленной севильской школе, демонстрировали смелые прыжки через голову быка, приемы, которые нынешнему зрителю даже и не снятся. И, несмотря на это, в 1839 году в Испании тореро Педро Ромеро умер в почтенном возрасте восьмидесяти пяти лет. За тридцать чет своей славной карьеры он заколол пять тысяч шестьсот быков по большей части в эффектной, по очень опасной лобовой встрече.

Ромеро, вероятно, был редким исключением. А сколько тореро сегодня доживает до этих лет, сколько их вообще покидает арену с целыми костями? Независимо от того, прошел ли он только что крещение как новичок или уже вознесся на вершину своей славы, его постоянно преследует двоякий страх: перед быком и перед… зрителем.

Для описания характера мексиканца можно собрать самые различные прилагательные. Он умеет быть веселым, откровенным, беззаботным, легкомысленным, меланхоличным. Вдруг на него что-то находит, и он становится темпераментным, возбужденным, вспыльчивым, горячим. Этим «что-то», как правило, бывает флюид, поднимающийся каждое воскресенье над гигантской бетонной чашей в квартале Ночебуэна, куда собираются разжигать свои страсти пятьдесят тысяч зрителей.

Самые страстные из них размещаются сразу же за контрбарьером, полутораметровой деревянной загородкой, которая вместе с барьером образует узкий коридор, окружающий всю арену. В коридоре находятся помощники тореро, фотокорреспонденты, кинооператоры, врачи и медсестры. Иногда там оказывается разъяренный бык, в ярости перепрыгнувший загородку, и заставляет пуститься наутек все, что только имеет ноги. Поэтому наиболее страстные болельщики готовы заплатить за самые дорогие билеты, лишь бы из первых двенадцати рядов — тендндос — иметь возможность наблюдать столь волнующее зрелище вблизи и без бинокля определять степень нервозности тореро, выходящего на арену. С наслаждением смакуют они рассеянный жест, которым он при смене мулеты принимает or помощника стакан с водой, чтобы быстро ополоснуть пересохший рот и, искоса взглянув на быка, определить, сколько сил еще осталось у его четвероногого соперника. Несколько часов простояли они в очереди за билетами только ради того, чтобы теперь иметь возможность вскакивать со своих мест, чтобы поймать одну из шляп, которую триумфально шествующий тореро возвращает публике. А также и ради того, чтобы не промахнуться, если тореро продемонстрирует свою неспособность или даже страх перед животным. Тогда в руках их быстро оказываются гнилые апельсины и яйца, которые они принесли с собой, в глазах сверкает гнев, уста извергают пулеметные очереди самых отборных ругательств. На арену летят зажженные шары скомканных газет, раздаются крики: «Позор, трус, убирайся отсюда, скройся под землю, если ты испугался ручной коровы, cobarde, cobarde!..»

А тореро стоит, опустив плечи, не поднимая глаз от носков своих запыленных туфель. Глаза его, еще минуту назад смотревшие четвероногой смерти прямо в лицо, теперь полны отчаяния и иного страха, более худшего — страха перед зрителем. Все дело в том, что именно он, зритель, решает, что после всего случившегося сообщат пс телефону в свои газеты репортеры, что спустя час разнесут мексиканские радиостанции по всему миру: «Ты вполне созрел для того, чтобы бросить арену и больше не показываться нам на глаза, убирайся, трус!»

Вместе с кинооператором мексиканского еженедельного выпуска хроники мы стояли у кинокамер на Пласа де Торос, в том самом коридоре между барьером и контрбарьером и не знали, куда нам девать глаза. В десяти метрах от нас под дождем оскорбительных плевков, ругательств, гнилых апельсинов погибал тореро, за нашими спинами бушевали разъяренные зрители.

— А знаете ли вы, что в Мехико существует Лига антитаурина, Общество охраны быков? — вдруг сказал кинооператор, вероятно для того, чтобы увести наши мысли от этого жалкого зрелища. — Я знал одного из членов этого общества, заклятого врага боя быков. Его можно было встретить на каждом состязании. И знаете, оказывается, зачем он сюда ходил? Чтобы полюбоваться на человеческую кровь. Когда ему удавалось ее увидеть, он поднимался и уходил довольный. Он радовался тому, что бык, его подопечный, все же отомстил за себя!

Тарзан… а что за это?

Смотрите-ка, Мехико держит мировой рекорд! На высоте двух тысяч двухсот метров над уровнем моря во всем мире нет другого такого большого города, хвастают туристские проспекты.

Так оно и есть на самом деле. Весьма живописно выглядит и чаша Долины Мехико, Valle de Mexico. Выбраться за ее край в окружающий мир по шоссе в любом направлении значит пересечь границу трех тысяч метров. То же самое ждет вас, если вы решитесь спуститься вниз к Тихому океану и перед возвращением в Европу хотя бы символически проститься с дальними краями.

А поскольку и гора цветных проспектов, и рекламный фильм фирмы «Пемекс», и друзья из посольства, и сеньор Таке упирали на то, что не поехать в Акапулько, безусловно, грех, на одолженном «форде» мы отправились с друзьями на юг.

Окрестности столицы всюду одинаковы. Пригородные трущобы, деревянные, из старого железа, кусты рицины с лохматыми листьями, повсюду агавы, магеи и снова магей, а среди них, словно покрытые инеем, лепешки опунции с краями, усаженными вкуснейшими в мире фруктами. Поэтому-то эти колючие бочоночки, tunas, поспешно собирают мальчишки, ловкими пальцами укладывают их в фанерные ящички. Нужно собрать таких бочоночков триста тридцать штук и отвезти в город, чтобы на рынке за них получить десять песо.

В тридцати четырех километрах от столицы машина взбирается на самое высокое место на всем пути. Оно называется Ла Сима, Вершина, и по карте находится на высоте 3 008 метров над уровнем моря. Тут дует довольно холодный ветер, и здесь, в субтропиках, вполне пригодился бы даже шерстяной свитер! Спустя четверть часа езды слева у дороги появились четырнадцать трубчатых крестов.

— Понимаете… как бы это вам сказать, у нас в Мексике нет смертной казни, вместо нее применяется ley fuga.

— Как и в соседней Гватемале.

— Да. Убит при попытке к бегству. Чуть дальше, вон там, граница федерального округа. Как-то сюда вывезли повстанцев и сказали, что они свободны и могут идти. Их расстреляли в спину из пулемета. И теперь здесь стоят вот эти кресты…

За Вершиной шоссе на протяжении каких-нибудь двадцати километров соскальзывает в долину. Стройные сосны отступают перед тропиками — плантациями сахарного тростника и рисовыми полями. По склонам поднимаются палисандровые жакаранды, они сейчас как раз цветут великолепным синим цветом, а вот калабасовое дерево, которое в последний раз мы видели в Гондурасе! Темно-зеленые глянцевые плоды величиною с детскую голову растут на ветвях развесистой кроны, их можно встретить даже на покрытом лишаями стволе дерева. А вокруг снова Мексика, знакомая уже нам по дороге через Оахаку: кактусы всех сортов и размеров. Из кактусов здесь делают заборы, на кактусах сушат белье, вот только не успели еще применить их как телеграфные столбы!

— Все это нужно будет заснять на кинопленку, когда будем возвращаться!

— не заснимем, вот увидишь! Времени не будет. Давай остановимся и снимем сейчас!

Мы не остановились и не сняли. До Акапулько, мол, далеко, почти пятьсот километров, это значит, что мы бы до вечера к побережью не добрались. Так оно и случилось, что на сказочный городок, который вслед за тем появился из-за поворота справа, мы посмотрели лишь объективом фотоаппарата и поехали дальше. А это было всемирно известное Таско, живописный набор кубиков, разбросанных по склону, наподобие Монте-Карло или Алжира, а скорей всего Константины, пожалуй потому, что ей, как и Таско, также не хватает моря.

Зато Акапулько поистине жемчужина океана. Это Рио-де-Жанейро в миниатюре. На рельефном фоне прибрежных вечнозеленых гор разбросаны украшения, созданные человеческими руками, — и очаровательные маленькие виллы, и легкие, как воздух, отели из стекла и бетона, и террасы для загара, и причальные дамбочки с треугольниками парусов, и небольшие деревянные срубы, разбросанные среди огромных валунов. В противоположном направлении из океана торчат окаменелые караваи и сахарные головы, связанные друг с другом всякими мысами и заливами и окантованные золотыми позументами пляжей. На показательную Калету — Заливчик — ходят купаться с утра. После обеда лучше ходить на пляжи Орнос или Анауак, там такой великолепный пенистый прибой, ни большой, ни маленький, но, понимаете… Кроме того, особенно славятся купания при луне. Жаль, что мы приехали, когда луна в последней четверти!

Сколько манящего очарования таится в этом безбрежном океанском просторе! Сколько отваги было в тех смельчаках, что четыре века назад отплыли отсюда на запад, но неизвестным водам, самым большим водам этой планеты, и завоевали для испанской короны островное царство Филиппин! Здесь, именно в этом заливе, причалили потом тяжелые галеоны, наполненные дарами Востока, а потом на этом же пляже происходили грандиозные аукционы, на которых привезенные украшения продавались на вес золота. Сказочно прекрасные ковры, муслин, жемчуга, бархат, фарфор, чудесные лаковые вазы, слоновая кость, амбра, божественно ароматные духи, тонкие, как паутина, вышивки, драгоценные пряности и превыше всего ценимые шелка, чудо из чудес. На хребтах мулов и рабов-индейцев эти драгоценнейшие дары дальних стран и отправлялись в труднейший путь по горам через величественный город Мехико в Веракрус, а затем, уже на других галеонах, в Европу, в Испанию двора его королевского величества. Они совершали самый длинный путь, вокруг света, какой когда-либо приходилось товарам проделывать, путешествие, длина которого равна примерно двум третям земного шара!

А сегодня?

В ущелье залива Кебрада бушуют вспененные валы водной стихии, бушуют с той силой, с какой их неустанно швыряет сюда морской прибой. Сквозь широкое горло каньона валит внутрь его огромная зеленая масса, добела дробит свои бока, злобно лезет вверх и тут же проваливается глубоко вниз, проносится сквозь узкую пещеру и с грохотом бьется о скалу. И снова, и снова…

Из бурлящей воды в ущелье появляется голова, затем другая, третья. Руки хватаются за скалу, и вот уже три человека карабкаются по выступам вверх, на минуту исчезают в узкой расщелине; вскоре они появились в ложбине на противоположной стороне и, наконец, стоят на вершине утеса, в тридцати пяти метрах над беснующимся океаном. Вот один из них перекрестился, нервно запустил пальцы в мокрые волосы, наклонился, расправил грудь, быстро поцеловал амулет, висящий у него на шее, и… прыгнул. Безумец, самоубийца' Затаив дыхание провожаем взглядом полет тела, летящего вниз головой. Вот оно врезалось в воду, несколько секунд ничего не видно, кроме мохнатых клочьев пены, из которой появляется черная прядь волос; и под аплодисменты восхищенных зрителей, собравшихся на галерее, прыгун вылезает из воды.

— Этим они зарабатывают себе на жизнь, — заметил сдавленным голосом один из наших мексиканских друзей. — Горький хлебушек, не так ли? В позапрошлом году здесь один разбился, когда дублировал Джонни Вейсмюллера в роли Тарзана. Джонни загреб денежки, а его двойника увезли в покойницкую…

Когда представление окончилось и импрессарио собрал входную плату, десять песо с человека, мы подошли к прыгунам. Это были рослые, бронзовые от загара ребята, каждому из которых могло быть лет семнадцать-восемнадцать. Они только что вскарабкались по скалам наверх, еще устало ловили ртом воздух и стряхивали воду с волос.

Некоторое время роешься в мыслях, прежде чем набираешься смелости сказать первое слово.

— Опасная профессия, а? — спрашиваем мы, чувствуя всю бессмысленность вопроса.

Парнишка поднял глаза, слегка улыбнулся и смущенно ответил:

— Si, senor. Но голодать хуже!

Загрузка...