Мой-мой

Глава 37. РЕСТОРАН "ЛАГИДЗЕ". НЕМЕЦКОЯЗЫЧНЫЕ. КУРАТОР КРИС.

По дороге на Моховую у "Колобка" я встречаю Лизу с бутылкой водки в руке, приходится остановиться.

– Вот, – говорит Лиза, – водку купила. Это хороший сорт – "Флагман"!

– Знаю-знаю, я тоже только его пью.

– Знаешь, завтра мы летим с Яном на неделю в Грецию, а как там с водкой – неизвестно, поэтому я на всякий случай одну бутылку с собой купила, что бы там от жажды не умереть.

– А почему вдруг ты решила отдыхать в такое время, Лиза? Даже в

Греции еще, наверное, не жарко! Могла бы еще месяцок подождать, и потом ехать.

– Владимир, так ведь Пасха! Завтра последний рабочий день, а послезавтра уже страстная пятница. В школе – каникулы, в консульстве мы тоже на следующей неделе только три дня работаем. Завтра все разъезжаются, кто в Хельсинки, кто куда.

– А как же Пия, она мне ничего не сказала, она тоже уедет?

– Нет, она здесь остается. Но ты, Владимир, – Лиза смеется, – можешь со мной в Грецию ехать. Яна мы дома оставим, а сами поедем. Если решишься, приходи завтра ко мне с вещами в четыре! Ты знаешь, где я живу.

– Хорошо, – говорю, – Лиза! Только ты еще одну бутылку водки, уже для меня купи, только не 0.75 как эта, а литровую, чтобы я там, в Греции тоже чего доброго от жажды не сдох! А лучше – бери сразу две!

Обоюдно смеясь состоявшемуся смолтоку с элементами черного английского юмора, мы расстаемся, и я бегу дальше. Я опаздываю, немного заебавшись с Пией. А я тут еще с Лизой задержался. Уже семь. Уже должна подойти переводчица, которую никто не знает.

Однако на моем пути это была не последняя встреча. У дома Будилова перед входом в "Челюсти" я неожиданно сталкиваюсь с Каролиной Хубер. Она стоит рядом с сочной молодой брюнеткой, о чем-то глубоко призадумавшись.

– Привет, Каролина! – говорю я по-немецки. – Ко мне приехали друзья из Австрии и мы собираемся пойти сейчас ужинать. Хочешь пойти с нами?

– Привет! – отвечает мне Каролина. – Знакомься, это – Элиза из

Гамбурга. Мы хотели пойти в "Челюсти", но сейчас здесь нет мест.

– Не может быть! – отвечаю я.

– Может, посмотри сам!

Я из любопытства заглядываю в "Челюсти", потому что сам хотел повести сюда сегодня Хайдольфа, а там и вправду не протолкнуться.

– Мамочки! – говорю я, – Да что же это творится? Я такого еще не видел.

– Сегодня у нас в Академии был work-shop одного американского профессора и финского куратора, пришло много народу, а теперь все пошли пить.

– Пойдемте тогда к Будилову, а куда от него, решим после.

– Мы не можем, нам нужно подождать друзей, мы договорились встретиться здесь.

– ОК! Тогда давайте поступим так, когда друзья придут, вы заходите в этот вот двор и кричите "Владимир! Владимир!", а я к вам выйду.

Хайдольф бегает по маленькой комнате Будилова, как лев в клетке, размахивая руками и репетируя лекцию. Кристина разбирает слайды. Сергей стоит у окна и ковыряет в носу, а Будилов кормит свою черепаху, которую я тоже кормил в новый год, когда он уезжал на Волгу к родителям. У меня черепаха есть не хотела, а только грустно высовывала голову и смотрела вокруг, словно говоря – "Где папа?" Она очень любит Будилова и больше ни у кого другого из рук не ест. Будилов утверждает, что это настоящая африканская тортилла, и что через триста лет она будет как пол его комнаты.

И переводчица Наташа уже тут как, стоит возле Кристины и слушает, что та ей втирает. Они договариваются, что доклад Хайдольфа будет переводить Сергей, а Кристинин – Наташа. Ну, и, слава Богу, что они уже все сами распределили, кто – за что будет в ответе. Мне забот поубавилось. А возле стола стоит дивный столик, сделанный русским плотником за один день из модуля Гернгросса. За этим столиком Хайдольф завтра выступит, поразит здешнюю публику своим нездешним безумием.

– Толстой, веди же нас, поскорее, есть! Русская еда – хорошая еда, особенно с водкой! Мы заработались, и теперь расслабиться надо.

А тут с улицы вдруг кричат сразу четыре голоса:

– Владимир! Владимир!

Я выглядываю в окно на живописный внутренний дворик с высокими тополями, в котором когда-то Пауль Бреттшу, австрийский кинематографист и мой друг снял черно-белый короткометражный фильм на качелях, тогда в нем стоявших. Потом, когда качели сломали, в нем еще долго стояло их ржавое основание, именно там, где сейчас стоят Каролина с Элизой, а с ними…

Ба! Да ведь это же танцовщица Ольга Сорокина со своим сожителем немцем Михаэлем! Надо же, как! Знакомые все лица!

– Кто это? – спрашивает Хайдольф, испуганно заглядывая мне через плечо.

– Это, – говорю я, – немецкоязычные пришли. Они такие же, как и вы – голодные, если еще даже не голодней вас. Хотят вместе вкусить вечернюю трапезу.

– Потерпите, – кричу я во двор, – ждите – тот, кто ни разу не голодал, не сможет познать всей радости пресыщения!

И вот мы вываливаем во двор всем скопом, я даже сам удивляюсь тому, как нас много, и смешиваемся, четыре плюс шесть будет десять. Происходит бурная химическая реакция, две человеческие массы, слившись воедино, вскипают шумным процессом знакомства, нестройно вытекая под арку на Моховую.

Я веду их вперед, только прямо и прямо до самого, можно сказать, упора, туда, где Моховая упирается в улицу Белинского и в грузинский ресторан "Лагидзе". Из Пантелеймоновской церкви на углу с вечерней службы расходятся богомольцы, на город садится липкая тьма. Возле цирка грохочет трамвай, неуклюже влезая на высокий изогнутый мост через Фонтанку.

А справа спит, закрывшееся уже на сегодня фотоателье "Звездочка", в котором когда-то работала юная приемщица Анна, живущая теперь в Швеции. Однажды, забирая заказ с откровенными снимками, я был спрошен ней на предмет того, что она тоже "так хочет", и я сделал с ней "так" на следующий же день, и потом делал еще много дней, делясь иногда ней со своими друзьями.

В ресторане "Лагидзе" нас принимают радушно, как дорогих гостей. Нам составляют один длинный стол из трех обычных. Каролина берет на себя роль всем все объяснить и за всеми ухаживать, гордая своим знанием двух языков, русского и немецкого. Она сегодня хозяйка стола, ей надо всех рассадить.

– Где ты хочешь сидеть? – спрашивает она меня первого.

– Мне безразлично, – отвечаю я, – лишь бы быть рядом с тобой.

– Хорошо, тогда мы будем сидеть здесь! – и мы узурпируем с ней места в самом торце стола, как король с королевой. Справа и слева от нас рассаживаются остальные. Каролина переводит названия блюд и разъясняет, что они значат.

Ресторан "Лагидзе" дешевый. Сто грамм водки "Санкт-Петербург" стоит в нем пятнадцать рублей! Добавьте сюда еще острую грузинскую кухню и горячих джигитов, которых здесь нет. В ресторане "Лагидзе" подают перезрелые грузинские тетки.

Мы пьем холодную водку и едим с Каролиной суп-харчо из одной тарелки. Я знаю, что она почувствовала, что я положил на нее свой глаз, и она прямо горит вся, испуская светящиеся флюиды флирта. Да еще суп-харчо разжигает страсти в романтической атмосфере полутемного полуподвала.

– Каролина, ты хочешь прийти ко мне в гости?

– У меня есть друг, – отвечает она, – мы живем вместе.

"Ах ты ж, ежкин кот!" – возмущенно говорю себе я, – "Друг у нее, понимаешь ли есть! А разве я говорил, что хочу быть ее другом? Или сделал ей предложение? Или меня интересуют ее мужчины? Я желаю ее как женщину, а не как жену и подругу. Разве хочу я хлебнуть с ней тяжеловесной безысходности общего быта? Нет, я хочу вдохнуть легкий воздух праздника! Мне нужен короткий радостный миг, а не вечная, мрачная любовь до гроба! Любовь до гроба. Брр! Какая страшная перспектива в этой, казалось бы, на первый-то взгляд, красивой фразе! Да в гробу я видел такую любовь! Это не для меня. Точка".

– Каролина, вы счастливы?

– Да, мы снимаем комнату в коммунальной квартире. Он занимается кино, хочет снимать экспериментальные фильмы. Я его люблю, и на день рождения подарила ему пейджер.

– Как я вам завидую! – произношу я, бессовестно кривя душой, – это так романтично! Надеюсь, твой друг снимет свой первый фильм о тебе и о том, как он тебя любит. Такой фильм мог бы духовно обогатить человечество, не говоря уж о том практическом и эстетическом опыте, который из него будут черпать! Мне всегда очень радостно узнавать, что еще есть люди, способные создавать нечто оригинальное.

– Да, он очень талантливый!

– Как жаль, что он еще ничего не достиг, но вот увидишь, когда-нибудь он сделает что-нибудь гениальное! В этом городе есть целое движение людей, собирающихся творить великие фильмы, а пока что они создали всего лишь шумок – "параллельное кино" называется. Ты слышала?

– Толстой! – поднимает рюмку Хайдольф, – выпьем за нас!

– Ура! – говорю я.

– Ура! – говорят все, и выпивают.

Ресторан "Лагидзе" наряду с тем достоинством, что сто грамм водки стоит в нем всего пятнадцать рублей, имеет один существенный недостаток – он закрывается в одиннадцать часов. Поэтому после одиннадцати мы перемещаемся в кафе "Арлекин" тоже на улицу Белинского, но только через дорогу.

Только садимся за стол – подходит к нам девушка, но не официантка, а просто так, к "Арлекину" никакого отношения не имеющая.

– Здравствуйте! – говорит.

– Здравствуйте! – говорю я, я сам пытаюсь мучительно вспомнить, где же я ее уже видел, но точно знаю, что я с ней, по крайней мере, не спал.

– Вы снова будете что-то делать? Перформанс в "Манеже"?

Вот тут то я все и вспоминаю. Она была на моем перформансе в 1999 году в "Манеже", когда одна из музейно-выставочных бабушек, присматривающих за экспонатами, вдруг разделась и стала в голом виде бегать, лаять и кусать публику. Тогда эта девушка что-то сказала для 6-ого канала телевиденья, этот перформанс снимавшего, причем отзыв ее был достаточно благожелательным. Надо признаться, что перформанс понравился всем. Я помню, как смеялся тогда пожилой адмирал в отставке, по-военному четко заявивший в телевизор, что он остался крайне доволен, и что было бы целесообразно повторить эту акцию в Эрмитаже.

– Нет, завтра мой друг из Вены будет читать лекцию в Русском музее. Приходите! По окончанию намечается фуршет с австрийскими винами.

– А хотите, я познакомлю вас с американским профессором и куратором перформанс-арта из Финляндии? Они сегодня делали в Театральной Академии актерский work-shop?

– Хотим.

Я забираю с собой одного только Хайдольфа, чтобы не создавать толпу и не делать для америкоса перформанс "Поклонение Волхвов", и она ведет нас к самому дальнему столу слева у стойки.

Черт побери! Быть такого не может! Передо мной сидит англичанин Кристофер Хьюитт!

– Хай, Крис! – говорю я, – ты теперь кто – американский профессор, или финский куратор?

– Я – финский куратор! – отвечает он, – а американский профессор вот!

Толстый лысоватый дяденька тянет мне руку, и мы знакомимся.

– А я ведь ушел из Ай-Си-Эй после вашего с Гадаски фестиваля

Голых Поэтов. Дирекция так и не смогла мне его простить. Слишком много было откликов в прессе, и потом – вас показали по CNN, а это было уже слишком. Мне срочно пришлось искать себе новое место. Сейчас я в Турку, в Финляндии. Кажется, я говорил тебе, что моя мама – финка? А где сейчас Тим Гадаски, он не с тобой?

– Он был здесь, а сейчас снова в Лондоне. Крис, приходи завтра в

Русский музей, там Хайдольф будет читать лекцию по современной австрийской архитектуре. Это тоже своего рода перформанс. Во время своих лекций Хайдольф обычно кричит, как раненый слон, жестикулирует, как Адольф Гитлер и прыгает, как ошпаренный кенгуру. В венском Техническом университете, где он преподает строительный ландшафт, это единственный профессор, у которого на занятиях никто не спит. Осенью его приглашали даже в Тэйт Модерн, практически первого из архитекторов.

– К сожалению, мы улетаем утром. Но я был рад тебя видеть!

– Передавай привет твоей маме-финке, Крис! У меня есть сейчас финская подруга и, возможно, скоро будут финские дети, которые когда-нибудь станут финскими кураторами, как и ты.

"Да, жизнь прекрасна и удивительна! Британец Кристофер Хьюитт вдруг оказывается финном! Я – тоже, может быть, стану отцом финских детей. Но это еще что! Однажды один мой приятель совершенно неожиданно для самого себя стал вдруг дядей вьетнамца".