Мой-мой

Глава 46. КАК Я УЧИЛ ЮГОСЛАВОВ. ШУТКА ТИБЕТСКОГО ЛАМЫ.

От станции метро "Петроградская" к Дворцу Молодежи мы с Ольгой идем пешком. Мы идем по набережной реки Карповки и она рассказывает мне о времени, проведенном ею в Будапеште, как она там училась, и как однажды их повезли в Вену. На два или три дня, я так и не понял точно, насколько. На выходные. Ночевали они прямо в автобусе, а днем ходили по городу. С ними поехала тетенька-экскурсовод, которая провела для них пару экскурсий, но в автобусе она не ночевала, у нее в Вене была учившаяся где-то дочь.

Эти несколько дней Ольга вспоминает, как самые прекрасные в своей жизни. Она была влюблена. В такого же, как и она, студента. Он был американец, и они были счастливы. Они ели итальянское мороженое, валялись на газоне в Хофбурге, занимались сексом в кустах Фольксгартена.

Слушая ее, я думаю о себе, о том, что в Вене я не всегда был счастлив, что люди там подвластны капризам и изменчивы, как и часто меняющаяся предальпийская погода. Что там не принято говорить правду в лицо, но принято сказать ее за глаза, принято делать хитрые подлости и мелко гнилить. Там можно попадать в абсурднейшие ситуации и чувствовать себя героем Кафки, но можно и самому такие ситуации разыгрывать и никому это не покажется странным. Я сам это пробовал, и у меня получалось.

Служа в университете, я опекал от 200 до 250 студентов в семестр, и у меня было прекрасное поле деятельности, на котором я мог проводить любые эксперименты. Социально-экономический факультет, на котором я преподавал, имеет элитарное отделение, на котором, наряду с прочими, учатся дети крупнейших предпринимателей и бизнесменов Австрии. Посещение в Венском университете свободное. Кто хочет, может ходить, а кто не хочет – нет. Преподаватель может вести список учета посещаемости, если ему это нужно. Я же никогда такой список не вел. Занимая скромную должность шефа маленького русского департамента, в котором иногда, кроме меня самого, у меня не было других подчиненных, я мог делать все, что хотел. Я сам составлял и утверждал программы, распределял часы, назначал экзамены, решая, будут они устными или письменными и та далее, и тому подобное.

На занятия студенты записывались по интернету, у каждого из них был свой условный счет в пунктах и свой матрикуляционный номер, которые они могли поставить на тот или иной предмет. Сделано это было для того, чтобы студенты не записывались на все подряд, а выбирали только те занятия, на которые они предполагали ходить. В австрийских университетах, в отличие от российских, практически нет никакой обязаловки. Свой учебный план студент составляет сам, комбинируя согласно собственным интересам.

Очень скоро мне бросилось в глаза, что студенты были двух видов – те, которые ходили, и те, которые не ходили. Те, которые хотели учить много и быстро, и те, кто ничего не хотел делать, но любыми правдами и неправдами получить свой зачет или экзамен. Не ходившими и неучившими были, главным образом, молодые люди и девушки, учиться которых заставляли родители. Но был еще и другой пласт лентяев – это был так называемый югос.

"Югосом" в Австрии называют живущих там югославов, будь то сербы, хорваты, босняки или македонцы. Вплоть до недавнего времени, пока не разразились бесчисленные балканские войны, жители этой приграничной страны могли приезжать в Австрию и работать на определенных, не востребованных коренным населением, работах. У этих людей были дети, у их детей тоже дети, но менталитет от поколения к поколению существенно не менялся, оставаясь славянским, они были ленивы, хитры и, если была такая возможность, старались получить все "на шару".

Много югоса было и в университете, у него было обостренное чувство стадности, он ходил толпами или небольшими группками. Югос подразделялся на трусливый и наглый. Трусливый югос на занятия не ходил и на экзамены не появлялся, продолжая однако записываться регулярно по интернету из семестра в семестр. Наглый же югос тоже на занятия не приходил, но на экзаменах появлялся. Все знали, что списки посещаемости я не веду, поэтому теоретически могу не знать, кто у меня посещал, а кто – нет.

Экзамены, кроме одного дипломного, предписанного деканатом, я всегда делал устными. Когда под дверью моего офиса появлялась толпа наглого югоса, а я это слышал уже издалека по их шумным крикам, которыми они друг друга подбадривали, наступало мое время. Входили они обычно по двое или по трое, и я их не разгонял, но начинал спрашивать по одиночке.

– Вы очень хорошо работали на семинарах! – говорил я студенту, которого видел впервые.

Он принимался смущенно улыбаться и ерзать на стуле.

– Наверное, вам надо поставить зачет автоматом. Вот, пожалуйста, заполните экзаменационный лист.

Одуревший югос бросался дрожащими руками вносить в стандартный университетский формуляр свои данные, а у двух других жадно загорались глаза.

– А ваш доклад, который вы сделали по-русски о развитии

Московской фондовой биржи, произвел на меня неизгладимое впечатление, – обращался я в это время к следующему. – Вот русская газета, не могли бы вы прочитать мне эту статью, хочу насладиться вашим фантастическим произношением.

Югос брал газету и пытался ее читать. Конечно, сербско-хорватский язык чем-то похож на русский, но не настолько, чтобы его можно было читать и понимать просто так.

– Ну-ну, вы сегодня слишком волнуетесь. Я знаю, вы много готовились и, наверное, не спали ночь. Поэтому, не стану вас мучить – берите и заполняйте экзаменационный лист.

– А вы тоже не спали сегодня ночью? – спрашивал я третьего, опухшего от затяжной пьянки, таращащего с недоумением покрасневшие глаза.

Он тупо начинал кивать и хихикать.

– Хорошо, заполняйте и вы. У нас сегодня такая хорошая задница.

Запомните и повторите – задница – это по-русски жопа, – говорил я.

– Жопа! – серьезно повторяли они хором.

В югославском языке многие слова идентичны русским, имея при этом совершенно иное значение. Например, слово "задница" в югославских языках обозначает не жопу, как у нас, а заседание, собрание, встречу.

Когда они выходили и радостным полушепотом сообщали результаты набега ждущим за дверью, толпясь, появлялись следующие. Таким образом, методику работы с наглым югосом я освоил достаточно быстро. Но как быть с трусливым, который вообще никогда не приходил?

Эта мысль возникала у меня периодически, не давая покоя и муча, пока однажды, находясь в русской компании и слушая анекдоты о поручике Ржевском, я не вспомнил по ассоциации о поручике Киже из рассказа Тынянова. С тех пор, не явившимся я стал ставить оценки по интернету. Никто не возмущался.

Получив отметку за один курс, трусливый югос записывался по интернету на следующий. И так до конца, проявляясь уже только на дипломном экзамене, где я щедро вознаграждал его за смелость. Таким образом, путем изнурительных практик я научился производить абсурд в чистом виде.

Австрия – родина Франца Кафки, идеи которого мне удавалось превращать в реальность. От упражнений с югосом в университете я постепенно переходил к упражнениям в других сферах жизни, создавая в реальной реальности реальность кафкианскую или измененную, от которой уже позже я перешел к более изощренному искусству перформанса.

Абсурд не может иметь смысла, но он может иметь намеки на некий неуловимый, глубинный. Собственно так, по представлениям буддистов, познается высшая истина, постижение которой является просветлением.

Примерно год назад, добираясь поездом из Иркутска в Улан-Удэ, я оказался в одном купе с тибетским ламой. Лама молча смотрел в окно, рядом с ним на полке стоял его скромный багаж – старая кожаная сумка и перетянутая веревкой стопка религиозных книг на тибетском и на русском языке. Молчал и я. Когда на одной из станций наши соседи вышли, я попытался вступить с ним беседу, обращаясь к нему по-русски:

– Вы приехали из Тибета?

– Я оттуда и не уезжал, – ответил он правильно, но с сильным акцентом.

– Скажите, а какая у вас там сейчас погода? – не обращая внимания на его странный ответ, поинтересовался я.

– А у вас? – переспросил он.

Я выглянул в окно. Поезд как раз ехал вдоль Байкала. Было ясное летнее утро, предвещавшее хороший солнечный день.

– У нас – отличная!

– И у нас.

– Как мне это понимать? – насторожился я.

– Погода в Тибете сейчас отличная, как ты сам только что соизволил это заметить.

– Послушай, лама, – сказал я, переходя, как и он на "ты". – Я – человек от буддизма далекий. Поэтому объясни мне, пожалуйста, что это значит. Мы ведь находимся с тобой не в Тибете и погода за окном не должна иметь никакого отношения с погодой в Тибете.

– Но погода за окном и есть погода в Тибете, – терпеливо объяснил мне Лама.

– Однако мы находимся в Сибири. Я, например, еду поездом из

Иркутска в Улан-Удэ. За окном я вижу Байкал. Я знаю, что это Байкал, а не вершины Гималаев.

– Я тоже, – ответил лама, – как и ты. Еду из Иркутска в Улан-Удэ, где меня должны встречать мои ученики. За окном поезда я тоже вижу Байкал, а не Гималаи. Но я нахожусь в Тибете, и ты тоже.

– Нет, лама, – возмутился я. – Это переходит уже все границы.

Если ты не перестанешь издеваться надо мной и не дашь мне требуемых разъяснений, я тебя ударю. В купе мы одни и тебе никто не поможет.

– Хорошо, – ответил лама, – дело в том, что почти пятьсот лет назад Монголия и южная часть Сибири были колонизированы нашими монахами. Мы построили здесь монастыри, находившиеся под политической и духовной властью Далай-ламы. Эти территории входили в состав Тибета. При коммунистическом правительстве они были разрушены, а монахи изгнаны. Теперь же южная Сибирь вновь возвращается в лоно Тибета. Для меня это Тибет. Поэтому я и отвечал тебе так, как я тебе отвечал.

– Значит ли это, что, родившись в Сибири, я могу говорить, что я родился в Тибете?

– Да, – сказал лама, – ты действительно родился в Тибете и можешь об этом всем говорить. Я вижу, что у тебя еще есть вопросы. Ты можешь сейчас мне их задавать, до Улан-Удэ еще много времени и я мог бы тебе на них ответить.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Дай мне подумать, потому что я хочу спросить что-то важное, ведь не каждый день приходится беседовать с ламой.

Лама кивнул, а я задумался. Но мысли в голову мне не шли. Как бы я ни старался, на ум не приходило ничего умного.

– Скажи, почему ваш Далай-лама бежал из Тибета? Почему он вообще не оставляет впечатления чего-то особенного. Он выглядит и ведет себя, как человек ординарный. В чем дело? Ведь Далай-лама по моему представлению должен выглядеть совершенно иначе, разве не совершенствуется он в процессе своих многочисленных перерождений?

– Нынешний Далай-лама и есть человек ординарный. В этом трагедия

Тибета. Все дело в том, что когда умер предыдущий Далай-лама, верховные ламы собрались, чтобы вычислить место его перерождения, но они не могли этого сделать. Надо было принимать решение. И тогда ламы решили взять нового Далай-ламу из простых людей, в надежде, что настоящий вскоре найдется. В крайнем случае, думали они, этим человеком можно будет легко манипулировать, как манипулируют толпой. Крайним вариантом оставалось ждать следующего перерождения Далай-ламы и тогда найти настоящего и объявить истину. Все эти рассуждения были непоправимой ошибкой. За этот неверный выбор лам Тибет ожидала страшная расплата. Ты знаешь историю. В довершение ко всем бедам, фальшивый Далай-лама бежал из Тибета. Посуди сам, стал бы настоящий Далай-лама так поступать и страшиться смерти, зная, что ему суждено переродиться опять в Далай-ламу? Да он ни в коем случае не стал бы поступать так со своей божественной кармой! Нет, это мог сделать только простой человек, подозревающий, что ему предстоит переродиться в более низком качестве, но, тем не менее, по своему несовершенству и глупости еще более усугубляющий свою личную карму. Как этого человека ни старались учить, как ним ни манипулировали ламы, его низкая карма не стала от этого выше, а становилась все ниже и ниже. Вот в чем состоит трагедия Тибета.

– Но почему об этом не говорят и не пишут?

– Об этом мало кто знает, а афишировать это невыгодно для Тибета в политических целях, это будет означать полный хаос и непредсказуемость, а этого все боятся.

– Тогда почему ты рассказал это мне?

– Потерпи, ты уже скоро это узнаешь.

– Хорошо. Скажи, пробовал ли кто-нибудь искать настоящего

Далай-ламу?

– Да, после избрания фальшивого Далай-ламы, несколько лам ушло в оппозицию. Они долго искали и нашли. Но было уже поздно, Тибет лежал в огне и руинах. Заниматься внутренними распрями и устанавливать истину никто не хотел, тем более всем было ясно, что фальшивый Далай-лама не откажется от своего высокого сана. Это означало гражданскую войну во время войны с Китаем. Все было очень непросто.

– Что же сталось с этим настоящим Далай-ламой?

– Ему даже не сказали о том, что он Далай-лама, хотя он, возможно, догадывался. Он умер, так и не узнав эту тайну. Но он снова переродился.

– Правда? Кто он?

Лама молчал, задумчиво глядя в окно.

– Скажи мне, кто настоящий Далай-лама?

– Ты, – сказал мне лама, пристально взглянув мне в глаза.

– Ты шутишь! – рассмеялся я. – Ты просто решил надо мной посмеяться!

Ничего мне не отвечая и, не обращая более ко мне свой взгляд, лама торопливо засобирался. Он взял свои вещи и вышел на ближайшей станции. А я долго еще смеялся, почти до самого Улан-Удэ, вспоминая о шутке тибетского ламы и о том, как остался он, растерянно озираясь, один на узкой захолустной платформе.