Нетронутые снега

21

Две упряжки оленей дружно бежали по свежей пороше. На передней нарте сидел Степка, вторая нарта была пуста.

Степка не остановился на фактории пить чай. Он быстро проехал мимо, погоняя своих выносливых оленей. Его нарты уходили все дальше и дальше от дымящейся полыньи.

Вот и знакомая юрта, где живет Кузьма Кузьмич. Когда Степка ехал в первый путь, то ночевал здесь, но сейчас нет, ни за что не останется на ночлег Степка. Как он посмотрит в глаза Кузьмы Кузьмича. Нет, он не остановится больше ни в одной юрте. Теперь, как собака, Степка будет спать на снегу возле костра, чтобы ни с кем не разговаривать. Какие можно рассказывать новости! О чем можно говорить, когда и самый язык-то хочется проглотить, чтобы он как-нибудь не выболтал. Степка тупо смотрел на снег, и когда видел круглые следы лисицы, то ему казалось, что это полтинники, разбросанные рукой Джемса. Блестящие полтинники! И Степка отворачивался.

Утомленный большой дорогой, Степка решил сегодня раньше лечь спать. Он выбрал место на ночлег возле крутого обрыва за ветерком, выпряг и пустил кормиться оленей. Жарко горел костер. Степка сидел на шкуре, подогнув под себя ноги, глядел в огонь и лениво подгребал палочкой ярко-красные угли под самое дно чайника. И опять встала перед ним до мельчайших подробностей картина его встречи с двумя русскими приискателями и эта последняя ночь…

Ярко светила луна на чистом небе. Приискатели, поужинав, крепко спали в своей маленькой палаточке. Степка подошел к своей нарте, взял винчестер и долго стоял, держа его обеими руками, потом, мягко ступая по скрипучему снегу, подкрался к палаточке и снова долго стоял, боясь пошевелиться. А дальше Степка плохо понимал, что он делал, казалось, все покрывал какой-то туман.

Он уже много раз спрашивал себя: за что он их убил? Эти два человека ничего не сделали ему плохого. Он отрывал взгляд от огня и грозил кулаком Джемсу. Нехороший этот американ, шибко худой человек. Он сделал худым человеком и его, совсем плохой этот Джемс. Много раз он делал нечестным Степку. Он велел Степке ничего не говорить про убийство Соловейки. Что сделал плохого Соловейка американам? А когда пришли на Учугэй шесть приискателей, то их самый старший, которого звали Петр Петрович, спросил у Степки, не видел ли он где здесь одинокого приискателя, и Степка сказал, что он никого не видал и ничего не знает. Очень нехорошим человеком стал Степка. Потом, когда Петр Петрович попросил у него мяса, то Степка не дал ему, потому что так велел американ. Чем больше вспоминал Степка Джемса, тем больше ругал себя.

Вода в чайнике бурлила, вылетая в носок. Степка вспомнил, как ему Джемс подарил рубаху, красивую рубаху, изрисованную в большую клетку. Такую же рубаху носил сам Джемс. Ни у кого из сородичей Степки, конечно, не было такой рубахи. Он гордился подарком. С нескрываемой завистью смотрели на его рубаху охотники и часто спрашивали, с какого зверя снята эта шкура. А теперь Степка сорвал с себя эту рубаху. Теперь у Степки больше не будет дружбы с американами. Он вернется домой и укочует далеко-далеко, чтобы никогда не встречаться с ними и никогда не видеть их.

Экспедиция повернула прямо на север. Во все стороны бесконечно простиралась яркая и сверкающая даль, окованная истомой.

Легко и дружно бегут олени. Из густых перелесков часто выскакивали вспугнутые зайцы. Их хорошо уторенные тропы обильно посыпаны круглыми, желтыми орешками помета.

День клонился уже к вечеру. Пора подумать о ночлеге. Место, богатое ягелем, вскоре было найдено. Петр отпустил пастись оленей и стал помогать ставить палатки, а потом взял длинноствольный дробовик и пошел к реке. Вдали виднелся небольшой островок, густо заросший тальником.

Петр осмотрел островок и предложил сделать загон на зайцев. Пять человек с дробовиками и трое загонщиков двинулись к островку. Охотники заняли места, и гонщики погнали. Но зайцы, не добежав до конца острова, где расставлены были номера, выскакивали из тальника и быстро скрывались в зарослях противоположного берега.

Охотники, не считаясь в азарте с расстоянием, палили в убегающих зайцев напропалую. Стрельбы и дыму было много, а в лагерь возвращались с пустыми руками. Петр был вне себя, он скороговоркой говорил:

— Не так стали, не так, говорил. Здесь надо было стоять, здесь. — Петр махал рукой, путая русские слова с якутскими.

— Дробовик — дробовик, а не винтовка. Нельзя далеко стрелять.

Узов был особенно печален. Догоняя раненого зайца, которого вот-вот уже можно было схватить, он споткнулся, упал и сломал шейку приклада.

Во время ужина разговаривали только про охоту. Шли обычные охотничьи разговоры. Говорили, что надо было так, а не этак, если бы стали так, то получилось наверняка бы вот так, а если б зашли отсюда, то они непременно побежали бы туда, а оттуда бесспорно кинулись бы сюда.

В палатке тепло. Некоторые разведчики укладывались уже спать.

Узов снова взял в руки поломанное ружье.

— Ну, надо же было упасть и ни раньше ни позже, а вот тут, именно тут, на гладком льду. Теперь вся охота пропала. Погибла вся охота ни за грош ни за копейку! Что я теперь буду делать, когда приедем на место?

В палатку вошел Петр, присел на дрова, снял шапку и стал молча смотреть на Узова. Тот заталкивал отнятые стволы в чехол.

— Нехорошо ломать ружье, — веско сказал Петр.

Узов повернул голову, бодливо посмотрел исподлобья, словно поверх очков, и ответил:

— Сам знаю, что нехорошо. Ты думаешь, так я ничего и не понимаю?

Ответ получился грубоватым, и чтобы загладить его, Узов уже приветливо добавил:

— Смотри, Петр, и дерево, кажется, крепкое, а вот не выдержало.

— Пожалуй, попробовать надо ремонт делать.

— Нет, эту штуку здесь не отремонтировать — некому.

— Я, однако, пробовать буду.

— Ты! Это штука, брат, тонкая, тут только разве мастер по скрипкам наладит.

Покрутив в руках и стыкая поломанные места, он снова сказал:

— Пропала, Петр, вся охота, — и, подумав, добавил, — на, попробуй, все равно теперь ружье бросовое.

Петр ничего не сказал, взял ружье и ушел к себе в палатку. Устроившись у печки, зажег две свечи и открыл сундучок. Там в порядке было уложено: небольшой сверток замши, рыбий клей, оленьи сухожилия, мелкие гвоздики, ручные тисочки и другой инструмент. Приготовив все необходимое, приступил к ремонту.

Ложе сохло целую ночь, подвешенное над печью. Утром Петр, осмотрев место перелома и убедившись, что проклеенные места хорошо просохли, пошел к Узову.

Узов и другие, кто был в палатке, удивились, рассматривая отремонтированное ложе. Бухгалтер вертел ружье в руках и не мог нарадоваться.

— Да вы только посмотрите, — обращался он то к одному, то к другому, — нет, вы возьмите руками, пощупайте. Ведь здорово, а?

И он снова брал на вскидку ружье, прикладывался, и не было предела его восторгу.

— Здорово, язви его! Не придерешься. Да ты, Петр, скрипки можешь делать! Как вы думаете, — обратился он к инженеру, — может Петр делать скрипки, ну, если, конечно, немного подучиться?

Инженер серьезно ответил:

— Вполне может.

Петр стоял и смотрел на Узова, которого никак не поймешь. Вчера он был злой, как песец, пойманный в капкан, а сегодня веселится, словно выпил. Петр жалел, что здесь не все собрались, а то бы увидели, какой он большой мастер, как он умеет хорошо налаживать ружья. Очень жалко, что здесь нет самого старшего начальника, фамилия которого Аргунов. Очень, конечно, жаль, что он находится в другой палатке. Может быть, и он бы похвалил Петра.

Пораздумав немного, Петр уселся перед печкой и начал с трудом выводить на клочке бумаги крупные каракули. Писал он долго, несколько раз перечитывал, потом аккуратно сложил бумагу вчетверо и направился к палатке Аргунова. Постояв некоторое время в нерешительности около нее, осторожно вошел, бросил записку на развернутый спальный мешок начальника и торопливо выскочил обратно.

— Что ты это, Петр, куда? — удивленно крикнул Аргунов и выглянул из палатки.

Но Петра нигде уже не было.

Аргунов подошел к своей постели и развернул записку. Читал он ее так же долго, как Петр писал, с трудом добирался до смысла. И только два слова приоткрыли наконец тайну этого неожиданного письма. Это — «ружье» и «спирта».

Аргунов удивился еще больше. За всю дорогу Петр ни разу не обращался к нему с такой просьбой. Но приход Узова с отремонтированным ружьем разъяснил все.

Под вечер Петр снова появился в палатке Аргунова. На этот раз он уверенно подошел к нему.

— Вот, начальник, тебе. На! — и высыпал на ладонь Аргунова около дюжины металлических пуговиц.

— Что это за пуговицы? Откуда они у тебя?

— К оленям ходил, костер старый нашел. Гляжу — пуговицы. Кто насыпал? Зачем доброе в костер бросать?

«Странно, — подумал Аргунов, разглядывая находку, — там палатка простреленная, здесь пуговицы!»

Он сейчас же отправился с Петром к пепелищу костра. Ничего нового они не нашли и установили только, что костер разжигался дня два назад.