Нетронутые снега

20

Не застав уже в Темир-Кресте самозванцев, Аргунов послал Петра за якутами, которые могли бы дать нартовых оленей. Вскоре явилось шесть человек. Ступая бесшумно, по-охотничьи, они прошли в комнату и разместились на корточках вдоль стен.

На столе у Аргунова бойко попыхивал самоварчик, и начальник экспедиции пригласил гостей погреться чайком. Начались обычные таежные разговоры. Аргунов справился об охоте, о семьях, о нуждах охотников. Якуты, довольные угощением и приемом, дружно отвечали на вопросы, не забывая о крепком ароматном чае.

Наконец разговор зашел и об оплате.

— Сколько вы с меня возьмете за оленей? — спросил Аргунов.

Охотники быстро заговорили между собой на родном языке, и один из них, старший по возрасту, обратился к начальнику:

— Мы, товарищ начальник, маленько думать будем, сколько с тебя взять.

Якуты дружно поднялись и ушли. Аргунов в окно видел, как они тут же, возле фактории, расселись на бревнах и, оживленно жестикулируя, разговаривали между собой. «Сколько они с меня, интересно, сдерут? Рублей по пятьдесят?»

Разговор охотников затянулся. Аргунов начал нервничать. Не раздумали бы совсем! Но вот якуты снова у него.

Старший, помявшись и виновато поглядывая на Аргунова — друг-то ты хороший, да не много ли мы с тебя берем — объявил начальнику цену:

— Тридцать-та четыре полтинника, однако, не много будет?

Полтинники! Аргунову хорошо было известно, как ценили жители Севера серебряные монеты. Умельцы-мастера искусно выделывали из них для девушек и женщин завидные украшения. Изрядное количество этих полтинников лежало у Аргунова в крепком брезентовом мешке на нарте, и потому Аргунов без колебаний согласился на условия каюров.

Тепло в комнате. Варится ужин. Вкусно пахнет варевом. На желтых бревнах еще не-побеленных стен блестят капельки смолы.

— Красота, — сказал Бояркин, — ведь верно, Романыч, красота! Я бы так всю жизнь ехал да ехал, а ночевать останавливался… Как ты думаешь, где бы я останавливался ночевать? Только, Романыч, вот в таких красивых домиках. Ты согласен со мной?

Сохатый, помешивая пельмени, охотно согласился.

— Романыч, а пельмени-то скоро будут готовы?

— Как все всплывут кверху, так и готовы.

— А тебе, может, темно? Так я еще тебе пару свечей принесу.

— Зачем свет, я и так слышу, как они всплывают, — шутил приискатель.

Вечерам все люди были в сборе и ждали прибытия Шилкина, который уехал по «особому» заданию начальника.

Выполнив «чрезвычайный заказ», Шилкин наконец явился. Он пошептался о чем-то с Аргуновым, и на середину просторной комбаты вышел доктор. Все в нетерпеливом ожидании устремили на него глаза. Бояркин с лукавой улыбочкой поглядывал на Петра.

Доктор произнес небольшую речь о хорошем проводнике, о честном товарище.

— Он проделал с нами немалый путь, много помог нам, а теперь возвращается к своей матери, к своей невесте. Пожелаем ему счастливого пути.

И доктор протянул Петру два больших свертка. Все зааплодировали. Петр держал в руках подарки и растерянным, недоумевающим взглядом обводил всех присутствующих…

— А вон там, — продолжал доктор, показывая на окно, — там ждут Петра два молодых оленя.

Петр кинул быстрый взгляд на окно, хотел что-то сказать, но слов не мог найти. На глазах у него заблестели слезы.

…А утром Петр попросился у Аргунова ехать дальше, и Аргунов с удовольствием взял его с собой.

Сменив оленей, транспорт двинулся в путь.

На горизонте виднелись снежные горы, но даль скрывала расстояние, и казалось, что горы совсем близко, вот там за лесом, и что лагерь будет разбит сегодня у их подножья. Но лишь на второй день транспорт спустился в русло бурной речки Тараннах, безжалостно стиснутой заснеженными горами.

Под ногами лежит подметенный ветром лед. Олени идут, осторожно ступая, но их копыта раскатываются, животные тяжело падают, разбивая в кровь морды, и не могут подняться. Рога обламываются и катятся, как с силой брошенные городошные палки. Лед покрывается крупными пятнами крови. Все с беспокойством смотрят вперед, надеясь увидеть кусочек площадки и разбить лагерь.

Река круто повернула вправо, и показались легкие облака паров над синеющей водой. Наледь оказалась глубокой. Унты и валенки были заменены резиновыми сапогами, и люди начали отыскивать место, по которому можно было бы провести транспорт, не замочив поклажу. Транспорт, и до этого двигавшийся медленно, остановился совсем. Впереди, преграждая путь, распростерлась, косо пересекая речку, полынья.

Объехать было негде: здесь, как назло, возвышались крутые берега. За полыньей заманчиво раскинулась небольшая поляна с покатым берегом, вполне пригодная для ночлега.

Якут Петр, как и все другие, искал крепкий лед, который мог бы выдержать пару оленей с нартой. Постукивая палкой, он подходил к узкому перешейку между двумя полыньями, но вдруг край льда рухнул, быстрое течение подхватило и понесло Петра. Он кувыркался и барахтался, захваченный потоком. Вот он сейчас ударится о кромку, отточенную водой и уйдет под лед. Ниже находился Бояркин. Рискуя провалиться, он подбежал и подал длинный щуп. Петр схватился за него и выполз на кромку льда.

Аргунов дал распоряжение: тут же, под обрывом, раскинуть палатку.

Мокрая одежда на Петре начала смерзаться. Сохатый принес в кружке спирт, развел водой, и якут, стуча о край кружки зубами, с трудом выпил больше половины. Через несколько минут возле раскаленной печки доктор помог Петру переодеться в сухое чистое белье. Все остальные продолжали отыскивать место переправы. Вскоре был найден более крепкий лед, по которому можно было, хотя и с некоторым риском, переводить по одному оленю, а нарты перетягивать длинной бечевой.

На переправу ушла вторая половина дня.

Последними перебрались на другой берег Петр и доктор. Там уже были раскинуты полукольцом палатки.

Сохатый весело пел. По лагерю неслась его любимая песня:

Узов растягивал широко баян и то переводил песню на вальс, то на удалые приискательские мотивы.

Костер разложен большой, снег вокруг быстро оттаивал до бурой земли. Показывались маленькие листочки, словно покрытые эмалевой краской, они быстро скрючивались и сгорали. На широко расставленных рогульках висит котел, кверху идет пар и перемешивается с дымом. Золотой жир бурлит и пенится в котле, как вода в диком омуте.

Скоро-скоро, может быть, вот на этом месте, где сейчас и стоит лагерь, краснобровый глухарь с теплыми ветерками страстной поры заведет свое щелкотанье, вызывая на бой таких же, как и он, красавцев тайги, приманивая своей удалью и красотой миловидных самок. Потом в гнезде возле заботливой и беспокойной матери появятся крохотные жители этой суровой тайги. Они встанут на свои еще неокрепшие ножки и посмотрят бисеринками глаз на окружающий мир, и он им покажется совсем не таким из-под крыла матери, каков он есть на самом деле.

Аргунов расположился возле костра. По другую сторону сидел Петр и подбрасывал сухие ветки в огонь. Они горели с хрустом и злобой.

— Страшно тонуть, — задумчиво говорил он. — Я думал все, утонул. Думал, олени одни домой пойдут. Сказали бы матери и невесте, что нет Петра, что утонул Петр. Жалко бы им было меня. Плакала бы мать, невеста плакала бы. Шибко бы им жалко было.

Вдруг Петр поднял голову и стал прислушиваться. Глухо лаяла собака.

— На кого это она? — спросил Аргунов.

— Не знаю, на кого она так сердится. Надо идти смотреть, — сказал Петр, и они пошли на голос собаки.

Недалеко от лагеря, возле толстых валежин, они увидели собаку.

— Ты чего это так сердишься? На кого сердишься? — спросил Петр у собаки.

Перескочив несколько валежин, подошли ближе и увидели, что собака лаяла на небольшую походную палаточку, которая стояла возле толстого дерева.

Петр согнулся и заглянул внутрь.

— Там никого нету.

Осмотрев внимательно палатку, Петр сказал удивленно:

— Смотри, начальник, дырки. Эти дырки пуля делала, я знаю, как пуля дырки делает.

И Петр показал на несколько дырок в полотнище палатки.

— Да, это пробито пулями, — согласился со своим проводником Аргунов.

— Кто-то стрелял в палатку.

— Ты прав, кто-то стрелял в палатку и, конечно, не в пустую, а когда там были люди. Вот видишь, сколько крови. Обожди, не трогай, — остановил Аргунов Петра, когда тот попытался разгрести кровь на снегу.

— А вот чайник! — воскликнул Петр.

Чайник стоял недалеко от палатки, возле валежины. Петр осмотрел его и поднял.

— Они здесь варили чай. Видишь, зола.

— Ладно, Петр. Иди позови сюда инженера, Шилкина и Бояркина.

Аргунов держал в руке чайник и задумчиво смотрел на палатку.

Петр, погоняя свою пару оленей, пел песню, которую он не один раз слышал, как поет Сохатый. Он пел, что Буденный очень смелый, и за ним идет весь народ, и конница у него очень большая. Есть такой приказ, который, наверное, подписал Ленин, чтобы идти все время вперед и побеждать белых, а голов вешать нельзя. И что товарищ Ворошилов самый красный командир и что за СССР, за новую жизнь не жалко и кровь пролить.

Петр гикнул на оленей, помолчал немного и запел о своем доме, о любимой девушке, которая теперь скучает о нем, о родных, которые ждут его. Он пел о том, как чуть не утонул, как пришли бы обратно олени, как сказали бы матери, что нет теперь Петра. Он пел, что скоро-скоро будет Джеронас, откуда он умчится с ветром в спину на своих быстроногих домой, к любимой девушке. Он пел о русском человеке, который спас его.

Наледи остались позади.

Остановились ночевать на этот раз в юрте. Юрта была большая, сделана прочно, по-хозяйски. Кругом — хорошее пастбище, богатое ягелем.

Пока готовили ужин, Аргунов разговаривал с хозяином, которого звали Кузьма Кузьмич. Старый якут с удовольствием рассказывал все, о чем спрашивал Аргунов.

Когда начальник спросил о дороге на Комюсь-Юрях, охотник оживился:

— На какое место туда едете-та?

— На Учугэй, — ответил Аргунов.

— На Учугэй! — воскликнул старик.

— Наверное, бывал там?

Охотник вытащил кисет, выковырял оставшийся в трубке пепел и снова набил ее. Аргунов подал коробку спичек. Старик долго вертел ее, рассматривая наклейку, наконец, вытащил спичку и прикурил.

— Брат там у меня живет. Недавно он перекочевал туда, беда, какой большой охотник, а раньше я там жил, — и Кузьма Кузьмич начал подробно рассказывать, как лучше добраться до Учугэя.

Ужинали все в юрте.

Гостей угощали самыми лакомыми блюдами: сохатиной губой и оленьими языками.

— Пожальста, — говорила хозяйка и ставила тарелки с кушаньями.

— Прошу, — в свою очередь обратился врач к хозяйке, угощая ее коньяком.

Она застеснялась, окинула всех быстрыми глазами, неудобно взяла в руки чашечку и поклонилась.

Чай пили из большого медного самовара.

— Давай, Ваня, немножечко еще, а? А то вот доктор преподнес наперсточек, как причастие, с этого разве разговеешься, — сказал Сохатый, обращаясь к Бояркину.

Молодой техник не хотел обидеть старого приискателя отказом.

— Только понемногу.

Сохатый быстро сбегал к своей нарте и принес известную флягу.

— Вот теперь, Ваня, мы поужинаем с аппетитом.

Спать легли поздно.

На другой день после обеда собрались в дорогу. Олени были уже в упряжи. Распрощавшись с хозяевами, тронулись в путь.

Змейкой вьется извилистая тропа, кругом лес, перелески, поляны, как вырубленные квадраты в мерзлой земле, крутые спуски в светлые долины, залитые солнцем.

Устало бегут олени. Ну, родные, поднатужьтесь, скоро конец дороге, скоро Золотая река.