Нусантара

11 НА ВНЕШНИХ ОСТРОВАХ

Как ни грустно было расставаться со сказочным островом Бали, но мы не могли задерживаться на нем сверх положенного по плану срока, так как должны были торопиться на Северный Сулавеси, пока там не наступил период дождей. Как же мы были разочарованы, когда, вернувшись на Яву, узнали, что нам придется еще долго ожидать отъезда. В этом, впрочем, тоже была своя положительная сторона. Я заметил, что ребята в последнее время стали раздражительными, а главное, то один, то другой из наших молодых людей начинал порой жаловаться на боли в сердце. Да и я что-то чувствовал себя неважно. Мы решили, что всему советскому составу экспедиции нужно показаться врачам.

Поехали в Сурабайю, где были врачи-соотечественники. Они внимательно нас осмотрели и поставили всем один и тот же диагноз: нервное истощение и авитаминоз B₁, а у Николая, Валентина и Альберта в довершение всего еще и вегетоневроз. Врачи отругали нас:

— Да разве можно в этом климате работать так, как вы!..

Мы смущенно отмалчивались, вспоминая свой режим, рсобенно на Бали, где, стремясь не упустить что-нибудь интересное, мы после полного рабочего дня ночами просиживали и простаивали на спектаклях вайангов, на музыкальных и хореографических вечерах.

В том, что у всех нас и даже у наших индонезийских спутников появился авитаминоз B₁, я винил себя. Еще в Москве я знал, что, несмотря на обилие фруктов, на экваторе легко заболеть авитаминозом С, так как в тропических фруктах содержится очень мало этого витамина, а разрушается on там очень быстро. Поэтому, к удивлению наших хозяйственников («Вы ведь не в Арктику едете!»), мы взяли с собой большой запас таблеток с аскорбинкой и все время принимали ее сами и кормили индонезийцев, которые потребляли ее с удовольствием.

Но что мы будем испытывать недостаток и в витамине Bi, мне никак не приходило в голову. А должно было бы прийти. Ведь Юго-Восточная Азия, где основой пищи населения служит очищенный шлифованный рис, — родина страшной болезни бери-бери, которая возникает из-за отсутствия в рационе именно витамина В₁. Позже в центральном госпитале Джакарты мне привелось видеть больных бери-бери — изможденных и словно одеревеневших людей, у которых не сгибались ноги. Страшное зрелище!

Врачи снабдили нас запасом витамина, строжайше прописали отдых и решительное изменение рабочего режима.

Перебравшись в Сурабайю, мы остановились в отеле со странной вывеской «L. М. S.». Впрочем, у него было и другое название — «Орание отель». Раньше он принадлежал голландскому владельцу, который своевременно, перед тем как отель должны были национализировать, успел продать его какому-то иранцу. Это здание, как нам рассказывали, вошло в историю национально-освободительного движения Индонезии. В дни изгнания с островов архипелага японской армии в 1945 году, когда Сура-байя была оккупирована англо-голландскими войсками, патриоты оборвали на трехцветном голландском флаге одну из полос и вывесили на фасаде отеля двухполосное красно-белое полотнище, прообраз будущего национального флага Индонезии — санг мера-пути.

Если судить по узкому фасаду отеля «L. М. S.», можно подумать, что он очень невелик. Однако его длинные веранды, куда выходят номера, тянутся далеко в глубь большого сада и замыкаются там в несколько каре. Стоял конец сухого сезона, со дня на день должны были начаться дожди, а пока жара и духота в Сурабайе достигли, кажется, апогея. Эту духоту несколько смягчали постоянно вращающиеся пунки на потолках номеров, просторные тенистые веранды и обилие зелени в саду. Выходить на раскаленные улицы не хотелось, и мы иногда выбирались лишь в консульство за свежими московскими газетами, в кино и зоопарк.

В тенистом зоопарке Сурабайи мы проводили довольно много времени. Там у меня даже завязалась дружба с жирафой, которая брала из рук свежие листья, ловко орудуя подвижным языком и щекоча ладони своими удивительно мягкими бархатистыми губами.

В зоопарке мы увидели прославленных «драконов острова Комодо» — гигантских четырехметровых варанов, о которых нам с увлечением рассказывали в Джакарте участники советской зоологической экспедиции на этот остров. Эти огромные хищные ящерицы сохранились только на одном маленьком островке Малой Зондской гряды, но в последнее время их там стало меньше. По просьбе Научного совета Индонезии советские зоологи, палеонтолог и ботаник, изучали условия обитания варанов и разрабатывали меры к сохранению этих уникальных пресмыкающихся.

G интересом, не только теоретическим, смотрел я на неторопливые (на суше) движения внушительного яванского крокодила, который обитает и на других островах Индонезии. А вот с этим узкорылым красавцем — крокодилом Шлегеля нам встретиться в природе не суждено, он живет только на Калимантане (индонезийская часть Борнео).

Шимпанзе вели себя, как шкодливые мальчишки. Выпрашивали у посетителей зажженные сигареты, забирались с ними куда-нибудь в укромный уголок и жадно втягивали дым, уставившись порочными глазами в одну точку. Эту скверную привычку усвоил и молодой орангутанг. В Сурабайе есть великолепный экземпляр взрослого, вполне развитого самца орангутанга. Ничего похожего на этого могучего атлета я не видел ни в одном зоопарке. На лохматой морде огромные мозолистые гребни, над ними маленькие глазки, которые смотрят сейчас с ленивым скепсисом и, пожалуй, даже добродушно. Но совсем не трудно представить себе, в какую ярость может впасть этот великан. Достаточно посмотреть на погнутую решетку из мощных железных балок.

Очень выразительны тонкие тела и невероятно удлиненные конечности черной обезьяны-паука. Нельзя без смеха смотреть на семью носатых обезьян кахау. Благодушный самец с длинным отвислым носом настроен явно философски, две же его жены представляют полную ему противоположность — сварливые мещанки с сухими, обтянутыми лицами и острыми носами кухонных склочниц. У детенышей индивидуальность еще не выражена.

Многих представленных в зоопарке птиц мы уже видели в домах, вернее, в клетках перед домами яванцев, но здесь подобрана богатая коллекция попугаев, которые на Яве почти не водятся.

У туканов такие огромные клювы, что, кажется, им неимоверно трудно держать голову поднятой. Как известно, самцы туканов замуровывают самок в дуплах, так что снаружи торчит только голова, и кормят их все время, пока те высиживают птенцов. Я не знаю ничего безобразнее птенца тукана — это какой-то бесформенный бурдюк с головой и лапами. Сквозь тонкую полупрозрачную кожу, начисто лишенную перьев, просвечивают внутренности.

Но вот наконец пришел дождливый сезон, и однажды вечером разразился ливень. Мы сидели на веранде и увидели перед своими глазами стену воды. По дорожкам забурлили потоки глубиной в десятки сантиметров, а из залитых в саду нор устремились во все стороны знаменитые сурабайские крысы. Я нигде раньше не видывал таких огромных, упитанных и нахальных крыс, как в этом городе. Недаром Сурабайя — единственный город на Яве, который иногда посещает чума.

Сразу резко снизилась температура. Валентин поеживается от холода. (Холода! Плюс двадцать шесть градусов.) Между прочим, как это ни странно, в знойной Индонезии мы в общем-то физически от жары не страдали, хотя ощущали ее постоянно и по два, по три раза в день меняли рубашки. Но стоило тридцатиградусной температуре, ставшей для нас уже привычной, понизиться на несколько градусов — после дождя или при подъеме в горы на две-три сотни метров над уровнем моря, — нас начинала бить дрожь и мы по-настоящему мерзли.

Наконец приходит долгожданное англо- индийское судно «Аронда», зафрахтованное Индонезией. Оно совершает регулярные пассажирские рейсы Джакарта — Сурабайя — Макассар — Манадо. Манадо — столица Минахасы, самой северной провинции Сулавеси. Туда лежит наш путь.

И вскоре позади остаются причалы и стоящие на рейде торговые суда. Проплывают мрачные остовы судов, потопленных во время войны. Идем узкой частью Мадурского пролива мимо многочисленных рыбацких шхун, мимо торчащих из воды шестов от сетей. Выходим в Яванское море, спокойное, как всегда, когда мы с ним встречались. Порой налетают кратковременные заряды дождя, но нам это не страшно, прогулочная палуба крытая. Иногда только приходится, спасаясь от косых струй дождя, переходить к другому борту. Море было то ослепительно синим, то при сплошной облачности приобретало стальную или зеленоватую окраску. Мы проходим мимо коралловых островков с белеющей каемкой пляжа и густой зеленью кокосовых пальм. В хорошую погоду синяя вода вблизи этих островков светлела и цвет ее над невидимыми рифами становился желтовато-зеленым. Иногда пятна такой же желтовато-зеленой воды были видны и над отдельными рифами, надводными и подводными.

У больших кораблей есть один недостаток. Их открытые палубы располагаются слишком высоко над водой для того, чтобы рассматривать все, что делается на поверхности моря, и почувствовать его жизнь. На маленьком суденышке мы, несомненно, увидели бы гораздо больше интересного.

Дождливым утром подошли к Макассару — столице Южного Сулавеси. Я устремился в город, который с детства всегда казался мне одним из самых экзотических городов на земле. И какая-то глупейшая, но тоже с детства запомнившаяся фраза, кажется из юмористического рассказа Джекобса:

— Если у кошки отрубили хвост, смажьте рану макассарским маслом, и хвост отрастет заново.

Мне так и не удалось узнать, что же это такое — чудодейственное макассарское масло, из чего его делают и как оно выглядит.

Макассар решительно ничем не отличается от большинства яванских городов и даже как-то скучнее их. У местных жителей, макассарцев и бугисов, иной, чем у яванцев, этнический тип: более широкие лица, обычно некрасивые, но выразительные, с очень яркими черными глазами. Совершили круг по городу, раза два переждали дождь, перекусили в китайском ресторане и вернулись на «Аронду».

На следующий день интересное зрелище развернулось на прогулочной палубе: молодежь танцевала танцы Минахасы, называемые мейнкет. Под ритмичные удары барабана-бубна юноши и девушки водили своеобразные хороводы и пели при этом очень мелодичные песни. Вот танец, напоминающий сербское коло, — танец постройки дома. Общий хоровод сменяется двумя, девичьим и мужским. Смысл танцев объяснил мне один целебесец. Между прочим, он сказал, что танцы эти исполняются очень редко, чуть ли не раз в год. Потом, живя и работая в городке Амуранг, мы с Сукарно имели полную возможность видеть эти танцы почти каждый день.

Между тем начался второй танец, свадебный. Танцуют его пары, держащие друг друга за пальцы и торжественно шествующие по кругу. Примечательно, что всеми танцами дирижирует двигающаяся в середине круга девушка.

Вскоре «Аронда» пересекла экватор, а еще через день мы подошли к Манадо и встали на рейде против города. Причалы здесь существуют только для мелких судов. Мы стоим у борта на полуосвещенной прогулочной палубе, смотрим на огни не знакомого еще города и гадаем, как он нас примет.

Наутро нас свозят на берег. Раскинувшийся на горных склонах Манадо очень своеобразен и не похож на яванские города. Совсем немногие дома построены из камня, деревянные же не оштукатурены и, как правило, располагаются на невысоких сваях. Город растянулся вдоль берега залива. Большинство домов окружено садами.

В ландшафте господствуют два цвета — цвет очень буйной здесь зелени и цвет побуревшей от частых дождей древесины домов. Совсем не видно типичных для Явы крыш из красной черепицы. Дома побогаче крыты железом, победнее, на окраинах — этапом, пальмовыми листьями. Много костелов и протестантских церквей. Девяносто процентов населения здесь — христиане. Протестантов больше, чем католиков. Почти нет бечаков. Они встречаются лишь в районе порта. Много конных шарабанчиков бенди, а также такси-фургончиков с моторами от мотоцикла. На многочисленных подъемах эти такси обычно останавливаются и шофер на время превращается в толкача. Жители более коренасты и широколицы, но менее смуглы, чем яванцы. Даже у нас теперь кожа, пожалуй, стала темнее.

Я долго пытался выяснить этническую принадлежность жителей Минахасы. Раньше они назывались аль-фурами, но это название очень общее, означающее, пожалуй, лишь, «не малаец». Позднее удалось выяснить, что это близкая к филиппинцам ветвь малайско-полинезийской расы.

Первыми колонизаторами Минахасы были португальцы, изгнанные голландцами еще триста лет назад. Однако следы португальского влияния сохранились и в языке, и в фамилиях, а иногда и во внешнем метизированном облике. Помню, как в глухой деревушке Капиту крестьянка с совершенно европейскими чертами лица говорила:

— Амуранг? Там все жители — португальские бастарды.

Само название «Целебес» — португальское, оно означает «острова», так как португальские мореплаватели приняли этот поразительно расчлененный остров за целый архипелаг. Даже теперь сообщение между отдельными районами острова поддерживается лишь морем и по воздуху. Индонезийское название Целебеса — Сулавеси, что на одном из местных языков означает «Железный остров». Индонезийцы любят говорить:

— Ява — остров прошлого, Суматра — настоящего, Сулавеси — будущего.

Нас привозят в кратковременный приют — какое-то офицерское общежитие, где мы пробудем только до завтра. Как раз вовремя. Полил сильный дождь, и мы наблюдаем, как прохожие срывают банановые листья и прикрываются ими, как зонтиками.

Вскоре к нам приезжают чиновники из канцелярии губернатора и несколько офицеров. Вооружившись картами, подробно обсуждаем перспективы и планы работ. Решаем, что мы с Сукарно перебазируемся в городок Амуранг к западу от Манадо. Там в заливе хорошо развиты коралловые рифы. Кроме того, в залив Амуранг впадает речка Ниманга, берущая свое начало на сольфатарных полях Сопутана. Эти поля будет изучать группа в составе Альберта, Михаила и добродушного, круглолицего суматранца Марданиса. Николай же, Валентин и Павел вместе с индонезийскими вулканологами отправятся на вулканы островов Санги-Хе, расположенных между Сулавеси и Филиппинами. Надо мной будет шефствовать симпатичного вида офицер, горный инженер Тиво. Недели через две-три мы все съедемся в Манадо и отправимся к конечной цели нашего путешествия — небольшому вулканическому острову Унауна, расположенному почти на самом экваторе в заливе Томпни Молуккского моря, между северным полуостровом Сулавеси и основной массой острова.

И вот лендровер господина Тиво карабкается по дороге, круто взмывающей над Манадо. Кокосовые и саговые пальмы сменились сахарной, над дорогой свисают плакучие стебли бамбука с торчащими кверху тонкими, редкими, но очень графичными листочками. А вокруг буйство тропической зелени превосходит яванское (если не говорить о Чибодасе). Стволы деревьев густо оплетены лианами и усеяны эпифитами.

На перевале останавливаемся у ресторанчика, с террасы которого развертывается совершенно великолепный вид на всю западную часть Минахасы, на залив Манадо, на гористый остров Маиадо-Туа («Старуха Манадо»). Город Манадо когда-то был расположен на его крутых отрогах, но из-за недостатка воды был перенесен на другое место.

Нам подают изысканные минахасские блюда из собачатины (собак здесь для этого даже специально кастрируют подобно каплунам и пуляркам), жареных мышей и другие деликатесы. Тиво посматривает, как я ко всему этому отнесусь. Собачатину я потребляю совершенно спокойно (не впервой!), мышки же заставили меня на секунду задуматься. Они, впрочем, оказались очень нежными и вкусными. Трогаемся дальше, проезжаем засыпанный цветами Томохон, заворачиваем в Тондано, расположенный на берегу большого одноименного озера с замечательным водопадом. Проезжаем мимо дымящихся сольфатарных источников Сопутана, где уже начали работать Альберт и Михаил. Дорога резко ухудшается, и трясет нас изрядно. Вскоре темнеет, как всегда очень быстро. И вот мы въезжаем в ночной Амуранг.

На следующее утро к нам явилось с визитом местное начальство — гражданское, военное, полицейское. В течение нескольких часов обсуждаем множество стоящих перед нами проблем, начиная от лодок и кончая нашим будущим меню. К сожалению, во всем Амуранге нет ни одного исправного катера. Работать нам придется на долбленках прау.

Тиво, уроженец этих мест, рисует мне схему расположения живых коралловых рифов. Они находятся довольно далеко от города. Договариваемся, что в дальние районы по западному берегу нас будут перебрасывать на машине. В восточной же части залива единственным нашим средством передвижения останутся прау, так как дорог там нет. А чтобы выйти на Томпаан и другие коралловые острова за пределами залива, Тиво постарается достать катер в Манадо и переправить его сюда на несколько дней.

Для лаборатории нам выделяют большую, просторную комнату рядом с канцелярией и небольшой сарай из гофрированного железа для нашего снаряжения. Жить же мы будем в половине маленького домика, состоящего из небольшой гостиной с непременными низкими креслами из ротанга, двух крохотных спален и, конечно, камарманди — умывальной комнаты. Электричества нет, водопровода тоже. Еду из ресторана и воду нам будут приносить бунги. У нашего жилья есть один существенный недостаток: окна выходят прямо на улицу, и перед ними уже теснится толпа глазеющих на нас ребятишек, к которой порой присоединяются и взрослые. Скрыться от этих взглядов можно лишь в спальне, окна которой наглухо закрыты ставнями. Все это искупается, однако, близостью к морю и месту стоянки прау.

Тиво ведет меня по городу и его ближайшим окрестностям осмотреться. Берег, как и в Манадо, сложен темным магнетитовым песком, почти лишенным фауны. Но уже в двух-трех километрах от нашего жилья, преодолев на лендровере непроходимую, казалось бы, пальмовую рощу, мы попадаем на берег коралловой лагунки. Шлепая по мелководью, благо сейчас малая вода, добираемся до вершины рифа. Он здесь, конечно, мертвый, иначе в самой внутренней части большого залива и быть не может. У меня разгораются глаза при виде разнообразных морских звезд. Здесь же длинные массивные голотурии, губки, похожие на украшения тортов, и сложные асцидии. Все это ютится на глубине полуметра (сегодня большой отлив), укрываясь в морской траве талассии, которую называют еще «черепашьей травой».

Тиво показывает мне руины португальского форта, построенного из больших коралловых глыб, — память о давнем непродолжительном, но оставившем много следов владычестве португальцев.

На следующее утро мы грузимся в длинную узкую прау, куда еле втискиваем все необходимое снаряжение. Похоже, что прау сделана из красного дерева. Кроме того, вся она изрядно вымазана рыбьей кровью. На другой прау нас сопровождают двое полицейских.

В каждой прау двое гребцов-рыбаков. Гребут они веслами с короткими рукоятками, сидя лицом к носу лодки. С места берут очень резво, но через пять-десять минут сбавляют темп и прау начинает двигаться еле-еле. Поэтому мы всегда норовили поймать ветер и двигаться под циновочным парусом. Для нас прау имеет ряд существенных достоинств. Ее низкий борт и расположенное под прямым углом к нему крепление противовеса очень удобны для выходящего из воды аквалангиста. Правда, два солидных бамбуковых бревна-противовеса в три раза увеличивают опасность стукнуться головой при выныривании. Когда я иду под воду, к нам часто подъезжают на лодках местные жители. Всем интересно посмотреть, что делает на дне белый туан в своем непривычном для них снаряжении. «Туану» же остается лишь помнить, что над его головой находится целый лес противовесов, креплений и узких лодочных днищ.

Осадка прау очень мала, и эта лодка может пробираться по самым мелким местам. Ходили мы обычно под парусом бесшумно, и поэтому не распугивали подводных обитателей. Часто у самого борта из воды выпрыгивал змеевидный сарган или красавец марлин, а однажды мы увидели распластавшееся на миг в воздухе огромное тело ската манты с двумя характерными выростами-рожками. Этого ската в одних местах называют морским ангелом, в других — морским чертом. Манта способна потопить даже очень большую лодку, свалившись на нее во время своих акробатических прыжков. В остальном же этот самый крупный из скатов вполне безобиден.

Марлин, или рыба-копье, похож в общем на своего родственника меч-рыбу, но отличается удивительно красивой синей окраской. Здесь марлин служит объектом промысла. Ловят его на удочку. Нередко рыбак проводит в ожидании добычи два или даже три дня в стоящей посреди залива на якоре прау. При удачном лове это искупается и размерами, и отличными вкусовыми качествами добычи.

Мне приходилось читать, что выскочивший из воды марлин насквозь пронзил своим копьем сидевшего в лодке человека, но это, конечно, следует считать роковой случайностью, а не сознательным нападением. В отличие от меч-рыбы марлину вовсе не свойственна агрессивность. Наблюдая за его стремительными прыжками и не менее изящными движениями под водой, пытаешься лишь подобраться к нему поближе и не думаешь о том, насколько остро его копье.

Бризовые ветры в районе Амуранга отличаются замечательной правильностью. По утрам от семи до десяти-одиннадцати часов дует ветер рануяпу, названный так по имени реки, в устье которой расположен городок. От одиннадцати до двух обычно царит безветрие, а затем задувает западный ветер барат, разводящий постепенно довольно крутую волну. Мы, как и все лодочники Амуранга, норовили пользоваться этими ветрами, так что работа наша протекала по еще более строгому, чем обычно, расписанию, когда мы принимали в расчет только светлое время суток и фазы отлива или прилива. Примечательно, что португальцы выстроили свой форт именно в юго-западном углу залива, там, где сходятся все ветры, дующие в заливе после полудня.

Когда ветерок ослабевал и еле-еле тащил прау, лодочники не только «насвистывали ветер», как это делается во всех странах, но и старались вызывать его особым пронзительным прищелкиванием: «тру-лю-лю-лю, рануяпу» или «тру-лю-лю-лю, барат». Интонация при этом напоминала накликание ветра беломорскими рыбаками, которые так же ласковы и фамильярно-почтительны с шалоником, встоком и обеднпком.

Во внешней части залива мы нашли великолепные коралловые рифы, где все дно на большом протяжении было сплошь покрыто живыми кораллами. «Мертвые» рифы с преобладанием мягких кораллов альционарий были здесь приурочены лишь к участкам с повышенной мутностью йоды. Вся сопутствующая фауна оказалась в обоих случаях очень сходной, и восхитительные коралловые рыбы в том числе. Впервые нам, пожалуй, встретился здесь лишь один из щетинозубов — ярко-желтый, по форме похожий на скаляра наших аквариумов, и еще два менее выразительных вида рыб.

Таким образом, почти все, что сказано было выше о фауне кладбищ коралловых рифов в Мадурском проливе, относится и к Амурангу, если не считать, конечно, самих кораллов, образующих здесь совершенно невообразимые живые ковры. Колонии одного и того же вида простираются на десятки метров, в то время как немногочисленные живые кораллы на мертвых рифах распределяются гораздо более мозаично.

На рифах Амуранга трудно было заставить себя выйти из воды по окончании работы. Хотелось смотреть и смотреть на великолепие подводных пейзажей, отыскивать еще не встреченные формы, отмечать все новые особенности жизни рифа.

Температура воды во время всех наших морских работ не падала ниже двадцати восьми градусов. Мы проводили в воде пять-шесть часов подряд и не испытывали переохлаждения. Если на суше, особенно в горах, нам нередко приходилось мерзнуть, особенно по ночам, то ни в море, ни выходя из него, мы ни разу не чувствовали холода.

Перед возвращением домой с ветром, который к этому времени становился попутным, мы обычно располагались для отдыха на берегу в тени развесистых баррингтоний, терминалий и других деревьев, которые продолжают жить, даже когда их подмоет и опрокинет прибоем. Они выпускают новые корни из любой точки ствола и растут, покрываясь листьями, цветами и плодами, в самых невероятных положениях. Этим подмытым и опрокинутым деревьям морских побережий, приспособившимся к жизни в условиях периодического омывания морскими волнами, я дал название полумангров. Па их стволах и ветвях развивается типично литоральная фауна: морские желуди, брюхоногие моллюски литторины, нериты и похожие и а плоские индонезийские шляпы морские блюдечки, а также устрицы и многочисленные крабы — все, как на мангровых деревьях.

Вообще, только попав на Сулавеси, мы поняли, что такое настоящие, не вполне еще окультуренные тропические ландшафты. Ява, конечно, тоже красива, и, любуясь ее видами, не всегда сразу соображаешь, что это по существу плантации. Да, при плотности населения четыреста человек на квадратный километр нельзя ожидать, что найдешь хотя бы маленький участок нетронутой природы по крайней мере на высоте ниже полутора километров.

Устроившись в тени, мои спутники извлекали пакеты из пальмовых листьев, в которые были завернуты рис и приправы к нему — кусочки мяса, овощей, а также рыбы, обычно настолько наперченной, что ее с трудом ели и привычные к перцу яванцы. Целебесский перец печет не только рот, но даже подбородок и щеки. Запивали еду соком молодых кокосов, а их нежная мякоть служила обычно десертом. Натуральный сок кокосовых орехов — кокосовую воду следует отличать от кокосового молока — густой и жирной выжимки из орехов. Между тем в географической литературе очень часто молоком называют именно кокосовую воду — прозрачную и на молоко вовсе не похожую. Никто из моих спутников — ни рыбаки, ни тем более горожане — не умел влезать на кокосовые пальмы. Крестьяне же, с удивительной ловкостью лазающие по пальмам, меня всегда поражали. Когда поблизости не было деревенских жителей, нас выручал полицейский, сбивавший орехи метким винтовочным выстрелом в плодоножку. Обычно все пальмы снабжены специальными зарубками, чтобы, взбираясь на них, было куда ставить ноги. А вот на Суматре, сказал мне Сукарно, зарубок на пальмах не делают, так как там живут обезьяны, которые умеют пользоваться этими зарубками.

По вечерам мы допоздна засиживались за разборкой собранных материалов, лишь иногда отрываясь ненадолго, чтобы посмотреть танцы где-либо на свадьбе. Впрочем, обычно исполнялся не только свадебный танец, но и танцы постройки дома и сбора урожая.

Из университета Манадо к нам прислали еще двух студентов. Мне — в помощь, им — поучиться. В течение двух педель мы каждый день колесили по заливу и были очень довольны успешной работой, но затем почти одновременно на нас начали сваливаться стихийные бедствия: испортилась погода и сильные ливни замутили воду в заливе, наступило рождество, продолжительно и со вкусом празднуемое в христианской Минахасе. Затем рождественские праздники, практически не прерываясь, перешли в новогодние.

За день до начала всех этих бедствий, к счастью хоть совпадавших по времени, случилась неприятность и со мной. Тепловой удар, и притом по собственной глупости. Слишком уж фамильярно я стал относиться к тропическому солнцу. Провалялся я пять дней, поднимаясь лишь для того, чтобы дать очередное задание Сукарно и студентам. Ребята были очень внимательны и заботливы, но ничем не могли мне помочь. Врача в Амуранге не было. На пятый день я понял, что если и дальше буду так лежать, то вряд ли увижу своих близких. Поэтому я попросил машину и в полузабытьи, не ощущая даже тряски, отправился в Манадо. Там меня выходила хозяйка пансиона и две ее дочери. Через три дня я был уже на ногах и направился восвояси, в Амуранг.

Встреча Нового года прошла грустно, несмотря на устроенные в нашу честь факельное шествие и салют из бамбуковых пушек, «заряжаемых» парами керосина.

У индонезийцев нет обычая собираться к двенадцати часам ночи за новогодним столом, и все аттракционы закончились часам к девяти. Даже электричество в городке выключили, как обычно, в одиннадцать вечера.

С острова Санги-Хе возвратились наши геологи. От них давно не было известий, и мы уже стали беспокоиться не на шутку. Побывали они в настоящем пекле: когда спустились в кратер вулкана, началось извержение, вернее, произошел взрыв, и сверху на них посыпались вулканические бомбы. Позднее Николай едва не утонул, уходя к шлюпке с заливаемого камня, вокруг которого бродили акулы. Валентин серьезно болел, и однажды все они чуть не угодили в холерный карантин. Но в общем все кончилось благополучно. Они обследовали и описали подводный вулкан, взяли на дне газы из кратера в момент их выделения и провели много других работ.

Им очень понравились жители островов, гостеприимные, жизнерадостные и симпатичные. Разводят они мускатные орехи и живут в общем неплохо.

По вероисповеданию жители Санги-Хе христиане, но в душе, конечно, язычники, поклоняющиеся вулканам. Так, при подъеме на один из вулканов нужно в определенном месте разбрызгать ароматические вещества, в другом — выкупаться в источнике, в третьем — надеть на голову повязку, в четвертом — положить деньги, дань дьяволу. Деньги, правда, кладут голландские и другие, не имеющие уже хождения. Когда-то вулканам приносили человеческие жертвы — красивых девушек, а скот, кажется, приносят в жертву и сейчас. Рассказывают вполне серьезно, как две деревни не могли поделить между собой для рыбной ловли бухту и как по молитве раджи вулкан справедливо разделил ее на две части лавовым потоком.

Нам предстоит еще последний бросок — поездка на вулканический островок Унауна в заливе Томинп Молуккского моря, лежащий на равном примерно расстоянии от берегов Северного и Центрального Сулавеси.

Что мы знаем об Унауна? Круглый, диаметром чуть больше десяти километров вулканический островок, лежит почти на экваторе. 0°10′ южной широты. Вокруг острова коралловые рифы.

Несколько лет тому назад на нем было небольшое землетрясение, и жители, боясь вулканической катастрофы, собирались покинуть Унауна. Туда прибыли индонезийские геологи и вулканологи во главе с «Нестором индонезийской геологии» профессором Катили, убедились, что вулкан извержением не угрожает, и уговорили жителей не поддаваться панике. Управляет островом раджа. К нему у нас есть рекомендательное письмо от Катили. Вот, собственно, и все, что нам известно.

На следующий вечер мы грузимся на небольшой железный катерок. Разместиться в двух небольших каютах мы не сможем. Спать почти все будут прямо на палубе под брезентовым навесом. Надо защититься еще только от волн, которые начнут заливать носовую часть даже при небольшом волнении.

Трехдневное плавание не отличалось комфортом. Самое неприятное — недостаток пресной воды. Всего одна-две кружки в день для умывания. Это тяжело и для нас, и для наших спутников-индонезийцев, привыкших всегда и при всех обстоятельствах мыться в проточной воде с головы до ног по нескольку раз в день. Во влажном тропическом климате это совершенно необходимо. Не случайно именно у моряков на малых судах особенно распространены кожные заболевания.

Зато здесь не в пример «Аронде» у нас тесные связи с морем. Оно плещется совсем рядом, и мы можем наблюдать за его жизнью. Взлетают, а порой и шлепаются на палубу летучие рыбы, оставляя на воде как бы график силовых векторов, словно на рисунке в учебнике. Рыба машет своими крыльями — длинными и широкими грудными плавниками, а взлетев, парит, расставив крылья и вытянувши тело. Но стоит ей, снижаясь, чуть заметно коснуться гребня волны, как, словно набравшись от воды чудодейственной силы, она снова взлетает и продолжает парящий полет. Порой неподалеку играют дельфины, но за нами они не увязываются, только раз или два прошли перед самым форштевнем. Торопливо плывет к борту неизвестно зачем краб-плавунец, быстро подгребая своими плоскими расширенными лапами.

По поверхности воды проплывает стройной цепочкой стайка аргонавтов — головоногих моллюсков, родственных осьминогам. Они покоятся в тонкостенных, спирально закрученных раковинах-корабликах и чуть шевелят высовывающимися щупальцами.

Голубой цвет воды сменился бурым, мы попали в поле бактериального цветения и плывем словно в супе. Простым глазом видны длинные бактериальные цепочки, похожие на какие-то разварившиеся волокна. А вот здесь, вблизи разрезающего воду форштевня, на поверхности видны брызги, будто идет дождь. Сукарно удивлен. Ведь над нами чистое небо.

— Погодите, вот стемнеет, и море будет светиться, притом мелким точечным свечением, — говорю я ему.

Так и есть, в темноте у форштевня вспыхивают голубые точки. Это мелкие рачки понтеллиды, живущие у самой поверхностной пленки, подпрыгивают и светятся от раздражения создаваемой судном водной струи. Вот проплыла, сверкая голубоватым светом, красивая большая медуза. Взлетающие в темноте летучие рыбы имеют какой-то призрачный вид.

Почти трое суток плавная мертвая зыбь сменялась жесткими толчками небольших, но крутых волн. Кое-кто заметно поскучнел. Но и платившие дань морю, и те, кто не укачивался, — все мы изрядно устали, когда наконец на горизонте показались пальмы Унауна. Из-за встречного ветра и волнения мы добрались сюда гораздо позже, чем рассчитывали.

На подходе к острову наш катерок налетел на коралловый риф, но его железному корпусу это было не очень страшно. «Полный назад» — и мы снова на чистой воде. Оборванные лодочники машут нам руками, указывая правильный путь. Катер на якоре, и мы готовы к высадке. Что-то ждет нас в этом затерянном уголке? Пока единственное желание — вымыться поскорее. Николай удрученно шепчет мне:

— Забыл в Манадо рекомендательное письмо Катили к здешнему радже…

— Что ж поделаешь?

На берегу толпа. Вокруг катера крутятся прау, несколько полуголых лодочников взобрались на борт и церемонно принимают угощение — сигареты. Угощают и нас местными сигаретами кретек, в которых к табаку примешана гвоздика. Их содержимое потрескивает при сгорании, а табачный дым имеет ароматный, но какой-то маслянистый привкус. Появляются официальные лица в мундирах цвета хаки, с погончиками — обычной форме индонезийских чиновников. Один из них — начальник администрации острова, бывший раджа, другой — представитель губернатора Среднего Сулавеси, прибывший из города Посо специально, чтобы принять нас. Мы не сразу разобрались, кто из них кто, тем более что оба они не говорят, хотя немножко и понимают, по-английски. Вероятно, раджа вот этот элегантный молодой человек со стэком, у него очень непринужденные манеры и породистое лицо. У второго же, более пожилого, повадки и внешность типичны для озабоченного чиновника. Он-то и оказался бывшим раджой.

На берегу нас сопровождает довольно многолюдная толпа. Двигаемся по чистенькому поселку мимо складов копры и плетенных из бамбука домиков к резиденции начальника администрации. В большой комнате нас усаживают в удобные ротанговые кресла. Большинство сопровождающих размещается в соседней комнате и на веранде, все окна заполняются любопытными рожицами ребятишек. В дверях вырастает стройная, подтянутая фигура молодого человека, тоже в мундире. Четко и громко, чтобы было слышно во всех помещениях, он рапортует, очевидно, о прибытии экспедиции и ее задачах. Уставшие от утомительного рейса наши индонезийские спутники ничего нам на этот раз не переводят. Разбираем только свои почти не перевранные фамилии и интернациональные слова, которыми богат современный индонезийский язык. Экспедиси, вулканологи, геолога, биологи. Улавливаем и кое-какие индонезийские слова: ильмиа — научный, лаут — море, гунунг-апи — вулкан, каранг-каранг — коралловые рифы. Потом произносит приветственную речь Мохаммад, начальник администрации, за ним — представитель губернатора из Посо и другой представитель другого губернатора, сопровождавший нас из Манадо. С небольшой речью по-английски выступает Николай, потом говорит старший из наших индонезийских спутников доктор Сурьо.

Снова выходит на середину открывавший заседание молодой человек, начальник службы информации острова господин Бакир Рента, и представляет нам собравшихся, затем вызывает по одному различных должностных лиц из соседней комнаты. Начальник правительственной конторы по заготовке копры, управляющий кокосовыми плантациями, диспетчер порта, начальник почты, учитель «первичной» школы, учитель «вторичной» школы, фельдшер, единственный на острове полицейский. Каждый из нас пожимает двадцать пять — тридцать рук. Наконец нас разводят по квартирам.

Мое жилище оказалось тут же рядом, в большом, несколько обветшалом доме с огромной верандой и еще более огромной кухней. Очень приветливый и смешливый хозяин в цветастом саронге. Он неплохо говорит по-английски, как и его сестра, вставляющая, правда, в речь и немецкие слова. Хозяин уже немолод, но у него обезоруживающая детская улыбка. Он хлопочет, чтобы создать мне максимум возможного комфорта.

Вскоре ко мне пришел Репга и сказал, что обеспечение гидробиологических работ поручено ему. Он уточнил время завтрашнего выхода в море, а пока предложил прогуляться по поселку. С гордостью показал мне стадион с футбольным полем и площадками для баскетбола и бадминтона, две школы, мечеть. Объяснил, что вся экономика острова основана на копре — сушеной мякоти кокосовых орехов, другие же отрасли сельского хозяйства и рыбная ловля служат лишь для обеспечения собственных потребностей островитян. На острове пять тысяч жителей, живущих здесь, в поселке Унауна, и в прибрежных деревнях-кампонгах Кололио, Урундаку, Бамбо-аву. На острове нет ни воровства, ни других серьезных правонарушений.

С утра началась обычная работа. Геологи отправились с ночевкой в кратер вулкана. Их сопровождала чуть ли не половина населения Унауна. Другая половина наблюдала с берега и с прау за подводными гидробиологическими работами на коралловом рифе, том самом, на который при подходе к острову напоролся наш катер. В последующие дни геологи работали на горячих вулканических источниках — фумаролах, а затем отправились на соседний архипелаг Тогиан. Мне же хватало работы и здесь: под водой, в сказочном коралловом саду, а также и на подводной фумароле, где похожие на бабочек коралловые рыбки плавали, не обращая внимания на окружавший их поток серебряных пузырьков. Была и «сухопутная» работа на литорали.

Всюду меня сопровождал оперативный и обязательный Ренга. Он организовывал то выходы на катере или на прау, то прибрежную поездку на грузовике, а в труднопроходимых местах — на быках зебу. Нашу походную лабораторию мы развернули на веранде. Здесь было прохладнее. Отсюда удобно наблюдать за неторопливой жизнью поселка, благо дом наш находился в самом его центре. Вот проехал на велосипеде, трубя в большую раковину, торговец рыбой, мальчишка провел на веревочке краба, как водят у нас на прогулку собачонок. Однажды появился на велосипеде Ренга. Он останавливался на каждом перекрестке и что-то кричал. Увидев, что я обратил на него внимание, он медленно повторил свою информацию по-английски, хотя было очевидно, что я ею не воспользуюсь. Объявлялось, что завтра необходимо привести на вакцинацию всех зебу.

Деревянный катер «Посо Данау» («Озеро Посо») был бы очень удобен для работы, если бы капитан его не боялся коралловых рифов. Он норовил бросить якорь где-нибудь в сторонке, и только к концу работ мне удалось одержать большую победу. Катер встал на якорь над самым рифом, именно в той точке, которая мне была нужна. «Посо Данау», присланный губернатором Среднего Сулавеси, нас очень выручил, поскольку единственное на Унауна моторное судно было отправлено на Сулавеси для ремонта и затем «натурой» отрабатывало стоимость этого ремонта, а на нашем железном катере геологи ушли на Тогиан, где в прошлом, судя по литературе, было гнездо пиратов, наводивших ужас на весь архипелаг.

Когда я погружался под воду не с катера, а с прау, то, как и в Амуранге, над местом погружения обычно останавливалось около десятка лодок с любопытными, и мне приходилось старательно лавировать среди них. Правда, и здесь Рента очень быстро навел порядок, заставляя все прау держаться на некотором расстоянии от подводного пловца.

Единственный на острове грузовик стоял до нашего приезда в бездействии из-за отсутствия бензина. Теперь он был в нашем распоряжении, и жители ездили вместе с нами по своим делам или просто прокатиться. Пассажиры располагались в ротанговых креслах, поставленных в кузове. Шофер неизменно останавливался у каждой лужи, чтобы долить воды в радиатор, а нередко приходилось вылезать всем, чтобы убрать заваливший дорогу ствол пальмы или фикуса. Путь до места работ и обратно протекал всегда очень оживленно, с шутками и песнями.

Деревни, в которых нам приходилось останавливаться, мало чем отличались от «столицы» острова. Те же аккуратные хижины на невысоких сваях со стенками из бамбука, окруженные зеленью кокосовых и сахарных пальм и гигантскими лопухами бананов. Внутри чисто, но обстановка, конечно, очень скромная. Здесь, на Унауна, крестьяне живут, пожалуй, несколько богаче, чем на Яве. Жители держатся просто, приветливо и с достоинством. Даже ребятишки не проявляют назойливого любопытства. Иногда кто-нибудь обращался ко мне. с речью, которую Ренга переводил всегда очень кратко и, увы, стереотипно: «Они очень рады, что вы приехали на Унаупа». Радушие действительно проявлялось во всем: и в мимике, и в жестах, и в готовности помочь. Очень быстро мы поняли, что когда крестьянин или рыбак приносит нам фрукты, попугая или рог из раковины, то не следует доставать кошелек, к чему мы привыкли на берегах Восточной Явы и особенно на острове Бали, где много туристов.

Работа нередко затягивалась дотемна. Иногда нас задерживал обед или ужин, который староста деревни устраивал в нашу честь. Поскольку фары грузовика не работали, на крышу кабины торжественно водружалась калильная лампа «Петромакс», дающая, к слову сказать, очень яркий свет. Эти лампы неоднократно выручали нас и во временных лабораториях, и при ночной работе на берегу.

Жители Унауна гордятся, и не без основания, двумя своими оркестрами. В одном играют взрослые, в другом — дети. Поют жители Унауна много и охотно. Песни их очень напевны и мелодичны. К сожалению, на Яве, да и на Сулавеси народные мелодии очень часто подвергаются безбожной джазовой инструментовке и синкопированию. Просишь иногда спеть или сыграть какую-нибудь национальную песню, но получаешь совсем не то. Какая же это индонезийская музыка? Оказывается, это все же песня Северного Сулавеси (или сунданская, или суматранская), но обработанная в американском стиле.

На Унауна, как и в некоторых других местах, национальные мелодии были почти совсем лишены этого американского налета и слушать их было очень приятно. Наряду с широко распространенной по всей стране «Бурунг какатуа» (птичка какаду) или известной и у нас песней «Страна родная Индонезия» (ее на каждом острове поют немножко по-своему) у жителей острова есть и свои собственные песни. Одна из них, песнь об Унауна, сочинена совсем недавно «начальником музыки» острова.

Во время одного из наших походов зашла речь о моем гостеприимном хозяине Саибе Ласахидо. Он, оказывается, наследный раджа острова, отказавшийся принять власть после смерти своего отца в 1939 году. Пришлось нарушить принцип наследования и назначить выборы нового раджи, который правил очень недолго. Затем был избран раджой Мохаммад, двоюродный брат Саиба и потомок рода Ласахидо, но по женской линии.

Когда в 1950 году во всей независимой Индонезии был введен республиканский образ правления, Мохаммад по желанию населения был назначен начальником администрации. Его и теперь по старой памяти называют раджой, а некоторые до сих пор оказывают и ему, и Ласахидо знаки высшего почтения. Этого я не замечал. Я только видел, как они опускали одно плечо с вытянутой вниз рукой, но это вообще принято у индонезийцев по отношению к старшим.

— В чем же заключаются эти знаки верноподданичества? — спросил я.

— А они делают вид, что очень боятся раджи, — гласил ответ.

Саиб Ласахидо остался холостяком, так как традиция разрешает членам этого рода жениться только на родовитых невестах. Может быть, Ласахидо и нарушил бы традицию, но отец, умирая, просил его не делать этого, и сын не захотел пойти против воли отца. Сейчас Ласахидо воспитывает племянников, родители которых, поехав получать образование, так и осели за пределами острова. Много энергии отдает он домоводству. Говорят, он большой мастер окрашивать батик — прославленную индонезийскую ткань.

Как-то, отдавая в стирку белье, я попросил, чтобы служанка зашила мне порвавшуюся о колючую лиану рубашку. Вернувшись на следующий день домой, я увидел милейшего господина Ласахидо за поистине художественной штопкой. Приди я чуть позже, то так бы и не узнал, чьими руками была она выполнена.

Оказывается, недаром мне сразу бросилось в глаза своеобразие большого и немного обветшалого дома. Это старый дворец раджи, а терраса, служившая нам лабораторией, была его канцелярией. Хотя банкеты устраивались для нас в доме Мохаммада, еда для них неизменно приготовлялась в огромной кухне — святилище старого дворца, под вдохновенным руководством самого Ласахидо. Мне запомнилось его сосредоточенное лицо, когда он лепил из крема какую-то птицу для парадного пирога, уснащая ее перышками из цветов и ломтиков фруктов.

Приближалось время отъезда. Было грустно расставаться с радушными и гостеприимными жителями Унауна, которые в свою очередь деятельно готовились к прощальной церемонии. Шли репетиции оркестра. Особенно оживленно стало в кухне дома Ласахидо…

И вот прощальный вечер. Снова мы сидим в канцелярии Мохаммада, и снова многолюдно в соседней комнате. Снова звучат речи всех официальных лиц, но в центре внимания на этот раз речь Николая. На беду он начал обычной фразой, что мы, мол, недостаточно еще используем богатства вулканов, вулканических источников итак далее. Не успел он кончить, как тут же посыпались вопросы: а как именно можем мы использовать такой-то или такой-то источник? а от каких болезней помогает их вода? Что скажешь тут, когда и материалы еще не обработаны, и нет заключений бальнеологов. Но к счастью, среди других источников наши геологи нашли один, который содержит почти чистую поваренную соль. Соль на остров завозится издалека, и было приятно отплатить гостеприимным хозяевам таким практическим подарком.

Речи и вопросы закончены, снова выходит вперед церемониймейстер Рента и просит каждого из присутствующих спеть. Вокальные данные в расчет при этом не принимаются. Вслед за безропотно солировавшим Мохаммадом поют поочередно участники экспедиции и жители Унауна. Местные песни сменяются русскими, яванскими, суматранскими. Хозяева в более выигрышном положении, они поют под аккомпанемент сидящего за дверью оркестра. Оркестранты торжественны и принаряжены — в белых рубашках и малиновых галстуках. Им пришлось аккомпанировать не только певцам, но и танцорам. Долго любовались мы изящными индонезийскими танцами, в которых дама и кавалер танцуют, не прикасаясь друг к другу, хотя и находятся все время рядом, почти вплотную, а движения их настолько согласованны, что, кажется, танцующие связаны невидимыми ниточками. Окончился прощальный вечер очень поздно.

Второе прощанье состоялось на следующий день на берегу, где собралось почти все население. К нам подошел один из жителей, служащий конторы по заготовке копры, и, протянув пачку газет, сказал:

— Вам предстоит долгий путь на катере, наверное, захочется читать, может быть, вам приятно будет почитать именно эти газеты.

Развертываем пачку. Это оказалась «Moscow News», московская газета на английском языке. Правда, последний ее номер более чем полугодовой давности, вышел в те дни, когда мы только еще вылетали из Москвы.

Три прощальных гудка, в воздух летят сигнальные ракеты, гул приветственных криков, и мы удаляемся от этого чудесного островка, на котором в стороне от морских дорог живут приветливые, любознательные люди, интересующиеся всем, что творится в современном мире и, в частности, в далекой Русии, как называют в Индонезии Советский Союз…

Забравшись в душной каюте на верхнюю койку, поближе к иллюминатору, я быстро заснул под монотонное жужжание кассет. Внизу Павел перематывал под одеялом пленку. Я не слышал, как он, испустив вопль ужаса, стремглав выскочил на палубу, не слышал, как судно легло в дрейф и через некоторое время двинулось дальше. А события разыгрались поистине драматические.

Оказывается, поздно вечером Павел, перематывая свои катушки, вдруг бросился на палубу, растолкал участников экспедиции, мирно спавших на капе (крышке) трюма, и, подняв доски капа, ринулся в трюм. И тут его смутные опасения подтвердились. Аккуратных металлических цилиндров с пленкой там не оказалось. Тогда он ясно вспомнил, что не вытаскивал их из тайника, устроенного под кроватью Мохаммада — самого, как ему казалось, надежного места на острове.

Недовольные и сонные Николай с Альбертом, слабо чертыхаясь, ждали, когда несносный Павел кончит свою возню в трюме и даст им возможность лечь снова. Но сонливость их мгновенно улетучилась, когда они услышали сдавленный голос Павла:

— Весь фильм… целиком… остался на Унауна!..

Разбудили доктора Сурьо и бросились к капитану. Он сказал, что вернуться не может, не хватит горючего. Придется дойти до Горонтало, там заправиться и лишь затем возвращаться.

В Горонтало почти весь день ушел на добывание горючего, и лишь к вечеру, оставив отдохнуть на берегу большую часть изнемогших от качки наших спутников-индонезийцев, мы снова отправились в южное полушарие — на Унауна.

На Павла жалко было смотреть. Он не находил себе места от беспокойства. Еще бы, уникальные кадры: подводный вулкан, красочные съемки на Синга-Хе, на Унауна, на Тогиане, живописная эпопея огромного сухопутного краба «пальмового вора», откладка сорной курочкой-большеногом яиц в своеобразный инкубатор — мусорную кучу… Сохранность всего этого зависела сейчас от каприза любопытной служанки, тем более что сам Мохаммад покинул остров вместе с нами, отправившись на некоторое время в Горонтало…

Как идеальный впередсмотрящий Павел стоял на носу и ждал появления острова. Не успели мы стать на якорь, как бедняга уже копошился в шлюпке, разбирая весла.

Набережная столицы была на этот раз пустынной. Нас никто не ожидал, тем более, что вернулись на остров мы в пятницу, день поминовения Магомета, когда почти все мужское население было в мечети. Мы стремглав мчимся к дому Мохаммада. Павел, естественно, впереди всех.

С обширного балея (веранды) нам радостно машет Саиб Ласахидо, но мы не можем остановиться.

Фильм, к счастью, цел. Нашедшая его во время уборки служанка, возбужденная, со счастливым лицом, рассказывает сбежавшимся женщинам, как она нашла эти коробки, но открывать не стала…

Павел проверил свои хитроумные завязки. Они не повреждены. Теперь можно и нанести неторопливый визит нашему славному Ласахидо и вволю освежиться в камарманди, куда уже заботливо накачан полный бассейн воды. Саиб заливисто смеется над нашим приключением, спрашивает, сколько нас вернулось, и исчезает на кухне. Через полчаса-час мы сидим за уставленным яствами столом.

Хотя на дворе ярко светит солнце, на столе горят свечи. Их пламя отгоняет назойливых мух.

Николай говорит:

— Ну, вспомните, кто еще что-нибудь здесь оставил. Что бы ни забыли, больше уж возвращаться не будем.

Сейчас мы допьем кофе и снова расстанемся с этим гостеприимным островом и с не менее гостеприимным последним потомком его прошлых владык. На этот раз надолго, очень надолго, вероятнее всего — навсегда!