Оставаясь в меньшинстве

Глава 12. Учиться и учить

Начало 2000-х стало периодом наивысшего взлета ЮКОСа, который добывал уже почти девяносто миллионов тонн нефти в год. ЮКОС был вторым после «Газпрома» налогоплательщиком в стране: он выплачивал в государственную казну 5,3 миллиарда рублей в год.

Благодаря высокой доходности и эффективности компании появилась возможность заниматься крупномасштабными социальными программами: мы строили в северных городах жилье, спортивные залы и школы, в которых оборудовали компьютерные классы.

Казалось бы, история нашего успеха была убедительной иллюстрацией фантастических возможностей капитализма, которому десять лет тому назад мы пропели гимн в книге «Человек с рублем». Так было в девяностых. Пока в России все менялось, пока надо было побеждать, создавать и доказывать свою состоятельность, смысл жизни был понятен. Но вот настал момент, когда бизнес больше не требовал абсолютной концентрации, ведь у нас и так получалось лучше всех.

Многое изменилось за эти десять лет. Мы уже не были молодыми энергичными предпринимателями, для которых мерилом жизненного успеха являются рост капитализации компании и суммы на личных банковских счетах (впрочем, последнее никогда не было для нас принципиально важным). Появилось понимание сложности устройства общества, в котором мы жили и которое строили по мере сил. В сорок лет начинаешь задумываться, как жить и работать дальше и для чего.

Конечно, можно было поставить задачу сделать ЮКОС крупнейшей нефтедобывающей компанией в мире. Но и это уже не требовало стопроцентной концентрации на бизнесе. Оказалось, что интереснее работать не на себя, не на компанию, а на общество. Интереснее попытаться изменить общество в лучшую сторону, сделать Россию свободной, демократической и процветающей страной.

Мы видели, насколько Россия образца 2001 года была далека от этого идеала. Безусловно, тогда еще сохранялись свобода слова, разделение законодательной и исполнительной властей, то есть те базовые демократические ценности, которые, как нам тогда казалось, уже стали незыблемыми. Но мы видели, как постепенно нарастали и другие тенденции — желание ограничить свободу СМИ, сосредоточить власть в руках правящей верхушки, постоянно укреплять органы безопасности и расширять их права. Государственный аппарат, о необходимости сокращения которого в начале 90-х говорили практически все экономисты, почему-то продолжал расти и становился все более могущественным.

В 1990-х в России начал возникать средний класс — все больше и больше людей открывали свои предприятия или становились высокооплачиваемыми топ-менеджерами. В начале 2000-х слово «бизнесмен» уже было «легальным» и сотни тысяч россиян с гордостью говорили: «У меня свой бизнес». Но из страны все равно продолжался отток мозгов. Способные и трудолюбивые выпускники университетов стремились работать на Западе.

Если к этому добавить, что уровень жизни большинства россиян по-прежнему оставался весьма низок и многие при новом «капиталистическом строе» сохраняли советскую ментальность, отличительная черта которой — отсутствие инициативы и чувство зависимости от государства, то картина получалась совсем неутешительная.

Меньше всего мне бы хотелось обвинять этих людей в пассивности. В конце концов, три поколения советских граждан воспитывались на идее первичности государства и вторичности индивидуума. Изменить отношение человека к своей роли и к собственным возможностям, сделать его независимым от государства, пересмотреть взаимоотношения между ним и государственным аппаратом — в этом мы видели основную цель для продвижения России в будущее.

Можно называть это строительством гражданского общества, а можно — формированием новой идентичности граждан России. В бизнесе мы уже добились успеха — изменили идентичность российской корпорации: ЮКОС стал прозрачной и открытой компанией, работающей по западным правилам и стандартам. Казалось, что пришло время попытаться сделать саму Россию открытым обществом. Так родилось название общественной организации «Открытая Россия». Она создавалась как инструмент участия в общественно-политической жизни страны.

В одной из своих лекций начала 2000-х годов Михаил Ходорковский сказал:

«Когда говоришь с моими сверстниками или людьми чуть старше, синонимом „правильного“ часто является слово „государственное“. „Государственная позиция“, „государственный подход“, „интересы государства“. На самом деле в такой логике причины перепутаны со следствием. Государство было создано людьми для того, чтобы служить интересам людей. И, когда мы с вами говорим, что должны служить интересам государства, получается, что мы должны служить некоему идолу, которого сами себе и создали. На самом деле все — наоборот. Человек должен служить, во-первых, самому себе и своей семье, и, во-вторых, обществу. А государство должно служить человеку. И вот для того, чтобы эти ценности стали естественны для молодежи, надо проделать много работы. Собственно этой работой мы и занимаемся в рамках „Открытой России“».

Уже в те годы в российском обществе набирал популярность миф о прекрасном СССР, о том, как безмятежно жили советские люди при неусыпной заботе социалистического государства. Но мы не желали больше служить идолу авторитаризма и верили, что гражданское общество сможет не допустить возвращения Левиафана, в утробе которого мы росли и воспитывались.

Мы хотели увидеть Россию страной с благоприятным климатом во всех смыслах этого слова — в экономическом, социальном, культурном. Страной, где уважают права человека, в том числе и его право на собственность, где люди на улицах улыбаются друг другу… Иначе говоря, страной, в которой хочется жить и работать.

При этом Михаил прекрасно понимал, как в верхах могут отреагировать на наши благородные намерения. В 2000 году на одной из первых встреч будущих лидеров «Открытой России» Ходорковский выступил с честным предупреждением:

«Должен сказать, что власти могут отнестись к нашему проекту с большим предубеждением. В России начальство всегда относится с подозрением к любой деятельности, направленной на развитие гражданского общества и его институтов. С точки зрения чиновников, это — покушение на их властную вертикаль. Поэтому если у кого-то есть сомнения по поводу участия в этом проекте, он может спокойно покинуть его».

Разговор этот состоялся в самом начале правления Путина. Когда, казалось бы, еще ничто не предвещало того, во что выродится российский режим. Но Михаил оказался провидцем. Мы отнеслись к его словам достаточно серьезно, однако никто из присутствовавших не покинул проект. Мы не могли оставить своего лидера. Мы верили в него и не сомневались, что и он нас никогда не бросит в беде и всегда найдет правильное решение.

Мы понимали, что ни одна компания в мире, даже очень богатая, не сможет вовлечь в свои образовательные и просветительские программы все население такой огромной страны, как Россия. Поэтому мы начинали нашу деятельность прежде всего в тех регионах, где находились предприятия ЮКОСа. Но и их было немало.

Так, в конце 1999 — начале 2000 года мы разработали образовательный проект «Поколение.ru», задачей которого была информатизация российского образования. Позже он был преобразован в широкомасштабную программу «Федерация интернет-образования», которая действовала в сорока четырех регионах страны из восьмидесяти пяти.

Идея была достаточно проста.

В конце 90-х Министерство образования начало поставлять в российские школы компьютеры, которые еще недавно считались предметами роскоши. Увы, большинство учителей не умели с ними обращаться и не понимали, зачем они нужны. Иногда рачительные школьные завхозы просто запирали коробки с техникой в своих подсобках от греха подальше. Поэтому целью программы «Федерация интернет-образования» было не просто обучить школьных учителей умению работать на компьютерах, но и показать, как можно их использовать в учебном процессе.

В созданных нами центрах учителя в течение двух недель проходили семидесятидвухчасовой курс, по окончании которого должны были защитить итоговую работу. Например, создать интернет-страницу своей школы или провести урок по интернету. Каждый такой центр в течение года был в состоянии обучить более тысячи педагогов, то есть за год в них обучались более тридцати пяти тысяч человек.

При этом мы всегда стремились к партнерству с региональными властями, которые тоже вкладывали свои ресурсы в этот проект. А 5 октября 2003 года коллектив Федерации интернет-образования получил премию президента РФ в области образования.

Другим очень важным направлением работы нашего фонда были программы, направленные на воспитание новых людей — думающих, образованных, инициативных. Естественно, в первую очередь речь шла о молодежи. Здесь я снова процитирую Ходорковского:

«Мы считаем, что наш менталитет, менталитет взрослых, изменить трудно. А вот если работа с молодежью будет удачной, то через пятнадцать-двадцать лет они, родившиеся в новой России, станут определять политику страны, и тогда наша страна будет нормальной».

Тестировать модели воспитания свободного и ответственного человека мы начали еще в рамках программы «Новая цивилизация» в лицее-интернате «Подмосковный» — через игру в построение государства, республики, со всеми атрибутами гражданского общества. На летних каникулах дети приезжали в палаточные лагеря, жили в достаточно спартанских условиях и строили свое государство. Ребят делили на группы: бизнесменов, безработных и госслужащих, а затем они начинали взаимодействовать друг с другом: собирать налоги, нанимать друг друга на работу, выстраивать бизнес, требовать пособия и пенсии, проводить выборы, претендовать на должности и т. д. Так к концу смены ребята уже многое знали о функциях и механизмах работы государства, а самое главное — верили, что государство — это они и что на него можно влиять. В 2003 году в программах «Новой цивилизации» приняли участие 154 тысячи молодых людей, за десять лет — более миллиона.

Одно время параллельно с «Новой цивилизацией» в России существовала молодежная организация «Идущие вместе», созданная Кремлем в 2000 году. Движение запомнилось шествием по Москве, участники которого были одеты в синие, белые и красные футболки с изображением Владимира Путина и с лозунгом «Всё Путём». Через несколько лет Кремль инициировал еще одно молодежное движение с символическим названием «Наши» — по сути, наследника «Идущих вместе». Несменяемый лидер кремлевской молодежи Василий Якеменко, перешедший туда из «Идущих вместе», заявил, что «Наши» — не просто молодежное, а «антифашистское политическое движение». В манифесте этой чудесной организации был указан и главный враг — «фашистские организации, сочувствующие им либералы, бюрократы и олигархи». Конкретных фашистских организаций Якеменко почему-то не назвал, а вот на «сочувствующих им либералов» указал бестрепетно: Гарри Каспаров, Ирина Хакамада, Владимир Рыжков.

Впрочем, я отвлекся от рассказа о деятельности «Открытой России». Мы работали в самых разных направлениях. Во многих регионах были открыты «Школы публичной политики», центры развития местных сообществ и добровольческих инициатив «Помоги советом», действовали программа «Законотворчество» и клуб региональной журналистики «Из первых уст». Также в 2002–2005 годах «Открытая Россия» финансировала российскую Букеровскую премию, считавшуюся главной литературной премией страны.

«Открытая Россия» становилась одним из лидеров в общественной жизни России и в формировании гражданского общества.

Наша деятельность была абсолютно прозрачна — мы не скрывали ни своих целей, ни своих расходов. Но после ареста Ходорковского некоторые «политические обозреватели и комментаторы» стали твердить, что вся деятельность этого человека, включая общественную, преследовала только одну коварную цель — рекрутировать армию соратников и стать президентом России.

Все это, конечно, чушь, и произносили ее нанятые Кремлем пропагандисты, люди, служащие власти и считающие тягчайшим преступлением любую попытку ее сместить законным путем. Я не собираюсь писать очевидные вещи о праве каждого гражданина баллотироваться в президенты. При этом я уверен, что если бы Ходорковский решил пойти на выборы, то сделал бы это не ради того, чтобы стать «главным начальником», а чтобы получить инструмент для решения крупных задач — то есть изменения страны к лучшему.

И если даже тогда, в начале 2000-х, идея, что во главе государства станет человек со стороны, была неприемлемой для Кремля, то через двадцать лет, когда над страной реет лозунг спикера Госдумы Вячеслава Володина «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России», она выглядит полнейшим святотатством. Сегодня, думая о том времени, я понимаю, насколько сильно общественная деятельность Ходорковского раздражала Кремль.

И не только потому, что мы стремились создать гражданское общество, а Кремль начал выстраивать «властную вертикаль». Дело еще в том, что Ходорковский становился слишком яркой и заметной фигурой. В СМИ его цитировали не реже, чем Путина. Для такого невзрачного человека, как Путин, слишком яркая общественная фигура представляла опасность. Даже если бы Ходорковский «не выходил за рамки» в своей деятельности в сфере гражданского общества и благотворительности, он все равно наносил бы Путину ущерб одним своим присутствием в публичном пространстве. Большинство людей такое неявное соперничество могли бы перенести легко, другие похуже, но Путин не смирился бы никогда…

Моя история об «Открытой России» была бы неполной без рассказа о Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ).

Еще в перестроечное время я порой думал: «Если бы на месте Горбачева был я, что бы я сделал для своей страны?» И я придумал! Я бы устроил массовый международный студенческий обмен: чтобы лучшие учащиеся российских вузов обязательно проводили бы год или больше в странах Европы или США.

Впрочем, эта мысль пришла тогда в голову не только мне. В начале девяностых в России заработали специальные образовательные программы обмена, но была в них одна проблема: возвращаться хотели немногие. Как заманить обратно отличника Гарварда, которого завалили предложениями о работе? Невозможно же свободную личность привязать к месту жительства. Нам казалось тогда, что ни юридически, ни материально эту проблему не решить.

В какой-то степени моя мечта была реализована в 2000 году, когда мы учредили в Англии The Hill Foundation. Он выдавал российским студентам стипендию, позволявшую учиться и жить в Оксфорде. При отборе студентов предпочтение отдавалось тем, кто собирался работать на благо России в бизнесе, на государственной службе, в науке или искусстве. За двадцать лет было выдано свыше ста стипендий.

Мы в своем наивном демократическом идеализме искали пути, позволяющие вырастить гуманитариев западного уровня. Почему именно гуманитариев и почему вообще образование стало для нас приоритетом в социальных инвестициях? Образование — потому, что, если систему правильно выстроить, оно работает и на следующие поколения. А если образование гуманитарное и свободное, то и люди, которые идут в систему образования, в политику, в науку и вообще в общество, будут обладать качественными знаниями и независимым мышлением. Наличие вуза такого уровня, такой кадровой школы обеспечивает преемственность свободы, демократии, парламентаризма. Люди с хорошим гуманитарным образованием изменили бы атмосферу общественной жизни бесповоротно. Тогда их очень не хватало России, а сегодня — тем более. Страну меняют гуманитарии, мы в этом были твердо убеждены. Если Россия развивалась бы более или менее демократическим путем, то пять-шесть тысяч выпускников высочайшего уровня каждый год ее политическому будущему точно не помешали бы.

Ходорковский считал, что даже один университет способен обеспечить будущую кадровую революцию. В идеале для решения этой задачи требовалось создать свое собственное учебное заведение с нуля. Но мы понимали, что понадобится как минимум десять лет, прежде чем такой университет приобретет репутацию ведущего. Проще было инвестировать в уже существующий вуз.

Еще задолго до ЮКОСа наш банк начал инвестировать в «мозги». Когда в 1991 году Михаил Горбачев и Джордж Буш-старший подписали постановление о создании совместного Московского международного университета, а Гавриил Попов, тогдашний московский мэр, стал его президентом, мы решили помочь и финансово, и организационно. А я лично пошел на факультет социологии преподавать паблик рилейшнз — технологии управления общественным мнением. Для меня, тридцатипятилетнего предпринимателя с относительно большим опытом ведения бизнеса в перестроечной России, это был идеальный формат.

Общение со студентами на семинарах доставляло мне подлинное удовольствие. Это кайф — провоцировать интеллектуальную активность собеседников! Я чувствовал их отдачу она была невероятная, потому что студенты были очень умны, многие получали второе образование, и все до одного увлеклись либеральными идеями. Тогда книг по моему предмету на русском языке не было совсем, за исключением «Паблик рилейшнз. Что это такое?» Сэма Блэка. Я решил упорядочить собственный опыт и в 1993 году на основе курса издал книгу «„Паблик рилейшнз“ — кому это нужно? Основы учебного курса».

И когда в начале 2000-х мы с Ходорковским начали обсуждать инвестиции в уже существующий вуз, а не создание нового, то размышляли, какой именно университет готов к кардинальному обновлению и с кем мы способны стать настоящими партнерами. Потому что порой сам институт или университет интересны, но вот система организации, ректор и другие параметры таковы, что никогда не найдешь здесь общий язык

В Советском Союзе, несомненно, были гуманитарии международного уровня — историки, филологи, философы: Д. С. Лихачев[83], И. М. Дьяконов[84], В. В. Иванов[85], М. К. Мамардашвили[86], В. Н. Топоров[87], А.Я. Гуревич[88] и многие другие, известные не только в СССР, но и за рубежом. Но в целом гуманитарные науки находились под постоянным давлением и контролем со стороны марксистско-ленинской философии. Теперь уже сложно представить, насколько всепроникающей была эта «философия», а по существу — набор догматов и цитат из Маркса, Энгельса, Ленина, которые в свое время Сталин свел в единый нарратив в главе «О диалектическом и историческом материализме» в обязательной для чтения всей страной книге «Краткий курс истории ВКП(б)». Именно эта книга заложила идеологическую матрицу, довлевшую над всеми точными и неточными науками в СССР. Невозможно было защитить диссертацию, если в ней отсутствовали цитаты из основоположников марксизма-ленинизма. И не важно, что тема диссертации могла быть далека от интересов покойных классиков и они не успели высказаться на этот счет.

Общественные науки занимали очень важное место в системе высшего образования Советского Союза. Провозглашалось, что они призваны «воспитывать будущую интеллигенцию на основе марксистско-ленинского учения, вырабатывать у нее „научное“ мировоззрение, ненависть к буржуазной идеологии, патриотизм, умение с точки зрения марксизма-ленинизма объяснять мировые события и политику партии, доказывать преимущества социалистического строя».

Иногда мне кажется, что под этой идеологической установкой нынешнее руководство России подписалось бы без всяких колебаний, особенно в части «ненависти» и «патриотизма».

«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» — эту цитату из статьи Ленина «Три источника и три составных части марксизма» можно было встретить всюду Звучало безнадежно и непререкаемо. Изучать эти науки советские люди начинали еще в школе, а затем марксизм-ленинизм преследовал их все годы учебы абсолютно во всех институтах страны. С первого курса преподавали историю КПСС, потом диалектический и исторический материализм, политэкономию, научный атеизм и на последнем курсе — загадочный научный коммунизм, по которому приходилось сдавать госэкзамен. Преподавала эти псевдонаучные дисциплины огромная армия начетчиков, насчитывающая десятки, если не сотни тысяч преподавателей. После перестройки все эти «науки» стали никому не нужны, но работники идеологического фронта не ушли из вузов, а «переквалифицировались» в политологов, культурологов и историков религии.

При выборе университета под наши цели мы искали тот, который в наибольшей степени смог очиститься от этого марксистского тлена (тогда казалось, что подобная псевдорелигия уже в прошлом, и никто не мог себе представить, что спустя двадцать лет в трактовке исторических событий тон снова будет задавать «Краткий курс КПСС»).

Впрочем, вначале мы хотели провести серьезную реформу во всей системе высшего образования. Речь шла о большей академической и предпринимательской свободе. Мы считали, что новый тип управления вузами, а именно — формирование попечительских советов — станет стимулом для развития системы высшего образования. Университеты смогут расширить свои возможности за счет дополнительных вливаний в их бюджет. Можно будет — естественно, через голосование — провести кардинальные системные реформы. Гораздо более эффективные, чем при безусловном подчинении Министерству образования.

Идея вроде бы нашла сторонников и в правительстве, и в министерстве, и в вузах. Герман Греф, занимавший тогда пост министра экономического развития и торговли РФ, уверял, что закон о попечительских советах будет принят буквально «вот-вот».

Мы долго ждали…

Поняв в какой-то момент, что правительственное «вот-вот» вряд ли случится в обозримом будущем, мы решили действовать через Министерство образования и совместно с руководством РГГУ предложили изменить устав отдельно взятого университета.

РГГУ мы выбрали, сочтя его лучшим и самым прогрессивным университетом в стране. И в первую очередь потому, что им руководил Юрий Афанасьев — «шестидесятник», человек демократических взглядов. Собственно, Афанасьев и создал Российский гуманитарный университет в 1993 году на базе Московского государственного историко-архивного института, которым он управлял с 1986 года. Он также был одним из создателей и сопредседателем движения «Демократическая Россия». Именно ему принадлежит выражение «агрессивно-послушное большинство», которое он употребил в отношении большей части депутатов Съезда народных депутатов СССР 1989 года и которое, увы, по-прежнему остается актуальным.

Юрий Николаевич заинтересовался нашим предложением. Но на партнерство с ЮКОСом пошел не сразу. Мы вели переговоры около двух лет с разной интенсивностью. Нам партнерство казалось чем-то логичным и естественным. Мы уже прошли школу «Открытой России» и запустили первый очень удачный проект «Федерация интернет-образования». Но характер у Юрия Афанасьева был совсем не простой, он хотел обговорить и понять все аспекты нашего взаимодействия. Лишь когда он понял, что речь идет о многолетнем сотрудничестве, что мы готовы инвестировать действительно большие средства и принимать личное участие в управлении университетом, дело сдвинулось.

Со стороны ЮКОСа было обещано финансирование в сто миллионов долларов в течение десяти лет: по десять миллионов в год. Это означало фактически удвоение годового бюджета университета. По новой схеме академик Юрий Афанасьев становился президентом университета, а мне предложили «менеджерскую» должность ректора. И я очень загорелся этим проектом. Я почувствовал, что университет — то, о чем я мечтал. Увидеть своих выпускников через десять лет в парламенте, в правительстве, в частном бизнесе, в СМИ — это была заманчивая перспектива!

Изначально мне и в голову не приходило претендовать на должность ректора. Но проблема заключалась в том, что по закону только ректор обладал единоличным правом финансово-распорядительной подписи. То есть личность ректора в запланированных нами реформах была ключевой.

Нужны были смелые, неординарные решения. Я рассудил, что при поддержке Ходорковского смогу справиться с этой задачей. В моем активе был длительный и разнообразный опыт руководства большими коллективами в самых разных сферах. И хотя было понятно, что миссия предстоит не из легких и авторитет придется зарабатывать уже в процессе работы, я все-таки решился выдвинуть свою кандидатуру на пост ректора.

6 июня 2003 года состоялось заседание ученого совета РГГУ, на котором обсуждалось избрание Юрия Афанасьева президентом, а меня — ректором. К тому времени я уже сложил с себя полномочия сенатора от Мордовии. На заседании я изложил программу сотрудничества университета с ЮКОСом и пообещал, что через десять лет РГГУ станет одним из лучших университетов Европы.

17 июня 2003 года прошло заседание выбирающего органа РГГУ — Конференции представителей педагогических, научных и иных категорий работников, на котором присутствовали несколько сотен человек — преподаватели, студенты, технические работники, и меня практически единогласно (при шести воздержавшихся) избрали новым ректором.

Пришел я в университет со своей программой и своими идеями будущих преобразований. Сейчас нет смысла все их подробно перечислять, это был большой комплекс реформ, направленных на преобразование московского вуза в международный университет западного образца. Была задумана и дигитализация учебных процессов, благо имелся опыт работы с проектом «Федерация интернет-образования», а также работы с одним из первых интернет-медиа на русском языке, Gazeta.ru, которую мы инициировали с Ходорковским.

Были идеи, связанные с выделением грантов на научные исследования для талантливых студентов и аспирантов университета. Была намечена большая издательская программа, ведь в то время не хватало переводов многих работ, опубликованных на Западе. Я обсуждал свои планы с преподавателями и находил поддержку.

Начинали мы преобразования с тривиальных вещей — ремонта столовой и туалетов, которые были в ужасающем состоянии. Половина годового финансирования пошла на зарплаты, ремонт, закупку нового оборудования, стажировки за границей.

И надо было срочно обновлять трудовой коллектив. Многих менять, в том числе администраторов. Безусловно, среди преподавателей были и очень хорошие специалисты, особенно историки и архивисты, поскольку это была основная специальность РГГУ, но нужно было омолодить состав. Не увольнять всех подряд, естественно. Но были там и засидевшиеся.

Мы обсуждали с академиком Афанасьевым, каких специалистов и откуда пригласить. Сначала речь шла о тех, кто уехал из России на Запад и может преподавать на русском языке. Например, согласился читать лекции в РГГУ великий лингвист, антрополог и переводчик академик Вячеслав Всеволодович Иванов, который в то время преподавал в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. В РГГУ он возглавил Русскую антропологическую школу. К сожалению, я не успел познакомиться с ним лично, но это один из тех людей, которые вызывали у меня огромное уважение. И не только из-за глубины и широты академических знаний, но и из-за гражданского мужества.

Отдельным пунктом моей программы было развитие факультетов. Например, я хотел создать настоящий факультет журналистики. За это предстоял бой с Бовиным.

Пришел я к декану школы журналистики Александру Евгеньевичу Бовину. Он — бывший посол в Израиле, уважаемый известинец[89], хороший журналист, умный человек. Начинаю ему говорить: «Давайте развивать факультет журналистики в направлении электронных медиа, ведь у них приоритет и сейчас, и на будущее. А рынок сегодня просто переполнен специалистами, которые потеряли работу вследствие распада НТВ и ТВ-6: Евгений Киселев, Марианна Максимовская, Владимир Кара-Мурза-старший, Сергей Пархоменко…» И что же я услышал?

«Да они вообще ничего не понимают в журналистике! На фиг они сдались?»

Я пришел к человеку, которого пытался привлечь идеей создания школы нового типа с профессиональными и высокооплачиваемыми преподавателями. При этом предполагалось при кафедре построить современную студию, где можно и работать, и учить. Плюс прекрасные молодые профессора. Что может быть лучше?

Почему-то особенно негативная реакция у него была на Кара-Мурзу и на Максимовскую, которых я-то как раз считал наиболее подготовленными для преподавательской деятельности. «Все эти люди, — сказал он, — они же ничего не понимают!»

Самое смешное, что я потом для Кара-Мурзы все-таки ставку пробил. Я уже жил в Израиле, когда Кара-Мурза преподавал в РГГУ..

О Бовине ничего плохого сказать не хочу. Просто это сын другой системы, другой школы, другого типа мышления. Мы бы с ним не сработались.

В июне 2003-го меня утвердили в должности ректора в Министерстве образования и в администрации президента. До старта публичной травли в отношении ЮКОСа оставалось чуть больше месяца. Тогда мне показалось, что этот шаг был своего рода кредитом доверия, появилась уверенность, что все будет в порядке и у меня в запасе как минимум десять лет — два ректорских срока, — чтобы реформировать РГГУ.

Я рассчитывал на это до последнего. Всерьез взялся за диссертацию. Не может же ректор университета не быть доктором, а я по российским меркам и кандидатом наук не был. Тему выбрал соответствующую моим жизненным представлениям: «Влияние западной философии на русскую либеральную мысль». Оказалось, никого в советском академическом мире эта тема прежде не интересовала. Я также планировал на основе этой работы сделать курс лекций.

Тему я выбрал под влиянием сочинений Исайи Берлина[90], которого открыл для себя в 2001 году, когда был издан на русском языке его двухтомник «Философия свободы. Европа» и «История свободы. Россия». С тех пор Исайя Берлин стал для меня своего рода идеалом мыслителя и еврея-интеллигента. Вначале я заинтересовался им как философом, историком идей и человеком, очень тонко чувствующим русскую литературу. Я знал, что сэр Исайя Берлин был одним из основателей современной либеральной политической философии, и, конечно же, читал о его легендарной встрече с Анной Ахматовой.

А вот о его белорусских еврейских корнях я узнал уже значительно позже. Его отец Мендель Берлин, родившийся в Витебске, был прямым потомком Шнеура Залмана из Ляд — знаменитого основателя движения Хабад. Жена Исайи Берлина Алин Халбан, в девичестве Гинцбург, была племянницей издателя «Еврейской энциклопедии» Давида Гинцбурга и внучкой еврейского общественного деятеля и финансиста Горация Гинцбурга, о которых я рассказывал выше.

Исайя Берлин был настоящим гражданином мира. Он говорил на нескольких языках, включая русский, в 1957 году английская королева возвела его в звание рыцаря-бакалавра, но при этом он никогда не забывал, что еврей. Несмотря на то что Исайя Берлин не жил в Израиле ни в годы становления государства, ни после провозглашения независимости, его связь с нашей страной и идеологией сионизма была очень крепка. Он входил в Совет попечителей Еврейского университета в Иерусалиме, был почетным доктором этого университета, а также других израильских вузов — Тель-Авивского университета, Университета имени Д. Бен-Гуриона в Негеве, Научно-исследовательского института имени X. Вейцмана. В 1979 году получил Иерусалимскую премию за защиту гражданских свобод.

Иногда мне кажется, что наши общие белорусские корни меня внутренне сблизили с этим великим человеком и установили личную связь…

Я обещал университету и министерству максимально быстро закончить диссертацию, и если бы все шло по плану, то в ноябре бы уже защитил кандидатскую, а через некоторое время и докторскую. Я сразу взял докторский уровень и рассматривал кандидатскую как первую часть докторской работы. Чтобы спокойно поразмышлять об этом, я, как человек обязательный, оформил академический отпуск и отправился в Израиль для написания диссертации.

Но после ареста Ходорковского 25 октября 2003 года все планы рухнули. Меня практически сразу попросили оставить должность. Я сопротивлялся. Профессорский и преподавательский состав, ученый совет готовы были стоять до конца за ректора Невзлина.

Для меня это было очень важно и ценно.

В ноябре мне позвонил министр образования и настоятельно рекомендовал уйти с поста. Уволить меня не могли, это была выборная должность. Он не сказал прямо, что требование исходит от администрации президента, но дал ясно это понять. Более того, он мне рассказал, как они будут ломать Гуманитарный университет в случае моего неповиновения. Модель, как мне пояснили, крайне проста: РГГУ объединят с другим учебным заведением (скажем, какой-нибудь техникум вольется на правах нового подразделения). Таким образом, формально будет создан новый вуз с новым руководством.

Я понял, что они готовы на все. Могут уволить Афанасьева. И не только его. Могут поставить ректором какого-нибудь питерского чекиста. Да мало ли что они придумают. Доводить ситуацию до крайности я не имел права. Не мог допустить, чтобы порядочные люди из-за меня теряли работу. Чтобы из-за моих проблем пострадал университет. Чтобы не отправить РГГУ в мясорубку администрации президента, я в конце концов ушел. Потому что меньше всего мне хотелось, чтобы расформирование и увольнение некоторых хороших людей было связано с моей личностью. Людям там еще работать и работать, а я в Москву все равно не вернулся бы после ареста Ходорковского.

17 ноября 2003 года я подал в отставку, проработав ректором ровно полгода.

30 января 2004 года на университетской конференции РГГУ были внесены поправки в устав университета, ограничивающие полномочия финансового директора и попечительского совета, куда входили Михаил Ходорковский, Юрий Афанасьев и я. Попечительский совет больше не имел права решать вопросы финансовой деятельности РГГУ. Вносить деньги в университет, искать дополнительные средства и не иметь никакого влияния на то, как они будут расходоваться, было бессмысленно, и ЮКОС решил прекратить финансирование.

А Юрий Афанасьев до конца своего президентства критиковал власть и выступал в либеральных СМИ, подписываясь «президент РГГУ», что не способствовало любви властей к университету. 16 сентября 2006-го легендарный «рупор перестройки» ушел с поста президента РГГУ, и сам пост был упразднен. «Я просто не мог работать дальше, — рассказывал журналистам Юрий Афанасьев. — Не мог и не хотел быть „королем“, когда твоя работа не приводит ни к каким результатам. Меня никто не принуждал уходить, просто я больше не могу работать с этими людьми».

Сейчас, когда я пишу эту книгу, во главе РГГУ стоит историк, защитивший в 1981 году кандидатскую диссертацию на тему «Партийное руководство деятельностью Московской городской организации ВЛКСМ по развитию движения студенческих отрядов в годы VIII и IX пятилеток: 1966–1975 гг.». Ну что ж, как сказал поэт, «какое время на дворе — таков мессия».

Конечно, я жалею о том, что не исполнилась моя мечта. До сих пор у меня болит сердце, когда я вспоминаю то время. Но при этом я понимаю, что университет с вольной демократической атмосферой не пришелся бы к кремлевскому двору. Да и вряд ли бы нашли себя в такой России специалисты международного уровня, окончившие свободный вуз, построенный на гуманитарных ценностях, а не на путинских скрепах.