Оставаясь в меньшинстве

Глава 9. Как не стать «олигархом»

В конце 1995 года банк МЕНАТЕП принял участие в приватизации ЮКОСа. К концу 1996 года основные акционеры банка МЕНАТЕП через подконтрольные и связанные с ними компании приобрели мажоритарный пакет акций ЮКОСа. Начался новый этап в истории компании и в нашей судьбе.

ЮКОС не был первым промышленным предприятием, акции которого МЕНАТЕП приобрел в рамках приватизации. Еще до этого под контролем банка МЕНАТЕП было около ста заводов. Построив банк, Ходорковский решил создавать многоотраслевой холдинг. Банк МЕНАТЕП покупал предприятия, но далеко не все подряд, отбор проходил весьма строго. В портфеле активов были предприятия, производившие трубы, титан, стекло, удобрения, цветные металлы. Они играли важнейшую роль в российской промышленности.

Но в самом начале 1990-х о приватизации предприятий, добывающих нефть и газ — стратегическое сырье, никто и не думал. Эти компании составляли сам фундамент российской экономики. Тем не менее году еще в 1994-м один из сотрудников МЕНАТЕПа убедил меня в том, что это случится обязательно и мы должны быть готовы войти в нефтянку.

На предложение обсудить такую возможность Михаил Борисович Ходорковский отреагировал коротко: «Никогда этого не произойдет!» — однако дал добро на разработку такого варианта. Скепсис МБХ объяснялся просто: парламент, в котором тогда коммунисты играли первую скрипку, блокировал дальнейшую полную приватизацию предприятий в ключевых отраслях промышленности. А отдать частникам вроде нас такие средства производства, как нефтяная промышленность, и вовсе казалось жутким преступлением и бредовой идеей.

К тому времени многие красные директора[50], фактически управлявшие фабриками и заводами еще с доперестроечных времен, вошли в союз с криминальным миром, и доходы этих предприятий не шли в государственную кассу, а оседали в карманах мафии и местного начальства. Рабочие по полгода не получали зарплату. В бюджете образовалась такая дыра, что у президента Ельцина не оставалось выбора, кроме как одобрить проведение залоговых аукционов в обход Думы. Политически это было равносильно самоубийству, но на другой чаше весов оказалась перспектива банкротства страны. Когда меня сейчас спрашивают: «Ельцин пошел на это, чтобы вы ему помогли на выборах в девяносто шестом году?», я отвечаю: «Нет. Во-первых, тогда он не знал, как мы можем помочь. Во-вторых, это было задолго до выборов».

Сейчас слово «нефтянка» (нефтяная промышленность) ассоциируется с огромными доходами, баснословными зарплатами сотрудников и вообще шикарной жизнью. Но тогда компания ЮКОС находилась в весьма плачевном состоянии: устаревшее оборудование, разваливающаяся инфраструктура, воровство на местах… Да и нефть тогда стоила не 90-150 долларов за баррель, как в 2007–2014 годах, а 17–19 долларов.

Но самое главное — вместе с огромной компанией мы унаследовали и людей, трудившихся в ней. В зоне нашей ответственности оказались судьбы десятков тысяч рабочих и инженеров и их семей. Мы начали понимать, что такое социальная ответственность предпринимателей. С одной стороны, мы, как владельцы, должны были в самые короткие сроки превратить ЮКОС в эффективную и прибыльную компанию — для чего, среди прочего, приходилось увольнять многих работников. А с другой стороны, мы вынуждены были взять на себя заботу о социальной поддержке целых городов, зависящих от ЮКОСа.

Возьмем тот же Нефтеюганск — своего рода столицу ЮКОСа. Стотысячный город, расположенный в Западной Сибири, в юго-восточной части Ханты-Мансийского автономного округа, на островной территории между двух рукавов Оби. Зимой солнце появляется всего на пару часов и морозы случаются до минус пятидесяти, а летом жара может доходить до плюс тридцати. Вокруг сплошные болота, летом в воздухе висит мошкара. Большие проблемы с качеством водопроводной воды. При Сталине главными строителями подобных городов и фабрик были заключенные ГУЛАГа, потом их сменили энтузиасты и работяги, привлекаемые высокими зарплатами и северными надбавками.

Официальный год рождения Нефтеюганска — 1967-й, хотя первые строения появились тут вместе с первым фонтаном Усть-Балыкского месторождения в самом начале 60-х. При этом советская власть особо не заботилась о качестве жизни людей, добывающих для нее черное золото. Даже в конце 90-х в Нефтеюганске многие семьи нефтяников продолжали ютиться в «балках» — домишках, построенных из двух слоев тонких дощечек. А некоторые жили в «бочках» — железных вагончиках, оставшихся с тех же шестидесятых.

Первые годы были очень тяжелыми. Нам приходилось перестраивать производство: закупать новое оборудование, приглашать иностранных специалистов, снижать зарплаты, увольнять людей тысячами — а также брать на себя содержание детских садов, школ и больниц. При этом мы платили муниципальные налоги, но местным властям их всегда не хватало.

В 1998 году, когда случился кризис, нефть подешевела до девяти долларов за баррель. Резко упали доходы бюджета, зарплаты не выплачивались, государство занимало деньги у всех подряд под огромные проценты. Банки не могли выдавать кредиты, и в какой-то момент Россия перестала выполнять не только внутренние, но и внешние финансовые обязательства. Был объявлен дефолт платежей, банки обанкротились, МЕНАТЕП в том числе.

Мы встали перед тяжелейшей дилеммой: что сохранять — банк или ЮКОС? Тут не платили зарплаты, там налоги. Колоссальные долги как перед сотрудниками, так и перед государством. Для того чтобы спасти и банк, и ЮКОС, у акционеров не было достаточно средств, и ситуация на рынке не позволяла их привлечь. Нам пришлось пойти на банкротство МЕНАТЕПа. В сентябре 1999 года банк был официально признан банкротом. И тем не менее Ходорковский принял принципиальное решение постепенно выплатить все деньги всем вкладчикам разорившегося МЕНАТЕПа — и выплатил. В течение последующих нескольких лет деньги назад получили и государство, и акционеры — физические лица, и вкладчики, что по тогдашним временам было абсолютно беспрецедентно.

Как обычно в таких случаях, в стране была отпущена инфляция. Она стимулировала производство и рост экспорта, цена на нефть поднялась… ЮКОС в течение года выправился, стал прибыльным, начал расти и развиваться. Он приобрел Восточную нефтяную компанию, которая вошла в его состав. Мы стали богатеть, богатеть, богатеть, и в принципе конца этому росту не было видно. Если бы Ходорковский сохранил нейтрально-позитивные отношения с Путиным, ЮКОС сегодня мог бы стоить сотни миллиардов долларов. Сравнивать МБХ с другими олигархами было бы просто смешно. Он мог бы стать гиперолигархом, но предпочел другой путь.

Кстати, о слове «олигарх». Впервые в общественный дискурс оно было запущено в 1997 году Борисом Немцовым. Слово это как-то очень быстро прижилось. Сначала им обозначали «капитанов индустрии» — крупнейших банкиров и предпринимателей: Березовского, Потанина, Фридмана, Гусинского, Ходорковского и других. Потом олигархами стали называть просто богатых людей. В каждой области, в каждом городе появились свои, местные олигархи. Меня до сих пор называют олигархом, но я не люблю этот термин.

Во-первых, по моему убеждению, в России в точном смысле этого слова олигархов не было. Конечно, были очень богатые люди, которые стремились достичь влияния в правительстве и администрации президента. Некоторые, как Березовский, делали все, чтобы засветиться в компании Ельцина, другие, как Ходорковский, в политику особенно не лезли, хотя, безусловно, лоббировали свои интересы легальными способами. Но по большому счету власть в России всегда оставалась в руках новой номенклатуры, административно-бюрократического аппарата.

Во-вторых, я просто как человек не люблю обобщающих терминов и ярлыков, которые на тебя пытаются навесить извне. При слове «олигарх» люди начинают смотреть на тебя как на денежный мешок, как на мага и волшебника, способного исполнить их любые желания.

В июле 1997 года журнал Forbes оценил состояние Ходорковского в 2,4 миллиарда долларов и поместил его во вторую сотню богатейших людей планеты.

Однако, работая вместе с МБХ, я при этом не чувствовал в себе никаких изменений. Я не считал, что мы перешли в категорию небожителей и сверхлюдей, обитателей Олимпа. Я прежде всего воспринимал себя членом суперкреативной команды, которая решает сверхсложные экономические задачи и строит новую Россию. Да и внешне наш образ жизни не особенно изменился. У нас не было дворцов, личных самолетов, яхт. Мы не становились героями светских хроник, с наслаждением прожигающими жизнь.

У нас была своя, последовательная и достаточно жесткая, корпоративная этика. Ни я, ни Ходорковский никогда не любили роскоши. И я всегда верил, что кичиться своим богатством, демонстрировать его — просто неприлично и аморально. Я помнил, что мы вышли из страны, в которой на протяжении многих лет большая часть населения голодала, где под фанфары о социальной справедливости нищенствовали и страдали люди, обделенные всем, даже лекарствами. Мне казалось, да я и сейчас так считаю, что человек должен иметь личные нравственные ограничители потребления.