Оставаясь в меньшинстве

Глава 13. Новый старый дом

6 апреля 2003 года ЮКОСу исполнилось десять лет. Отмечали юбилей с размахом. В главном зале страны — Кремлевском дворце съездов — прошли торжественное собрание и концерт. Состоялся телемост с восемью городами, тесно связанными с нашей компанией. Из столицы ЮКОСа Нефтеюганска Михаил Ходорковский поздравил всех сотрудников. Пришла поздравительная телеграмма и от президента Путина, в которой он выразил надежду, что наряду с решением экономических задач ЮКОС «будет и дальше повышать социальную эффективность своей работы, развивать отечественную благотворительность».

Впрочем, должен признаться, что я не очень активно участвовал в этом празднике. Дело в том, что на этот же апрельский вечер в 2003 году пришелся канун еврейского праздника Песах, и я с радостью принял приглашение моего друга Аркадия Мил-Мана, посла Израиля в Москве, провести пасхальный седер[91] у него дома, в компании московских еврейских интеллигентов. Потом, поздно вечером, я поехал на банкет ЮКОСа, а вот торжественное заседание во Дворце съездов пропустил.

Казалось бы, все шло просто замечательно. Мы стали одной из крупнейших международных нефтяных компаний. Нас любили и уважали, с нами считались на самом высоком уровне. В обозримом будущем Ходорковский рассчитывал отойти от бизнеса и посвятить себя общественной деятельности, а я строил планы по превращению РГГУ в один из лучших европейских гуманитарных вузов. Жизнь обещала быть перспективной и интересной.

И вдруг…

Ранним утром 19 июня 2003 года вооруженные спецназовцы ворвались в квартиру Алексея Пичугина, главы отдела внутренней экономической безопасности ЮКОСа. Алексея арестовали, и ему было предъявлено обвинение в убийстве некой супружеской пары, через которых он якобы «заказал» конкурента ЮКОСа.

Еще через две недели, 2 июля, арестовали нашего друга и партнера Платона Лебедева, директора холдинговой компании МЕНАТЕП. Арестовали его прямо в больнице, где он приходил в себя после гипертонического криза. Его насильно подняли с кровати, надели наручники и потащили в милицейскую машину. Против него было выдвинуто обвинение по семи статьям Уголовного кодекса.

Уже 4 июля Ходорковского и меня вызвали на допрос в прокуратуру. Пока еще в качестве свидетелей[92].

Сейчас, оглядываясь в прошлое, я не могу сказать, что произошедшее было для нас абсолютной неожиданностью. Несомненно, наши отношения с президентом и многими «товарищами» из его окружения были далеко не безоблачными. Но все равно никто не ожидал такого демонстративно жесткого поведения силовиков.

Нам ясно давали понять, какая судьба уготована и нам в скором будущем.

Старая жизнь заканчивалась. Хотя еще теплилась надежда, что это просто политические игры, как-то все еще обойдется и конфликт будет исчерпан, — но в конце июля адвокаты Пичугина сообщили мне под большим секретом, что Алексея допрашивали с применением психотропных средств и следователи пытались добиться от него признания, будто он убивал людей по моему указанию.

Я понял, что оставаться в России для меня становится слишком опасно, несмотря на официальные заявления прокуратуры, что ко мне у них нет претензий. Понял также, что в такой обстановке написать диссертацию будет невозможно. В то же время Министерство образования законно требовало от ректора государственного университета стать доктором наук в максимально короткий срок.

Я официально взял непродолжительный академический отпуск и решил провести его на Кипре и в Израиле.

31 июля 2003 года я поехал в аэропорт Внуково, где меня ждал небольшой частный самолет, который должен был лететь по маршруту Москва — Ларнака. Поднялся на борт, сел в кресло в маленьком салоне и… принялся ждать разрешения на вылет. Ожидание тянулось несколько часов. Уже позже я понял, что в это время где-то наверху решали, выпускать меня из страны или нет.

Наконец разрешение было получено, и через три с половиной часа я вышел из самолета в аэропорту Ларнаки. На Кипре я провел чуть меньше двух недель, и 12 августа прилетел в Тель-Авив.

Предполагал ли я, что больше не вернусь в Россию? Конечно, нет. Мне нужны были несколько спокойных месяцев, чтобы написать диссертацию. После этого я рассчитывал вернуться.

Воспользовавшись ситуацией, я решил наконец-то получить израильское гражданство. После окончания работы в Совете Федерации у меня не осталось конфликта интересов: я ушел с государственной службы. Принимая израильское гражданство, я не скрывал, что собираюсь жить на две страны. Но будущее свое тогда я видел в России.

В августе 2003 года в израильском МВД началась забастовка, так что документы у меня приняли, а вот удостоверения израильского гражданина и удостоверения нового репатрианта (теудат зеут и теудат оле) пришлось ждать три месяца.

Первые недели я жил в своем любимом отеле «Дан Аккадия» в Герцлии. Именно здесь я останавливался с семьей в самый первый свой приезд в Израиль в 1991 году. Я приехал для медицинской проверки последствий очень тяжелой автомобильной аварии, в которую за год до того попал в Москве. Мои первые впечатления в тот приезд — прекрасные врачи Медицинского центра в Герцлии и страшная жара, какую мне не приходилось раньше испытывать. После этого в течение нескольких лет я прилетал в Израиль на майские праздники, решив, что именно это время — лучшее для семейного отдыха. В начале 2000-х, когда я был президентом РЕКа и — позже — сенатором в Совете Федерации, я летал в Израиль по несколько раз в год. Конечно, я поездил по стране с экскурсоводом, побывал во всех известных местах, полюбил Иерусалим и Тель-Авив. Но тогда я смотрел на Израиль глазами туриста, а теперь становился гражданином этой страны. И захотел открыть ее для себя по-новому.

Отель на берегу моря для этого не годился. Я решил снять квартиру. И не в центре Тель-Авива, а в Яффо — той части города, где, в отличие от центра, доминирует не, условно говоря, восточноевропейская, а ближневосточная культура. Я арендовал небольшую квартиру в жилом комплексе «Афродита» рядом со старым городом Яффо и начал открывать окружающий мир.

Я снова столкнулся с чем-то новым для себя в Израиле. С сентября 2000 года Израиль жил в условиях второй интифады Аль-Аксы[93]. Причем волнения проходили не только на «территориях», но и в пределах так называемой «зеленой черты»[94]. Израильские арабы проводили демонстрации, вступали в стычки с полицией, были жертвы. И если в предыдущие годы, чтобы пообедать в одном из многочисленных ресторанчиков на набережной Яффо, столик приходилось заказывать минимум за сутки, то теперь большинство магазинов, кафе и ресторанов в Яффо были закрыты — из-за отсутствия спроса. Работали только небольшие частные аптеки и продовольственные лавки. И еще «Пират» — небольшой рыбный ресторан, единственный на всю округу.

Яффо казался вымершим. Можно было пройтись по улицам и не встретить ни одного человека. Ощущение сталкера: выходишь — и никого нет! Страх запер людей по домам. Угроза терактов была практически ежедневной. В кварталах города с преобладающим арабским населением евреи старались не выходить из дома, опасаясь за свою жизнь.

Но я то ли по наивности, то ли из-за погруженности в свои проблемы не испытывал страха и каждый день гулял по Яффо и Тель-Авиву. До этого у меня никогда не было ни времени, ни возможности просто бродить по городу, смотреть по сторонам, вдыхать ароматы пряностей в небольших лавочках, слушать израильскую музыку, вобравшую в себя арабские и средиземноморские мотивы.

Во время одной из таких прогулок я набрел на Центр каббалы, чуть в стороне от центральной тель-авивской улицы Дизенгоф. Туда можно было просто зайти, выбрать какой-нибудь каббалистический трактат на английском или русском, сесть и читать. Было сложно и непонятно.

Я открывал для себя израильскую street food — марокканскую, тунисскую, арабскую. Научился различать оттенки вкуса хумуса, тхины, узнал, где делают самые вкусные кебабы… Это был безумно интересный фейерверк вкусов, что неудивительно — ведь Израиль принимал евреев из разных стран с их кулинарными привычками и пристрастиями. Так получилось, что на этом небольшом клочке земли от Бухары и Тбилиси до Парижа и Милана, Бейрута или Аммана — считанные метры. Если говорить о кухнях, конечно. К некоторым из них надо привыкать, другие захватывают сразу, а выбор свежих продуктов такой, что самому порой приготовить из них что-то одно удовольствие.

Мне кажется, что я тогда пешком обошел каждую улочку и закоулок в Тель-Авиве. Пейзаж с каждым днем становился все более родным и близким. Я встречался с самыми разными людьми, писателями, художниками. Главным образом русскоязычными. Познакомился с приехавшим в Израиль писателем Василием Аксеновым, мы долго разговаривали, выпили водки, попарились в русской бане у моего нового знакомого — израильского художника Евгения Абезгауза.

При этом я не забывал про диссертацию. Засел за книги — часть из них мне привезли из России, но многое нашел в Израиле. Я работал по несколько часов в день, тем более что подробный план составил еще в России. Писать было легко, а главное — не покидало ощущение, что я действительно могу сказать что-то новое по истории и роли либерализма в России.

Я довольно много времени проводил в одиночестве, но не чувствовал, что был выключен из происходящего в России. Я продолжал заниматься делами РГГУ, звонил друзьям и коллегам. Я, безусловно, был в курсе происходящего с ЮКОСом. Новости приходили только плохие. Я видел, что власть ведет с нами игру в кошки-мышки, становилось очевидно, что мышку она съест рано или поздно.

Два раза ко мне приезжал Ходорковский. Поскольку меня не покидало ощущение затягивающейся петли, я уговаривал его не возвращаться в Россию. После ареста Алексея Пичугина и Платона Лебедева мне и многим людям в окружении Ходорковского было совершенно понятно, что такая участь может постичь и его, и меня, и других партнеров по ЮКОСу.

Мне кажется, что ни в одной стране мира тюрьма не играет такой роли, как в России. Тюрьма в широком, метафизическом смысле пронизывает жизнь и мировосприятие каждого россиянина. Тюрьма — это не просто место, где преступники отбывают заслуженное наказание. Нет, это своего рода параллельный мир, куда может попасть каждый — и виновный, и невиновный. Самая известная русская пословица про тюрьму — «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». То есть никто не застрахован ни от обнищания (нищенской сумы), ни от ареста. Сама жизнь в СССР с бесконечными арестами, тюрьмами и лагерями служила лучшим доказательством правоты этой пословицы. Так, за два месяца до смерти Сталина в лагерях, колониях и тюрьмах числилось 2 миллиона 625 тысяч человек, а в спецпоселениях — 2 миллиона 753 тысячи[95]. А сколько миллионов до и после прошло через эту кошмарную пенитенциарную систему советской власти за семьдесят лет ее существования? Это означает, что практически у каждого советского гражданина в тюрьме сидел родственник, друг, сослуживец или просто знакомый.

Миллионы советских людей знали про тюремные порядки, они с удовольствием распевали блатные песни, употребляли в повседневной речи блатные словечки и смотрели фильмы про уголовников — «Путевку в жизнь», «Джентльменов удачи», «Место встречи изменить нельзя»… Тюрьма в России — нечто близкое, а порой и неизбежное, к чему стоит быть всегда готовым. Это своего рода испытание, которое должен с честью пройти настоящий мужчина.

Наверное, уже тогда Ходорковский внутренне подготовился к подобному испытанию.

Но для меня тюрьма была воплощением абсолютного зла, полного ужаса, ада на земле. Пребывание в заключении для меня неприемлемо и непредставимо. Я бы предпочел принять яд, чем провести хотя бы пару дней в тюрьме… Именно поэтому я с такой страстью отговаривал Ходорковского от возвращения в Россию.

Вечером 24 октября 2003 года Михаил позвонил мне из самолета, уже несколько часов стоявшего на летном поле аэропорта Нижнего Новгорода в ожидании разрешения на вылет в Новосибирск (он летел в Иркутск с дозаправкой в Новосибирске).

Он сказал: «Привет. Я в самолете в Нижнем. Нас не выпускают на взлет».

Мы оба понимали, что все наши разговоры прослушиваются, и я почувствовал, что он звонит попрощаться со мной.

На многие годы это стало нашим последним разговором.

Ночью 25 октября меня разбудил звонок из службы безопасности ЮКОСа. Сразу после приземления в новосибирском аэропорту Толмачево антитеррористическая группа «Альфа» окружила самолет. Потребовали открыть люк, ворвались на борт и вывели Ходорковского в наручниках в ожидавший милицейский автобус.

Старая жизнь закончилась. В Новосибирске арестовали Ходорковского, значит, и мне назад дороги не было…