От заката до рассвета

Людей арестовывали за пересечение воображаемой и порой нечеткой ограничительной линии, за размахивание изображениями искалеченных собак перед лицом тех, кто ее калечил, за размещение плакатов на деревьях, за указывание на кого-то пальцем или дутье в горн или свист в направлении движущейся машины. Все эти ужесточения несомненно были призваны отвадить протестующих и никто не думал о том, что подобная тактика неприемлема в условиях демократии и отчуждают людей от полиции, вдохновляя на менее конфронтационные, но более радикальные действия. А, самое главное, подобные санкции еще больше распаляют людей, чем если бы им позволили законным образом вымещать ярость на убийцах и подонках и требовать закрыть лагерь смерти. Законы подстраивались под постоянно меняющуюся тактику кампании и учитывали наличие сотен клиентов HLS и тысяч ее сотрудников, которых невозможно было защитить всех одновременно. Но власти твердо решили запретить людям любыми средствами протестовать против вивисекции.

Однажды в субботу днем в 2001 году мы ехали в Слоу, графство Беркшир, на демонстрацию у завода Horlicks²¹⁰ (клиента HLS) и заметили желтые жилеты на перекрестке в конце разделительной полосы. Когда один из микроавтобусов, ехавших впереди нас, оставил на дороге след из нарезанной бумаги, мы поняли, что возникли проблемы. Бумажный след означал, что активистам пришлось избавляться от списка намеченных жертв кампании, направлений деятельности, дат, договоренностей и мест расположения; разумеется, полиция не должна была все это получить. В документах могли быть указаны лаборатории, поставщики животных, домашние адреса руководства банка, маршруты маршей через города.

На тот день одна химическая компания, отправлявшая продукцию в HLS, чтобы вкалывать их животным, уже стала жертвой необъявленной заранее демонстрации. Кто-то разбил пару окон в ходе акции у главного входа. Когда толпа уже покидала место событий, какая-то местная горячая голова не нашла ничего лучше, как сесть в машину и помчаться на активистов. Он переехал одну девушку. Отморозка вытащили из машины и поколотили.

И вот следующей остановкой был Слоу, но полицейские сумели предугадать такой шаг и дежурили на перекрестке, чтобы останавливать всех, кто едет в этом направлении. Мы развернулись на 180 градусов и умчались. Полиция задержала другие девять микроавтобусов и арестовала в общей сложности 90 ни в чем неповинных людей, которых продержали в участке до поздней ночи только потому, что они ехали на демонстрацию. Все были выпущены без предъявления обвинений и подали в суд на полицию за незаконный арест.

В 2003 году активисты мешали жить 33 поставщикам различными протестными акциями, приводя к бесконечным логистические заминкам. С течением времени для HLS все становилось только хуже, так как преследование вторичных мишеней усиливалось. Персонал HLS тоже не знал покоя, несмотря на все усилия, направленные на его защиту. Через четыре года после начала кампании большую часть времени у здания комплекса все еще дежурили люди, и никакие законы и меры безопасности не могли помешать им наносить визиты сотрудникам домой. Число и дерзость этих посещений увеличивались сообразно растущему давлению, которое полиция оказывала на протестующих. Введение комендантских часов и интернирование проявили себя как лучшие способы подавить людей, возмущенных угнетением животных и проведением жульнических исследований, но история показывает, что даже самые жесткие меры не могут остановить рост оппозиции. На сегодняшний день движение за освобождение животных уже, к счастью, вышло из-под контроля. На Собрании по правам животных (AR Gathering) в 2006 году присутствовали представители 26 наций, которые делились тактиками и идеями. Одни из крупнейших зоозащитных акций современности проводятся в таких странах, как Россия²¹¹.

Счет жертв HLS за полвека составил девять миллионов. Опыты на животных прибыльны и жестоки. И неудивительно, что в мире так велика инициатива закрыть компанию как можно скорее. Тот факт, что широкомасштабная кампания была организована и координируется узким кругом людей, не является секретом, но от большинства ускользнуло правда, которая заключается в том, что на самом деле у руля SHAC стояли и стоят сотни человек. В 2001 году полиция вышла из себя и сделала все так, чтобы несколько человек получили тюремные сроки за подстрекательства к нарушению общественного порядка; власти надеялись, что тем самым обесточат кампанию. Активисты немедленно перегруппировались и вновь пообещали закрыть HLS, которая к этому моменту уже стала врагом движения во всех странах мира.

Уже известный нам по акции с отправкой GlaxoSmithKline муляжа взрывного устройства в кошачьем поддоне Нил Хэнсен написал каждому из 1700 акционеров по письму с подробностями преступлений HLS против жизни и науки. Хэнсен предложил им ознакомиться с подробностями расходования их инвестиций и пообещал, что в случае, если они не откажутся от своих долей, их ждут круглосуточные акции протеста у их домов. Он не угрожал, он просто выдвинул условия против грубого угнетения животных в лаборатории, на что получил очень театральный ответ. Новостные редакторы увидели в словах Хэнсена угрозу террористической атаки и забились в истерике, как они это уже неоднократно делали раньше. Тогда Хэнсен написал письмо в HLS. Он был вежлив и рассудителен, дав акционерам две недели на отказ от долей, в противном случае их ждали «гастроли кампании» — легальные протесты. HLS не удосужилась переслать своим инвесторам предупреждение об угрозе и посоветовать звонить в полицию при первых признаках средоточия протестующих. Благодаря освещению событий в прессе к концу недели скудная стоимость акций Хантингдона вновь свалилась, сбив цену компании на 40%! Хэнсен вскоре оказался под неусыпным наблюдением полиции и терпел на себе ее домогательства, но он не нарушал закон. Те, кто поддерживал кампанию акциями прямого действия, держались в тени.

На сцену вышли свыше 250 спекулянтов, принявшихся скупать и продавать миллионы акций HLS. Тем временем начало работать письмо Хэнсена. Дополнительного веса ему придало преждевременное появление протестующих у домов некоторых акционеров. Один бизнесмен на пенсии, держатель 20.000 акций, подъехав к своему жилищу, обнаружил не только десяток скандирующих его имя активистов, но и превышающий их численность вдвое контингент журналистов и телеоператоров. Позднее все цитировали слова этого акционера, говорившего, что он «больше обалдел от количества СМИ, чем от протестующих». Так же, как и все мы! Пресса проделала в высшей степени хорошую работу, нагоняя страху на черствых угнетателей животных, до смерти испугавшихся ненасильственного нажима зоозащитного движения.

В ответ на опустошительный эффект этих событий HLS открыто призвала как никогда податливое лейбористское правительство создать новое, специализированное подразделение, способное остановить людей, пишущих письма и осмеливающихся проводить демонстрации против жестокости к животным. Компании было мало того, что по состоянию на 2000 год «угрозы», «терроризм» и «насилие» активистов за права животных уже давно фиксировались и отслеживались силами правопорядка. Через четыре недели после отправки письма его автор был арестован за шантаж, в его доме и офисе провели обыски. Поскольку Хэнсен не сделал ничего незаконного, обвинения ему так и не предъявили.

Я не всегда называл лиц, упоминаемых в этой книге, их настоящими именами: зачастую это было вызвано соображениями конспирации. Я встречал многих людей, которые отдали всех себя борьбе, людей, рассказывавших мне бесконечное множество шокирующих, захватывающий, смешных и страшных историй, приключавшихся с ними в ходе акций спасения животных, но едва ли я бы хотел бы поделиться какой-либо из них больше, чем историей похождений Линн Сойер и реакцией на нее. Ее зоозащитная жизнь началась с того, что она сознательно перестала быть консервативно настроенным сторонником охоты (я уже привел историю ее перерождения). Изменив свое отношение к вопросу о правах животных, Линн стала представителем «уважаемой» части активистов, хотя причиняла эксплуататорам животных массу беспокойства. Она присутствовала на демонстрации во Всемирный день защиты лабораторных животных в 2000 году и была одной из 1500 протестующих у стен HLS, надевших черные маски с нарисованным на них черепом — это было не только зрелищно, но и полезно, потому что так полиция не могла никого выследить и запомнить.

Демонстранты оставили машины на почтительном расстоянии от торца лаборатории и двинулись к центральным воротам по дорожкам. Для многих это был первый раз, когда они увидели лабораторию, ее заборы, проволоку, электронные средства наблюдения. Совсем как концлагерь, центр HLS вызывал сильные эмоции. Все пребывали в возбужденном настроении: ферма Шемрок только что объявила о своем закрытии, и HLS должна была стать следующей. Активисты сопровождали шествие ободряющими речами. Полиция в защитной экипировке ждала на территории комплекса, похоже, уповая на усиленные меры безопасности, которые, по их мнению, должны были удержать активистов снаружи. Но активисты настроились действовать, тут и там по рукам шли кусачки. Охрана не заметила, как сверхнадежная ограда была перерезана в нескольких местах, зато заметила сотню людей, пролезших в эти дыры.

Когда начался прорыв, толпа взревела. Полиция запаниковала и ринулась к активистам. Они не просто жаждали выпроводить людей и вернуться на свои позиции — они собирались наказать всех, кто прорвался. Это означало массовое насилие; неважно, кто ты и что делаешь: если ты на стороне протестующих, значит, ты — враг. Началась игра в кошки-мышки и, в конечном счете, активисты начали покидать территорию комплекса.

Но в 14.00 произошел переворот, когда двое протестующих, одной из которых была безобидная Линн Сойер, прошмыгнули обратно мимо мотков колючей проволоки и полицейских особого назначения и забрались на крышу одной из лабораторий в центре комплекса. Большая часть протестующих в этот момент предпочла уйти с территории HLS из-за повышенной концентрации полисменов. Победители остались на крыше наблюдать, как толпа промаршировала по полям к оживленной трассе А1 и заблокировала ее южное направление дорожными конусами и собой. Часть протестующих отделилась и закупорила северное направление магистрали. Полиция неистово пыталась восстановить порядок, но было уже слишком поздно. В HLS в это время инспектор уговаривал сквоттеров спуститься с крыши «достойно», но они наслаждались, наблюдая, как люди в желтом гоняются за людьми в черном по всей округе. Им также доставлял удовольствие вид длиннющей линии автомобилей, выстроившихся на А1 в обоих направлениях. Все, что мог сделать полицейским вертолет — это записывать события на камеру с воздуха. Несмотря на всю свою хваленую мощь, полиция была бессильно остановить протестующих, часть которых двинулась к А14, а другая пошла маршем по А1, преследуемая патрульными машинами, сбивающими дорожные конусы. Остановка движения на А1 была большим достижением, привлекшим к HLS существенное внимание. Ситуация на А1 нормализовалась только поздним вечером, в то время, как активисты спонтанно проведывали дома сотрудников HLS. Забравшихся на крышу активистов в конечном счете сняли с крыши и арестовали вместе с другими за нарушение Параграфа 14.

Три месяца спустя команда активистов вновь ударила по А1, сначала замедлив движение по шоссе, а потом и вовсе приостановив. Они спешно возвели на дороге две 6-метровые конструкции строительных лесов, на каждой из которых расположилось по активисту. Их воодушевлял предыдущий успех и они рассчитывали держать блокаду как можно дольше, но она продлилась всего пять минут. Местный констебль Дэвид Мэнтон был не на службе и застал ступор на трассе, когда ехал по своим делам. Мэнтон не питал симпатий к злейшим врагам своих работодателей и не слишком уважал право на протесты. Нельзя даже сказать, что ему самому кто-то причинил неудобства, потому что его мотоцикл с легкостью миновал бы возведенные конструкции. Мэнтон мог бы догадаться, что двигать 6-метровые строительные леса, когда на них сидит хрупкая 33-летняя женщина — это опасно, но ему было плевать.

Линн Сойер была настолько охвачена ненавистью к эксплуатации животных, что с готовностью принимала любые уловки и тактики, призванные помочь беззащитным. Особенно ее выводила из себя HLS. Она как раз выражала свой протест против этой страшной компании, когда констебль Мэнтон своими действиями сбросил ее с верхушки конструкции. Женщина ростом 1,5 метра осталась лежать на асфальте со сломанными коленом и бедром и разбитым в кровь лицом, а Мэнтон сел на мотоцикл и быстро уехал. Он даже ликовал, беспощадный и невозмутимый, оставив оказание первой помощи активистке своим коллегам. Вернувшись восвояси на следующий день, Мэнтон, однако, обнаружил, что коллеги обыскивают дом и хотят арестовать его.

Несмотря на быстрый арест и показания 16 свидетелей у полиции Кембриджшира ушло 10 месяцев на то, чтобы предъявить Мэнтону обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений. Судебный процесс был далек от честного, свидетелей бессовестно запугивали, но они не сдавались. И, тем не менее, Мэнтона каким-то образом признали невиновным! Суд счел, что он не несет ответственность ни за то, что он покинул место происшествия, не сообщив о нем, ни, собственно, за то, что он натворил.

Линн Сойер провела в больнице несколько недель. Она не могла работать не один месяц. Ей потребовалась пластическая хирургия лица. В результате полученных травм сейчас одна ее нога короче другой на 2,5 сантиметра. У нее на лице остались шрамы. Она живет, испытывая постоянную боль. Теперь будет знать, как активничать, да? Нет. «Я не ожидала справедливости, — говорит Линн. — Я больше ее не ожидаю в принципе, вот почему я делаю то, что делаю. Сто лет назад полиция обращалась с женщинами точно так же, потому что они требовали признать их права. Мы победили тогда и победим теперь. Мы справимся с громилами. Они меня даже не напугали».

Четыре года спустя Линн получила несколько тысяч фунтов в качестве компенсации за полученные ранения. Через год после нападения Мэнтона, когда ее восстановление было в самом разгаре, злая и уверенная в себе Линн уже имела на HLS серьезные виды. Однажды утром для поднятия боевого духа она подъехала к воротам комплекса и заметила, что на входе стоит новый охранник. Он выглядел таким глуповатым, что вместо того чтобы припарковаться и начать протестовать против деятельности HLS, Линн въехала в открытые ворота. Она держалась настолько хорошо, что у нее даже не спросили документы. Какой интересный поворот, особенно для человека, который хорошо известен и охране HLS, и полиции; человека, который избрал делом своей жизни проникать в подобные места, разграблять их и выставлять на посмешище; человека, чье фото мелькало в местной прессе еще неделю назад.

Проехав на территорию, Линн припарковалась, быстро осмотрелась и двинулась в сторону корпуса с надписью «М12». По счастью, входивший в него зоотехник придержал для нее дверь. Позднее он признался, что ее лицо показалось ему знакомым (еще бы!). Крепость HLS распахнула двери для своего троянского коня.

«Я знала, что не смогу выбраться оттуда, не будучи пойманной, поэтому нашла небольшой офис и забаррикадировалась в нем, чтобы ознакомиться с конфиденциальными документами. В какой-то момент зазвонил телефон и я ответила. Это была женщина, которая сказала, что не может пробраться в свой офис, добавив, что ей нужен ключ. Я объяснила, что не могу ее впустить. Охранники, наконец, проснулись и пришли по мою душу примерно через час после начала оккупации. Следом явился сержант Кен Смит, охотник на зоозащитников и эксперт по правилам безопасности дорожного движения. Он попытался уговорить меня выйти. Я вела себя льстиво все тысячу раз, когда он останавливал мою машину, но теперь я сидела за столом, блокировавшим дверь, и не собиралась двигаться. Они решили прорваться через стену. Полиция и сотрудники упрекали меня в чтении документов, но я ничего не могла с собой поделать. Через три часа они просверлили в стене достаточно отверстий, чтобы Кен мог пробить ногой большую дыру, войти и арестовать мня за бродяжничество, кражу, воровство электричества и причинение криминального ущерба. Немного чересчур, учитывая, что я просто сидела и читала. Им очень не понравилась легкость, с которой я обошла их систему безопасности».

Конечно, не понравилась. Это не соответствовало образу центра совершенства, где «ваш секрет — это наш секрет». В данном случае секреты стали всеобщим достоянием. Немедленным последствием этого инцидента явилось то, что охрана начала проверять каждую машину, подъезжавшую к воротам.

Для тех из нас, кому приходилось стоять снаружи и наблюдать, как эти чудовища прохлаждаются, показывая нам средний палец, приключение Линн стало сбывшейся мечтой. Внезапно они почувствовали, что им не укрыться от нашего гнева нигде. Они уже не вели себя так нахально, сидя в комплексе, слушая радио и ожидая того дня, когда можно будет уйти на пенсию. Теперь им было некомфортно. Они не чувствовали себя в безопасности нигде, даже на территории комплекса. Теперь ездить на работу по утрам им стало еще неприятнее.

Но по-настоящему невыносимо даже думать об этом им стало в 2000 году, когда машины нескольких сотрудников закидали зажигательными бомбами в рамках новой волны атак ФОЖ. Пострадало всего несколько автомобилей, никто не получил ни царапины, но шумиха в СМИ была настолько оглушающей, что персонал HLS преисполнился еще больших страхов. Никто не похищал детей и не ослеплял дедушек с бабушками кислотой, но персонал не хотел рисковать. Этот страх, окружающий движение за освобождение животных, нерационален, — учитывая, что активисты стараются не прибегать к насилию, — но играет на руку движению, потому что эксплуатация животных выглядит менее привлекательной. Кроме того, этот страх необъясним, учитывая, что активисты представляют для общества куда меньшую угрозу, чем HLS и многие ее сотрудники; но это не мешает прессе изливать на активистов потоки яда, а правительству — подавлять поползновения движения так, как не подавляются действия никаких, даже самых жутких преступников. Как обычно, все сводится к деньгам. Большим деньгам. Вот что важно для политиков и бизнесменов. И вот в чем вся суть вивисекции.

Насилие — ключевое слово в этой борьбе. Через всю мою книгу проходит насилие к животным и к активистам. Здесь действительно есть что обсудить. Я знаю не много фактов применения зоозащитниками насилия: о них куда больше разговоров. Однако насилие, которое пережили некоторые активисты, подвергло жестокой проверке их мирные намерения и заставило реагировать иначе.

Известный своей активностью по части саботажа охоты в окрестностях Ливерпуля в 1980-е Дейв Бленкинсоп терпел физические нападения за свое сопротивление угнетению животных больше раз, чем он может вспомнить. Его неоднократно арестовывали вместе с Дейвом Коллендером и другими активистами. Он жаждал расплаты. Ни для кого, будь это чувствительный человек или черствый, применение насилия не дается просто. Тихий, невзыскательный и надежный Бленкинсоп всегда был готов прийти на помощь, если требовалось починить двигатель. Его часто видели под Land Rover друга или сваривающим детали одного из фургонов саботажников или чинящим что-то в центре спасения животных. Бленкинсоп держал за руку Майка Хилла, когда тот умирал в сельской местности Чешира в 1991 году. Он неоднократно видел, как товарищам делали больно, и знал, насколько опасно сражаться с врагом на его территории. Он первым же призывал к тактическому отступлению всякий раз, как назревали неприятности. Через два дня после смерти Майка Хилла он был осужден на 15 месяцев тюрьмы за участие в атаке на псарню с биглями в Чешире. Его это травмировало, он знал, что не должен был оказаться ни у конур, ни в тюрьме, но он не знал, как иначе поступать. Никто из нас не знал.

Будь он менее проворным, он бы мог лежать мертвым под колесами Land Rover охотников в Суррее, которые чуть не убили Стива Кристмаса девять лет назад. Бленкинсоп не должен был находиться и там тоже. Но живодеры рвали детенышей лисят на части, а он спасал их отвозил в ближайший центр спасения, где строил стеллажи для раненых уток и других уцелевших птиц и зверей. К счастью для Стива Кристмаса, Дейв был рядом, когда его чуть не убили, держал его за руку и вызвал для него вертолет скорой помощи. Суд над водителем машины, переехавшим Кристмаса, не принял показания Бленкинсопа на том основании, что он был судим и, следовательно, не мог быть надежным свидетелем. Наличие других очевидцев событий все решили проигнорировать. Это стало для Бленкинсопа последней каплей. После стольких лет попыток избегать конфронтаций везде, где только возможно, он изменил свой взгляд на вещи и обратился к спланированному насилию.

В феврале 2001 года трое мужчин с бейсбольными битами напали на Брайана Кэсса (всеми ненавидимого, злосчастного управляющего директора HLS и хладнокровного заступника массовых пыток животных), когда как-то вечером он вышел из машины перед своим домом в Кембридже. Судя по всему, они задумали нанести ему тяжкие повреждения и вполне могли бы это сделать, но все обернулось иначе. К счастью для Кэсса услышавший шум сосед ринулся выручать его и получил струю слезоточивого газа из баллона. Кэсс сумел забежать в дом, помятый, побитый и кровоточащий, но не получивший серьезных ранений. На следующий день все новостные каналы показывали его травмы, распинаясь на тему того, как ему повезло выжить, и взывая к оказанию большей поддержки таким людям, как он.

Через несколько дней в Кембриджшире был случайно обнаружен ряд предметов одежды, бейсбольные биты и вязаные маски. Тест ДНК показал совпадение с ДНК Бленкинсопа частиц на вязаной маске, а ДНК Кэсса совпало с волокнами на битах. Полиция, куда более заинтересованная в торжестве правосудия, чем в тот день, когда Land Rover переехал Стива Кристмаса, нанеся ему травмы, угрожавшие жизни, отправила арестовывать Бленкинсопа 70 офицеров. Два дня спустя ему предъявили обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений. В выходе под залог ему было отказано.

Подробная криминалистическая экспертиза позволила связать ДНК Бленкинсопа с другими инцидентами, и постепенно начала выстраиваться масштабная картина его ночных вылазок против угнетения животных. Следы ДНК были обнаружены на фрагменте латексной перчатки, обнаруженной на месте рейда в Ньючерче в предыдущем сентябре, а также на взрывателе устройства, оставленного в одной оксфордской скотобойне за три дня до ареста за нападение на Кэсса. Учитывая скромные количества ДНК, имевшиеся у криминалистов, разумеется, существовала возможность, что полицейские просто манипулировали информацией, полученной от третьих лиц, но подкрепить подозрения им было нечем. Еще больше усугубил положение Бленкинсопа вывод криминалистов относительно того, что его ДНК совпадало с частицами на устройствах, с помощью которых были сожжены машины сотрудников HLS в августе 2000 года. Кроме того, волокна его куртки были идентичны тем, что удалось обнаружить на устройстве, прикрепленном к машине сотрудника HLS, который заметил его, прежде чем оно успело воспламениться.

Тщательное полицейское расследование выявило целый букет преступлений, которые можно было инкриминировать Бленкинсопу. После непродолжительных торгов адвоката с прокурором Дейв признал свою вину по всем пунктам и был приговорен к 18 месяцам за участие в краже 600 морских свинок, к 3 годам за нанесение тяжких телесных повреждений и к 5,5 годам за хранение зажигательных устройств. В общей сложности получалось 10 лет, и комиссия по досрочному освобождению не могла выпустить его до июня 2006 года. Это были хорошие новости для Брайана Кэсса и компании, но не решение их проблем. Их дела только ухудшились. Орден Британской империи, который государство вручило Кэссу за сопротивление общественному давлению во имя опытов на животных, мало что смог для него изменить.

Спланированное насилие — это новый феномен. Оно не слишком распространено, его история небогата, и активисты не питают к нему особых симпатий. Любой сегмент общества прибегает к физическому насилию, но наш сегмент делает это реже, чем большинство. Мне представляется лицемерием полагать, что так и будет продолжаться, если учесть, что количество альтернативных вариантов для протеста стремительно сокращается.

Офисы SHAC и дома волонтеров постоянно подвергаются полицейским рейдам. Офицеры конфискуют компьютеры. Координаторов сажают в тюрьму. Власти настолько страстно хотели посадить кого-нибудь за подстрекательство после публикации в бюллетене кампании имен сотрудников HLS, что не поскупились потратить £1,2 миллиона на расследование дела и судебное разбирательство. Внимание полиции привлекла картинка, на которой был изображен Скуби-ду под списком имен сотрудников компании. Заголовок гласил: «Кровь на их руках», а Скуби-ду говорил: «Люди из HLS убивают животных. ВЗЯТЬ ИХ!». Развернутое расследование позволило привлечь Хизер Джеймс, Грега Эйвери и Наташу Доллмейн за изготовление и распространение бюллетеня. Они получили по 12 месяцев тюрьмы. Небольшая передышка, чтобы набраться новых сил. Полиция понимала всю катастрофичность произошедшего и призналась: «Больше мы не будем пытаться преследовать за подобное». Неужели после этого они обратили большее внимание на организованную преступность, как того хотело бы большинство из нас? Не смешите.

Национальная команда по борьбе с преступностью была вполне довольна тем, что заставила Почту Великобритании ликвидировать абонентский ящик SHAC и отказать ей в услугах. Это были временные трудности, которые не слишком помогли HLS. В 2003 году HLS и ее клиенты — особенно жизненно важные для бизнеса японские компании — подали в Верховный суд иски, требуя ввести запреты, чтобы держать протестующих подальше от их собственности. Полиция уже получила широкие полномочия арестовывать людей за незаконные действия, но не настолько, чтобы не давать людям размахивать плакатами и говорить правду.

С давних времен в Англии свобода протеста считалась основополагающей частью нашей демократии. И перебранки между вивисекторами и активистами у входа в HLS были составным звеном этой традиции. Но каким-то образом все ушло в прошлое. Демократию пустили с молотка. Индустрия вивисекции купила отсрочку от неумолимого давления общественного мнения. Даже в иске в Верховный суд было упоминание о блокаде А1, который HLS трактовала как «причинение беспокойства». И теперь если вы подойдете к воротам HLS, Оксфордского университета и других эксплуататоров, вы можете навлечь на себя кару большого бизнеса, а в случае, если станете размахивать плакатом, вас, вероятнее всего, арестуют и посадят на пять лет. Демократическое право на протест, о котором мы столько слышим — это очередная ложь.

Точно так же нельзя печатать данные о «неприкосновенных лицах», то есть руководстве HLS, ее рядовых сотрудниках, клиентах и поставщиках, нельзя и писать статьи, направленные против них. Протестовать можно раз в неделю не более чем 12 людям одновременно на протяжении нескольких часов и только если вы заранее договорились об этом с полицией. Только попробуйте перешагнуть через новые, «усовершенствованные» границы протеста, разбив постоянный лагерь, использовав мегафон или вступив в контакт с кем-то из «неприкосновенных лиц», ответственных за отравление животных до смерти! Государство раздавит вас, как букашку. И в этих словах нет ни лжи, ни пропаганды.

Запрет на упоминание «неприкосновенных лиц» не очень помог им, потому что не отвадил людей в масках от идеи снимать краску с машин сотрудников HLS или нападать на их дома. Более того, новые запреты еще больше обострили ситуацию. По словам подавленного управляющего директора HLS, «за последние шесть месяцев было совершено 54 атаки на автомобили, но больше всего нас беспокоит тот факт, что 28 из них имели место с начала января. Таким образом, они участились». Число нападений действительно утроилось. СМИ, как всегда, затрубили о том, что психи убивают всю надежду на чудесное исцеление человечества от любых болезней, портя машины руководителей и ослабляя позиции HLS. Это были призывы еще больше ограничить протестующих и ужесточить для них наказания. Принимая во внимание тот факт, что теперь в тюрьме могли оказаться люди, участвующие в мирных акциях, вероятность концентрации активистов на нелегальных практиках существенно увеличилась.

В 1992 году HLS оценивалась в $500 миллионов. К 2005 году она стоила уже $22 миллиона. Тот, кто вложил в компанию £4500 в 1992 году, через десять лет получил £1,5! В 2004 году с HLS разорвали контракты более 100 партнеров. Citibank избавился от убыточных 10 миллионов акций, Чарльз Шваб²¹² — от 5 миллионов, Merril Lynch²¹³ — от 8 миллионов. У компании остались друзья только в правительстве, в индустрии отравления животных и в маленьком городке Хантингдоне. HLS залезла в долги на $100 миллионов и каждый день сражается за свое выживание несмотря ни на что.

В сентябре 2005 года Брайан Кэсс и президент компании Эндрю Баркер полетели в США, чтобы воссоединиться с другими руководителями HLS в момент, когда компания перекочует на Нью-Йоркскую фондовую биржу и официально станет американской. Они полагали, что годы финансовых волнений позади. Трясясь от нетерпения, желая поскорее заглянуть в будущее, полное новых инвестиций, и уже держа шампанское наготове, буквально за 45 минут до открытия торгов мужчины ощутили, как их мир рушится на глазах: им сообщили, что долгожданное событие отменяется из-за страха перед тем, что могут учинить активисты за права животных. Это был зрелищный крах HLS. Брайан Кэсс, прокомментировал произошедшее для телекамер так: «Мы чрезвычайно разочарованы, расстроены, поражены. Мы просто лишились дара речи... Мы смотрели друг на друга и не могли в это поверить».

С тех пор было множество разоблачений — по меньшей мере шесть на сегодняшний день. Двое бывших сотрудников вызвались рассказать много всякого о происходящем в лабораториях. Они поведали о ранее неизвестных фактах фальсификации данных, жестокости к животным, пьянстве и полной, абсолютной некомпетентности и равнодушии персонала. В рамках серии секретных встреч с активистами SHAC всплывало все больше шокирующих подробностей:

«Как-то на вечеринке кто-то из патологоанатомов рассказывал о том, как он разрезал голову и пилил кость, чтобы добраться до мозга, и как запах крови пробуждал в нем голод. Они признавали, что далеко не одну собаку бросили в мешок для мусора расчлененной. По ночам приезжали фургоны и забирали мешки, чтобы отвезти и сжечь. Мне всегда было очень грустно, что этих собак даже не сжигают целиком, а по частям...

Ученый брал собаку за загривок, подвешивал ее и кричал, чтобы она слушалась. Собаку положили на спину и взяли у нее костный мозг из груди. Это было не слишком приятным времяпрепровождением для собаки, чтобы она сохраняла спокойствие. Двое ученых, с которыми я проводил эту процедуру, дали собаки недостаточную дозу анестезии, поэтому она скулила и дергалась. Я очень расстроился из-за этого. Они не давали анестезию, но продолжали.

Старший зоотехник, который продолжает работать в компании сейчас, ходит в паб в каждый обеденный перерыв, выпивает 3 или 4 пинты пива и возвращается на работу. Он также хранит выпивку в своем шкафчике на работе. И когда ему нечего делать, он идет выпивать. Это грубое нарушение дисциплины. А в зоне для курения он сидит прямо перед нами и открыто курит травку».

Ответ властей был замечательным. Они не спешили открывать дело по фактам преступлений и нарушений в HLS, чтобы предотвратить дальнейшее пренебрежение правилами проведения якобы жизненно важных медицинских исследований; вместо этого в игру вступили детективы Особой службы, которые пригрозили информаторам тюрьмой или чем-то похуже, если они не закроют рты. Их даже заставили написать отказ от их подробных показаний. Разве могли дела HLS идти еще хуже?

Приматы и лаборатория

Есть солидные научные подтверждения того факта, что полученные в результате опытов на животных данные совершенно не достоверны в оценке влияния лекарств на пациентов и подвергают смертельной опасности как людей, так и животных.

Доктор Рэй Грик

С введением драконовских мер по сдерживанию протестных акций протеста против бизнесменов, направленных на терроризирование населения целым спектром наказаний за антививисекционные настроения, несогласные мало что могли сделать, чтобы помешать живодерам легальными средствами. Запреты затронули законопослушных протестующих. Полиция бесчинствовала. Что людям делать, если правительство отказывается обсуждать проблему, тем самым провоцируя вспышки противозаконного поведения? Что было делать всем небезразличным к деятельности центра разведения животных в Ньючерче, когда суд выдал предписание, запрещавшее недовольным находиться в радиусе 30 км от предприятия?

Отказ властей законодательно предусмотреть более надежную защиту для животных, поднять вопрос о нужности опытов на животных и позволить людям выражать свои антививисекционные взгляды не только не улучшил положение HLS, но и принес в жертву многих других участников индустрии, в том числе разводчиков из Ньючерча. Аналогичные процессы сейчас идут в Оксфорде, где разворачивается беспощадная битва между правдой, честностью и прогрессивными медицинскими исследованиями (или, если вам угодно, бандой склонных к насилию экстремистов) и горсткой лгущих палачей, желающих мучить как можно больше животных. Поджигатели и другие приверженцы акций прямого действия, атакующие Университет, утверждают, что они вынуждены идти таким путем из-за недостатка дебатов и закрытости вопросов, касающихся опытов на животных. Исследователи отвечают, что хотят подобных дебатов, но боятся высказаться, потому что считают, что оппоненты нацелены не на диалог, а на терроризм.

В Кембридже Университетский совет подал заявку на разрешение открытия новой лаборатории по изучению приматов за городом. Лаборатория в деревне Гиртон стала большой проблемой для тех, кто имел шкурные интересы в экспериментировании на животных, а также для тех из нас, кому было не наплевать на исключительное насилие, применяемое для получения результатов подобных исследований: лаборатория специализировалась на нанесении повреждений мозга обезьянам. Однако Гиртонский проект потонул, даже не выйдя в плавание. Вопреки мерзопакостному вмешательству верхушки правительства и горам небывалой лжи, сопровождавшей заявления о пользе вивисекции для медицинского прогресса, планы превратить пустынную ферму в Гиртоне в крупнейший в Европе центр исследований мозга дважды отвергались местным Советом, после чего в конце 2003 года были вынесены на общественное обсуждение.

Против выступали все: полиция не хотела, чтобы появилось еще одно место, которое придется защищать от неминуемых протестов; Совету не нравилась идея застроек в зоне зеленых насаждений и перспектива хаоса, который принесут с собой активисты; у зоозащитных групп и ученых имелись еще более веские причины не давать добро на запуск проекта. Для руководства Университета открытые дебаты были малоприятны ввиду того, что все его 3000 академиков и административных работников узнали подробности относительно проекта, за который они проголосовали три года назад. Тогда Университетский совет забыл упомянуть о том, что лаборатория будет заниматься экспериментами в области мозга на обезьянах. Когда разразился скандал, детектив университета расследовал дело и пришел к выводу, что совет «не раскрыл правду» в своей заявке. Открытое разбирательство привело к тому, что доводы противников проекта были услышаны. Последовало решение запретить строительство центра и закрыть проект.

Ничего себе — демократия сработала! Все решили, что если дело пойдет такими темпами, то для ФОЖ и ему подобных групп попросту не останется работы. Но тут за дело взялся самозваный нейробиолог Джон Прескотт. Лейбористское правительство, ведомое в данном случае крупнейшим финансистом-миллиардером, защитником вивисекции, генетически модифицированных продуктов и биотехнологий лордом Сэйнсбери²¹⁴, решило, что британские вивисекторы должны иметь под рукой столько животных, сколько они захотят. Прескотт, не колеблясь, отклонил решение инспектора, закрывшего проект, объяснив это тем, что открытие лаборатории «очень важно для национальных интересов», с чем откровенно не согласился инспектор. Таким образом, университет получил разрешение, хоть и через другое окно, а лейбористы в очередной раз продемонстрировали, что демократия в Великобритании — это подлог.

Несмотря на все махинации, Кембридж отверг помощь правительства ввиду того, что расходы на меры безопасности стали серьезной проблемой. Здесь сказалось и тарахтенье СМИ о «буйствующих экстремистах». Расходы выросли на 25% до £32 миллионов. Примечательно, что это случилось еще даже до того, как был заложен фундамент лаборатории. Это заставило университет отказаться от проекта, просто потому, что они не могли «взять на себя финансовые риски подобной величины».

Так движение за освобождение животных одержало еще одну значительную победу. Очень иронично, что действия меньшинства, пообещавшего угнетателям животных нарушение общественного порядка, позволили добиться того, чего не смогло добиться официальное открытое разбирательство. Совместное крушение демократических процессов и лгущих, своекорыстных политиканов урезало возможности транснациональных корпораций и склонило чашу весов в пользу противников вивисекции.

Но, даже преодолев это препятствие, мы узнали, что с лабораторией все еще не покончено. По информации, просочившейся в Кампанию за прекращение экспериментов на приматах в Кембридже (изначально SPEAC и впоследствии SPEAK) от симпатизирующего зоозащитникам человека внутри системы, в марте 2004 года начались строительные работы у Проезда Саут-Парк²¹⁵ в Оксфорде. Выяснилось, что строившаяся там лаборатория для приматов должна была заменить ту, что так и не открылась в Кембридже. Очевидно, этот запасной сценарий обсуждался заранее. Руководство Оксфорда опустилось до того, что принялось скрывать факты и отрицать проведение каких-либо строительных работ или своей связи с ними и, действительно, в офисе местного Совета таинственным образом были недоступны документы, касавшиеся строившейся лаборатории.

Изначально ни о каких животных не упоминалось вообще; потом, после того, как руководителям университета был задан вопрос в лоб, они ответили, что 98% работ будут проводиться на грызунах и что предприятие станет скорее «отелем» для животных, чем лабораторией: оно позиционировалось как место, где животные смогут побыть, прежде чем отправиться на «работу» в другие места. Правда оказалось совершенно иной, и Оксфорду пришлось признать это. Новое здание (в случае, если бы его все-таки построили) должно было стать одновременно центром разведения приматов и лабораторией, которая бы проводила, в числе прочих, низкопробные инвазивные эксперименты на мозгах обезьян, аналогичные тем, чью подноготную BUAV обнародовал в 2002 году после посещения активистами лаборатории Кембриджа.

Расследователи выяснили, что вивисекторы учили мартышек выполнять трюки, а потом удаляли или отравляли токсинами части их мозгов, заставляя выполнять все больше заданий и наблюдая за тем, как на животных сказывается причиненный вред. Это было как «”снять крышку” — так один исследователь черство описал разрезание пристегнутых черепов маленьких обезьян электропилой». «Управляемые» страдания — вот как классифицировало правительство эти эксперименты, приводившие к боли, стрессам, кровотечениям, судорогам, рвоте, дрожи, аномальным телодвижениям, выкручиванию головы, потере дееспособности, недостатку ухода за собой и замешательству, сопровождаемому бессмысленным выражением лица — или, как описал это сам исследователь, «птичками перед глазами».

SPEAK была организована, чтобы сдержать в узде вивисекционную одержимость Оксфорда. Начиная с 2004 года сотни протестующих митинговали на улицах города, и многим из них после этого запретили посещать Оксфорд. Но поскольку правда о лаборатории просочилась, а построен к этому времени был только каркас здания лаборатории, университет знал, что находится в уязвимом положении. Знали это и в SPEAK.

Активисты связались с поставщиком стройматериалов Travis Perkins, объяснили ему предназначение строящегося здания и предложили переосмыслить свое участие в проекте. Через несколько дней компания дала заверения в том, что больше не будет осуществлять поставки на место строительства. Это был еще один удар по университетскому проекту. Начались демонстрации, полиция вела себя бестактно, их сборщики информации фотографировали лица протестующих. Одну женщину средних лет арестовали за шокирующее преступление — она била в барабан перед бетонным офисом поставщика бетона RMC. В момент совершения своего злодеяния она стояла на тротуаре рядом с разделительной полосой оживленной дороги на перекрестке, и ее при этом обвинили в «сознательном причинении беспокойства, расстройств и тревоги» сотрудникам в здании. Ее отпустили, сказав, что она должна будет вернуться в участок, когда офицеры «расследуют» это дело, но обвинения так и не были предъявлены. Аресты, подобные этому, происходили повсеместно.

Затем проблемой занялся ФОЖ, поставив университет в безвыходное положение. Активисты сфокусировались на подрядчиках — строительной фирме Montpellier и поставщиках бетона RMC. Активисты сожгли три экскаватора RMC на каменоломне в Суррее и испортили десяток транспортных машин для землеройных работ и других единиц техники в Дорсете. Параллельно акционеры Montpellier получили по письму якобы от президента компании, который предупреждал их о «быстрой активности движения за права животных» в случае, если они не продадут свои акции. Отголосок на фондовой бирже был легко предсказуем. В тот день акции Montpellier упали на 19%. В течение пары месяцев обе компании заявили об уходе из проекта.

Для Оксфорда это стало последней каплей. На балансе университета висело мертвым грузом недостроенное здание, которым некому было заниматься, и подъемный кран, на увоз которого требовались £10.000. Издержки вивисекции неуклонно росли. Последовала очередная серия истерических припадков в СМИ. Премьер-министр заверил лорда Сэйнсбери в том, что в случае, если будущие подрядчики не смогут без затруднений закончить строительство объекта, для их защиты можно будет привлечь армию. Лорд Сэйнсбери заявлял: «Мы позаботимся о том, чтобы здание было построено».

Отчаявшись привлечь новых подрядчиков в Оксфорд, университет обратился в Верховный суд, требуя запретить кому бы то ни было протестовать против «неприкосновенных лиц» —сотрудников и учащихся университета и колледжей, их семей, прислуги и агентов, сотрудников и акционеров подрядчиков университета, их семей, прислуги и агентов, а также любых людей, возжелавших посетить лабораторию или другие помещения университета или дома, принадлежащие или занимаемые неприкосновенными лицами. То есть, донимать нельзя было никого вообще!

Судья отверг дополнительные заявки, которые были поданы с целью получить постановление, запрещающее въезд протестующих в Оксфорд, любые контакты с кем-либо, участвующим в вивисекции в университете, использование мегафонов и свистков на еженедельных акциях протеста, проводимых на улицах у лабораторий. Однако выданный ордер классифицировал всякого, кто подпадал под условия запрета, как протестующего и запрещал таким людям все вышеизложенные проявления протеста, а также приближение к месту строительства ближе, чем на 50 метров. Протестующим разрешили протестовать здесь каждый четверг, в промежутке между 13.00 и 17.00, и все акции должны были проходить строго в «определенной зоне».

Запреты на протесты были настолько широкомасштабными, что полиция могла даже арестовать кого-то из неприкосновенных лиц, когда те шли на работу, если бы офицеры внимательно вчитывались в текст ордера. Потенциал этих запретов был огромен. Они оказали немедленное влияние на участников кампании, сделав невозможной всю легальную деятельность и потратив деньги жалобщиков — а на самом деле деньги налогоплательщиков — на разработку и утверждение толстенных кип документов. И мы все еще станем ругать тех, кто прибегает к прямому действию? Почему тогда так мало говорится об отказе в праве мирно протестовать? Никто из тех, кто называет нас «экстремистами», ни разу не возмутился по этому поводу. Джон Стайн²¹⁶, август 2004:

«Обезьяны очень любят различную активность и очень хорошо играют. В нашем отделении большие клетки, и звери счастливы. Они буквально запрыгивают в клетки, потому что их очень возбуждают задачи, которые они выполняют. Они видят друг друга, общаются и смотрят телевизор. По сравнению с их сородичами в дикой природе у них шикарная жизнь. Дикие макаки-резусы доживают до 12 лет, а некоторые из наших — до 25-30. Что бы вы предпочли — переживать, как бы вам не откусил голову бабуин, или смотреть телевизор? Они обожают телевидение, мне говорили, что они особенно любят мыльные оперы, и я убедился, что они ими действительно очарованы». Похоже, это не обезьянам нужно проверять мозги...

Работа в Оксфордском университете, наконец, возобновилась в ноябре 2005 года после 17 месяцев бездействия. Но за закрытыми дверями велись тайные переговоры о том, как обезопасить жизнь строительных подрядчиков. Руководство университета держало детали в секрете. Но ведь тайное всегда становится явным.

Рабочие принялись за дело. Все они были в вязаных масках и скрывали номера своих машин. Им хорошо платили и обещали премию по окончании. Но разведка донесла, что рабочих разместили в разваливавшемся колледже пожарной охраны в соседнем графстве вопреки желаниям его тогдашних жителей. Следующий запрет коснулся протестов уже в этом месте. Параллельно полиция арестовывала протестующих ни за что, в дальнейшем выдвигая суровые условия освобождения под залог и запрещая пересекать черту города.

Десятки экспертов по безопасности, включая бывших служащих Особой воздушной службы²¹⁷, участвовали в контрразведывательной операции по защите ключевых сотрудников подрядных компаний, но это было еще ничего. Правительство сочло приемлемым потратить £100 миллионов, некогда принадлежавших налогоплательщикам, чтобы расплатиться по счетам за строительство лаборатории! Итак, без ведома общественности вивисекция в Великобритании процветает на деньги граждан. В противном случае ее развитие уже было бы невозможным.

Существует заговор, направленный на то, чтобы сокрушить движение за освобождение животных и любыми средствами запустить злополучный проект. Линия фронта прочерчена, и дурацкое решение укрепить вивисекцию в Оксфорде в этой стратегической точке, судя по всему, еще долго будет дорого обходиться университету.

Морские свинки и покойница

Может, они и любят животных, но они до чертиков напугали нашего кота Уинки.

Разводчик лабораторных зверей в интервью после того, как в его доме разбили окно

В октябре 2004 года тело Глэдис Хаммонд под покровом ночи извлекли из могилы (и давайте внесем ясность, поскольку СМИ не удосужились это не сделать: тело извлекли неизвестные лица) в деревне Йоксхолл в Стаффордишре, о существовании которой, если бы не это происшествие, никто бы никогда не узнал. В стране поднялся неистовый крик. Это было гнусное преступление — худшее из худших. Нечто настолько извращенное, что было за гранью понимания, но дало волю ненормативной лексике. Это было преступление, свидетельствовавшее о том, что наши края захлестнул экстремизм. В последующие годы журналисты рвали глотку, подначивая нацию на все большую озабоченность давнишними останками родственницы человека, который предпочитал зарабатывать на жизнь разведением и убийством животных.

Никто при этом не вспоминал обо всех тех существах, которых он убивал. А как насчет людей, которые потеряли любимых, друзей или членов семьи в результате приема опасных для их здоровья препаратов, тестированных на тех самых животных, которых разводил Крис Холл? Спрашиваете ли вы, подобно мне, как, черт подери, вышло, что по-настоящему гуманистическая концепция сострадания и заботы о ближних встала с ног на голову и приравняла серьезные физические и эмоциональные страдания к ненасильственному, пусть и тошнотворному, причинению ущерба? Может, это такой пропагандистский трюк?

И никого при этом не волнует, что эксперты (в том числе те, кто продолжает ставить опыты на животных) доказали, что вивисекция — это рискованная, ущербная и жестокая практика. В июле 2004 года экспериментирующий на обезьянах Стивен Суоми из Национального института детского здоровья и развития человеческого потенциала сказал в интервью для New Scientist следующее: «Пробовать на одном биологическом виде лекарство, испытанное на другом — это всегда опасно». Заставляет задуматься, почему же тогда «исследователи» до сих пор продолжают этим заниматься? Для некоторых это вопрос дурной привычки, для других — тяготы жизни (кредит по ипотеке, жена с детьми на шее), для третьих — возможность проявить себя в бизнесе, хороший способ увеличить доходы (чтобы покупать яхты, острова и правительства).

На то, чтобы закрыть ферму, ушло 5,5 лет. Разграбление могилы поставило в деле жирную точку. Кампания за спасение морских свинок из Ньючерча (SNGP) началась вслед за освобождением животных налетчиками ФОЖ в сентябре 1999 года. Решение активистов облюбовать ферму стоило местным правоохранительным службам £2,25 миллиона. Финансовая стоимость рейда была ничтожна для преуспевающей, деловой семьи, разводящей полчища грызунов. Без лишних раздумий жадные братья Холл убили тысячи животных, оставшихся на ферме после рейда, только потому, что их цена на рынке снизалась после обнародования видеозаписи, свидетельствовавшей об антисанитарных условиях содержания. Тем не менее, атака произвела эффект грубого пробуждения на семью, настолько тонувшую в мире эксплуатации животных, что никто из ее членов даже не задумывался о том, что права животных могут приниматься в расчет.

Семья Холлов запустила руку во множество копилок. Все их предприятия были машинами для заработка денег, угнетающими животных. У них была ферма интенсивного разведения индеек, молочные коровы и скот на мясо, они вкладывали солидные деньги в вивисекцию — в частности, имели 50.000 акций HLS. Словом, эти люди чихать хотели на страдания животных.

Ферма в Ньючерче была очевидной мишенью сосредоточенной кампании, подобные которым успешно проводились в последние годы, но действительно ли «расхитители гробниц» зашли слишком далеко, как сказали некоторые комментаторы, предположив, что эти люди оказали движению медвежью услугу? Отбросили ли они нас на десять лет назад, отвернув общественность от идеалов освобождения животных, или сделали то, что никто не мог и не хотел сделать — нечто неординарное? Может быть, именно это происходит, когда людей загоняют в угол? В любом случае мы должны помнить, что это был единичный случай, и за него не несло ответственности все движение, многие представители которого сами не одобряли сделанного. Это был стратегический шаг — скорее отчаянный, чем извращенный; возможно, чернушный, мерзкий; если угодно, аморальный, асоциальный, неразумный и грубый. Необходимо расставить все по своим местам: люди, совершившие этот поступок, не были злыми чудовищами.

В течение нескольких лет после рейда в 1999 году, по мере того как протестное движение вокруг фермы разрасталось, прибыльный бизнес Холлов сократился до разведения одних только морских свинок, потому что поддерживать все прочие направления деятельности становилось все менее прибыльным делом (расходы на меры безопасности росли слишком быстро). Это была тактическая ошибка со стороны Холлов. Если бы они отказались именно от разведения грызунов, оставив остальных животных, активисты и группы, сосредоточенные на борьбе с вивисекцией, вполне возможно оставили бы их в покое. Однако упрямая до мозга костей семья с самого начала дала понять, что их не переубедить никак и никогда. «Морские свинки нашенские!»

Однажды у меня выдался длинный разговор с Крисом Холлом. Он думал, что я — отец, обеспокоенный участием дочери в группе зоозащитников. Холл был злобным человеком с холодным сердцем; он не пытался убеждать меня в преимуществах вивисекции — казалось, он не мог сказать ничего, кроме того, что она спасает жизни и что вместо того, чтобы говорить начистоту «обо всех этих отморозках, хулиганах и тунеядцах», он рекомендовал мне «держать дочь от них подальше».

Даже после нескольких лет неумолимого давления, затронувшего все аспекты империи Холлов, включая семейные связи и деловые контакты, их социальную жизнь и даже их бизнес-окружение, они продолжали разводить и поставлять лабораториям морских свинок просто в знак сопротивления. Плюс, это все еще было прибыльно. Они заявляли о своей озабоченности продолжением медицинского прогресса, но после стольких лет не знали ровным счетом ничего о лечебной ценности вивисекции. Свыше десятка сотрудников были вынуждены уволиться из-за постоянных публичных унижений и домогательств. Другие продолжали упорно баррикадироваться дома, укрывшись за камерами наблюдения, ставнями и стальными решетками. Холлам тоже приходилось несладко. Активисты перерезали телефонные провода и линии электропередач, что доставляло дискомфорт не только им, но и их соседям. Война с фермой легла в основу ряда телевизионных документальных фильмов, новостных эксклюзивов и ужесточившегося законодательства, призванного закрыть непослушным рты.

Самым значительным актом возмездия в отношении семьи Холлов стала кража скелета тещи братьев-предпринимателей. Этот поступок спровоцировал то, что можно описать лишь как волну медиа-истерии, равной которой припомнить невозможно. Обыватели представляли все движение за освобождение животных копошащимся в могилах, и никто, выступавший против вивисекции, не поддерживал людей, совершивших это страшное преступление. Полиция немедленно показала пальцем на зоозащитников и использовала недавнее событие, чтобы потребовать большего контроля над законными протестами у фермы и не только, а также большей защиты для вивисекторов. СМИ превратили экстравагантный трюк в извращенный акт; возложило ответственность неизвестных лиц на все движение и забило тревогу, жаждая подавления оппозиции государством.

Поначалу движение пришло к консенсусу, предполагая, что совершенное преступление было подстроено Холлами, чтобы снискать симпатии правительства или поддержку индустрии. Правда заключалась в том, — и помните, что до сих пор еще никого не обвинили в той «краже» — что это был фокус, направленный на то, чтобы обострить все вопросы относительно фермы и форсировать ее закрытие. Люди, пошедшие на такой радикальный шаг страстно желали сдвинуть дело с мертвой точки и мыслили при этом очень оригинально. Можно даже сказать, что это был не совсем здоровый прием, примененный глупыми головорезами. Но он сработал.

Вне зависимости от того, каких взглядов придерживались СМИ, после расхищения могилы они уже не отпускали тему фермы Холлов и выделяли ее среди других. Страница за страницей журналисты осуждали все, что имеет отношение к правам животных. Они писали злопыхательную клевету на известных активистов, никак не связанных с какими-либо инцидентами кладбищенских грабежей. Они стряпали грязные передовицы и давали комментарии журналистов, которые каким-то образом внезапно стали экспертами, способными делать авторитетные заявления о вивисекции, тогда как любой человек, чьи взгляды отличались от их мнения, автоматически становился погостным стервятником. Опрос, проведенный The Telegraph, выявил, что теперь куда большее число людей поддерживало опыты на животных, и все из-за шумихи, поднявшейся вокруг инцидента. Примечательно, что при этом защитники экспериментов настолько отчаялись, что мобилизовали все силы на тиражирование тривиальных глупостей, стремясь оправдать свое гнусное поведение.

На слушаниях Верховного суда, в который Холлы обратились с предложением купить запрет на протесты не только возле фермы, но даже в деревне и ее окрестностях, неоднократно звучали упоминания о разграблении могилы. Полиция использовала инцидент, чтобы производить аресты так называемых подозреваемых, причем делалось это как раз в часы слушаний в суде, после чего выходили официальные пресс-релизы, которые пресса старательно перепечатывала. Полиция и СМИ трудились изо всех сил, возбуждая страхи предположениями о том, что следующим шагом расхитителей гробниц может стать порционная отправка костей семье или их демонстрация в общественном месте.

Неизвестно, о чем думали люди, своровавшие останки, но если они намеревались испытать фермеров на прочность, то они очень преуспели. «До сегодняшнего дня мы были стойкой семьей, настоящими британцами», — сказал один из членов клана. «Мы отказывались сдаваться перед лицом того, что мы считаем терроризмом. Но когда случается нечто подобное, это заставляет задуматься. Для нас сейчас очень волнительное время». Кто-то знал ахиллесову пяту Холлов; знал имя и расположение могилы Глэдис Хаммонд на кладбище; и даже знал, насколько сильно этот инцидент подействует на семью.

Это было исключительным событием, которое мало кто в состоянии вынести, но СМИ, вовсю спекулировавшие на предположениях о том, кто станет следующей жертвой и как это произойдет, заслуживают благодарности зоозащитного движения, потому что именно пресса выжала из фактора страха все, что только можно было. Угнетатели животных получили намек, что лучше бы им кремировать своих усопших родственников.

Лично я не понимаю, откуда столько шума, зато знаю множество страшных преступлений, совершаемых против живых людей и животных — они, по моему мнению, куда больше заслуживают крикливых заголовков. Разве люди не выкапывают постоянно тела мертвых, чтобы освободить пространство под застройку, порой перенося целые кладбища? Разве археологи не вытаскивают мумий из их уютных гробниц вместе со всем имуществом и не распихивают их потом по музеям, где они лежат у всех на виду под стеклом, что нарушает строгие религиозные убеждения нашей культуры? Разве «наши мальчики» в Ираке не играют в неистовстве в футбол черепами местных жертв — кто-то помнит, чтобы СМИ хоть раз сокрушались по этому поводу?

Простор для спекуляций, конечно же, был небольшим. Это выглядело в лучшем случае лицемерием. Выкапывание тела давно умершего человека — это не то, что я считаю приемлемым для себя или берусь поощрять, но, безусловно, столь критические акции ставят нас перед вопросом: почему находятся люди, считающие необходимым заходить так далеко? ARM прислала Холлам требования, предлагая вернуть кости в обмен на закрытие фермы.

Я давал интервью журналистам по поводу этого инцидента и неоднократно стремился увести разговор от порицания активистов и обсуждения того, как мы могли докатиться до подобного; я пытался обратиться к сути проблемы и побеседовать о настоящем насилии, о замученных душах в клетках, о четвертом по числу жертв убийце на Западе — лекарствах, тестированных на животных; лекарствах, которые только в Соединенном Королевстве уничтожают 10.000 человек каждый год. По сорок душ в день! Насколько часто упоминается этот факт?

Пока все сокрушались об украденных костях, болеутоляющее Vioxx, рекомендованное к приему при артрите (и снятое с продаж в том же году), привело к 320.000 сердечных приступов у обычных людей, убив 140.000 из них, а вина за это лежала, видимо, на экстремистах за права животных. Или все же виновата была Merck? В любом случае едва ли мы знаем об этих жертвах больше, чем об смехотворной катастрофе, обрушившейся на братьев Холл. Журналисты и комментаторы заявляют о высших моральных правах, отстаивая превосходство людей над другими биологическими видами, но посмей кто-нибудь подчеркнуть урон, который вивисекция наносит и животным, и нам, как сразу выясняется, что эти люди не хотят ничего знать и предпочитают фокусироваться на акциях так называемых экстремистов, которые до сих пор никого не убили. Это совершенно бессовестно.

Команде из тридцати полицейских было поручено вернуть кости. К их расследованию все относились, как к делу об убийстве, но с самого начала улик было немного, поэтому все, что смогли сделать детективы — это проверить наиболее вероятные места нахождения останков, допросить наименее вероятных подозреваемых и признать, что арестовать осквернителей получится едва ли. Полиция выделила две сотни офицеров, чтобы рыться в земле в лесах в районе кражи костей через несколько дней после того, как подозреваемые побывали на кладбище. Разумеется, стражи правопорядка очень испачкались и потратили время впустую, поэтому власти предложили четырехзначную сумму за информацию, способную привести к нахождению костей.

Любопытно, что троих из изначально арестованных четверых людей должен был коснуться запрет на протесты возле фермы, что прибавило веса юридической заявке на ордер, так как эти люди были опасны для фермы, ее обитателей и сателлитов. Один из арестованных был очень тесно связан с SNGP, у другого была своя история четырехлетней давности, тоже касавшаяся могилы, но он уже перестал сражаться с угнетением животных и даже открыто предлагал донести на осквернителей. Третьей арестованной было за шестьдесят, и она боролась с раком. Полицейские не располагали никакими сведениями, которые могли связать подозреваемых с преступлением; на самом деле, у них имелась информация, опровергавшая возможность причастности этих людей. Их отпустили, и дело осталось открытым. Холлы сказали, что подумают о своем будущем, когда им вернут кости, но признаков подобного поворота дела не наблюдалось и, учитывая вранье, присущее угнетателям животных, едва ли кто-то поверил в их искренность.

Поэтому задетые всей этой историей и неспособные ждать вечно в следующем августе Холлы наконец выступили с долгожданным заявлением о закрытии фермы, виня кладбищенских воров в невыносимом эмоциональном давлении. Этой новости ждали десятки тысяч человек. Лично меня ничуть не тронула история с кражей костей, но, услышав про закрытие фермы, я разволновался. Я не чувствую себя виноватым в том, что мне глубоко небезразлична судьба живых существ и не слишком интересны чувства бессердечных чудовищ, которые ежедневно причиняют страдания. Глэдис мне тоже не жалко: она давно мертва.

Пресса была куда меньше рада тому, что еще один центр эксплуатации закроется навсегда, и талдычила все то же, что и прошлой осенью, вороша потертые бумажки так, словно только что кто-то раскопал еще одну могилу. Эта суматоха с порицанием «экстремистов», сопротивлящихся вивисекции, отлично укладывалась в планы лейбористов представить новое законодательство, касающееся терроризма, направленное против бомбистов поездов²¹⁸, но затрагивающее и активистов за права животных. Вивисекционная индустрия была очень довольна новыми правилами. Отныне подозреваемых можно было держать за решеткой на протяжении трех месяцев без предъявления обвинений, пока содержимое жесткого диска их компьютеров изучается на предмет свидетельств о симпатиях разорителям лабораторий или на наличие планов о демонстрациях. Кроме того, вторжения в лаборатории теперь считались терактами и карались тюремными сроками до 7 лет.

Холлы тем временем взяли несколько месяцев на то, чтобы свернуть все дела на ферме и гарантировать благосостояние морских свинок. То же самое утверждал хозяин фермы Шемрок, прежде чем отправить животных в лаборатории на пытки. Холлы просили, чтобы им вернули останки, коль скоро ферма закрывается. Этого не произошло и спустя несколько месяцев полиция арестовала троих людей, обвиняя их в шантаже. Им же приписывали разграбление могилы — на основании того, что они были среди тех, кто выступал за закрытие фермы. В результате четверо человек были обвинены в участии в компании за закрытие фермы. Это трактовалось как шантаж. Несмотря на то, что все улики, касавшиеся участия этих людей в маломасштабных акциях ФОЖ и их роли в абсолютно легальной кампании, были косвенными, им грозили свыше 5,5 лет тюрьмы.

Подозрительный контакт в мобильном телефоне, подробная информация о Холлах в компьютере и неподтвержденные косвенные доказательства, окружавшие волну акций прямого действия, каким-то образом нарисовали картину «заговора шантажистов», в котором якобы участвовали подсудимые. Какими бы незначительными ни казались улики, они позволяли приговорить людей. Адвокат советовал признать свою вину, в противном случае его подзащитные рисковали получить по 14 лет. Все четверо последовали совету. Как выяснилось, зря.

Джон Смит, Джон Эблуайт и Керри Уитберн получили по целых 12 лет в мае 2006 года, а девушка Уитберна Джозефина Мэйо — 4 года за соучастие. Судья отметил, что он прочитал 38 заявлений жертв, атакованных в ходе кампании. Вот что он сказал подсудимым:

«Заявленной вами целью было вывести из бизнеса семью Холлов, в связи с чем вы нападали на них, их сотрудников и их семьи. Вы нападали на людей, которых объединяли с ними дела по работе, вы нападали на их друзей. Вы нападали на паб, на гольф-клуб и юристов, стремясь изолировать семью Холлов финансово и социально. Совершенно очевидно, что в подавляющем большинстве вы разрушили жизни этих людей на годы или, возможно, навсегда».

Судья не сделал скидку на признание подсудимыми вины или смягчающие обстоятельства, включая тот факт, что все они отрицали свое участие в разграблении могилы. За именем Джон Смит скрывался Джон Хьюз — просто он взял псевдоним, прячась от властей. Он был ключевой фигурой для детективов, расследовавших дела, связанные с ФОЖ, на протяжения многих лет. Он вполне мог ожидать тюремного срока в случае поимки, но 12 лет за несущественные правонарушения в виде саботажа свидетельствуют о явно низком уровне, отводимом нашей системой правосудия живым созданиям и цене, которую платят люди, борющиеся с вивисекцией.

То, чего добилась Ньючерчская Четверка и другие участники кампании, как ни печально, затмила история с разграблением могилы, но без нее куда более зловещая тень — тень фермы Холлов — оставалась бы на своем месте.

Полиция обнаружила останки Глэдис Хаммонд в мае 2006 года по наводке Смита, которому, по его заверениям, кто-то сообщил об их местонахождении. Годом спустя суд отверг апелляцию против несусветного приговора, вынесенного обвиняемым.

Уикем: заговор против ботокса

Почему люди смеются над тем, что политики все время лгут? Мы должны быть злы на них.

Барри Хорн во время голодовки в 1998 году

И снова Уикем!

Со временем здешняя лаборатория стала считаться неприступной из-за ее известности, статуса и мер безопасности. Комплекс располагался в центре изящной, консервативной хэмпширской деревушки Уикем и был жертвой ранних рейдов в 1980-е и мишенью протестов позднее. С течением времени лаборатории суждено было послужить причиной крупнейшего скандала.

О ней узнали в 1981 году, когда активисты ФОЖ освободили свору биглей из конур однажды вечером. Снятое в ходе акции видео впоследствии стало мощным документальным свидетельством против вивисекторов. В следующий раз о лаборатории заговорили после рейда SEALL в 1984 году, когда активисты расследовали использование вивисекторами украденных домашних животных. В начале 1990-х в лабораторию устроился работать зоозащитник. Он собрал достаточно сведений, чтобы впоследствии уличить персонал в зверствах и преступной халатности, которые на этом предприятии были обычным делом.

Руководство компании ничего не делало, чтобы улучшить свое положение. Сотрудники купировали хвосты на территории комплекса, регулярно атаковали протестующих, раздававших листовки, и обращались к RSPCA с просьбой передавать им на опыты бродячих собак, обреченных на усыпление, чтобы они принесли хоть какую-то пользу, а не были убиты просто так! Вдобавок ко всему глава лаборатории Уильям Картмелл предлагал юридическую помощь людям, обвиняемым в жестокости к животным или пренебрежительном отношении к их содержанию. Более того, в 2003 году пошли слухи, что в Уикеме на зверях тестируют косметику, что в Великобритании было к тому времени уже запрещено²¹⁹. Зоозащитный мир жаждал разоблачения негодяев.

Мы с одним коллегой решили осмотреться на местности и с наступлением темноты проехались по деревне. Мы быстро поняли, что репутация лаборатории была куда страшнее, чем ее меры безопасности. Нам требовалось доказать, что вивисекторы применяют запрещенный тест ЛД50, и сделать это было нашей самой большой проблемой. Мы начали с того, что принялись следить за тем, как сотрудники приходят и уходят в разные часы. Пару раз нам посчастливилось пробраться по крышам зданий ко Второму виварию рядом с местом, где персонал появлялся среди ночи, чтобы убивать маленьких грызунов, а потом уходил. Мы были так близко, что могли слышать, как они разговаривают и смеются. Они были прямо под нами. Если бы мы были такими людьми, какими угнетатели животных нас представляют обществу, мы могли бы без особого труда нанести этим людям тяжкие телесные повреждения — например, аналогичные тем, что они наносят другим существам, куда менее способным защититься.

Но вместо членовредительства мы сосредоточились на сборе сведений и спасении животных. Мы сели составлять план проникновения, решив, что, как и прежде, пройдем по крышам, когда все покинут территорию, и исчезнем до того, как сотрудники вернутся. Выбрать подходящее время для прорыва оказалось самой большой головной болью, потому что график работы в лаборатории был беспорядочным. Мы могли заполучить два часа или даже шесть, в разгар которых заявился бы полицейский патруль. Впрочем, волноваться об этом не стоило, потому что они просто подъезжали ко входу, разворачивались и уезжали.

Стояла середина декабря 2003 года. «Том», «Джерри» и Кит были наготове. Мы оставили машину для погрузки в надежном месте, заранее изучив все варианты. Нам требовалось поработать над оградой, чтобы обеспечить уход с территории вместе с животными. Этим местом было пространство за старым зданием ветеринарной лечебницы Уикема, на которое не открывался вид ни из одного из соседних домов. Стоянку и лабораторию на нашу удачу разделяли сенокосные угодья, откуда можно было следить за происходящим и спокойно уйти, не будучи замеченными.

Нам нужна была ночь с «бурной» погодой, чтобы закамуфлировать шум, который мы неминуемо собирались создать, проделывая дыру в торце крыши посредством демонтажа деревянной панели. Проникновение через крышу — это всегда вопрос удачи. Однажды я снял кровельное покрытие, но не смог проникнуть внутрь здания из-за того, что здание было до отказа набито старыми клетками, и сдвинуть их, чтобы нормально пробраться внутрь, не представлялось возможным. В другой раз под деревянной кровлей оказалась кирпичная кладка! Выяснить, все ли в порядке у нас с этим в Уикеме, нам предстояло в последнюю минуту. Крупнейшей трещиной в довольно хорошо продуманном плане был тот факт, что я уже стал приметной фигура. Я был под наблюдением, и меня видели в этих местах накануне назначенного прорыва.

Том, Джерри и я прошли по крыше со всеми необходимыми для взлома инструментами (гаечными ключами, фонариками, ломом, отвертками, кусачками, пилой и так далее) и тремя рюкзаками, полными больших мешков, в которых мы собирались унести животных и все ценное, что обнаружим внутри. Для животных уже было заготовлено безопасное укрытие. Погода стояла хорошая. После трех часов выжидания в поросли на лугу наши нервы были на пределе. Мы постоянно шептали пожелания нашим бесшабашным объектам наблюдения: «Гасите свет и проваливайте домой». Мы слишком долго наблюдали за их презренным миром; миром, где маленьких живых существ травили до смерти.

На публике я часто заявляю, что ненавижу не этих людей, а то, что они делают, но это не совсем правда. В тот вечер я очень быстро пропитался именно ненавистью к этим тупым, бритым наголо кретинам, пока мы наблюдали за тем, как они ведут свои отвратительные делишки среди ночи. Газовая камера в Уикеме пользуется особенной популярностью. В нее попадают выжившие после опытов животные. Здесь они колотятся в агонии, пока не умирают. Еще есть вариант смертельной инъекции, а также смещения шейных позвонков (сворачивания шеи, проще говоря), когда затылок животного свисает со стола, за чем следует сильное нажатие на голову и хруст). В любом случае животные умирают — вопрос лишь в том, какой способ убийства выберут палачи. А палачам плевать, пока их не заставляют обращать внимание на детали.

Мы знали, что нам очень повезет, если нам никто не помешает и не испортит жизнь последующим расследованием, потому что я был вероятным подозреваемым, жил в одном графстве от этого и имел соответствующую репутацию. Но это не могло нас остановить: мы должны были хотя бы попытаться. Мы разработали пару маршрутов отхода и совсем не опасались возможного появления вивисекторов. Едва ли кто-то из них осмелился бы напасть на людей в черном на темной аллее. Наемные убийцы не так храбры, когда сталкиваются с кем-то, кто может за себя постоять. Одно дело маленькие грызуны и совсем другое освободители животных в вязаных масках с пугающим реноме и опасными инструментами под рукой.

Но ничего не произошло. Убийцы животных так и не покинули лабораторию в полном составе, поэтому нам пришлось уезжать порожняком. Мы решили припрятать инструменты и вернуться через 24 часа. Впоследствии из полицейских документов я узнал, что мою машину видели подъезжающей к дому моей девушки поздно ночью. На этом слежка в тот день закончилась, и все разошлись по спальням.

И здесь для меня кроется самый большой вопрос. Этот факт всплыл позднее и до сих пор не дает мне покоя: как рейд вообще удалось провести? Для большой и дружной полицейской команды, державшей меня под наблюдением и неизбежно знавшей о том, что я присматриваю подходящий случай угнетения животных, чтобы с ним покончить, упустить меня из виду в самый важный момент между пятницей и субботой было довольно постыдно. Я уехал из дома рано утром в субботу и отправился по своим делам, как и остальные. Слежка за мной не велась.

Вечером мы встретились и поехали в деревню. Мы припарковались, подождали и, стоило лишь один раз механически прошептать им, чтобы они, черт подери, убирались оттуда, как они немедленно «послушались». Мы надели маски, перебрались через ограду и прокрались по пустынным дорожкам к торцу комплекса и залезли по пожарной лестнице на крышу. Я разложил инструменты на крыше и начал проделывать дыру в кровле. Ох, как же дерево визжит, когда его расщепляют! В такое время в сельской местности расщепление дерева звучит, как чертова ракета. Мне пришлось в очередной раз в этом убедиться. Я изо всех сил старался не шуметь, но даже от вытаскивания гвоздей приходилось ежиться. Но никто ничего не услышал, и через полчаса доступ через крышу был открыт.

Не увидев на чердаке камер и вспотев в процессе работы, я снял маску и соскользнул вниз. Ко мне присоединились остальные. Учитывая тесноту и клаустрофобную обстановку, двигаться было непросто, но мы сумели найти путь к помещениям под нами, сдвинув чердачную плиту и оглядевшись. И что же я увидел в первую очередь, осматриваясь на предмет наличия камер наблюдения? Камеру наблюдения! Я смотрел прямо в объектив, нацеленный на меня! Помимо того, что меня здесь как бы вообще не должно было быть, я еще и снял маску! Я очень разволновался, подумал секунду над тем, что делать дальше, после чего надел маску и взялся за работу, пообещав себе прихватить пленку с записью перед уходом.

В десяти комнатах были мыши, в одной — клетки. Также имелись туалет, оборудование для убийства и документы. Изначально мы намеревались поместить животных в мешки и передавать на крышу, но из-за ограниченного пространства нам приходилось транспортировать их в клетках (маленьких пластиковых контейнерах с проволочной крышкой). Перемещать десятки таких клеток на крышу через лабиринты препятствий было утомительной работой. Как мы и ожидали, местный полицейский патруль подрулил в момент, когда мы были внутри уже на протяжении часа, но офицерам не на что было смотреть. У всех остановилось сердце, когда дозорный сказал о приближении патруля. Машина блеснула за окном в свете уличных огней и уехала.

Мы проверили все помещения и вывели из строя камеры. Нам удалось забрать с собой более 700 мышей, а также различные инструменты и документы. За дверями лаборатории скрывались куда более ценные файлы, но на входе стояла сигнализация. Мы решили, что займемся ею чуть позже.

Провернув все дела за час-другой, в полночь мы решили, что я увезу животных, чтобы не подвергать их опасности в случае нашей поимки, а Том и Джерри заметут следы нашего пребывания, на этот раз зайдя в лабораторию и забрав оттуда все бумаги и пленки камер наблюдения, после чего спешно ретируются, пока из-за сигнализации не прибыла полиция. Однако все эти ценности нам не достались, потому что после моего отъезда вернулись несколько сотрудников, которые быстро поняли, что в лаборатории не одни. Зоотехник, приехавший исполнять свои садистские обязанности, увидел Тома и Джерри, и они немедленно удрали. Он позвонил в полицию, и машина прибыла через девять минут. Впечатляюще, но на девять минут позже, чем требовалось: Том и Джерри сумели унести ноги, чтобы завтра снова пойти в бой. Я же попал в большую беду. Убийца мышей, позвонивший в полицию, оказывается, приехал на работу с женой и ребенком: они ждали в машине, пока он занимался забоем маленьких грызунов.

Национальная команда по борьбе с преступностью (NCS)²²⁰ и местные детективы опечатали лабораторию для проведения криминалистической экспертизы. Сотрудника допросили и отпустили (чтобы он и его коллеги продолжили представлять очень серьезную угрозу всем формам жизни).

В убежище, куда я отвез 700 мышей, мы обнаружили, что они переживают последствия различных экспериментов по отравлению ботоксом. На их хвостах имелись пометки, позволявшие определить введенные дозы токсина. Мы вымыли животных, накормили и уложили спать, после чего сели читать захваченные бумаги. Это было обязательное чтение даже для четырех часов утра. Документы представляли собой настоящее сокровище, информация в них содержалась поистине жуткая. Одно дело слышать о том, что люди настолько бессердечны, а опыты — иррациональны, но получать сведения из первых рук — это совсем другое. Мы листали страницу за страницей, где были указаны даты, животные по номерам, видам, половой принадлежности и возрасту. Множество сотен особей (в основном самки), ни одной из которых не исполнилось больше шести недель, получали уколы ботокса в желудок. Мыши медленно задыхались, пока их мышцы и легкие разбивал паралич. Редких выживавших ликвидировали. И так по шестьсот душ в день: кто-то умирал от отравления, кого-то казнили за живучесть. В экспериментах использовали крыс, мышей, кроликов и морских свинок — десятками тысяч в год. Мы рассортировали файлы, сделали копии и разослали их всем, кого они могли заинтересовать.

Два дня спустя, в понедельник рано утром, я заметил, что меня вновь взяли под наблюдение. Чуть позже в тот же день меня арестовали, когда я мыл машину в гараже. Меня внезапно окружила дюжина детективов, одетых, как черные тучи. Мою машину конфисковали как улику. Поначалу я слышал версию, что меня случайно выследили на парковке в Уикеме за ночь до рейда, но позднее выяснилось куда больше интересных фактов. Через десять часов меня выпустили под залог. У полицейских осталась вся моя одежда, обувь, электронное оборудование и автомобиль. Им понадобилось восемь месяцев разбирательств, чтобы собрать достаточно косвенных улик, позволявших посадить меня.

В ночь рейда я выгрузил мышей в их клетках на ферме в Нью-Форесте, в 80 километрах в соседнем графстве, где многих из них впоследствии обнаружили гиперактивные госслужащие. Это стало для меня болезненным ударом, но еще печальней было то, что полиция вернула мышей в лабораторию, где, как выяснилось в суде, их быстро использовали для других жестоких и бессмысленных отравляющих опытов.

The Daily Mail опубликовала материал под заголовком «Праведный гнев из-за мышей, которые умирают за каждую партию ботокса». В качестве источника информации не был указан ФОЖ, но в статье рассказывалась правда о ботоксе и количестве животных, умирающих в ходе теста ЛД50, частота проведения которого резко возросла в связи с повысившейся популярностью ботокса в косметической индустрии (не все знают, что его также используют как медицинское средство). Лаборатория, разумеется, отрицала, что проводила опыты для косметической индустрии. Представитель предприятия сказал: «Это противозаконно, и мы такими вещами не занимаемся. Но я отказываюсь продолжать это обсуждать». По иронии судьбы, именно The Daily Mail была той самой национальной газетой, которая в ходе последовавшей пропагандистской войны с протестами против вивисекции назвала меня «чудовищем» и «одним из самых опасных людей в Британии» после того, как я признался, что совершил этот рейд и разоблачил лабораторию.

Улики против меня включили записи телефонных разговоров с номера, которым я пользовался несколько месяцев назад, а также письма в электронной почте на моем компьютере. Было доказано, что телефон побывал в районе Уикема в ночь рейда, и с него отправлялись текстовые сообщения моим сообщникам, ни одного из которых обнаружить так и не удалось. Равно как и содержимое сообщений, отправленных с телефона. Было необычно, сказал мне мой адвокат, что местонахождение телефона было установлено из-за кражи нескольких сотен белых мышей и кое-каких документов с коммерческого предприятия. Как правило, такие меры применяются при расследовании убийств. Еще было возможное совпадение волокна кровельного покрытия на моей одежде и (опять же возможное) совпадение следа шины моего автомобиля с тем, что остался возле лаборатории. Команда детективов следили за мной после моего освобождения под залог и преследовали меня всякий раз после того, как я приходил отмечаться в участок. А еще они прослушивали мои телефонные разговоры. Для полиции Хэмпшира мое дело представлялось чем-то очень важным.

Правительство не уставало твердить, что вивисекция жизненно необходима, что альтернативы животным и тесту ЛД50 будут использованы там, где это возможно. Ну что же, использование ботокса в косметической отрасли далеко от обязательного, да и альтернативы существуют. Чиновники утверждали, что ЛД50 будет применяться «исключительно в научных целях». Лжецы! Моя защита строилась на Параграфе 2.3 Закона о кражах, который предоставляет свободу действий тому, кто преследует благие намерения, чтобы предотвратить преступление, совершая тем самым преступление, если проступок исполнен подлинной честности. Мои аргументы строились на том, что правительство не действует адекватно происходящему, что оно должно перестать выдавать лицензии на проведение теста ЛД50 с ботоксом и что среднестатистический гражданин должен узнать о том, что ботокс проверяется на животных в Уикеме столь безобразным образом.

Восемнадцать месяцев спустя Мелвина Глинтенкемпа, жителя фермы, на которой обнаружили часть мышей, и меня судили за преступный сговор с целью совершения кражи со взломом. Он отрицал свое участие в этом деле, я тоже твердил, что он ни при чем, и доказательства подтверждали наши слова. Я признавал свое участие в рейде, но отрицал вину на том основании, что лаборатория проводила нелегальные и аморальные опыты. Я отталкивался от того, что тест ЛД50 примитивен и несостоятелен, упоминал о добровольном отказе косметической индустрии от опытов на животных, а равно и о том, что существуют куда более точные методики тестирования ботокса.

Портсмутский королевский суд выяснил, что ботокс вызывал у животных «нежелательные» побочные эффекты при уколах (опыты проводились на обезьянах и мышах), которые описывались как «ощутимые с коммерческой точки зрения» и оспорил лицензию, выданную на его продажу. Маркированное изделие диспорт содержит человеческий белок, который, согласно внутренним документам, несет в себе риск развития вирусной инфекции, на который всем участникам рынка наплевать, учитывая прибыли, которые приносит ботокс. Один сотрудник лаборатории поначалу отрицал факт применения ЛД50, но был вынужден сознаться в ходе перекрестного допроса после обнародования информации, содержавшейся в документах, которые мы похитили. Лаборанту пришлось сказать правду: они предпочитали проводить именно ЛД50.

Однажды судья оставил меня и второго подсудимого в заключении, когда машины в районе суда были забросаны листовками в обеденный перерыв. Нас выпустили, когда детективы просмотрели запись, сделанную камерой наблюдения на парковке, на которой было ясно видно, что листовки разбрасывает неизвестная женщина. Судью также раздражали наблюдатели в зале суда, которые делали заметки в ходе судебных слушаний. Однажды он конфисковал конспекты двоих людей, включая управляющего уикемской лабораторией Криса Бишопа, проведшего все восемь дней суда за бумагомаранием и нервным ерзаньем. Он постоянно озирался.

Судья отнесся с большим скепсисом к моим заявлениям о том, что я руководствовался благими намерениями. Он открыто заявил с самого начала, что собирается публично реабилитировать лабораторию и донести мысль о том, что она не делала ничего противозаконного. Игнорируя тот факт, что официально никто не следит за тем, как вивисекторы убивают ботоксом животных в местах, подобных лаборатории в Уикеме, а также линию моей защиты, судья суммировал все, что сказал прокурор присяжным об анархии, которая может начаться, если меня оправдают. Обвинитель также напомнил жюри, что в глазах правительства лаборанты не делали ничего дурного, потому что власти «контролировали» происходящее.

Подведение итогов по мнению всех объективных наблюдателей было не чем иным, как позором, превосходившим даже то, что говорила сторона обвинения. Присяжных заставили единодушно объявить нас обоих виновными. Против второго подсудимого имелись только косвенные улики, я протестовал, заявляя о его невиновности, так же, как и свидетели, сообщавшие о наличии у него алиби, но это никого не волновало. Судья описал рейд, который принес минимальный физический ущерб и спровоцировал скандал вокруг ботокса в СМИ, как «очень серьезное преступление», куда более страшное, чем обычная кража со взломом! Он неохотно согласился отпустить нас под залог вплоть до вынесения приговора, предупредив, что тюремные сроки очень вероятны. Через несколько недель мы явились в суд, и я всецело был готов получить два-три года тюрьмы, но ввиду смягчающих обстоятельств (моя девушка была нездорова, а я значился ее официальным опекуном), а также потому, что, как признал судья, он не хотел, чтобы я становился в глазах зоозащитного движения мучеником, и создавать еще большую огласку, он согласился приговорить нас к общественным работам. Потрясающе, нас отпустили на все четыре стороны!

Выходя из зала суда, я перекинулся парой слов с Бишопом. Это стало нормой после недели, совместно проведенной в суде. Я жил в той же деревне, что и он, несколько месяцев и даже ни разу не сказал ему ни слова. Теперь же он бормотал что-то и выглядел несчастным, видя, как я иду домой. Я сказал ему, что неприятности для него только начинаются. Он резко подпрыгнул так, словно кто-то приложил раскаленную железяку к его заднице и завопил: «Манн, ты не имеешь права мне это говорить!» Он начал размахивать руками, как тряпичная кукла, объевшаяся ЛСД. Я продолжил свой путь, спеша отпраздновать освобождение.

Судья, еще не покинувший зал суда, подозвал меня обратно и созвал мини-процесс, чтобы выяснить, что произошло. Все смотрели на него настороженно, испытывая неприятное чувство опасности. Судья допросил свидетелей, которые, так же, как я, сообщили о незначительном инциденте, но пришел к выводу, что я выказал неуважение к суду! Этому во многом поспособствовал Бишоп, заявивший, что я сказал нечто вроде «Тебе придется проверять, нет ли кого у тебя под кроватью». Я не говорил ничего подобного. Это была ложь, прозвучавшая от человека, для которого врать — это будничное занятие. Весь бизнес лаборатории в Уикеме строился на лжи.

В момент необъяснимой истерии я заполучил всю ту огромную огласку, которой судья так хотел избежать. Мне вынесли пересмотренный приговор, добавив к общественным работам шесть месяцев тюрьмы. Сначала я думал о двух годах, потом уже шел домой и, не успев покинуть зал суда, был препровожден в фургон, направлявшийся в Винчестерскую тюрьму. Это был незабываемый день!

Как выяснилось, короткие тюремные сроки не менее утомительны, чем продолжительные. Нет времени взяться за что-то и чего-то добиться — ты всего лишь убиваешь время, пока тебя не выпустят. Чтобы исправить это упущение, за две недели до моего освобождения власти прислали мне уведомление. Новости нельзя было назвать хорошими. Меня проинформировали, что настоящая дата моего освобождения переносится с конца июля на конец следующего января. Апелляционный суд удовлетворил заявку генерального прокурора лорда Голдсмита (того самого человека, который состоял в сговоре с Тони Блэром, дуря людей, чтобы только ему позволили начать нападение на бесчисленных беззащитных мужчин, женщин и детей в Ираке), утверждавшего, что общественные работы — это слишком мягкое наказание за совершенное мной преступление. В результате мне добавили к сроку еще 12 месяцев.

Мне нанесли еще один ощутимый удар, но я его выдержал. Я провел несколько недель в классе брайлевской печати, учась переводить для слепых, побыл пассивным курильщиком, прошел курс обучения основам бизнеса, выиграл забег на 800 метров в состязаниях среди заключенных, распространял зоозащитную пропаганду и помог трем тюремным кухням с веганским меню. Меня выпустили условно-досрочно через шесть месяцев, еще три я был на испытательном сроке. Я хорошо себя вел и в настоящее время занимаюсь пиаром фильма «Под маской» в кинотеатрах Великобритании и континентальной Европы.

Я допустил ошибку и заплатил за это, но ворваться в лабораторию в Уикеме — это все, что можно было сделать, чтобы разразился ботоксный скандал. Какие у нас имелись альтернативы? Написать члену парламента? Мой парламентарий сказал, что тестирования на животных для косметической отрасли запрещены. Лжец.

Наибольшее сожаление у меня вызывает то, что часть спасенных мышей подверглись новым опытам и погибла. На лабораторию в Уикеме оказывается растущее давление, и вопрос о том, когда начнется выдача судебных предписаний в ее защиту — это лишь вопрос времени. А что будет дальше, мы уже знаем. Автомобили сотрудников уже переживают акты вредительства, сама лаборатория — рейды, а поставщики — постоянное преследование. В угоду моде на сайт предприятия совершаются хакерские атаки, телефонная линия парализуется регулярными блокадами и так далее. Тем не менее, начальники трудятся, не покладая рук, и открыли превосходящую уикемскую размерами лабораторию в новом месте, чтобы пытать и убивать еще больше маленьких животных.

Полиция так и не вернула мне автомобиль, но возвратила одежду и другие вещи два года спустя. Тем временем правительство настолько обеспокоилось нашими усилиями в борьбе, что хочет протащить закон, который приравнивал бы нас к людям, пилотирующим самолеты в небоскребы и взрывающим пассажирские поезда. Они хоть когда-нибудь слушали, что мы им говорили? Нет, потому что они сами никогда не затыкаются.

Меня периодически спрашивают, испытываю ли я раскаяние. Я отвечаю: «Конечно. Я бы столько всего еще сделал, если бы мне не мешали».

Подводя итоги

Тот, кто делает мирную революцию невозможной, делает насильственную революцию неизбежной.

Джон Ф. Кеннеди, 1962

Параграф 2 Закона о кражах очень помог защите одного активиста из Дорсета, арестованного поздно ночью рядом с яичной фермой с батарейной системой содержания кур в Западном Суссексе в 2003 году. Дональд Карри вошел в сарай и уже успел собрать десяток упавших в отбросы птиц, когда фермера разбудила сработавшая сигнализация. Вертолет и собаки помогли задержать Карри очень быстро. Его машину конфисковали, а ему самому предъявили обвинение в совершении кражи со взломом. Куры, обнаруженные в сумках неподалеку от фермы, вернулись в клетки и в изуверскую пищевую цепочку, несмотря на тот факт, что, пролежав какое-то время на полу, они с большой вероятностью могли употребить крысиный яд, разбросанный повсюду. И после этого у Sunday Times хватило наглости написать в октябре 2005 года, что «активисты за права животных — это грязное пятно на нашем обществе»!

В Королевском суде Хоува год спустя подсудимый признался в совершенном, однако его адвокат Джереми Чипперфилд заверил присяжных в том, что его клиент преследовал благие цели, полагая, что не существует иного способа спасти изнуренных птиц и что любой человек с улицы согласится с тем, что спасать животных правильно. Присяжные согласились и признали Карри невиновным, создав тем самым прецедент и теорию, узаконивающую действия правонарушителей в подобных обстоятельствах. Разумеется, закон может иметь различные интерпретации, и подобную практику еще следовало обкатать в вышестоящем суде, но, так и или иначе, это был огромный шаг в верном направлении.

В начале 2006 года Дональда Карри снова арестовали, на сей раз неподалеку от Рэдинга, графство Беркшир. И под залог его теперь уже не выпустили. Прочесывая местность поздно ночью в поисках беглеца-поджигателя, полицейские Рэдинга обнаружили его в телефонной будке. Для Карри этот арест стал судьбоносным моментом, который отметил начало долгой, утомительной волокиты для семьянина с кучей проблем, не имеющего ни малейшего ни малейшего желания ранить кого-либо физически.

Позднее Карри обвинили в изготовлении зажигательного устройства и размещении его пороге двери директора компании, связанной с HLS. Ему также инкриминировали поджог склада, на котором хранились картонные коробки для транспортировки лабораторных животных.

Под стражей Карри содержали как заключенного Категории А, СМИ считали его главным бомбистом ФОЖ, ему грозила перспектива пожизненного наказания. Анализ ДНК выявил явную связь между Карри и тремя вышеперечисленными инцидентами, поэтому признание вины было неизбежным. Поджог Wilton Box Company был причислен к подвигам Карри из-за частиц ДНК, оставшихся на спичке, брошенной рядом с местом возгорания. Это обвинение прокуратура сняла, потому что Карри признался в двух других преступлениях, но поскольку они были куда серьезнее, едва ли подсудимый радовался сделке. Одно только зажигательное устройство на пороге жилого дома было гарантом сурового приговора. Дональда Карри приговорили к 12 годам с оговоркой, что он может оставаться в заключении неопределенный период времени согласно какому-то новому закону, а также имеет шанс провести остаток жизни, подчиняясь правилам условного освобождения, когда выйдет из тюрьмы.

А в США тем временем по итогам рейдов ФБР против экологического движения и движения за освобождение животных за решеткой оказался Даррен Терстон. Власти провоцировали панику вокруг «зеленой угрозы» — по аналогии с Красной угрозой 1940-х и 1950-х. В январе 2006 года шестеро людей были арестованы и обвинены по 65 пунктам в совершении терактов от лица Фронта освобождения Земли (ФОЗ)²²¹ и ФОЖ в период 1996-2001 в Орегоне, Вайоминге, Вашингтоне, Калифорнии и Колорадо.

Активистов обвиняли в частности в поджоге, преступном сговоре, использовании разрушающих устройств и уничтожении энергетических объектов. Подсудимых связывали с 17 атаками, включая поджог дома отдыха Vail Ski Resort в Колорадо в 1998 году, принесший владельцу убытков на $12 миллионов, и саботаж высоковольтной линии электропередачи в Орегоне в 1999 году. Активистам также инкриминировали нападения на государственную землю и предприятия, содержавшие животных, лошадиную бойню, мясоперерабатывающий завод, лесопилки и автосалон. Совокупный ущерб достигал $80 миллионов. Трое подозреваемых подались в бега (считается, что они давно покинули США), а Билл Роджерс покончил с собой в тюрьме. «Терроризм есть терроризм, неважно, каковы мотивы», — сказал директор ФБР Роберт С. Мюллер на пресс-конференции. «Есть четкая разница между защищенной конституцией деятельностью, которая является правом американцев, и насильственными преступлениями», — добавил он.

Операция «Ответный огонь», на протяжении года проводимая федеральными, региональными и местными властями, по их собственным утверждениям, позволила собрать сведения о готовившемся заговоре членов ФОЗ И ФОЖ. В 2004 году ФБР подсчитало, что начиная с 1976 года эти и другие организации совершили 1100 преступлений, ущерб от которых составил $100 миллионов.

Теперь пришел час расплаты: власти США пошли войной на «зеленое» движение. Директор Мюллер назвал предъявленные обвинения «существенным ударом» по террористическим группам и отметил, что судебный процесс «окажет впечатляющий эффект на лиц, совершивших данные преступления». Он добавил, что «люди, которые практикуют подобные действия, будут проводить в тюрьме много времени, вне зависимости от их мотивов». Сроки, уготованные этим подозреваемым, начинаются от 35 лет. Власти утверждают, что получили доказательства от агентов под прикрытием и имеют записи признаний подозреваемыми своей вины. Это лишь один пример мести государственной машины. Хватает и других.

Уже известный нам Род Коронадо вновь оказался в тюрьме летом 2006 года. На этот раз ему дали 8 лет за препятствование охоте на льва. В данный момент он отбывает новый срок по обвинению в подстрекательстве к совершению преступлений.

Шестеро активистов SHAC USA были обвинены благодаря широкому спектру возможностей Закона об использовании животных на предприятиях, который был написан и принят с целью защитить компании, тестирующие свою продукцию на животных, и других угнетателей. Активистам вменили в вину протесты против HLS. Они получили сроки от 2 до 6 лет.

В Британии тоже бушевали страсти. В феврале 2005 года Сара Гисборн получила 6,5 лет, признав свое участие в серии атак с использованием растворителя краски. От ее рук пострадали 8 машин, принадлежавших людям, поддерживавшим HLS. Ущерб исчислялся £40.000. Сто лет назад мужчины не менее сурово наказывали женщин, которые применяли аналогичные тактики, стремясь побороть тиранию и бесправие. Это была первая явная, согласованная реакция властей после двух лет шумихи в СМИ и угроз правительства, призванных защитить нервничающую индустрию от посягательств. После подачи апелляции срок Гисборн был сокращен на год.

Растущее число людей (включая Гисборн после ее освобождения) стали жертвами Ордеров против антиобщественного поведения, придуманных, чтобы держать протестующих подальше от вивисекционных предприятий, их поставщиков и так далее. Власти же заверяли, что эти ордеры были предусмотрены для того, чтобы контролировать непослушную шпану, угрожающую жилым массивам, только использовались эти предписания почему-то именно против зоозащитников.

Но одним из самых крупных посягательств на наши гражданские свободы стали изменения, внесенные в Закон о серьезной организованной преступности летом 2005 года. Поправки в него сделали нелегальным даже раздачу листовок, направленных против вивисекции, и призывы к потребительским бойкотам игроков индустрии вивисекции. Изменения непосредственным образом направлены против участников антививисекционных кампаний; нарушители теперь могли быть приговорены к сроку до 5 лет тюрьмы, что применялось к любому, кто нанесет какой бы то ни было урон бизнесу, будь то снижение продаж или любой физический ущерб. Сюда включаются даже любое препятствование процветанию. Иными словами, благодаря этим поправкам закон можно применить ко всякому, кто даже просто напишет письмо в компанию, поставляющую животных в лабораторию и попросит ее прекратить это делать.

С этих пор считалось правонарушением, если «лицо А совершит или будет угрожать, что оно или другие лица совершат преступление или правонарушение против лица Б с намерением навредить организации, занимающейся исследованиями на животных; если лицо А намеревается или вероятнее всего предполагает привести к условиям, которые лишат лицо Б возможности выполнить контрактные обязательства или отказаться от контракта или не подписать контракт». Кроме того, все будет плохо, «если лицо А угрожает лицу В с намерением заставить лицо Б воздержаться от действий, совершать которые оно имеет право».

Этот эффектный законопроект был подан общественности и СМИ как шаг, необходимый для того, чтобы положить конец деятельности, которую осуществляла Сара Гисборн, невзирая на тот факт, что ее действия наказывались бы по закону и без всяких правок. Пошла волна рейдов по домам и арестов людей, которые участвовали в демонстрациях у лабораторий. Кого-то арестовывали за то, что они демонстрировали изображения животных, подвергнувшихся опытам. И тех, и других ждал суд.

Британское правительство довольно откровенно пытается вывести любую оппозицию вивисекции за черту закона, чтобы обезопасить индустрию, которая так лихо расходует чужие жизни. Угробили миллиард животных, но так и не нашли лекарство от простуды. Вас это удивляет? А если этот закон не сработает, есть еще и прекрасный закон против терроризма, который якобы предназначен для того, чтобы держать иностранных религиозных подозреваемых в терактах под домашним арестом ввиду юридических сложностей, которые не позволяют держать людей за решеткой без суда. Эти контролирующие ордеры и им подобные несомненно будут применяться против тех из нас, кто сражается за животных и спасение планеты и кого иначе никак не удержать, даже если индустрия продолжает огрызаться, СМИ — агитировать, а правительство — откладывать неизбежное.

Позорные запреты в свободном обществе, нацеленные на то, чтобы подавить протесты, могут быть не только позорными, но и излишними. С нынешними полномочиями уже нет нужды повелевать протестующим убраться, вводя дорогостоящие запреты. Теперь можно просто закрыть несогласных в тюрьме или у них дома за раздачу листовок или за намерение раздавать листовки, например. Правительство также начало запрещать людям, включая искреннего, настроенного против вивисекции кардиохирурга Джерри Власака, приезжать в страну, если их взгляды не совпадают с официально принятыми.

«Если бы я только мог пристрелить человек тридцать из них. Если бы я только мог прикончить сотню, я бы гарантированно решил все свои проблемы». По иронии, эти слова во всеуслышание произнес вовсе не активист за права животных, как бы того ни хотелось нашей свободной прессе. Высказывание принадлежит одному из братьев Холл из Ньючерча и касается тех, кто выражал протест против их бизнеса. Бизнеса, который защищала вся мощь закона.

Ни одна из тактик защиты статус-кво не нова, конечно же. Суфражисткам приходилось громить машины членов парламента, поджигать их дома и почтовые ящики, вспахивать поля для гольфа, перерезать телефонные линии, брать штурмом здание парламента, крушить здание Министерства внутренних дел, срывать бега, выскакивая на поле, нарываться на избиения, пихать полицейских, чтобы их арестовали, устраивать голодовки, в ходе которых их насильно кормили, и взрывать правительственные здания бензиновыми бомбами. Пока они не победили, их демонизировали, не разбираясь, чего они добиваются. Но за всю мою жизнь я не слышал, чтобы кто-то осуждал то, что они делали. Потому что они должны были покончить с несправедливостью. Так же, как Африканский национальный конгресс и другие.

Движение за права животных ощутимо сфокусировало свои усилия на борьбе с вивисекцией и, вероятнее всего, активисты продолжат держаться этой линии в ближайшем будущем. Вопрос был поднят на тот уровень, на котором он сейчас находится, акциями прямого действия. Оказанный ими эффект был настолько сильным, что более 250 членов парламента в 2006 году подписались под внеочередным предложением вынести вивисекцию на независимое научное рассмотрение, сделав эту темой самой популярной из всех внеочередных предложений. Это явный признак растущего в нашем обществе недовольства обращением с животными. Бесконечная пропаганда того, что оппоненты вивисекции безумны, не способна затмить собой проблему. Параллельно сторонники вивисекции провели кампанию, всеми правдами и неправдами стремясь заставить членов парламента зачеркнуть свои подписи под предложением. Если кто-то подумал, что подобные действия не повлекут за собой ничего хорошего для вивисекторов, он оказался прав.

Есть многие другие проблемы, в том числе те, что включают статистику, в которую верится с трудом: мясная и молочная индустрии ежегодно убивают десятки миллиардов животных, чье существование проходит в ужасающе убогих условиях. Для сравнения, число животных, уничтожаемых в мире индустрией вивисекции, каждый год составляет сто миллионов. В этой связи может показаться, что мы не придаем повышенной важности борьбе с куда более страшным злом или в лучшем случае только признаем наличие этого зла, всего лишь воздерживаясь от потребления его плодов. Но это воздержание — один из, вероятно, самых эффективных способов, к каким каждый может прибегнуть, чтобы освободить животных от тирании. Путь вегана — это ответ на многие болезни нашего общества. Это не только просто, это жизненно необходимо!

В определенном смысле мясная индустрия убивает себя сама: болезнь Кройцфельдта Якоба²²², ящур, кишечная палочка, сальмонелла, кампилобактер²²³, ньюкаслская болезнь²²⁴ и черт его знает сколько еще всякой дряни угрожает тем, кто есть трупы.

Каждая новая эпидемия приводит к тому, что миллионы животных убивают просто так, не для продажи. Это приносит индустрии колоссальные финансовые потери, хотя уничтожение потенциально зараженных особей не мешает гниению гадкого промысла. Вирусы и болезни продолжают прибывать. Мясоедов стращает птичий грипп, а недавно, в 2006 году, их предупредили о баранине и традиционных сосисках, употребление которых чревато каким-то новым заболеванием мозга.

Агентство по пищевым стандартам заявило о том, что не может контролировать опасность «атипичной скрепи» — аналога коровьего бешенства у овец. Давайте не будем забывать, что коровье бешенство связано с практикой кормления многих поколений рогатого скота мясом и костями, оставшимися от их сородичей, то есть пищей, настолько далеко от диетических требований этих строгих травоядных, что неудивительно, почему оно свирепствует у этих несчастных созданий. Бесчисленные расследования под прикрытием выявляли подобные ужасы, распространенные повсеместно и происходящие день за днем. От колыбели до могилы жизнь «сельскохозяйственных» животных представляет собой кромешный ад. Для потребителя, не слишком озабоченного вопросами сострадания, существуют другие проблемы, с которыми приходится считаться и которых, на мой взгляд, вполне достаточно, чтобы все отказались от плоти на обеденном столе: невыполнение санитарных норм; инъекции лекарств, которые делают животным, чтобы они не болели или болели, но продолжали жить; гормоны роста и так далее...

Когда вивисекторы вкололи мышам коровье бешенство, и оно в них не развилось, правительство заявило, что результаты неприемлемы, поскольку животные отличаются от людей. По словам заместителя директора журнала Nature, в котором опубликовали эти результаты, эти данные являли собой «лучшее за всю историю свидетельство» того, что между коровьим бешенством и болезнью Крейцфельдта Якоба не существует связи. Представитель журнала аккуратно добавила: «Это не означает, что говядина безопасна, но и не говорит нам, что ее употребление несет в себе риск». Может, имеет смысл последить за людьми, которую ее едят, если уж с мышами дело не заладилось? Или, возможно, все указывает на то, что животных лучше оставить в покое, потому что так будет лучше для всех?

Совершенно очевидно, что мясная индустрия не обрушится без давления извне; безусловно, существуют отклонения в потребительских тенденциях, которые периодически непосредственным образом ударяют по растущему потреблению определенных видов мертвой плоти, но это преимущественно диктуется интересами здоровья или недостатками одного вида мяса в сравнении с другим или потенциальным риском заболевания какой-то болезнью в случае эпидемии. Но в переводе на душу населения употребление плоти животных неуклонно растет и будет исключительно увеличиваться по мере того, как зажиточные нации продолжат преследовать экономические интересы в ущерб Земле и ее обитателям. Важно, что люди учатся уважать другие формы жизни, прежде чем успели привести их популяции к полному исчезновению, опустошили все океаны и превратили то, что осталось на планете от лесов, в пустыню. Кроме того, человечество начинает узнавать о проблемах, связанных с его современным питанием.

В глобальной перспективе будущее может казаться мрачным, но когда мы видим, какой посыл несет борьба за права животных из одной страны в другую, мы не можем усомниться в том, что будущее принадлежит нам — просто пока оно ждет своего часа на скамейке запасных. Мы можем спросить: точно ли не будет больше поставок животных из Великобритании в континентальную Европу и на Ближний Восток? Ответ таков: только под нашим давлением. И как только эта часть индустрии уйдет, за ней обязательно последуют все остальные. Самым слабым звеном в этой цепи по-прежнему остаются транспортные компании. Экспорт животных должен прекратиться, но это лишь веха в длинном пути: когда животных перестанут вывозить из страны, они будут жить мучительной жизнью на скотобойнях Великобритании, а это для них тоже нехорошо. Другое дело не есть их плоть и не пить молоко.

Мясная индустрия — это не просто жестокость к животным. Экологический вред, который она причиняет, колоссален. «Сельскохозяйственные» животные потребляют огромное количество воды; огромные массивы амазонских лесов вырубаются под корень, чтобы обеспечить новые пастбища для скота или вырастить урожаи на прокорм животных в Европе. Это способствует глобальному потеплению. Растительной пищи для скота требуется все больше и больше, а выращивать ее дешевле в бедных странах. Выходит, что люди голодают, в то время как пища, которую они могли бы употребить сами, идет животным, приговоренным стать блюдами на столе западных потребителей. Просто так они не изменят свои пищевые пристрастия — потребуются наши усилия, чтобы это произошло. Если бы все, кто ест мясо и носит одежду из частей тел животных, были достаточно храбры, чтобы посмотреть такие фильмы, как «Земляне», я гарантирую, что ситуация в корне изменилась бы за сутки.