От заката до рассвета

Нам требовалось проехать совсем немного до места, где нам надлежало выгрузить щенков, чтобы их развезли по всей стране в заранее приготовленные, безопасные дома. Мы буквально запихали в фургон столько щенков, сколько смогли. Кроме того, если бы мы не поехали как можно скорее, это могло обернуться трагедией. Одного только тепла тел биглей в условиях скученности и нагромождения в фургоне было достаточно, чтобы подвергнуть их жизни риску.

Наконец, фургон уехал, а в нем — двое людей и 82 щенка. Неплохо для четырех часов работы. Но ночь только начиналась. Мы приближались к этапу номер два. После того, как из фургона извлекут щенков, ему предстояло вернуться за новой партией. Тем временем оставшаяся часть группы должна была ворваться в отделение, где разводили кроликов. Это было куда более опасным мероприятием, потому что отделение находилось ближе к спящим ротвейлерам и зданию, в котором находился менеджер. Поэтому было решено отложить эту фазу до момента, пока бигли не будут благополучно эвакуированы из района.

Способ проникновения изначально заключался в том, чтобы, опять же, проделать дыру в крыше, но ввиду сложности и шумности процедуры мы предпочли высадить заднюю дверь — которая, на счастье, не стояла на сигнализации. Звук выбиваемой двери — это ничто. Он легко сравним со звуком колотящих ногами кроликов в клетках.

Мы освободили 26 кроликов и к моменту, когда пересекали поле, как раз вернулся опорожненный фургон. У нас хватило времени даже на то, чтобы причинить кое-какой урон, написав на 50 метрах стены слова: «БИГЛЕЙ РАЗВОДЯТ РАДИ ПЫТОК — ФОЖ ЗАКРОЕТ ЭТОТ ГАДЮШНИК. ЖДИТЕ ВОЗМЕЗДИЯ». Мы также изъяли большое количество документов, в том числе каталог позорной клиентуры Interfauna — перечень палачей от А до Я. Конечно, среди них был HLS, но кроме него еще и Boots, Glaxo, Beechams и бесчисленное множество университетов по всей стране.

Рейд завершился в 04.00. Мы были вымотаны, но счастливы. Бигли в этот момент мчались в различные уголки страны. За несколькими исключениями они пребывали в хорошей физической форме. За них взялся симпатизирующий ФОЖ ветеринар. Хорошее состояние биглей легко объяснимо: Interfauna готовила их на продажу, и хотя лаборатории покупали их, чтобы пытать и убивать, на момент попадания в руки садистов у них должен был быть товарный вид. Что меня поразило, так это странные реакции и не совсем здоровая психика некоторых щенков. Они провели в Interfauna совсем немного времени и при этом забивались в угол и отказывались отвечать на любые проявления интереса к ним. Одна из причин, по которым вивисекторы любят использовать в экспериментах именно биглей, заключается в том, что их легко сломать: вместо того, чтобы укусить обидчика, они пятятся, съеживаются и мочатся под себя. Так себя некоторые и вели, когда мы их спасали.

Ветеринар, неоднократно помогавший нам с освобожденными животными, согласился хирургическим путем удалить татуировки с ушей собак, чтобы все были уверены, что даже если кто-то станет тщательно изучать этот вопрос, доказать принадлежность к «Интерфауне» было уже невозможно. За раз он мог прооперировать около десяти щенков. И вот на протяжении многих недель розданных щенков доставляли в клинику отовсюду. Ветеринар сводил расходы к минимуму, но, учитывая количество животных, требующих внимания, издержки все равно возникали, причем существенные. Люди со всей страны вносили пожертвования, чтобы покрыть расходы.

Кролики были в ужасном состоянии. Взрослые особи всю свою жизнь провели в клетках, в результате чего болели остеопсатирозом (ломкостью костей). Отчеты об “инцидентах” в захваченных документах Interfauna напоминали фильм ужасов — по 50 летальных исходов в день, а также бесчисленные инфекции и сломанные кости. После освобождения кроликов окружили нежностью, заботой и добротой, но все, чем мы могли помочь некоторым из них — это сделать их кончину как можно более легкой, спокойной и гуманной. Несколько умерли в течение считанных месяцев после спасения. У выживших проявились существенные улучшения показателей здоровья, они набрали силу и вскоре вовсю наслаждались обретенной свободой.

Тот, кто не учит историю, обречен ее повторять. Дэнни Эттвуд и я допустили кое-какие грубые ляпы. Некоторые люди учатся только на своих ошибках. Я знаю, что Дэнни хотел бы, чтобы одна из них исчезла из хроник, но я не позволю этому произойти.

Все шло вполне гладко и, если не считать поездок к ветеринару с щенками, с рейдом было покончено. Так продолжалось до одного раннего утра в конце апреля, когда половина полиции Кембриджшира вдруг пожаловала ко мне в гости. Ну, ладно, я преувеличил — не половина. Одна пятая; остальные 4/5 были заняты рейдами по адресам в Питерборо, Саутхэмптоне и Лондоне. После рейда в Кембридже полиция запустила большое расследования, используя как наблюдение с использованием стационарных средств, так и банальную слежку. Через месяц это привело к скоординированным облавам и обыскам в нескольких домах, что позволило обнаружить подробные досье на HLS и Interfauna. Дэнни ненароком обрек себя на роль центральной фигуры в этих процессах, оставив полиции превосходную улику, которой они воспользовались как отправной точкой. И для этого им не требовался дедуктивный метод Шерлока Холмса. На прилегающем к территории Interfauna поле офицеры нашли квитанцию из банкомата, исполосованную именем Дэнни. Мораль сей басни такова: ДОСТАВАЙТЕ ВСЕ ИЗ КАРМАНОВ до того, как идете кого-то освобождать. Вроде бы очевидное правило, не правда ли? А?

Ну что ж, это была ложка дегтя для Дэнни. А пришла моя очередь. Я взял фургон напрокат на свое имя, что, в конце концов, привело к моему краху — как именно это произошло, я не знаю, потому что мы меняли номера в ходе рейда. Полиция выяснила, кто брал фургон, в тот же день, когда я его вернул. При этом фургон был вымыт и отдраен. Тем не менее, специалисты нашли что искали. Например, помимо собачьей и кроличьей шерсти, они взяли образцы с колес, на которых обнаружили такую же разновидность пшеницы, какая растет на поле рядом с Interfauna, по которому ездил фургон. Когда полицейские перевернули мой дом вверх дном, они нашли и лежавшую на столе в гостиной копию видео, снятого в ходе рейда (забавно, что все это время я хранил его в безопасном месте, но буквально накануне забрал оттуда, чтобы показать кое-кому, вернулся домой поздно и подумал, что не будет ничего страшно, если кассета полежит на столе до утра). Как сказал Конфуций, худшее всегда случается тогда, когда твоя защита ослабевает.

Полиция следила за Дэнни и видела, как он везет щенков сначала к своему брату в Лондон, а оттуда в Саутхэмптон. В ходе последующих рейдов, офицеры изъяли двух щенков, но Interfauna к тому моменту уже заявила, что если какие-то собаки найдутся, компания не сможет найти им применение, потому что не сумеет продать. К счастью, полицейские попросту отдали щенков в приют. Кроме того, стражи правопорядка забрали двух взрослых биглей, Дерека и Тревора, из дома Дэнни, но, в конечном счете, вернули — ему на погибель (Дерек и Тревор были непостижимо, невообразимо, невероятно непослушными!).

Полиция также арестовала и предъявила обвинение другому человеку, Джиму О’Доннелу. Он имел несчастье взять напрокат фургон в той же компании и в тот же день, что и я. Когда дело дошло до суда, прокурор заявил, что в ходе рейда использовались два фургона, утверждая, что на месте преступления были обнаружены четыре колеи от шин. Тем не менее, никаких доказательств использования второго фургона так и не было представлено. Когда я давал показания, я пояснил, что четыре, а не две, колеи на месте преступления объясняются тем, что я приехал, уехал, а потом вернулся. Моего свидетельства хватило, чтобы полностью оправдать О’Доннела.

Анджела Хемп была арестована в доме вместе со мной, несмотря на тот факт, что никаких свидетельств ее причастности к рейду не было. В отделении ее осыпали градом личных оскорблений. Ей неоднократно угрожали и предъявили обвинение, но через несколько месяцев она была полностью оправдана. Впоследствии она подала иск на полицию Кембриджшира и получила весьма неплохую компенсацию за ущерб. Деньги пошли на доброе дело.

В суде нам троим предъявили обвинение в сговоре с целью совершения кражи со взломом, а семерым другим — в не менее нелепом преступлении: хранении краденого имущества. Под “краденым имуществом” подразумевались собаки, оцененные в £35.000. Тот факт, что “имуществом” являлись животные, прокурор не уточнял. Такие нюансы не могут считаться юридическими аспектами дела.

По совету адвокатов некоторые из подсудимых признали себя виновными и отделались штрафами. Один был признан невиновным, причем, по иронии, улик против него было больше, чем против тех, кто признал свою вину. Из нас троих, обвиненных в сговоре с целью совершения кражи со взломом Дэнни, которого только-только выпустили из тюрьмы за участие в легендарном Бунте против подушного налога¹³¹, против которого был целый склад доказательств и который, соответственно, желал поскорее со всем этим разделаться, признал свою вину. Джима О’Доннела, как я уже упомянул, оправдали.

Моя защита настаивала на том, что мои намерения были чисты. Что я верил, что не совершаю ничего аморального или бесчестного. Я смог позвать Сару Кайт свидетельствовать о кошмарах, которым подвергают животным, которых Interfauna поставляет в Хантингдон.

Кроме того, я пригласил Робина Вебба¹³². В ту пору он был в составе управления RSPCA и подтвердил тот факт, что законы, касающиеся вивисекции, ужасающе неадекватны. Он добавил, что рейды, аналогичные проведенному в Interfauna, демонстрируют, что единственная надежда животных — это личное участие граждан. Тем не менее, присяжные признали меня виновным.

Дэнни получил девять месяцев, я — 18. Дэнни отсидел 4,5 месяца, а я вышел условно-досрочно через 6,5. Ни один из нас ни о чем не жалеет, кроме того, что мы попались. Судью больше всего удручили угрозы, написанные на стене, и особенно слова про «возмездие». Он явно был опечален этим куда больше, чем всем остальным, и упомянул об этом, как о причине того, почему он прибегнул к тюремным приговорам.

Вслед за Interfauna была проведена серия более традиционных рейдов. В пяти рейдах за четыре месяца самые разные и прекрасные создания оказывались в своей естественной среде обитания. Четыре шотландские дикие кошки были вызволены из своих казематов в зоопарках Пейнтона в Девоне и Колчестере в Эссексе и перемещены на 500 километров обратно в Шотландию, где их засняли выпущенными в дикую природу.

Персонал зоопарка сделал публичное заявление, в котором выразил опасения за будущее кошек, цинично усомнившись в их способности выжить вне клетки без милостивой заботы сотрудников этой тюрьмы. Если бы я был животным, я бы чувствовал себя куда счастливее, испытывая судьбу на природе, как, полагаю, и большинство диких кошек. В конце концов, если их поймают в капкан и не застрелят, они смогут завести семью на воле. Это что, хуже жизни взаперти?

Затем ФОЖ провел рейды на улиточных фермах в Норфолке и Тайне и Уире. С первой фермы были освобождены 12.000 улиток, со второй — похищены 153.000 (3000 взрослых и 150.000 молодых). После эвакуации животных со второй фермы, активисты подожгли ее, причинив ущерб в размере £70.000. Ферма перестала продавать улиток и стала четвертым жестоким бизнесом-банкротом за последние полгода.

А потом в Хертфордшире из колледжа Святого Эдмонда в Уэре были освобождены четыре морские свинки, шесть песчанок, британские жабы, две саламандры, четыре тарантула, одна африканская шпорцевая лягушка ксенопус и клетка со множеством особей саранчи. Колледж планировал использовать их для рассечения в рамках учебного процесса. После рейда администрация колледжа поклялась, что больше ни одна операция по рассечению не пройдет в его стенах.

Бигли для мясников из Boots

Ненасилие ведет к высшей этике, которая является целью всей эволюции. Пока мы не прекратим причинять вред другим живым существам, мы будем дикарями.

Томас Эдисон

В июне 1982 года 12 биглей были спасены в результате рейда в лаборатории Boots в Тергартоне, деревеньке в 16 километрах от Ноттингема. Это привело к тому, что Boots попал в поле зрения противников вивисекции. К концу года СМИ уже трубили о схватке «Давида с Голиафом», a Boots дошел до Верховного суда, требуя запрета для определенных групп и людей на организацию протестных акций, направленных против компании. К сожалению, через пару лет Давид ослабил хватку, кампания развалилась, и Голиаф продолжил подвергать животных своим извращенным экспериментам, находясь в полной безопасности. Со стороны BUAV и AA, которых Boots запугал юридическими претензиями, не было никакой координации и руководства. Местные группы уповали на собственные силы, и Boots победила. Лишь базирующаяся в Бристоле организация «Координационная забота о животных» (Co-ordinating Animal Welfare) упорно продолжала действовать, но поддержка на национальном уровне была минимальной. Кампания не набирала обороты вплоть до зимы 1990 года.

Зоозащитное движение избрало Boots фокусной точкой для отправки важного послания вивисекторам. Это объяснялось его ориентацией на деловые круги и процветающие слои общества. Работающие на компанию 1085 химиков пихали на рынок все, что вивисектор с удовольствием наносил на глаза и голую кожу животных или даже помещал в их желудки. Но ни до одной компании, настолько вовлеченной в вивисекцию, невозможно было добраться так легко, как до Boots.

Уличные акции имеют ряд преимуществ в том, что касается обнародования фактов и оказания давления на угнетателей животных, сбора средств и вербовки новых активистов. Boots было уготовано стать идеальным учебным полигоном для зоозащитного движения. Новички могли сделать много или мало в зависимости от их возможностей и желаний, и все равно получить определенную отдачу. Активистам были доступны любые методы протеста. Они раздавали листовки, призывали к бойкоту, набивали корзины для покупок товарами, а потом, разумеется, ничего не покупали, оставляя корзины по всему магазину. Они оккупировали крыши магазинов и устраивали сидячие забастовки внутри.

В результате этих акций пиар-отдел Boots выступил с заявлением о том, что компания не тестирует косметику на животных. Они просто не собирались пускать кого бы то ни было в две свои лаборатории (вторая была укрыта на верхнем этаже штаб-квартиры компании в центре Ноттингема). Поскольку Boots была крупной, хорошо известной компанией, можно было бы предположить, что они поистине осмотрительны по части своего участия в экспериментах на животных. И, действительно, их репутация была до скрипа чистой. Они позиционировали себя как компания, исключающая любую жестокость, не стесняясь даже печатать листовки, проповедующие любовь к животным. Единственная очевидная, ослепительная непоследовательность заключалась в том, что Boots с радостью продавала не только косметику собственного производства, но и продукцию других марок, наотрез отказывавшихся прекратить опыты на животных.

Ну, и, конечно, нельзя забывать, что слова вивисектора ни стоят ни гроша. Ничто в репликах Boots не внушало доверия. Факт заключался в том, что компания продолжала бессовестно экспериментировать на животных, прикрываясь очень популярным среди угнетателей животных словосочетанием «жизненно важные медицинские исследования». Иными словами, для активистов за права животных не было ровным счетом никакой разницы, тестирует Boots косметику или что-то еще — проблема вивисекции никуда не делась.

Предварительный осмотр уединенной территории лаборатории в Тергартоне одним поздним вечером разжег аппетиты бойцов ФОЖ. Логотип Boots мелькал там и тут по всему периметру, но, что куда важнее, в конурах сидели собаки. Не было никакого склада или сарая — только лаборатория и конуры, заполненные лающими биглями. Когда активисты свернули с главной дороги и прошли метров четыреста через деревню к участку, принадлежавшему Boots, первое, что они увидели — это длинное, одноэтажное кирпичное здание без окон, огороженное высоким забором с колючей проволокой, сенсорами и камерами наблюдения. С одной стороны здания постоянная охрана регулярно патрулировала территорию. За лабораторией возвышалась система огороженных конур, тоже при камерах наблюдения. Для компании, у которой нет секретов от покупателей, это было чересчур. Но разведчики ФОЖ бывали во многих местах вроде этого и раньше — у них появилось хорошее предчувствие. Это было ужасное место, но оно давало определенный простор для маневра, в отличие от кое-каких других лабораторий, которые выглядели слишком защищенными, чтобы попытаться их атаковать.

На этапе планирования было решено сфокусироваться на конурах, а не на лаборатории, так как последняя представляла собой больший риск столкновения с охраной. Спасти животных и опозорить Boots, как вивисекторов, было не менее ценно, чем проникнуть в лабораторию. Последующие визиты на место показали, что охранники, патрулируя территорию, едва бросают на конуры беглый взгляд. Этот нюанс стал решающим моментом, потому что опыт показывал, что никакие сладкие речи или угощения не в состоянии заставить свору биглей замолчать, если они начинают лаять. Охранники специально не подходил к конурам близко, а тихо шли поодаль, чтобы не потревожить собак.

Рабочая обстановка была такой комфортной, что однажды за патрулирующими охранниками последовали двое людей в вязаных масках. Они подобрались невероятно близко! Охранники об этом так и не узнали. Вероятно, это был ненужный риск, потому что большая часть телодвижений секьюрити была запротоколирована активистами за десяток ночных разведывательных рейдов, но участники этого баловства сказали, что было «увлекательно». Подготовительный этап показал, что у камер наблюдения имелась мертвая зона: они не захватывали задний торец здания с конурами, выходивший на лес, через который можно было выйти к лучшему в данных обстоятельствах месту для парковки! Кроме того, сигнализация на ограде вокруг конур была старой и не работала, что подтвердилось в процессе изучения камер наблюдения и места размещения охраны.

Драгоценное время шло, но история приближалась к развязке. Активисты нанесли Boots около двух десятков визитов, и хотя ФОЖ в целом не рекомендует слишком часто заглядывать в пасть чудища из-за опасности попасться, безусловно, чем больше ты смотришь, тем больше ты видишь. К счастью, в данном конкретном случае охрана была не слишком бдительна.

Проводя финальную проверку перед рейдом, разведгруппа разрезала ограду и подождала, не сработает ли сигнализация и не встрепенутся ли от этого охранники. Ограду все равно приходится резать рано или поздно, и лучше сделать это раньше, чем позже, чтобы быстрое проникновение и отход были гарантированы. Прожекторы освещали территорию, поэтому необходимость в фонариках отпадала; никто не должен был увидеть активистов, кроме собак, а они-то, как назло, способны поднять самый громкий на свете переполох! Активисты вырезали дыру в ограде, достаточную для того, чтобы обеспечить возможность беспрепятственно прокрасться внутрь, с учетом расположения мертвой зоны камер наблюдения. Первые шаги по вражеской территории... Никакого движения камеры... Несколько минут спустя дыра в ограде исчезла — вырезанный кусок был присоединен обратно. А лай в ночи все раздавался и раздавался еще очень долго. Бигли, они очень чувствительные.

В тот вечер на месте было трое активистов — двое на территории Boots и один водитель. Уходя, два разведчики тихо шли по дорожкам, едва слышно обсуждая, скольких животных им удастся спасти. И тут перед ними возникли охранники, завернувшие из-за угла. Прыгнуть в кусты, земля под которыми усеяна хрустящими осенними листьями, было, возможно, не самой удачной идеей, но больше активистам деваться было некуда. Охранники вроде бы ничего не заметили и не услышали — даже ежа, удравшего прочь в панике от прыжка активистов. Охранники были слишком заняты беседой. Лежавшие на земле активисты старались не дышать, отчетливо видя пар, идущий изо ртов охранников: они не хотели выпускать такой же.

Когда охранники ушли, и первая драма закончилась, почти сразу началась вторая. Рядом с машиной, на которой приехали активисты, припарковался полицейский. Активист за рулем раньше здесь не был, но поскольку его заверили, что он ничем не рискует, он приехал на машине своей девушки. Полиции был прекрасно известен номер его собственной машины, а теперь он втравил в криминальные дела еще и свою избранницу. Он меньше всего на свете хотел чего-то подобного, а ведь ее родители предупреждали, что именно этим все и закончится!

По совпадению, в то самое время, когда заговорщики против Boots ждали следующего шага полиции, проблемы возникли у их коллег из ФОЖ в Кембриджшире. Какие-то дети кинули в мотоциклистов несколько фейерверков, кто-то позвонил в полицию, и блюстители, выехав на вызов, случайно обнаружили машину в полутора километрах от Хантингдонского центра. Они вышли из машины, чтобы перекинуться парой слов с водителем. За рулем сидел Барри Хорн. Его лицо не вызвало у полицейских подозрений, хотя он был известным зоозащитником, некогда пытавшимся выкрасть дельфина. Его не узнали. Но в соседней машине сидели трое активистов, и все они были в комбинезонах. «Почему вы в комбинезонах?» — спросил полицейский недоверчиво. Ну и ну. Комбинезоны они еще как-то могли объяснить, но едва ли им удалось бы объяснить содержимое багажника (они планировали спалить депо, поставлявшее автобусы для рабочих HLS). Они поняли, что пора бежать, когда полицейский начал проверять водительские права по компьютерной базе.

Двоим из команды удалось раствориться в ночи, но Майкла Шенехана и Барри Хорна задержали прежде чем они смогли сбежать. Они не бросали ни в кого фейерверки, но им было что скрывать. Нужно ли говорить, что, найдя в багажнике канистры с бензином и пачку зажигательных устройств, полиция завершила поиски придорожных хулиганов.

На следующее утро был задержан активист-ветеран Гэри Аллен. Его арестовали на основании показаний полицейского, который, просмотрев картотеку, сказал, что именно Аллена он видел в той машине. Как это ни дико, но полиция никогда не признавала, что активистов было четверо, и об исчезнувшем человеке ни разу никто не упоминал.

На предварительных слушаниях офицеры спекулировали на фактах, утверждая, что Брэмптонская Тройка планировали взорвать полицейский участок. Присяжные поверили им и не стали выпускать никого под залог. Позднее, правда, адвокатам подсудимых удалось добиться освобождения под залог. Через год Гэри Аллена оправдали из-за юридических формальностей. Не было никаких доказательств того, что он был замешан в деле, кроме свидетельства узнавшего его полисмена, но процедура опознания для прокурора провалилась. Двое других активистов были обвинены в сговоре с целью совершения взрывов. Судья признал, что они планировали не взрывы, а, скорее, поджоги, но остался недоволен нежеланием подсудимых сотрудничать с властями и отказом назвать цель операции, не сомневаясь в том, что таковая существовала. Обоих приговорили к трем годам тюрьмы...

Возвращаясь к событиям в Тергартоне, следует сказать, что нервотрепка с припарковавшимся полисменом завершилась благополучно. Целый час активисты напряженно ожидали, когда явится подкрепление с включенными мигалками, но водитель вернулся в машину и уехал. Он заезжал в гости в соседний дом и не обратил ни малейшего внимания на машину активистов. Какое облегчение!

Подготовка к операции шла полным ходом. Три дня спустя пожилая пара из Ноттингема встала спозаранку и принялась носиться с приготовлениями к встрече дорогих гостей. Они не ждали монаршую особу, но люди, которые должны были к ним явиться, были для них особенными. Какая там Королева — она бы здесь даже сэндвич не получила! Пожилой паре на днях неожиданно позвонил их старый друг и спросил, не согласятся ли они приютить его и пару его друзей на несколько часов. Несмотря на разницу в возрасте это был лучший друг пожилой пары, вместе с которым они годами сотрясали полицейские оцепления и вели горячие беседы, обсуждая, как поступить с тем или иным угнетателем животных. Пожилая пара была уже не в том возрасте, чтобы лазить по ночам через ограды, поджигая дома, но они были на все готовы ради того, чтобы помочь ФОЖ или животным, которые в этом нуждались. Они настояли на том, что уйдут и предоставят дом в полное распоряжение активистов. Они с глубоким уважением относились к ФОЖ и очень гордились тем, что их попросили о помощи. Они заготовили для гостей провизию, которой хватило бы на месяцы. Кроме того, на столе стояла бутылка Jack Daniels с приложенной запиской: «Оставьте немного на потом!» Они даже положили конверт с наличными. Эти славные люди очень упростили активистам жизнь.

Настал день операции — 3 ноября 1990 года. В течение нескольких часов активисты съехались в дом и выгрузили инвентарь. Тщательно почистили все и запаковали: перчатки и по запасной паре на каждого (все они были проверены на предмет наличия дырок), новые батарейки для видеокамеры и запасные батарейки, запасную пленку, запасную обувь. Активисты убедились, что карманы пусты (см. дело Interfauna), и проверили исправность габаритов автомобиля.

Прежде чем дом освободился, разведывательная машина подъехала к лаборатории, чтобы убедиться, все ли идет как обычно. Оставив дозор наблюдать за поведением охраны, активисты поехали к месту общего сбора.

Они вернулись на фургоне и ждали от дозора сигнала о том, что охранники закончили свои обходы. Они не подгадывали к какому-то определенному времени, но примерно знали, когда смогут выдвинуться. Через 45 минут после прибытия дозорный сообщил по рации, что все чисто. Коллективный выброс адреналина. Началось.

Подъехав к территории, водитель выключил фары. Окна были открыты, все прислушивались к каждому шорох. Фургон крался медленно, чтобы звук работающего двигателя не привлек ничье внимание. Свернув с дороги, он припарковался в лесу прямо перед конурами таким образом, чтобы холм скрывал его от камер наблюдения. Перед этим все чуть не умерли от страха, когда им навстречу на приличной скорости показался автомобиль (активисты знали, что вниз по дороге расположены фермы, но ни разу не видели, чтобы кто-нибудь здесь ездил), но их водитель успел вовремя свернуть, чтобы спрятать фургон в кустах и дать всем замереть, пока автомобиль благополучно не миновал. Они не понимали, насколько близко он проехал, но вроде бы водитель не видел их фургон.

В течение минуты фургон был пуст и накрыт камуфляжной сеткой. Предварительно вырезанный кусок ограды вновь пришлось потревожить. Активисты просочились через брешь в заборе с самодельными арканами и прошли в мертвой зоне камер. Тут-то и началось настоящее веселье!

Бигли могут быть очень сложными собаками. Конкретно эти бигли с рождения были обречены в вивисекционной лаборатории. Все, что они знали, сводилось к их «тюремному» опыту. Люди в масках пробирались по экскрементам на полу в конурах, пытаясь заарканить собак и вывести их. Это представлялось очень сложным, очень беспорядочным ярмарочным аттракционом, призом за победу в котором был бигль.

Животные нервничали. Они либо забивались в угол, либо носились из стороны в сторону. Чтобы накинуть петлю на шею каждой собаке, требовалось определенное время, но стоило это проделать, как освобождаемым узникам уже некуда было деваться. Их бесцеремонно тащили, несмотря на умоляющие взгляды вытаращенных глаз и толстые, расставленные пальцы, упиравшиеся в пол в знак протеста. Наконец, первый бигль попал на конвейер ФОЖ: на поводке через дыру в ограде, оттуда до фургона и — в фургон. Там щенок уселся в ожидании сородичей.

Все шло нормально, пока не случилось печальное: радиосвязь вышла из строя. Учитывая невысокую скорость, с которой бигли покидали конуры, фургон заполнялся медленно, поэтому связь с дозором была жизненно важна. На то, чтобы поймать семь собак, ушел час. Некоторые собаки вели себя слишком испуганно и вертляво, чтобы их было возможно изловить. Все растягивалось слишком надолго. А потом кто-то заметил камеру наблюдения, которая начала панорамировать местность. Такого раньше никогда не случалось. В этот момент все находились в мертвой зоне, за исключением одной активистки. Она только что поймала собаку, и остальные сразу велели ей застыть на месте. Камера двигалась медленно и аккуратно, но не могла различить ничего под выступом крыши конур. Наконец, камера оставила в покое активистку и ее бигля, и они побежали к бреши в ограде, прежде чем камера начала поворачиваться в обратную сторону. Никто не сомневался в том, что охранники явятся с проверкой. Активисты решили двигаться в направлении фургона, посматривая на движения камеры.

Ко времени, когда дозор был снят, и дозорный сообщил остальным в фургоне, что охрана явно ничего не заметила, было уже слишком поздно. Плюс, тот факт, что охранники не проявили себя на местности, вовсе не означал, что они не вызвали полицию. Главное, что работа была проделана. Они совершили не самую крупную кража, но она много значила.

Все освобожденные собаки были самками. Через час их уже надежно спрятали на ночь, а рано утром отвезли к ветеринару для удаления татуировок на ушах. Выяснилось, что на тех, кого сложнее всего было поймать в конурах, уже ставили эксперименты: у них на теле просматривались выбритые места.

Активисты составили пресс-релиз о совершенном рейде и широко растиражировали его в местных и национальных СМИ. Документ также получил огромный резонанс в зоозащитном движении. Это явилось началом Второго Этапа — дело Boots вернулось на повестку. Через три дня после рейда 12 больших витрин четырех магазинов Boots в Болтоне были разбиты кирпичами. Пример оказался для других городов заразительным. Спустя неделю лаборатория в Тергартоне пережила еще атаку, на сей раз среди бела дня. Сорок три активиста действовали от имени Разведывательного управления освобождения животных. Это была первая акция ALIU, не считая той, что имела место за тремя годами ранее, когда четверых налетчиков обвинили в краже со взломом после того, как они временно вынесли документы и фотокопии из Лондонской школы тропической медицины и попытались их вернуть — тут их и арестовали. Прокурор не смог доказать, что они забрали документы насовсем, а это означало, что кражи не было, зато был поступок, совершенный в интересах общества. Один из участников событий поделился воспоминаниями:

«Акция в Тергартоне дала блестящий результат, но никто так и не воспользовался этим опытом, чтобы организовать прорыв, и это довольно печально. Мы подумали, почему бы не попробовать аналогичную тактику с Boots. План заключался в том, чтобы заполонить территорию комплекса, бегать и носиться тут и там, оккупировать крышу и вообще устроить в процессе сбора документов такой бардак и беспорядок, какой только возможно. Мы не ставили себе задачу вернуться к самоубийственной практике дневных рейдов, имевших место в 1980-е — мы не собирались нарушать никаких законов. Главной задачей было вынести бумаги, сделать с них копии и вернуть в целости и сохранности.

Десять человек залезли на крышу главного здания и вывесили транспаранты с надписью “Boots калечит биглей”. Этот слоган в итоге распространился очень широко. Другие сновали по территории с видеокамерой и снимали все, что видели. Те же, кто шнырял в поисках документов, оказались неимоверно хороши! Они собрали массу полезных сведений. К моменту, когда первый наш автомобиль отъехал с места событий, начали стягиваться полицейские.

Они успели остановить наш мотоцикл, когда мы пытались уехать. Нас задержали. Полиция была великолепна. Все, кто участвовал в этой акции, видели, сколько полицейских приезжало охранять охоту, но это было беспрецедентно. В течение примерно 20 минут по тревоге в Тергартон собрались все полицейские силы Ноттингема — примерно 60 транспортных средств (машины, мотоциклы, фургоны с отрядами особого назначения) и вдвое больше офицеров. Это можно было бы считать впечатляющим шоу, если бы причиной его создания послужила не попытка спасти беззащитных собак».

Следствием молниеносной реакции полиции, раздутых размеров прибывшего контингента и обилия конфискованной у активистов документации стало то, что очень небольшая часть информации была обнародована. Огромные объемы — буквально целые кабинеты бумаг — вернулись к Boots. Все участники были арестованы и развезены по трем полицейским участкам в районе Ноттингема. После явки в суд их отпустили, обязав впредь не околачиваться вблизи зданий Boots или любых других недвижимых объектов, имеющих отношение к опытам на животных. Арестанты попросили предоставить им список компаний, к недвижимой собственности которых они не должны приближаться, а заодно и перечень адресов, но суд, к сожалению, так и не снабдил их этой полезной информацией.

Изначально все 43 обвинялись в сговоре с целью совершения кражи со взломом, и все написали по бумаге, в которой объяснили, что не преследовали цель нарушать закон, а намеревались сделать то, что законом разрешено, а именно позаимствовать документы. Прежде чем дело попало в суд, все обвинения были сняты. Boots не жаждал оказаться в центре внимания, а полиция все равно ничего не добилась бы, потому что закон никто не нарушал.

Иными словами, рейд принес уверенность в том, что вламываться в офисы и забирать любые бумаги, если только ты планируешь их вернуть — это легально. Прекрасная новость! Вот что сказал об этом юрист Джон Маккензи: «Можно с уверенностью констатировать, что это большая победа. И ее последствия составят серьезную проблему для тех, кто участвует в эксплуатацию животных».

Акция принесла Boots нежеланную известность. Видео и фото из лабораторий вскоре пошли в народ и послужили мощным рычагом давления на компанию в контексте прекращения опытов на животных. Чем это любящая животных корпорация занимается с беговыми дорожками и сотнями трясущихся от ужаса биглей? Индустрия была откровенно взволнована развитием событий. Позднее в наши руки попал внутренний циркуляр, предупреждающий персонал лаборатории Wellcome в Бекенеме следовать «политике незапятнанности», держать все окна и двери закрытыми и убирать документы подальше от вражеских глаз: «Для противников вивисекции эти документы представляют большой интерес; для них это довольно простое дело — войти в любую лабораторию в большом количестве; они не совершают ничего противозаконного, делая это и, следовательно, не сталкиваются с перспективой тюремного заключения или штрафа; при этом они могут вызвать существенную огласку».

Через несколько месяцев коалиция зоозащитных групп организовала первый национальный марш против Boots. Около 700 человек пришли и поведали людям Ноттингема, какая грязь скрывается за чистеньким фасадом их прославленного работодателя. Активисты повсюду буквально штурмовали крыши. В Ноттингеме несколько человек оккупировали крышу здания центрального магазина города на целый день, свесив с нее огромный плакат. Пять сотен протестующих прошли маршем по центру Манчестера и осадили крупнейший в городе Boots, закрыв к нему доступ. Полицейские отряды ринулись туда и арестовали 25 демонстрантов. Еще 18 активистов были задержаны на крыше Boots в Бирмингеме. Кампания усилилась поджогом распределительных складов Boots в Рочдейле. Имея под боком полицейский участок, компания чувствовала себя относительно спокойно и никак не ожидала подобной атаки.

Ничего подобного с самого начала кампании еще не случалось. Два человека в темноте пробрались на парковку склада с подозрительным багажом в виде коктейля Молотова и 22,5 литрами бензина. Активисты выбили окно офиса кирпичом, вылили внутрь бензин и подожгли фитиль коктейля. Энтузиазм — хорошая вещь, но иногда лучше отойти подальше, особенно если держишь в руке факел, а напротив тебя помещение, затопленное бензином. То, что было дальше, присутствующие описали, как «стена пламени, несущаяся из того места, где раньше было окно» прямо на поджигателей со свистом, как венерина мухоловка¹³³, пожирающая свою доверчивую жертву. Опрометчивость стоила активистам опаленных бровей и поспешного отступления с полыхающего места событий.

Огласка и рост недовольства общества тайной деятельностью Boots последовали незамедлительно. Компания всячески отрицала свою причастность к опытам на животных. Возможно, люди спутали ее с дочерней фирмой Boots Pharmaceuticals, говорили представители. Полагать, что сожженные офисы, магазины на главных улицах городов и вивисекционные лаборатории, принадлежат Boots, поскольку на них стоит логотип компании, так же как на других магазинах и офисах по все стране, а равно и в депо в Рочдейле — это, конечно же, было очевидной ошибкой! К печали Boots ей не удалось внести значительного замешательства, тогда как поджигатели вовсю форсировали события. Единственной раз компании повезло, когда прохожий спас магазин в Ланкастере, после того, как кто-то разлил по нему бензин через систему кондиционирования. Больше фортуна Boots не благоволила.

Согласно The Guardian, к концу 1991 года, компания переживала около 70 атак в месяц, и 50.000 человек подписались под обещанием бойкотировать Boots. Кампания включала футболки, постеры, значки и наклейки. Они разлетались, как горячие пирожки. Деньги шли в фонд кампании и распределялись на новые акции. В течение половины 1991 года ALIU раздали 100.000 листовок. Многие локальные группы печатали собственные. Одна только Лондонская группа противодействия Boots распространила аналогичное количество листовок перед столичными магазинами и в пригородах. Хотят Boots это признавать или нет — конечно, не хотят, — но финансовые показатели компании в ноябре 1990 пошли на спад. Суммарный эффект отрицательной реакции, вызванной как оглаской, так и активностью подполья, привел к тому, что через несколько лет компания прекратила участвовать в исследованиях и разработке лекарств.

В августе 1992 производимое Boots выпустила лекарство под названием флозехинан, продаваемое под маркой маноплакс, лицензированное как средство для лечения хронической сердечной недостаточности. Появление маноплакса на рынке стало результатом десятка лет экспериментов на кошках, собаках, крысах и морских свинках. В одном из опытов почки биглей оцепили латексной трубкой. Через 9-17 месяцев каждой из собак срезали плоть с шеи и высунули сонные артерии наружу (у собак, освобожденных активистами ФОЖ десятью годами позже, тоже торчали сонные артерии). Затем дыры зашили, а артерии оставили свисать с шей, чтобы удобнее было измерять кровяное давление. Собакам вкалывали маноплакс и мерили кровяное давление, предварительно подвесив их на ремнях. По окончании эксперимента животных, конечно, убили.

В другом тестировании использовались кошки и собаки, и флозехинан действовал на биологические виды по-разному. И вновь результаты поставили перед вивисекторами привычный вопрос: если существуют различные варианты воздействия в зависимости от того, какой вид принимает припарат в одной и той же лаборатории, как можно надеяться предсказать состояние человеческого организма в реальном мире? Как известно, фундаментальная проблема заключается в том, что по животным нельзя судить о здоровье человека, потому что даже незначительные отличия в ДНК могут привести к фатальным противоречиям. Еще более важная деталь заключается в том, что животные не страдают от многих болезней, выпавших на долю человека, поэтому болезни эти вивисекторы вызывают у них искусственным путем. Странноватая наука. Я думаю, раз уж собаку называют другом человека, мы должны полагаться на выводы, которые делает после опытов ученый, скорее глядя на кондицию псовых, чем кошачьих. А, вообще, давно пора определиться, какому животному мы доверяем по-настоящему, безгранично. Что это — русская рулетка? Да, так и есть!

Интересным представляется то, что написал про маноплакс в августе 1992 года «Фармацевтический журнал»: «В данный момент нет данных, полученных в ходе крупных исследований, относительно того, продлевает ли жизнь лечение флозехинаном. В рамках одного раннего тестирования при приеме препарата группой пациентов было зафиксировано больше летальных исходов, чем в группе, принимавшей плацебо».

В ходе тестирований на людях побочные эффекты включали головную боль, головокружение, учащенное сердцебиение, пониженное кровяное давление, тошноту, рвоту и диарею. В начале 1990-х продажи по миру для такого препарата были оценены в $2 миллиарда в год. Рынок Великобритании должен был приносить по £10 миллионов ежегодно, а утверждение препарата комиссией в США означало бы прибыль в £100 миллионов в течение нескольких лет. Вот почему для компаний всегда очень важно доказать, что лекарство срабатывает на животных.

Маноплакс должен был стать панацеей. Boots полагала, что ему суждено творить чудеса и приносить колоссальный доход. К 31 февраля 1992 года компания получила прибыль без вычета налога в размере £374,2 миллионов. В дальнейшем препарат был одобрен Национальной службой здравоохранения, что добавило на счета Boots 11%.

На беду Boots маноплакс оказался монументальной катастрофой и в апреле 1993 года, всего через семь месяцев после выхода на рынок Соединенного Королевства, компания выпустила пресс-релиз, в котором объяснила, что предварительные результаты клинических исследований предполагали, что у пациентов с острой сердечной недостаточностью, принимавших по 100 мг маноплакса в день, наблюдался «существенно увеличившийся риск смерти по сравнению с пациентами, которые не принимали препарат».

Несколько недель спустя, ничуть не смущаясь результатами тестов на восприимчивых (и слишком доверчивых) людях, представитель Boots сказал: «Мы твердо уверены в перспективах препарата». Основанием для уверенности послужили свежие опыты на животных.

Через три месяца компания заявила о выводе лекарства с рынка в связи с результатами двухлетнего эксперимента на 3000 человек в США и Скандинавии. В тексте присутствовали слова: «Ввиду полученных данных мы не можем рекомендовать дальнейший прием маноплакса».

Boots отказалась от развития фармацевтического направления и продала все свои лаборатории, но по-прежнему подвергается бойкоту из-за того, что не прекращает продавать тестированные на животных товары.

Не задавать вопросы всласть¹³⁴

Экспериментам на животных недостает научной обоснованности и применимости получаемых результатов к людям. Эти опыты лишь служат алиби для производителей лекарств, которые пытаются себя защитить с их помощью.

Доктора Х. и М. Штиллеры, Мюнхен, 1976

Вот краткое изложение того, что мы знаем о фармацевтической индустрии, тестировании лекарств, деньгах, прибыли, здоровье человека и, разумеется, страданиях животных. Вероятно, это самая жестокая ирония из всех, но факт есть факт: зная, насколько вивисекция зловеща, многие полагают, что она необходима. Ведь никто бы не стал подвергать мучениям живых существ, если бы этого можно было избежать, правда? Люди, проводящие эксперименты, подтверждают это предположение. Так пусть докажут его, вынеся, по-видимому, бесценные, хоть и особо секретные методики исследований на всеобщее подробное рассмотрение! Нынешнее положение вещей таково, что фармацевтический рынок завален опасными токсичными препаратами, и лишь одному богу известно, сколько потенциально спасительных лекарств были отвергнуты только потому, что они не прошли тесты на животных. Пеницилин представляет собой пожалуй, самый известный подобный пример. Это один из наиболее драгоценных препаратов для человечества, что не помешало отложить его дебют на рынке на десять лет из-за того, что он не сработал на кроликах. Он убивает морских свинок и хомяков. Точно так же переливание крови дожидались своего часа, а люди продолжали умирать: нужно сказать спасибо опытам на животных, которые не дали ожидаемых результатов.

Выбирая «правильные» виды животных, производители могут доказать абсолютно все что угодно. Если, к примеру, компания захочет продавать мышьяк как лекарство, оно может представить сертификат о соответствии безопасности для здоровья, протестировав его на овцах, которые выживают даже при получении внушительных доз отравы. Морские свинки без проблем едят стрихнин, являющийся один из самых смертельных ядов для людей. Белладонны нам тоже лучше избегать, однако кролики и козы ничего против нее не имеют. Дигиталис помог очень многим пациентам с болезнями сердца, несмотря на то, что у собак он повышал кровяное давление до опасно высокого уровня. Хлороформ собакам тоже не рекомендуется; токсичный эффект, который он оказывал на них, мог бы скрыть от нас анестетическую пользу для людей. Морфин успокаивает и обезболивает людей, но приводит кошек и мышей в маниакальное возбуждение, тогда как собаки в состоянии переносить дозу, в 20 раз превышающую дозу, которую в состоянии выдержать человек. Список подобных несуразиц можно продолжать очень долго. Причина всегда одна: данные, полученные с помощью опытов на животных, нельзя экстраполировать на людей.

Фармацевтические компании раздувают свои прибыли посредством бесконечного насыщения рынка новыми и «усовершенствованными» препаратами. Они постоянно сыплют обещаниями, которые нам не нужны. Всемирная организация здравоохранения подсчитала, что на мировом рынке представлены от 30 до 40 тысяч лекарств, лишь 220 из которых доказали свою пользу. А Международная организация содействия здоровью (HAI)¹³⁵ выступила с таким заявлением: «Большая часть десятков тысяч препаратов на мировом рынке либо небезопасны, либо неэффективны, либо необязательны, либо являются пустой тратой денег». Ciba¹³⁶, одна из крупнейших фармацевтических компаний планеты, однажды признала, что 95% всех лекарственных средств, проходящих проверку на безопасность и эффективность посредством опытов на животных, терпят неудачу при клинических испытаниях на людях. Пугающая статистика. Даже подбрасывание монетки дает куда более приятные результаты — там вероятность хотя бы 50/50, да и последствия не такие убийственные и дорогостоящие.

Разумеется, вивисекция служит не только нуждам фармацевтики и не обязательно отыгрывается лишь на крысах и мышах. В 2003 году экспериментам подверглись 4799 приматов, 7094 собак, 8879 лошадей, 25.326 кроликов, 121.611 птиц и 14985 амфибий. При этом 8007 животных были убиты ради тестирования пищевых добавок, 6008 животных получили укол в мозг и еще 25.470 пережили операцию на мозге, 109.000 погибли в рамках опытов на ядовитость загрязнителей, химических удобрений, промышленных химикатов и хозяйственных товаров, 16.596 стали объектами исследования психологических стрессов, 18.929 были травмированы физически или подожжены, 10341 подверглись дозе радиации и 1.691.897 из общего числа не получали никакой анестезии в ходе большинства опытов. Не стоит забывать про эксперименты военных. Кроме того, существуют тестирования новых методов выращивания и выведения животных, а также исследования, удовлетворяющие любопытство, и повторные эксперименты. Но все же именно поиск новых лекарств служит аргументом в пользу опытов на животных, хотя фармацевтические компании знают, что эти опыты не доказывают безопасность их продукции для людей, окружающей среды или «случайных» животных. Производители при этом нацелены на поиск юридической защиты, а вовсе не на медицинские достижения.

Когда Roussel пригласили в суд, обвинив в изготовлении заведомо ложной рекламы ее препарата сургама, даже свидетель-эксперт со стороны защиты признал, что данные, полученные в результате опытов на животных, не служат гарантом безопасности для людей. Одна американская девочка, чьи глаза повредил шампунь, которым она пользовалась, пыталась судиться с производителем на том основании, что продукт был протестирован на раздражение. Суд принял решение в пользу компании, так как опыты на кроликах не могут предсказать, что случится с человеком. Это лишь избранные примеры, но они дают представление о юридических стандартах по подобным вопросам.

В Соединенном Королевстве десятки тысяч людей ежегодно умирают от коронарной недостаточности, что обходится Национальной службе здравоохранения в сотни миллионов фунтов каждый год. «Британский медицинский журнал» писал в 1980 году: «Контроль над коронарной недостаточностью обязательно зависит от профилактики, потому что борьба с болезнью часто начинается слишком поздно. Массовое лечение потенциально опасно. Было бы лучше, если бы факторы риска были исключены посредством смены привычек».

Но смена привычек, особенно вредных, не несет огромных прибылей для производителей. Напротив, она сулит снижение продаж. Основными причинами сердечных заболеваний признаны курение, повышенное кровяное давление, ожирение, стресс и нехватка физических нагрузок — и со всеми ими можно разделаться без применения дорогих лекарств.

Нам неоднократно говорили, что насыщенные жиры в пище повышают уровень холестерина в крови, а это прямая причина сердечных заболеваний. Большинство британцев (а уж американцев и подано) употребляет слишком много животных жиров и имеют зашкаливающий уровень холестерина. При этом 60% жира, которые они едят, поступает из мяса и молочных продуктов. До 1925 года сердечные заболевания были нетипичны. Но начиная с этой точки в истории показатели только увеличивались соразмерно росту потребления продуктов животного происхождения. Иными словами, мы эволюционировали в биологический вид, который себе же во вред подвергает полному заточению, истязает, увечит и убивает сельскохозяйственных животных, которых мы едим, параллельно истребляя диких животных, чтобы они не конкурировали с этими животными или не нападали на них. Употребление плоти животных ведет нас к дегенеративным заболеваниям, поэтому мы подвергаем мукам других животных в отчаянной попытке добиться чудесного исцеления. Что о нас подумали бы пришельцы с другой планеты, взглянув на все это?

Лэнгфорд

Следуя тропой ночи, кто-то может не добраться до рассвета.

Халиль Джебран¹³⁷

Буквально спустя три недели после того, как были спасены бигли из лаборатории Boots, активисты забрали десять собак из Университетского колледжа Лэнгфорда в Бристоле и подарили им радость жизни среди экстремистов. Среди прочих порочных развлечений колледжа числилось проведение опытов на сельскохозяйственных животных с целью тестировать на них новые лекарства для выявления побочных эффектов, связанных с промышленным скотоводством (так называемые ветеринарные исследования). Лэнгфорд — это место, где промышленное скотоводство встречается с вивисекцией в отвратительном противоречии тому, к чему человечество должно стремиться.

Не один год активисты протестовали и вежливо просили освободить десять биглей, которых держали для проведения какого-то секретного, продолжительного эксперимента. Неизвестно, не был ли он как-то связан с промышленным скотоводством, потому что никто ничего не признавал. Представитель колледжа лишь обмолвился, что исследование жизненно важно для здоровья людей. Неудовлетворенная неубедительными аргументами, небольшая группа молодых людей взялась решить проблему собственноручно. Рассказывает один из участников событий поздней ночью в Лэнгфорде:

«Мы не знали, сумеем ли выкрасть собак, прежде чем явится ночной сторож, но знали, что не сможем жить, если хотя бы не попытаемся. Нас преследовало знание о происходящем с животными в Лэнгфорде: эти опыты представляли собой не просто жестокость и равнодушие — они были совершенно необязательны. Меры безопасности нас удивили: от собак нас отделяла всего одна дверь. Они издавали очень жалобные звуки. Мы думали, что дверь стоит на сигнализации, но надеялись вынести животных до того, как кто-то явится нам помешать. Никакой сигнализации не было, или она была, но на нее никто не обратил внимания. В любом случае, все прошло хорошо.

Мы подъехали прямо к конурам, выпрыгнули из фургона и открыли дверь с помощью лома. Собаки очень разволновались от происходящего. Мы думали, что они забьются в страхе, но они восприняли все это как приключение, о котором давно мечтали; как будто они знали, что их придут спасать. В течение десяти минут мы загрузили наших друзей в фургон и уже ехали в безопасное место. И мы, и они были на седьмом небе от счастья. Нас безумно радовало это зрелище! Мы ожидали, что повезем десять гадящих под себя от ужаса собак, а получили пузатых биглей, которые кувыркались, веселились до упаду и выстраивались в очередь, чтобы вдохнуть прохладной, невидимой свежести, которая дула через открытое окно. Они не были уверены в своих похитителях на 100%, но у нас не ушло много времени, чтобы убедить их в том, что мы — хорошие ребята.

Все собаки были довольно старыми и выглядели так, что у нас не вызывало сомнений, насколько плохо с ними обращались. Особенно одна самка, Рэмбл, была — без преувеличения — буквально покрыта ранами, шрамами и выбритыми клочками; что-то уже зажило, что-то еще нет. На коже некоторых были ожоги, напоминавшие следы сигаретных окурков. Мы отвезли их к симпатизирующему нам ветеринару, который провел полное обследование каждой собаки, но не смог с уверенностью сказать, каким именно испытаниям их подвергали. Разумеется, Лэнгфорд не был готов сказать, в каких исследованиях использовались бигли. Мы никогда так и не узнали, почему у некоторых имелись идентификационные татуировки, а у некоторых нет. Впрочем, нас это не особенно заботило. Мы были даже рады тому, что не всем пришлось выводить чернила из ушных тканей.

Через пять дней после их волшебной транспортировки собаки попали в новые дома. В каждом из этих случаев сложно было сказать, кто был счастлив больше — бигли или их новоприобретенные семьи. Но этот вопрос нас тоже не слишком волновал. Значение имело только то факт, что мы что-то сделали для этих животных».

Рождественские похитители кошек

Кошки с чудовищными ранами бродили, пошатываясь. Все они ужасно страдали. Я прошел довольно жесткую школу жизни, но, должен сказать, это зрелище не для слабонервных... Будь моя воля, я бы все там разнес.

Бывший член парламента Джон Бромли после визита в Лондонскую лабораторию

Канун Рождества принято проводить, празднуя появление Иисуса на свет; по крайней мере, такова подоплека веселья. Вне зависимости от истинных причин и убеждений, большинство из нас видят в этой традиции возможность приятно провести время с семьями, проветриться и подарить окружающим больше уважения и любви, чем предусматривает норма общественной морали, а также набить брюхо частями тел мертвых животных.

Мне всегда было слегка некомфортно от религиозных учений, когда я был юн, а, повзрослев, я стал в этом отношении глубочайшим циником. Как может идея о всевидящем, вселюбящем боге уживаться с концепцией умасливания его посредством масштабной резни, которую мы чиним пушистым и перистым детям небожителя? Любое время года скверно для того, чтобы отбирать жизнь, кроме дней, когда отмечаешь рождение сына Создателя; тогда мы готовы миллионами убивать братьев наших меньших. Мы жестоки или просто запутались? Ответ не столь важен, важно лишь, можем ли мы измениться.

Чем эта пора хороша с чисто тактической точки зрения для ФОЖ, так это тем, что угнетатели животных слишком заняты получением наслаждения от своей версии мира, покоя и добросердечия, чтобы ожидать нападения активистов.

Официально в Соединенном Королевстве несколько сотен кошек ежегодно подвергаются самым омерзительным экспериментам, какие только можно себе представить, но лишь нескольких удалось спасти из лабораторий или центров разведения.

Ранние обсуждения идеи пробраться в ключевые места содержания кошек были не слишком продуктивны. Все ограничивалось массой разговоров о том, сколько охранников на вахте, о том, как плохо сидеть в тюрьме, и о том, что «туда ни за что не попасть». Эти двое уже побывали в этом месте много лет назад. С тех пор один из них обзавелся женой, двумя детьми и суперпаранойей относительно возможного возобновления общения с полицией. Другой разглагольствовал о том, как он «годами ничего не такого не делал». Причиной послужил его последний арест. Ничего серьезного, но это стоило ему работы, стрессов и потери взаимопонимания с близкими. Пока он сидел на скамейке запасных, не желая рисковать, будучи выпущенным под залог, он все больше погружался в работу, и его постоянно повышали.

Когда процесс завершился и его признали невиновным в воровстве дюжины кур из клеток на ферме с батарейной системой, он уже слишком отдалился от движения, чтобы запросто в него вернуться. Он ощущал свою вину, но не мог ничего поделать. Ему очень повезло и он не хотел упускать шанс. Активисты, которые пришли к нему, не сказали ничего конкретного, но он осознавал, что они настроены серьезно, задают вопросы не просто так и сделают задуманное несмотря ни на что. Поэтому он сказал им: «На случай, если вам удастся туда проникнуть и вынести некоторых кошек, имейте в виду, что они могут быть в очень плохом состоянии: некоторые из них провели там много лет».

Явившиеся к ветерану активисты уже все для себя поняли; чем чаще им говорили, что это невозможно, тем больше они укреплялись в своей решимости. В Оскфордшире было два известных центра разведения кошек, и работа по их параллельному изучению началась в одну и ту же ночь. Активисты разбились на две команды, которым предстояло выяснить: а) меры безопасности; б) количество кошек; в) все остальное.

В архивах было все два газетных материала по теме. В них содержались примерные координаты расположения и прочие обрывочные сведения, включая мотивационный фактор — пара десятков примеров того, что делают с кошками во имя науки в Оксфорде и других местах. К примеру, в лаборатории SmithKline Beecham в Эссексе100 кошек использовались в эксперименте по изучению эффекта, оказываемого одним лекарством. Им ввели наркоз, подключили к аппарату искусственного дыхания и вставили трубки в кровеносные сосуды. В их черепах проделали дырки и вживили в мозги электроды. Правильность расположения определялась по движению челюстей и конвульсиям при проведения заряда тока непосредственно в мозг. Затем вводился препарат, и вивисекторы измеряли изменения в кровяном давлении и кровообращении.

В Национальном институте медицинских исследований в Лондоне Фельдберг и Шервуд кололи в мозги кошек различные химикаты. Вот одно сообщение о реакции на вещество: «Кошка производит характерный крик высокой тональности или рыгает, либо и то, и другое». После введения другого вещества они написали: «Серьезная двигательная недостаточность».

Укол в мозг большой дозы тубокурарина заставил кошку прыгнуть «со стола на пол, а потом прямо в клетку, мяукая все громче и громче, двигаясь рывками. Кошка упала с изогнутой шеей и ногами и в течение нескольких минут быстро дергалась, напоминая своим состоянием эпилептические припадки. Периодически кошка вскакивала, пробегала несколько метров на высокой скорости и снова падала в конвульсиях. Через десять минут кошка начала непроизвольно испражняться и пускать пену изо рта». Животное умерло через 35 минут после инъекции в мозг. «Журнал физиологии» опубликовал этот «научный» отчет для будущих поколений...

Уединенная ферма по разведению кошек в Уитни в 20 километрах к западу от Оксфорда, принадлежавшая некому Брауну, обладала высоким потенциалом для рейда, но владелец и его семья жили прямо там. Более того, они держали полупансион и размещали гостей в одном из домов на территории. У них было до черта кошек — куда больше, чем в филиале оксфордской лаборатории в Ньюнем-Кортни в 8 километрах от Оксфорда. Обе фермы уже успели пережить по рейду. На первую напали в начале 1980-х. Тогда хозяин забаррикадировал 11 активистов на участке с помощью трактора и сдал полиции. Вторая ферма испытала на себе стихию Центральной лиги освобождения животных, когда стальные двери распахнулись от сильного удара. Спасение 12 кошек было торопливым, потому что заорала система сигнализации. По логике вещей, меры безопасности в подобном университетском учреждении должны были быть усиленными, но первый осмотр не произвел подобного впечатления. Территорию никто не патрулировал; не наблюдалось ни высокой ограды, ни прожекторов, ни, судя по всему, охраны объектов по периметру.

Отчасти полагаясь на малую известность, отчасти из-за того, что в прошлый раз, когда пришли активисты, сирены загремели достаточно громко, ферме удавалось избегать пристального внимания ФОЖ. Взглянув на нее со стороны, не зная, что происходит за закрытыми дверями, едва ли можно было предположить, что внутри этого сенного амбара, стоящего рядом с проселочной дорогой, творится нечто ужасное. По другую сторону дороги шел ряд домов. От пола до крыши амбара тянулся блок из шлакобетона, прерываемый гнездами вытяжных вентиляторов — единственных отверстий, дававших визуальный доступ к происходящему внутри. С одной стороны здания располагались массивные стальные двери. Пожарный выход от отсутствовал. Подобные места освобождаются от обязательства предусмотреть возможность эвакуации при пожаре, наложенного на все остальные постройки. Здесь заботятся не о жизни людей, а о защите секретов.

Арочная крыша была сделана из того же рифленого асбеста, что и остальная часть здания. Этот факт стал ключевым моментом при разработке плана. Так уж вышло, что крыши уверенно доказывали свою все возрастающую важность в разработке стратегий рейдов. Двери и окна, как правило, стоят на сигнализации в большинстве зданий, тогда как крыши — редко. Альтернативой для прорыва на случай, если крыша тоже стояла на сигнализации, было подстеречь менеджера, когда он придет утром к кошкам и не отпускать его, пока животные не окажутся в безопасности. Это бы решило проблему проникновения и сигнализации, но в случае отказа менеджера сотрудничать по-хорошему означало бы не просто спасение кошек, а уже похищение и грабеж, а такие вещи не слишком хорошо сказываются на репутации движения.

Лестницы, приставленные к вытяжным вентиляторам, позволили увидеть внутри нескольких кошек, бегающих свободно, а не сидящих в клетках, но обзор был ограничен. Пахло из здания тоже кошками, но оставалось непонятным, сколько же их там было. Обследование крыши доказало ее незащищенность, достаточную для того, чтобы отвинтить крепежные болты и снять одну из кровельных панелей. Крыша была потрепанной, старой и поросшей мхом. При этом она имела такую форму, что вскарабкаться на нее было невозможно. Оставалось только прислонить две лестницы, чтобы пара активистов аккуратно поднялась и открутила кровельную панель. Зияющая дыра выявила, что чердачное покрытие было сделано из гипсового картона, не представлявшего собой помеху для людей, замысливших взлом. Самое главное, что крыша не стояла на сигнализации.

Через крошечные дырочки в чердаке можно было видеть на удивление обширную площадь под ногами. Все внизу кишело кошками. В клетках сидели только малыши с мамами, а остальные ходили свободно — видимо, чтобы рожать побольше котят для опытов. Возможно, часть из них были уготованы известному местному маньяку Колину Блейкмору, любителю зашивать кошкам глаза.

Следующие две недели активисты провели, дорабатывая план, собирая котоноски и встречаясь с друзьями, которым могли доверять. Их избранники — восемь человек — обыкновенно не противились социальной традиции и проводили Рождество, путешествуя по пабам, куря траву, чревоугодничая и таращась в телевизор. А потом отправлялись на охоту в День подарков. В этом году и активисты, и их друзья рисковали провести Рождество за решеткой за проникновение в секретную кошачью лабораторию Оксфордского университета, известную очень-очень узкому кругу лиц, внутри которой бывало еще меньшее число людей. Это было захватывающее начинание в репертуаре зоозащитников. Мало кто мечтает отметить Рождество в подобном месте.

Активистам удалось договориться с ветеринаром. Он был очень респектабельным человеком, но, в отличие от многих людей его профессии (в Великобритании, стране «любителей животных», проще найти добровольца для совершения рейда ФОЖ, чем ветеринара, которому можно довериться), готов был рисковать свободой и карьерой, удалив татуировки с ушей украденных животных, при необходимости вылечив их от любых болезней и ранений. Он не жаждал финансового вознаграждения — он выглядел счастливым от осознания того, что может помочь животным.

Лестницы спрятали в прилегающем лесу, но вскоре они опять понадобились. Часы показывали 21.05, шло 24 декабря, и вот уже второй раз за две недели панель была снята с крыши и брошена на землю. Все взялись за дело и в течение нескольких минут в чердачном полу с помощью аккумуляторной двери и ножовки в чердачном проделали внушительную дыру. Внутри было темно, но все различили 15 пар кошачьих глаз, горящих, как звезды на небе. Всем веселого Рождества! Ловить молодых было несложно, а вот кошки постарше и опытнее предпочитали не доверять людям, даже одетым в вязаные маски, и уж подавно тому, кто вырядился Санта-Клаусом. Они держали наготове импровизированные арканы на случай, если кто-то вздумает карабкаться по проволочным перегородкам. Это было неприятно, но некоторых иначе было не достать — они впивались когтями в проволоку и брызгали слюной от злости. Оказавшись в котоноске, животное затихало и молча совершало путешествие на чердак, а оттуда — на свободу через дыру в перекрытьях. Активисты сделали открытие: направляющая веревка, соединяющая оба конца чердака, очень помогает.

Им удалось вызволить нескольких кошек, когда последовал сигнал замереть: дозорный услышал, что из дома через дорогу кто-то вышел, но не видел, удалился ли человек. Активистка пересекла улицу, чтобы приглядеться поближе. Улицу озарили огни фар. К месту приближалась машина. Девушке пришлось присесть и не двигаться. Водитель притормозил у домов, вышел из машины и встал — так близко к спрятавшейся активистке, что даже в кромешной темноте она могла видеть логотип на его кожаных туфлях, — и прикурил сигарету. Между тем, остальная часть команды тревожно ожидала.

Ни о чем не подозревающий человек докурил сигарету, спокойно сел в машину, въехал в гараж, запер его и ушел в дом. После 15-минутного ожидания активисты получили сообщение о том, что все чисто и можно продолжать: кошек продолжили передавать по конвейеру из здания на крышу через чердак, вниз по лестнице и в фургон, припаркованный в поле. Через четыре часа котенок из последней комнаты запаниковал при передаче из рук в руки и ухитрился вырваться из котоноски на чердаке. Он исчез в темноте как раз тогда, когда у последнего фонарика начала садиться батарея, а нервы активистов уже сдавали.

— Ты уверен, что один сбежал?

— Конечно, уверен. Я чуть шею не свернул, пытаясь его поймать!

— Просто спросил.

Это определенно было не то, чего всем хотелось в 2 часа в Рождественскую ночь. Тем более, когда работа была почти сделана. Первая поисковая операция не принесла плодов, но в ходе второй они услышали жалобный крик испуганного котенка в темноте. Через десять секунд после того, как он попал под луч фонаря, пища под столом, его положили обратно в котоноску и унесли. Он стал пассажиром номер 64 и его прощание с лабораторией означало конец операции и возможность увезти отсюда фургон с ценным грузом. Аккуратная езда и удача позволили уже через час высадить усатых пассажиров в безопасном жилище за пределами Оксфорда.

Водитель и его пассажирка, просидевшая всю ночь в кустах, неся дозор, провели Рождество с котами. Это было завершающим штрихом операции. Они принялись играть в «Назови кошку». Так у спасенных животных появились имена Чиппи, Вирус, Лимон, Сластена, Пальма, Пискля, Фисташка, Пятница, Горох, Щербет, Змейка, Динамит, Ноябрь и многие другие. Это было просто веселым времяпрепровождением, потому что большинству этих кошек вскоре предстояло разъехаться по стране и получить новые имена в новых домах.

У некоторых животных были проблемы со здоровьем, требовавшие немедленного вмешательства ветеринара. Некоторые старые кошки были совсем слабыми. Изможденные онкологией после долгих лет насильственного разведения, они уже слишком обессилели, чтобы бороться. Их жизнь уже нельзя было ни продлить, ни сделать качественной, поэтому им позволили уйти под анестезией. Остальные 90 кошек вскоре обрели новые дома после того, как пообщались с ветеринаром. У них не ушло много времени на то, чтобы адаптироваться к новой жизни. Даже самые дикие научились доверять людям, и их уже нельзя было отличить от других кошек буквально в течение нескольких дней.

Оксфордский университет, как ему свойственно, продемонстрировал полное непонимание кошачьей физиологии и потребностей, заявив, что, несомненно, оказавшись за пределами «стерильной окружающей среды», кошки скоропостижно передохли. Представитель полиции поддакнул, добавив, что «у кошек нет иммунной системы, и на воле они умрут в ближайшее время». Нет тут-то было! Одно дело, когда такие заявления делает не слишком сведущая полиция, но как, интересно, можно верить ученым, когда они говорят, что результаты инвазивных опытов на больных кошках можно экстраполировать на здоровых людей, если они даже не знают основ физиологии животного? Если, конечно, они не врут — вечный вопрос об этом мире жестокости и лукавства.

Амбар в Ньюнем-Кортни больше не использовался и пустует по сей день. Не осталось и следа об ужасах, которые переживали бесчисленные узники этого места. Как всегда, у нас нет данных о том, как повлиял этот или любой другой рейд на число животных, используемых в экспериментах. Действительно, сейчас количество таких пациентов снова растет, и виной тому неизбывная жестокая тупость. Чем больше расходы, тем сильнее шизофрения. В каком-то смысле я даже в шоке от богатства воображения этих людей по части изобретения новых идей для экспериментов. Почему-то именно кошки испытывают на себе плоды больной фантазии самых изощренных и темных умов на протяжении десятков лет и, несмотря на сложность и узкую устремленность этих «исследований», их результаты поведали нам крайне мало о кошке или человеке, если не считать явных признаков поврежденной психики у людей, которые причиняют все это зло. То, что некоторые люди считают кошек «дикими и опасными» — это их личные проблемы, которые не оправдывают пытки животных и обязывают нас не давать таким людям расслабиться. Вот кое-какие факты, чтобы напомнить, почему.

Доктор Ричард Райдер¹³⁸, британский клинический психолог, проведший множество экспериментов, от которых впоследствии он отрекался, писал в своей книге «Жертвы науки»¹³⁹ о том, что в университетах страны мозги кошек вынимали и изолировали, при этом поддерживая в животных жизнь. Мозги были все еще присоединены к их телам. Обезболивание кошкам при этом не делалось, и они явно оставались в сознании, как показывали последующие реакции на инъекции различных лекарств. Тот же доктор Райдер как-то рассказал аудитории на конференции в Торонто об эксперименте, в рамках которого «кошкам отрезали хвосты и ослепили, а потом поместили в центрифугу, чтобы посмотреть, как долго они смогут не спать, прежде чем умрут».

В 1949 году в Королевской военно-морской лаборатории в Альверстоке кошек заставляли дышать 100%-ным кислородом, пока они не умирали в конвульсиях. Счастливчики расставались с жизнью после трех дней эксперимента. Одна кошка продержалась 67 часов, 15 раз пережив конвульсии, и была убита. Еще одна скончалась через 52 дня после начала эксперимента — ее подвергали воздействию периодически. В одном журнале описываются эксперименты на изуродованных беременных кошках и опыты на глазах кошек. Там же следует описание конструкции «окна» в теле кошки, куда можно поместить электрическую лампу, чтобы в ходе экспериментов все было лучше видно.

Спустя полсотни лет эволюции человечества и медицинского прогресса вивисекторы, окопавшиеся в бункере Университета Ньюкасла, приобрели восемь кошек, чтобы изучить, как нервное сообщение кожи на их лапах влияет на контроль над мускулами ног. Кошкам сделали анестезию и вынули артерии из их шей. Им перекрыли большую часть нервов, идущих к их задним левым ногам под бедром, и присоединили по два провода к мускулам на ноге. Кошек поставили на беговые дорожки, их головы закрепили в специальных рамах, из бедер у них торчали булавки, на задних левых ногах стояли скобы. Затем им удалили часть мозга. Обезболивание перестало действовать. Им подкожно ввели местную анестезию рядом с булавками на бедре. Дорожка бежала, и кошки двигались, передавая реакцию на электронные импульсы, поступающие в нерв от ноги.

Недавно в Университете Бристоля десять кошек использовали в исследовании структуры части мозга. В их мозги вживили электроды, чтобы обозначить зоны, в которые вводились флюоресцирующие маркировочные элементы. Затем раны в черепах были закрыты и кошкам позволили оклематься от анестезии. Обезболивание предусматривалось только в первые 24 часа. Две недели спустя кошкам опять ввели анестезию и убили, вколов пропитывающий раствор в сердце. Затем части их мозгов удалили и тонко нарезали, чтобы можно было изучить помеченные маркерами зоны.

И каковы же выводы, основанные на десятилетиях исследовательских проектов? Ученое сообщество запуталось. Пройдите по ссылкам на сайты в приложении к этой книге для более полной осведомленности о научном сопротивлении опытам на животных. Даже если отвлечься от угнетения животных, существуют серьезные противоречия, которые не может игнорировать ни один человек, заботящийся о своем здоровье и здоровье близких.

Существует масса примеров, достойных изучения. Садисты в белых халатах и их пиар-службы не перестают твердить о том, что за их «научными процедурами» (актами живодерства) следят «этические комитеты» (вивисекторы), которые подчиняются «самым жестким законам в мире» (предложенным и принятым самой индустрией). И вот ведь что странно — чудесных исцелений все равно нет! Опыты на животных нерелевантны понимаю человеческого здоровья. Более того, детали этих «процедур» никогда нигде не публикуются, потому что опыты слишком ужасны или бесполезны. Разве стал бы скрывать подробности своей деятельности тот, кто гордится бесценными, благородными начинаниями?

Всю мою школьную жизнь я рос среди детей, у которых были серьезные проблемы с кошками. Они стреляли в них из рогаток, ловили в капканы, пинали, кидали в них кирпичами, бросали их в реку или собакам на растерзание, выражая отталкивающую ненависть без намека на угрызения совести или малейшую заботу. Все, что я тогда мог сделать — это наблюдать и притворяться, что мне все равно, в противном случае я рисковал лишиться друзей. Но я вырос и перестал бояться. Вообще, у меня появилось куда больше друзей с тех пор, как я высказываюсь против убийства невинных.

Некоторые из тех маленьких садистов-дебилов выросли, чтобы стать взрослыми садистами-дебилами. Много лет назад один из них настолько увлекся кровавыми видами спорта, что почуял угрозу от моей позиции по данному вопросу. Это побудило его оставить свежий отрезанный лисий хвост на пороге моего дома — он так пошутил. Он всегда ненавидел крыс и страшно мучил их перед тем, как убить, совсем как вивисектор, хвастающийся своими большими количествами убитых животных и хирургическими трюками, которые позволяют их умерщвлять.

Другой мой бывший друг отсидел за изнасилование. Я бы никогда этого не узнал, если бы не встретил его в тюремном спортзале в Йорке, когда отбывал срок за свою освободительную деятельность. Он узнал меня. Он уже слышал мою историю и сказал, как он меня уважает за все, что я сделал, и сожалеет, что докатился до такого. Я испытывал некоторое самодовольство от того, в кого он превратился. Все произошло примерно так, как я предполагал. Из него получилась мразь, признал он, но теперь он — веган! Он сказал, что пытается хоть как-то компенсировать то зло, что он причинил миру, начиная с тех, самых первых дней угнетения животных...

Парк-Фарм

Не существует альтернатив вивисекции, потому что любой метод, направленный на ее замену, будет обладать теми же качествами; но в сфере биомедицинских исследований сложно найти нечто более дезориентирующее и вводящее в заблуждение, чем вивисекция. Следовательно, единственная настоящая альтернатива вивисекции — это ее полный запрет.

Профессор П. Кроус, бывший вивисектор

Парк-Фарм в Нортмуре в сельской местности графства Оксфордшир представлял собой безжизненное поместье, состоящее из небольших построек, до отказа заполненных различными видами животных, которых здесь разводили для отправки в лаборатории на исследования. Все звенья цепочки зданий соединялись между собой. Собаки жили в самом дальнем отсеке, чтобы их лай не беспокоил менеджеров фермы. В других зданиях размещались кошки, кролики, морские свинки, овцы, козы и обезьяны. Уже не впервые ФОЖ положил на Парк-Фарм глаз и вел разведку на местности.

Конуры становились все более защищенными от атак после каждого очередного рейда, а в отделение с приматами пробраться не удавалось никогда: сигнализация в нем была подключена непосредственно к полиции. В пристройках находились животные многих других видов, очевидно, менее ценные для владельцев. По периметру не было никаких электронных мер безопасности, что позволяло свободно передвигаться по территории, на ходу соображая, что к чему. Отделение для приматов, организованное ветеринаром, состояло из огромных в пропорции к обезьянам, старых, продолговатых клеток на ржавых колесах, с грубыми, изогнутыми прутьями в середине, которые позволяли вивисектору подтолкнуть испуганного пленника к центру клетки, чтобы облегчить введение инъекций. Здесь размещалась сотня обезьян, которых захватили в рабство в джунглях и увезли за миллион километров, чтобы держать на каком-то складе в чистом поле в Оскфордшире, откуда их должны были транспортировать в какую-то лабораторию, где их ждали пытки и смерть...

Изучив мусорные контейнеры рядом с одним из зданий, было несложно догадаться, что здесь живут те, кто в состоянии опустошить множество банок с кошачьим кормом. Два других здания были менее прозрачны, пока не удалось забраться на крышу и разглядеть сверху морских свинок и кроликов. После первой вылазки было решено вернуться через неделю. Недостатка в добровольцах не наблюдалось.

Наличие густого тумана, застлавшего все окрестности в ночь рейда в феврале 1991 года, было чистой случайностью, дававшей возможность припарковать машины прямо рядом с оградой участка, возле жилого дома. Это существенно снизило бы трудоемкость дальнейшей работы, но поставило бы всех участников в неловкое положение, если бы туман улетучился в разгар ночи. Поэтому, как и планировалось, машины оставили в поле подальше, вне поля зрения, за живой изгородью. Это означало приличное расстояние, которое предстояло покрывать вместе со спасенными животными прямиком по пашне, но так было безопасней. Слишком многие люди в прошлом срезали углы, чтобы упростить себе задачу, и в результате их операции проваливались.

В рейде участвовали семь человек. Они планировали очистить три отделения — с кроликами, морскими свинками и кошками, перенести животных в трейлер для лошадей, конфискованный у одного охотника за неделю до этого вместе с его легковым автомобилем, в замке зажигания которого он оставил ключи, прежде чем отправиться на охоту.

Никого не волновал тот факт, что транспортные средства были позаимствованы — главное, что по ним нельзя было выйти на участников рейда. Активисты выгрузили котоноски и коробки и понесли их к ферме, кто сколько мог удержать, через поле. Затем они разбились на две группы. Первая разделилась, чтобы а) приглядывать за менеджером фермы, жившим на территории; б) проделывать дыры. Второй группе надлежало заполнять тару и возвращаться с ней к трейлеру.

Первая крупная дыра была проделана в ограде. За ней последовала серия просверленных дырок в боковой стене кошачьего отделения, которые были объединены с помощью ножовки, чтобы создать брешь, достаточную для того, чтобы пролезть внутрь, минуя сигнализацию. Вырезать дыру, как планировалось, не удалось, потому что стены были из металла, а не из дерева. Все равно что пытаться открыть консервную банку отверткой — немного беспорядочно. Дверь, однако, была деревянной и не такой плотной, какой казалось. Как выяснилось, она представляла собой всего лишь два склеенных листа пробкового дерева с полостью между ними. Нескольких минут работы бурильных сверл, топора, пилы и рук хватило, чтобы обеспечить прекрасный вход. Даже слишком просто!

Первичный осмотр с помощью фонарика не слишком порадовал активистов. Мусорные контейнеры снаружи полнились пустыми банками из-под кошачьих кормов, но внутри здания находились всего пять кошек. По жестокой иронии судьбы, большинство кошек отправили в лаборатории буквально несколько дней назад. Кошек пересчитывали вновь и вновь, но их по-прежнему оставалось всего пять. Командный дух начал, было, затухать, но ведь спасение даже пяти кошек от печальной участи — это уже повод для гордости.

Четыре из пяти были самками. Они вели себя дружелюбно и вскоре пожаловали в котоноски. Единственного кота назвали Большой Том. Он изъявлял готовность сразиться со всем миром, лишь бы его не трогали, поэтому устроил двум активистам настоящий рестлинг. Но прежде чем он успел нанести им серьезные повреждения, его завернули в одеяло и посадили в коробку, после чего понесли в машину в компании его подружек.

Двери в другие отделения были куда более прочными, сделанными из твердой древесины. Выпилить их означало проделать то, что активисты определили как «адову работенку». Двери проще всего было вынести с помощью лома, но никому не хотелось, чтобы сработала сигнализация, поэтому пришлось набраться терпения и медленно сверлить. Четыре мужчины сверлили на протяжении более чем трех часов. Двумя буровыми сверлами им удалось проделать в четырех дверях прямоугольники, выбив которые они обеспечили себе доступ в здания. Это была тяжелая физическая работа, которая ввиду производимого шума сильно увеличивала ответственность дозорных. Не менее сложный процесс представлял собой перенос кошек, кроликов и морских свинок в темноте через сильно перепаханное поле.

Все придерживались очередности и разделения обязанностей. Как только открывался доступ в очередное помещение, животных сажали в коробки, в то время как других уже вовсю несли в трейлер. Всего за ночь Парк-Фарм лишился 250 животных. Многие морские свинки были на различной стадии беременности и начали рожать уже через 48 часов, что дало резонное объяснение пыхтению и сопению, которые имели место в процессе переноски. Впервые за всю жизнь эти замученные, изнуренные спариванием и родами морские свинки, наконец, получили возможность вырастить потомство, а не расстаться с ним только потому, что людям требовались подопытные животные. В течение нескольких недель появилось целое новое поколение морских свинок, возбужденно играющих в садах «экстремистов» по всей стране.

Документы, изъятые в ходе рейда в Парк-Фарм, раскрывали желание фермы усовершенствовать свое отделение для приматов в соответствии с базовыми требованиями Закона о проведении научных исследований. Руководство подсчитало, что им не хватает всего £100.000, чтобы заменить старые клетки на новые, которые рассчитывалось получить за счет грантов, а также за счет прибылей фермы, превысившей ожидаемые доходы на £15.000 за 1989/1990 годы. Теперь же Парк-Фарм вынужден был считаться и с выводом, сделанным инспектором полиции Джоном Кроссли, который сказал, что в ходе рейда «зданиям предприятия были нанесены внушительные повреждения». Новые клетки позволили бы ферме увеличить количества содержащихся приматов, которые на момент написания текста было следующими: 57 самок макак-резусов для разведения, 9 самцов макак-резусов для разведения, 3 макаки-резуса для экспериментов (поступили из отделения физиологии), 13 макак-крабоедов для экспериментов, 17 импортированных макак-крабоедов (плюс 22, которых должны были доставить в конце июля). Согласно планам руководства, с появлением новых клеток число обезьян можно было бы увеличить, чтобы получить следующие цифры: 40 самок макак-резусов для разведения, 9 самцов макак-резусов для разведения, 18/20 макак-резусов для экспериментов, 32 импортированных макак-крабоедов для экспериментов, 8 макак-крабоедов для экспериментов (изолированных).

В прошлый раз, при расследовании рейда на ферме, полиции понадобилось полтора года, чтобы вернуть спасенных собак в клетки. На сей раз офицеров ждал куда меньший успех. Налетчики разослали пленку с записью рейда по информационным агентствам, включая Центральное ТВ, которое показало отрывки записи на следующий день.

Полиции очень хотелось взглянуть на эту пленку, и офицеры немедленно связались с телеканалом, требуя копию видео, согласно положению Закона о полиции и уголовном судопроизводстве 1984 года. Центральное ТВ отказалось сотрудничать, и полицейским пришлось обратиться в суд, где юрист компании сказал, что у СМИ есть право защищать свои источники и что в съемке нет ничего, что могло помочь полиции опознать кого-либо. Судья согласился. Адвокат позднее признался, что уже неоднократно выступал в защиту «Би-Би-Си» в подобных случаях, но ему впервые удалось выиграть дело.

Полиция тем временем ни на шаг не приблизилась к нахождению животных или активистов. Но она не собиралась спустить дело на тормозах так просто. И хотя я не имел к вышеописанным событиям ни малейшего отношения, меня внесли в список подозреваемых. В итоге стремление стражей правопорядка раскрыть страшнейшее преступление сыграло мне на руку.

Через 18 месяцев после рейда в Парк-Фарме полиция прибыла за ответом в Манчестер. Я сидел в тюрьме, ожидая суда по другим делам (до них мы дойдем позже). Меня, в свою очередь, в тысячный раз перевезли в самый известный полицейский участок во всей системе — в Брайдвелле в Ливерпуле. Его репутация не имела равных в устах окружавших меня суровых мужчин, ни один из которых не желал проводить в Брайдвелле лишней минуты. Участок играл роль свалки отходов. Сюда свозили всех, с кем было сложно справиться, кто слишком много болтал или чьи политические взгляды не приветствовались.

Заключенные, устроившие массовый бунт в Манчестерской Тюрьме ее Величества, больше известной как «Неисповедимые пути», в ответ на годы издевательств неуправляемых тюремных служащих, быстро сделали целую тюрьму непригодной для проживания. Внезапно пенитенциарная система ощутила нехватку 1800 койкомест, и людей пришлось держать по полицейским участкам на протяжении нескольких месяцев. Некоторые из них создавали относительно приятное впечатление, но другие, как, например, Брайдвелл, были хуже тюрьмы. Я провел девять месяцев, кочуя из одного полицейского участка в другой, постоянно надеясь провести хоть в одном из них больше недели, желательно где-нибудь, где можно жить.

Следующий пункт назначения всегда держался в секрете. Это было вызвано соображениями безопасности: мне объяснили, что, зная, куда меня повезут, я смогу довести эту информацию до сведения сообщников на воле, и они организуют мое похищение. Услышать в 9 утра о том, что я переезжаю, и в течение часа уже сидеть в грузовом отсеке полицейского автобуса не было для чем-то из ряда вон выходящим. Когда меня привезли в Брайдвелл, лил дождь, и я не видел своих личных вещей с тех пор, как прибыл в тюрьму в Манчестере неделю назад, потому что там подобная роскошь не дозволялась. По крайней мере, мои мешки были со мной в автобусе. Прибыв в Ливерпуль, я смотрел в тонированное окно на полисмена по имени Мэтти. Слава о нем шла впереди него. Вся его грудь была усеяна следами от уколов стероидов, которые он бесконечно принимал в постоянном поиске драк с заключенными.

Когда он волок мешки с моим имуществом по мокрому асфальту, чтобы швырнуть их на ступени главного входа в участок, он очень напоминал неандертальца, тащащего добычу в пещеру. Остаток утра Мэтти изо всех сил оправдывал свою репутацию. И он не был одинок; в участке собрались полдесятка хлопцев, самодовольно расхаживающих, гавкающих инструкции и затевающих мордобой с любым, кто был достаточно смел, чтобы смотреть им в глаза, нарушал правила, отвечал или задавал вопрос.

Тюремный корпус представлял собой грязную, вонючую темницу из далекого прошлого. Окон не было, только заколоченная дыра высоко в стене, и скамейка, позволяющая лежать только боком и то если ты не слишком крупен. Заснуть и во сне повернуться означало проснуться от падения на пол. Высокие потолки, мокрый пол, покрытый заплатками.

Меня посадили в одиночку, тогда как все остальные, похоже, делили с кем-то камеру. Меня вполне устраивало мое положение. Под скамейкой валялся мой матрас: мокрый, вонючий и покрытый въевшейся мочой. Я не жаловался и не задавал вопросов. Рядом с моей камерой забияки-охранники фыркали и орали на молодого парня, который заступил за какую-то желтую линию, о которой нам ничего не сказали. Когда он проигнорировал их нападки, его швырнули лицом к моей двери...

Я уж думал, что проведу следующие несколько месяцев в этой помойке. Я воспринимал это как наказание за мои нарушения, а также за бесконечные тюремные акции протеста против невеганского маргарина, невозвращения моих утерянных вещей и многого другого. Огромное спасибо полиции, ведшей дело Парк-Фарма: я был в Брайдвелле всего три часа, когда пришел охранник и сказал, чтобы я паковал вещи. Мой мешок все еще валялся в приемной, поэтому долгих сборов не последовало.

Я уехал из центра Манчестера утром в Ливерпуль и к обеду был там, чтобы вечером вернуться обратно. Инспекторы по делу Парк-Фарма ожидали меня, чтобы арестовать и допросить за ряд правонарушений, включая рейд на ферме.

Они взяли себе «эксперта» из Университета Манчестера по имени Ричард Нив. Он специализировался на восстановлении черт лиц людей, серьезно пострадавших в огне или автокатастрофах. Нив утверждал, что может опознавать людей в вязаных масках, отмеряя расстояние между чертами лица и так далее. Когда ему показали фотографии активистов, атаковавших Парк-Фарм и другие подобные места, параллельно снабдив его портретами самых лютых подозреваемых, в числе которых были Анджела Хемп и я, «эксперт» пришел к выводу, что мы с Анджелой причастны и к нападению на ферму, и к разорению одной лондонской лаборатории.

Последствия подобных достижений могли быть колосссальны. Подумать только — никому не известные активисты, 30 лет чинящие рейды в вязаных масках, теперь будут пойманы все до единого! Нива и его команду очень уважали в этой сфере деятельности, но, черт возьми, это было просто нелепо. Впервые подобную технику применили для обвинения против вооруженного манчестерского грабителя в 1989 году, что стало своего рода юридическим прецедентом. Однако обвинения с осужденного на девять лет человека были сняты через два года, когда апелляционный суд признал доказательства неудовлетворительными. В ходе перекрестного допроса Нив допустил, что его методика верна не в 100% случаев, добавив, что предпочитает считать, что она работает безошибочно. Складывалось впечатление, что полиции настолько не жалко денег на подобные инновации, что риск любого гражданина однажды быть обвиненным в том, чего он не совершал, довольно велик.

Меня пытались допросить по множеству дел. Я воспользовался правом на молчание и был отправлен обратно в тюрьму без предъявления новых обвинений. Меня ждала неделя в Стретфорде, перевод в Чешир и возвращение в Стретфорд, где мне задали еще много-много вопросов, не получили ни одного ответа и имел место фантастический поворот событий.

Ланкаширский политехнический

По мере совершения новых рейдов, они куда больше напоминают грезы сценариста диснеевских мультфильмов, чем разведывательно-диверсионные операции военной машины, но между ними есть и определенное сходство. Они совершаются с таким бесстрашием, мастерством, неожиданностью и ловкостью, что полиция до сих пор теряется в догадках.

Австралийский журналист о британских акциях освобождения животных

Этот рейд зародился как следствие обсуждения положительных и отрицательных эффектов от битья стекол между членами местной зоозащитной группы. Один активист высказал мнение, что бить стекла — это скверная практика, потому что она не спасает жизни и способствует появлению негатива в СМИ. Дебаты разгорались все больше и, наконец, кто-то недобро спросил этого активиста: «Хорошо же, а что ты сделал для спасения жизни на этой неделе? Ты гордишься, что не бил окна, но что ты тогда сделал?»

У парня не нашлось ответа. Он был студентом Ланкаширского политехнического университета в Престоне. Всю неделю он провел за учебниками. Вообще, он все время занимался, в то время как остальные, запутавшиеся, как он считал, делали хоть что-то. Он очень мучился, вспоминая разговор с друзьями. И что-то в нем изменилось в ту ночь. Ему некуда было деваться. Он начал думать о том, что мог бы что-то сделать. Слова ничего не стоят, и все, кому не все равно, постоянно размышляют о том, как положить конец угнетению животных, но сколькие действительно что-то делают? Беглый взгляд на лабораторию университета выявил не слишком много, зато поиск по документам исследований подтвердил тот факт, что зоозащитникам здесь было кого спасать — птиц, возможно, лягушек, но главным образом крыс. Поселив у себя дома двух спасенных крыс, студент уже знал, насколько индивидуальны, умны и нежные животные.

Через матовые стекла облаченных в решетку окон мало что можно было разглядеть. К счастью, уходя, охранник торопился, и разведгруппа улучила момент, чтобы наспех изучить систему сигнализации. Тот факт, что меры безопасности в лаборатории были несущественными, предполагал, что либо в ней не было животных, либо не было причин не совершить на нее атаку. Стремясь выяснить, какой из вариантов верный, они вернулись той же ночью и забрались на крышу отделения биологии, откуда через вентиляцию доносился сильный запах древесных опилок – стандартного наполнителя для туалетов лабораторных и других животных.

Обзор происходящего внутри был ограничен размерами слухового окна на плоской крыше, вид на которую выходил, на удачу, только с пустующих зданий. Снизу активистов тоже никто видеть не мог. Отдел службы безопасности располагался на безопасном расстоянии. Проблему, о которой все размышляли, представлял собой процесс транспортировки животных в клетках через точку доступа, которая являлась слуховым окном, представлявшим собой и без того ограниченное пространство, к тому же частично заблокированным прутьями для большей безопасности. Это, однако, было уже вторая головная боль. Прежде всего активистам требовалось благополучно освободить животных.

Спустя десять дней и два повторных визита команда из пяти человек спряталась на месте событий, оставив дозор. Машины они припарковали неподалеку. На крыше, вооруженные инструментами, были два человека в бейсболках, лица которых скрывали шарфы. Они откручивали болты, крепившие пластиковый пузырь слухового окна и уповали на то, что ниже не напорются на провода или сенсоры, которые приведут в действие оглушительную сирену или вызовут сюда полицию.

Через полчаса слуховое окно сдалось. Теперь можно было начать резать один из стальных прутьев сверхпрочным ножовочным полотном, которое, по словам продавца-консультанта, могло разрезать что угодно. И, действительно, с первым прутом они покончили через несколько минут — достаточно было обрезать его с одного конца, а потом согнуть. Поскольку времени хватало, двое активистов смогли спуститься вниз. Эта точка доступа не была подключена ни к какой системе сигнализации, и активисты пригласили остальную часть команды к ним присоединиться. Поначалу, к их расстройству, они нашли лишь двух морских свинок, одного кролика с лишним весом и массу пустых клеток, но дальнейшие поиски были вознаграждены обнаружением клеток, полных голубей, крыс и мышей, любознательно выглядывавших из своих темниц на нежданных посетителей. Массивная дверь пожарного выхода была открыта нараспашку и, судя по всему, не стояла на сигнализации.

Когда появилась полная определенность относительно дальнейших действий, спасатели начали выносить клетки через аварийный выход. Очень скоро коридор был забит клетками, на которых стояли клетки, на которых стояли клетки и так далее. Команда, хоть это и был ее дебют, работала очень слаженно. Тем временем фургон подъехал вплотную к месту событий. Офисы очистили от всей документации, которая поместилась в пять мешков. Пора было начать загружать клетки в машину, открыв дверь пожарного выхода на улицу. Вероятность того, что она стоит на сигнализации, все еще оставалась, поэтому все были готовы загружать фургон впопыхах.

Но страшный звук так и не раздался. Громоздких клеток было много, поэтому фургон загрузился быстро и двинулся по маршруту. Подъехала вторая машина. Она принадлежала студенту, жившему по соседству. Он не спросил, зачем ее берут взаймы, поэтому ему ничего не сказали. Когда активисты загрузили и эту машину, она последовала за фургоном. Другие налетчики, между тем, разоряли лабораторию. Закончив, все растворились в ночи. Это было очень просто, во многом потому, что не пришлось пропихивать клетки через слуховое окно на крыше.

В общей сложности удалось спасти 170 животных, включая 43 египетских горлицы. Местную прессу рейд не впечатлил. Один из заголовков гласил: «Домашнее животное умирает в результате того, что люди в масках разворовывают политехнический университет, начиная кампанию по устрашению». В материале говорилось о том, что мышь, очевидно домашний питомец одного из сотрудников лаборатории, была затоптана жестокими налетчиками. Эта ахинея угодила в заголовок, но в самом материале не было ни слова о жестоких ежедневных убийствах лабораторных животных, которые имели место здесь. Кажется, такие вещи называют двойными стандартами.

Организатор рейда впоследствии признался, что пережитой опыт открыл ему глаза. Он понял, что добьется куда большего, если будет действовать, а не спрашивать, что делают другие. Две недели спустя он впервые в жизни разбил окно местного мясника: он сказал, что испытал чувство справедливого отмщения.

Захваченные бумаги тоже представляли большой интерес. В них содержалось масса личных данных на персонал лаборатории, включая имена, адреса, телефонные номера, номера машин и даже фотографии улыбающихся зоотехников, позирующих с различными зверями и рептилиями. Что ж, теперь, зная, что у ФОЖ в руках снимки с их счастливыми физиономиями, они уже не так расслаблены и веселы. Разумеется, никакого террора со стороны зоозащитников не последовало, хотя СМИ сделали очень много, чтобы нагнать на людей страху.

Куда важнее, что документы раскрыли стоимость животных для лаборатории: по £9,65 за морскую свинку и по £4,30-6,50 за крысу. Записи в дневнике позволили выяснить, что сотрудники лаборатории не просто знали, в какой день явятся инспекторы из МВД с проверкой, но даже в какое время эти ревизоры придут убедиться, что о жестокости здесь не может быть и речи.

В ходе одного такого визита инспектор обнаружил, что комната с крысами забита до отказа, а атмосфера далека от идеальной ввиду сломавшейся вентиляционной системы. Он порекомендовал либо починить систему, либо уменьшить число особей. Сотрудники лаборатории предпочли убить 50 крыс, чтобы оставшимся было проще дышать.

Предлагаемые вивисекторами «проекты» должны получать одобрение Комитета по этике (Ethics Committee), но эта инстанция не слишком беспокоилась об этической стороне дела. Они вели себя очень дружелюбно с исследователями, обращаясь к ним по именам, а не по фамилиям и подписывая их заявки без каких-либо вопросов.

Один проект, в котором должны были ставиться опыты на 24 крысах, согласно человеку, подавшему заявку, должен был определить, «есть ли у крыс привыкание к приему пищи внутрь». Иными словами, «ученый» хотел выяснить, предпочитают ли крысы есть знакомую еду, либо скорее перейдут на новую. Не слишком изуверское исследование по стандартам вивисекторов все равно предполагало заточение в тесных клетках до конца крысиных жизней, которым суждено было оборваться в результате массового убийства по окончании эксперимента. Почему Комитет по этике не отверг это, явно не жизненно важное, исследование? В конце концов, ведь по его собственным словам, все исследования должны «соответствовать разумным научным основаниям».

Некоторые из мышей, использовавшихся в лаборатории, были недееспособными дистрофиками — их вывели специально для изучения гена, ответственного за мышечную дистрофию у животного, которое, по словам вивисекторов, «наиболее похоже повторяет состояние больного человека». При этом в 1971 году утверждалось, что мыши, превращенные в недееспособных дистрофиков, служат не слишком хорошей моделью для изучения человеческой модели и по сей день прогресс на этом поле был достигнут только благодаря клиническим испытаниям.

Еще одно разоблачение, ставшее возможным благодаря этому рейду: лишь один из четырех детенышей таких мышей годится для экспериментов — здоровых сразу убивают. Представитель этой лаборатории Даррел Брукс хотел, чтобы в его проекте участвовали 80 мышей. Их предполагалось убить, чтобы использовать их ткани.

Но ни убийство 80 мышей, ни их 240 братьев и сестер не отразились на выдаче лицензии Министерства внутренних дел. Многих других животных, согласно документам, выводили и убивали в лаборатории, чтобы использовать в экспериментах их органы — например, 500 крыс, 350 лягушек, 142 морских свинки и 44 голубей.

Национальное антививисекционное общество получило копии всех относящихся к этим вопросам документов и составило 30-страничный анализ, демонстрирующий недочеты Закона о проведении научных исследований 1986 года, чьи заступники утверждают, что защищают животных от плохого обращения. Элементарная проверка выявила, что вивисекторы университета тратили жизни на эксперименты, подобные которым давно уже заменили в других институтах на более подходящие. Это было лишним свидетельством пренебрежения жизнями и бессмысленной жестокости — позорная история, ставшая широко известной.

Небесные кролики

Нет ни единой генетически модифицированной мыши, которая помогла бы изобрести лекарство, исцеляющее от болезни.

Кейтлин Мюррей, директор отделения трансгенных исследований в Чарльз-Ривер, New Scientist, февраль 2002

Еще одна команда на севере Англии действовала в районе Пеннинских гор, привлекая внимание к проблеме угнетения животных всеми возможными средствами. Джон Доусон никогда с ними не встречался, но знал, что они есть. Он, как и многие другие, выращивал кроликов на мех, мясо и опыты. Его компания называлась «Небесные кролики» и располагалась в деревне Мелтем неподалеку от Хаддерсфилда, графство Западный Йоркшир. Доусону не нравился ФОЖ, а Фронту не нравилось то, чем занимается Доусон.

«В 1964 году я взял в аренду участок земли неподалеку от станции Нир-Лейн. Я построил сарай, чтобы держать в нем домашнюю птицу и с течением лет построил еще пару сараев. В конечном счете получилось, что я имею сарай 30 метров в длину и 6 в ширину, сарай 14,5 метров в длину и 3 в ширину, сарай 7 метров в длину и 3 в ширину, а также еще один длиной 1,5 метра. Большинство я построил из дерева. Панели на крышах некоторых были из ПВХ.

Примерно в 1967 году я начал выращивать кроликов. Я продавал их на мясо или в качестве домашних животных. Я разводил породы Новозеландские белые и Калифорнийские. Я продавал их либо напрямую мясникам, либо оптовым покупателям, которые умерщвляли их позже. Дела шли вполне неплохо. В какой-то момент у меня единовременно жили 700-800 кроликов. Кролики доживали у меня примерно до 12-недельного возраста перед тем, как поступить в продажу. Я давал рекламу в «Желтые страницы», газеты Yorkshire Post и Huddersfield Examiner, а также в журналы “Мех и Перья” и “Еженедельник фермера”.

Проблемы начались лет шесть назад. Я помню, что это был канун Нового года. Мне позвонили домой. Звонивший поздравил меня с праздником. Он сказал, что проник в один из сараев и забрал часть кроликов. Я проверил и обнаружил, что замок сломан, и половина кроликов украдена.

Начиная с того момента я неоднократно получал телефонные звонки от анонимов, которые действовали от имени групп за права животных. Объявления в прессе способствовали тому, что телефонных звонков становилось больше, поэтому мне пришлось со временем отказаться от рекламы. Это повлияло на развитие моего бизнеса, поэтому я ограничил ресурсы компании около года назад, но продолжал продавать «Небесных кроликов», держа около сотни животных для разведения и нескольких на откорм.

В начале декабря 1990 года я приехал к сараям однажды утром и обнаружил надпись на воротах одного из них, выведенную крупными буквами белой краской: «Этих кроликов разводят, чтобы убивать». На крыше было написано: «ФОЖ». Кроликов обрызгали красной краской, что сделало их бесполезными для продажи.

Примерно в 15.00 в четверг, 17 января 1991 года я съездил к кроликам, после чего надежно запер сараи. В тот момент все было в порядке. В сарае находились 80 кроликов. В обеденное время в пятницу, на следующий день, я решил проверить кроликов в сараях. Я обнаружил, что замки главного сарая сломаны, а деревянной постройке причинен серьезный ущерб с посредством огня, не оставившим от постройки буквально ничего. В этом сарае находились все кролики. Они пропали.

Я оценил стоимость ремонта сарая примерно в £2.000-3.000. Цена пропавших кроликов составила £800. Я также должен упомянуть о том, что обнаружил в свалке, оставшейся от сарая, один или два скелета кроликов, которые погибли в огне. Полиция показала мне фотографию закрытого капюшоном человека, держащего белого кролика. Кролик был Новозеландский белый, идентичный тем, которых я выращивал. Я был шокирован и подавлен произошедшим. Наконец, я пошел в сараи и начал наводить порядок, рассчитывая запустить бизнес заново.

В воскресенье, 3 февраля, я думаю, во второй половине дня я пошел в сараи и, если не считать нанесенного до этого ущерба, все было в порядке. В 10 утра в четверг, 6 февраля, мне позвонили полицейские и сообщили, что моим сараям вновь причинен ущерб. Я поехал вместе с полицейскими и увидел, что мои сараи сожжены. Я оценил стоимость ремонта и сгоревшего содержимого в £10.000.

Я продолжал получать злокозненные письма, в которых ко мне обращались «Мистер Дж. Чан», «Мистер Н. Сарай», «Мистер Пожар», «Мистер Погорелец» и «Жертва А.Р.». Это были явные насмешки над случившимся. Последнюю корреспонденцию я получил 9 августа 1991 года. В целом мне прислали порядка ста издевательских писем с предложениями дать мне ссуду, застраховать мою жизнь и тому подобное. Мне также приходили свертки с товарами, которых я не заказал. Однажды мне доставили инвалидное кресло. В данный момент я не занимаюсь торговлей. У меня нет капитала, достаточного для того, чтобы вновь начать бизнес с нуля».

Это был конец целой эпохи. Подобные кампании уже не попадали в заголовки на передовицах международных газет, но служили важными вехами в истории освободительного движения. Пришел 1991 год. Мириады животных получали помощь и обретали свободу. От одного конца страны до другого, единомышленники выполняли миссию избавления мира — или, по крайней мере, его части — от клеток, страданий и смерти. Конечно же, этих людей необходимо было остановить!

Прославленный зоопарк

Как правило, об огромной части ущерба вообще ничего не сообщается.

Дэвид Хеншоу, журналист, Public Eye 1991

То, что будет описано далее, освещалось недостаточно полно.

Именно подлинный интерес к работе Горного парка диких животных в холмах деревни Кинкрейг неподалеку от Инвернесса в шотландской глуши заставлял Любознательного Гражданина отдыхать в этих краях, пока он не натыкался на зоозащитный стенд на главной улице населенного пункта. Обыватели наивно полагали, что парк представляет собой заповедник, где больные, раненые или осиротевшие животные получают любовь и заботу, прежде чем пройти курс реабилитации и вернуться в естественную среду обитания; где находящимся под угрозой уничтожения и редким животным позволяют размножиться и выпускают на волю. Они глубоко заблуждались.

Разместить животных на огороженном участке размером 264 акра на широких просторах высокогорья не составило проблемы, ведь они были дикими, в конце концов. Затруднение вызывало то, что руководило процессами Зоологическое общество. Зоопарки традиционно заботятся куда больше о получении прибыли от содержащихся животных и их продажи на доходном вивисекционном рынке, чем о нуждах животных, и уж точно никогда не готовы выпускать их обратно на волю. Сафари-парки и им подобные предприятия ведут себя точно так же.

Наводку на Парк Кинкрейга активистам дали в 560 километрах южнее, в Англии. Никого особенно не удивило услышанное, если учесть, какое количество историй о жестокости к животным фланирует по движению, обрастая подробностями, слухами и преувеличениями. Цифры всегда могут быть искаженными, и порой хочется их проверить. Но порой требуется немалое упорство в разведке и определенный уровень хитрости даже для того, чтобы выяснить, не обращаются ли плохо с собакой, живущей в саду городского дома и, если обращаются плохо, то как ее вызволить. Проверить информацию о Кинкрейге было не так просто, поэтому дело решили отложить до лучших времен. По стечению обстоятельств, одна пара шестидесятилетних зоозащитников с большим стажем отдыхала в Шотландии и вспомнила об упоминавшемся на встрече их группы парке диких животных. Они решили посмотреть, что да как.

Это было немыслимо, сказали они по телефону своим друзьям из Англии. Они интересовались, что можно сделать. Пообщаться с владельцем? Они так и сделали. Им сказали, что увеличить огороженную территорию будет слишком дорого, да и посетители не смогут насладиться видами диких животных. Исчерпывающий ответ. Активисты описали увиденное так: «В границах территории, огороженной забором с колючей проволокой, раскинулись большие пространства. А сама территория вообще окружена великолепной сельской местностью, которая тянется до горизонта. Однако эти величественные создания заключены в тесных загонах, или больших клетках, если угодно. Владельцы с легкостью могли бы удвоить площади их содержания, но клетки позволяют внимательно разглядывать обитателей со всех сторон. Достаточно ли это веская причина, чтобы держать здоровых животных в неволе?»