От заката до рассвета

В течение часа меня накормили так, что я не мог даже думать о еде, опьянел от вина и собирался принять ванну, когда позвонила дочь Мэвис и сказала, что я сбежал из тюрьмы и мое лицо показывают в новостях. Мэвис чокнулась со мной бокалом и спросила у дочери: «Неужели сбежал?» Мы смеялись от души. Освобождение животных — это очень правильно, но и люди важны. Я освободил сам себя. Тоже приятные ощущения.

Вечером меня отвезли в другое, более надежное место на ночевку: полиция бы никак не смогла связать меня с владелицей дома. Она, как и Мэвис, была старше меня, не была вегетарианкой, но склонялась к тому, чтобы ею стать, на все сто процентов поддерживала освобождение животных и могла кое-чем в этом помочь. Позднее я узнал, что на той же улице располагался дом одного из детективов, участвовавших в операции «Пика». Я никогда раньше не встречался с этой дамой, но она поддерживала ФОЖ финансами, знала обо мне и ей «было так приятно» от того, что она смогла внести свою лепту в дело моего спасения, что она ужасно разволновалась.

Возможно, она была немного наивна и где-то даже притворялась, что не участвует в жестокости, употребляя мясо. При этом она была жизненно необходима для нашей борьбы. Мы много болтали, соглашались в одном и не соглашались в другом. Мы представляли разные поколения, но творили будущее вместе. Она снабдила меня новой одеждой и накормила (тем, что она называла «вейганской» едой), напоила вином и дала наличных, предоставив свободную комнату. Ранним следующим утром меня отвезли в приют для животных в Уилтшире, где меня ожидала, скрываясь, Анджела Хемп (или Сэм, как ее теперь звали).

Выйдя под залог за саботаж против грузовиков, перевозивших мясо, порчу имущества охотников и спасение собак с фермы Лондри, она ушла в подполье 18 месяцев назад и жила под вымышленным именем. Она была самодостаточной и прекрасно себя чувствовала в автономном коттедже посреди центра спасения, в окружении животных, занимаясь решением финансовых вопросов и спасая заблудившихся зверей. Мы планировали это воссоединение, когда она навещала меня в тюрьме, и я поведал ей о своих планах. На их реализацию ушло около двух лет, но оно того стоило. Мы снова были в деле. Мы стали беженцами не ради самого факта. Мы твердо решили извлечь для животных максимум пользы из нашего юного энтузиазма и здоровья, разумеется, избегая неизбежного так долго, как только получится.

Полиция Манчестера была в смятении. Насколько же позорно было упустить все, над чем они столько работали, в час пик и по такой оплошности. Исчез главный фигурант дела. Они основывали все свои обвинения на информации о моих действиях и знали, что если я не вернусь в суд, им уже ничто не поможет. По прошествии месяцев бесплотных поисков детективы отчаянно пытались подкупать людей, предположительно располагавших информацией о моем местонахождении. Они предлагали оплатить долги, путешествия в жаркие страны, ремонт, услуги юристов, ну, и, конечно, говорили, что те «окажут Киту услугу» (смысл заключался в том, что я поскорее вернусь в тюрьме, быстрее отсижу свой срок и смогу как можно раньше начать жизнь заново вдали от экстремистских выходок). Меня искали и в английской глубинке, и в шотландской глуши, и даже в Швеции.

День моего побега стал радостным не только для меня. Победу праздновали три активиста, участвовавшие в Кампании за запрет удебного лова. Их арестовали в феврале. Они проезжали на машине неподалеку от Рединга, графство Бекшир. В багажнике они везли зажигательные устройства. Еще несколько гостинцев для экспертов-криминалистов. Мэриан Макдональд, Эда Шеппарда и Сэма Ремингтона обвинили в преступном сговоре с целью совершения поджога. Их даже не выпустили под залог. Но это, казалось бы, явное дело, достигнув суда, очень быстро распалось и ко всеобщему удивлению было торопливо закрыто.

Несмотря на кажущуюся убийственность улик против владельца и водителя машины в самом конце процесса судья сказал обвинителям, что в интересах правосудия он требует раскрыть личность информатора, заблаговременно указавшего полицейским на эту машину и ее владельца. Подсудимые утверждали, что их подставили и что как раз информатор подложил им зажигательные устройства. Полиция отказалась раскрыть личность информатора. Из этого следовало, что обвинители не располагали доказательствами, которые заслуживали бы доверия, и подсудимых пришлось отпустить.

Вивиан Смит, которая отбыла два года из шести и которой отказали как в апелляции, так и в условно-досрочном освобождении, тоже не желала упускать свой шанс выйти на свободу. Она посещала колледж вне стен тюрьмы Холлоуэй и однажды вечером не вернулась. На ее арест выписали ордер. Это случилось летом 1993 года, и больше власти до нее не добрались. Для Бригады уничтожения ФОЖ этот побег стал еще одним пинком. В дальнейшем ситуация складывалась для них все хуже и хуже.

Конец пути

Они хотят, чтобы все перестали есть мясо. Это демократическое общество. Мы не мешаем им есть овощи.

Неизвестный мясник из Кембриджа

В то время как манчестерское дело зависло, в суды поступали новые. Одним из них был Белфастский процесс в Северной Ирландии. Восьми подсудимым предъявили серьезные обвинения. Их положение обостряли обвинительные заявления, которые они делали в ходе допросов. Тем не менее, в этом случае, как ни в одном другом, было очевидно, что ярлык «терроризм» к ФОЖ неприменим.

В мае в Королевском суде Даунпатрика адвокаты пошли на сделку с обвинителями, и после снятия некоторых пунктов обвинения подсудимые признали свою вину по 23 другим. К их числу относились несколько несущественных правонарушений в духе битья окон и порчи имущества краской из баллона, девять крупных рейдов, включая поджог фермы с батарейной системой содержания, два поджога бройлерных сараев, поджог шести рыбацких лодок и офиса клуба рыболовов, поджог и причинение криминального ущерба клубу охотников на зайцев рядом с Данганноном, причинение криминального ущерба ипподрому для гончих в Норт-Дауне, попытка поджога магазина, торговавшего охотничьим оружием и капканами в Белфасте и попытка поджога машины охотника.

Дейва Нельсона обвиняли по 12 пунктам, включая четыре обвинения в поджоге одну попытку поджога. Его приговорили к 3,5 годам тюрьмы. Он, как и все, изумился: ожидалось, что он получит намного больше. Алистеру Маллену инкриминировали восемь пунктов обвинения, включая три поджога и одну попытку. Ему дали два года. Грэм Кемпбелл проходил по четырем пунктам, включая поджог и попытку. Он тоже получил два года; после подачи апелляции часть приговора ему изменили на условный срок. Керри Макки, Майкл Керр, Крис Робертс, Кенни Бернс и Гэвин Гурли обвинялись в менее серьезных преступлениях и были приговорены к исправительным работам. Малые сроки объяснялись тем, что для жителей взрывоопасного региона ФОЖ представлялся отрадой на фоне вооруженных религиозных конфликтов, изобилующих в североирландском обществе.

Следующим в суд попало дело о поджоге в Поттоне. В отсутствие Анджелы Хемп на скамье подсудимых оказались лишь два человека. Полицейские не собиралась закрывать это дело. У них был запечатанный пакет, в котором находился элемент одежды, принадлежавший одному из троих активистов, на котором эксперты обнаружили крошечные осколки стекла с места преступления. Защита предположила, что обвинители манипулируют уликами, но убедить судью не удалось, и он принял доказательство к рассмотрению. В итоге Рики Ди и Аннет Тиббис получили по четыре года тюрьмы.

Октябрь принес в Манчестерский суд графства смуту. Длительные тюремные сроки все еще маячили в перспективе, и в этом не было ничего смешного, но люди в фойе посмеивались над прокурором, спрашивая его: «Вы не видели Кита, мистер Гудвин?». Кто-то даже разоделся в смешные футболки. Происходящее не было похоже на главный процесс монументального дела. Многие не могли сдержать смех. Я и сам смеялся, когда мне все это описывали. Джона Хьюза тоже нигде не могли найти и, чтобы положить конец бардаку, прокуратура сняла обвинение в заговоре, которое тянуло на 2,5 года. Полицейские все еще бросались обещаниями скорейшей отправки многих-многих людей на нары, но в это верилось с большим трудом. Обвинителям оставалось лишь уповать на судью, страшного и ужасного мистера Эллиота. Все, что он мог сделать — это поразить всех невероятными тюремными сроками, и он старался что есть мочи, даже после того, как защита и прокуратура заключили сделки.

Клэр Раш, Макс Уотсон и Джон Марнелл признали себя виновными в сговоре и причинении ущерба в размере £15.000 27 окнам мясных лавок. Их приговорили к двум годам, трем годам и трем годам тюрьмы соответственно. Терри Хелсби признал себя виновным в причинении £21.000-го ущерба Райберскому зоопарку и повреждении шести окон в Ливерпуле. Ему дали три года за первое преступление и шесть месяцев за второе. Элисон Маккюан признала себя виновной и была приговорена к двум годам за пособничество в причинении ущерба зоопарку (она взяла напрокат фургон, который использовали активисты).

Тюремные сроки, которые Эллиот дал женщинам, были совершенно непомерными, учитывая, что ни одна из них до этого не привлекалась к суду и обе играли крайне незначительные роли в акциях — ни одну из них даже не обвиняли в причинении ущерба как такового. Более того, у Макса Уотсона и Клэр Раш к этому времени уже родился ребенок. Дэниелу исполнилось 15 месяцев, а рядом с ним не было ни одного родителя. За два дня до приговора Клэр провела неделю в больнице с ребенком — он страдал от серьезного расстройства желудка. Только очень жестокий человек отправит в тюрьму молодую мать в подобных обстоятельствах, притом, что единственное, за что она несла ответственность — это за поездку на заднем сиденье в автомобиле, другие пассажиры которого били окна в знак протеста против кровавых убийств миллионов живых существ.

Вынесение подобного приговора было грубейшим нарушением закона. Так сочли даже другие судьи. Вскоре после этого три судьи апелляционного суда согласились, что Клэр и ее сын были достаточно наказаны, и сменили наказание на 21 месяц тюрьмы (она уже отсидела их в ожидании суда) и два года условно. Теперь она могла воссоединиться с ребенком, «малышем-террористом», как его можно было бы назвать.

С Мэрилин Фейхи сняли все обвинения в причастности к незаконным группам и действия в силу отсутствия доказательств того, что она знала о нахождении инструментов в ее амбаре, используемом другими людьми. Джона Моргана обвиняли в хранении рогатки и намерении использовать ее с целью порчи чужого имущества и приговорили к шести месяцам тюрьмы и двум годам условно. Райан Хопкин вменили в вину причинение ущерба в размере £800 яичной ферме с батарейной системой содержания в Девоне и освободили условно. Эллиот был бледен от ярости; он отчаянно хотел отправить ее в тюрьму, но она провела в заключении десять недель после Рождества, а за незначительные правонарушения больше не сидят, поэтому даже судья не мог ничего поделать. Он дулся и ворчал про «брешь в законодательстве», позволившую Райан «избежать надлежащего правосудия».

Чудилой Эллиотом овладел гнев. Он позволил всем эмоциям вырваться наружу. Он серьезно недолюбливал меня, это было что-то нездоровое. От мысли, что однажды я буду стоять перед ним, выслушивая приговор, его всего трясло. Люди, которые были свидетелями этих проявлений помешательства, неоднократно рекомендовали мне не позволить Эллиоту меня осудить. Я старался!

Он много говорил об «экстремизме» и «одержимых фанатиках». Он обвинял меня больше, чем всех остальных, утверждая, что мне хватает сознательности и раскаяния в связи с тем, что это якобы из-за меня все они оказались на скамье подсудимых. Безусловно, каждый обвиняемый оказался там из-за поступков, совершенных исключительно по собственной воле. Что Эллиот не захотел признать, так это тот факт, что именно в виду моего отсутствия эти люди избежали более суровых наказаний.

И речь здесь не идет о нашей одержимости. Речь о том, чтобы изменить отношение к слабым и беззащитным, отказавшись от ставшего будничным насилия. Речь о том, чтобы отстоять право человека получать безопасное и эффективное медицинское лечение. Речь о том, чтобы иметь демократическое право протестовать. Речь о лгущих политиках и недостатке свободы. Речь о том, что пушных зверей в клетках кормят рыбой, стремительно исчезающей формой жизни. Речь о том, что травоядных кормят мясом и рутинно колют им антибиотики. Речь о гное в молоке и вреде, который коровье молоко несет здоровью человека. Речь о ливневых лесах, вырубаемых для того, чтобы очистить новые места для выпаса сельскохозяйственных животных. Речь о том, чтобы создать чистую окружающую среду. Речь о том, чтобы вести себя ответственно и честно и открывать людям свободный доступ к информации. Речь не только о животных; их эксплуатация имеет многогранное значение для всех нас. Об обществе можно судить по его отношению к животным. Так сказал Махатма Ганди, но Эллиот был слишком ограничен, чтобы это понимать.

Все знали, что его не устроит исход дела. Приговоры были суровыми, но недостаточно суровыми, чтобы его удовлетворить. По итогам очень энергозатратного процесса, обошедшегося налогоплательщикам в несколько миллионов фунтов, посадить удалось лишь шестерых (и то они получили меньше, чем по четыре года), четверо бесследно пропали, а остальным удалось избежать тюрьмы. Со стороны казалось, что исход дела был для обвинителей малоприятным. Но в то же время и мы мало чем могли похвастать.

К счастью, десятки активистов не сели под замок, но власти успешно разрушили некоторые очень эффективные боевые ячейки, отправив нескольких людей, чудом избежавших тюрьмы, на пенсию — прибегать к прямому действию для них теперь уже было бы очень опасно из-за возможности слежки. Некоторые нашли другие пути выхода энергии в той же борьбе и сражались, пригнув голову. Некоторые решили, что осмотрительным будет сделать перерыв на какое-то время и в результате законсервировались в своих личных жизнях, растеряли контакты с остальными и уже не смогли вернуться на передовую. Некоторые нашли хорошую работу, взяли ипотеку или завели детей. Некоторые залегли на дно, чтобы появиться в нужное время. Это своего рода игра, битва сценариев жизни. Серьезная, но редко смертельная. Между тем, для животных она смертельно серьезна.

Снова в тюрьме. Правосудие для Кита Манна!

Доброта ко всем Божьим созданиям — это абсолютная, фундаментальная необходимость, если мы хотим, чтобы воцарились мир и справедливость.

Сэр Уилфрид Гренфелл¹⁶¹

Я сбежал всего через несколько недель после смерти Тома Уорби. Жизнь беглеца была прекрасна. Меня звали Йен. Я воспринимал каждый из дней, которые при иных обстоятельствах провел бы в тюрьме, как подарок, но это не было простой отсрочкой неминуемого. Требовалось еще и провести образовавшееся время с пользой. У меня, как и у «Сэм» были соображения относительно пары местечек. Но мы пытались вести себя спокойно и, как нам советовали, не приближаться к подобным делам, а заниматься тем, чем мы могли. Это означало работу в приюте.

Через несколько недель мы перебрались из Уилтшира в Суссекс, в еще одно место, где требовались помощники. Мы связались с парой друзей, которые помогали нам деньгами и контактами. Нам очень везло, и мы знали это. Но мы также знали, что это лишь вопрос времени, когда нас выследят или задержат за что-то. Не имея ни возможности, ни желания найти «нормальную» работу, мы довольствовались скромными суммами, но работа в приюте помогала сокращать расходы — по крайней мере, не приходилось платить за жилье. Не все могут себе позволить спонсировать беглецов от правосудия, но есть люди, готовые обеспечить убежище и еду для зоозащитников в бегах.

Не секрет, что одни приюты для животных лучше, чем другие, и к нашей радости тот, которым заправляла Селиа Хаммонд рядом с Гастингсом, был одним из лучших. Он не просто располагался в хороших постройках и неплохо финансировался, но и был окружен красивейшей природой, и большую часть времени здесь никого, кроме нас, не было. Разумеется, никто не знал, что мы здесь. Селиа была супермоделью в 1960-е, но отказалась от сомнительной кошачьей походки в пользу спасения кошек. Сейчас ее глубоко уважают за энергию и сострадание, а не за ее грудь. Впервые ее внимание к судьбам животным привлекла дикая кошка, оказавшаяся в заточении в одном лондонском доме, брошенном владельцем. Преследуемая отчаянными криками животного, Селия забыла о карьерных обязательствах, взломала дом и спасла кошку, которая иначе умерла бы. Этот момент изменил ее жизнь. Все эти сессии для Vogue, светские мероприятия с поп-звездами и актерами, интервью и портреты для лучших изданий, все утратило значение. Она нашла на рынке огромную нишу для женщины с талантами.

Здесь не было денег или, по крайней мере, больших денег в сравнении с доходами супермодели. Наоборот, заботиться о других стоило ей всего, что она имела, но для нее это стало неважно, когда ей открылись беды бесчисленных диких кошек, борющихся за выживание на задворках, заводах и строительных площадках Лондона. Спася ту первую кошку, Селия поняла, что ничего, кроме ее желания помогать конкретно этим животным, для нее не имеет смысла.

Должен сказать, никто из нас не имел понятия о том, кем раньше была Селиа Хаммонд, когда нам о ней сказали; вообще, мы подумали, что она окажется претенциозной фифой, подобно многим люди ее бывшей профессии, которым присуще чрезмерное самомнение. Учитывая ее заслуги перед миром моды, было бы удивительно, если бы она не мнила себя бог знает кем, но завышенная самооценка — это последнее, что можно было бы сказать про Селию. Мы встретились в ее приюте и немедленно к ней потеплели. Это было взаимно. Через несколько недель после того, как мы переехали, в ходе уборки на чердаке мы обнаружили кое-какие ее портфолио, оставшиеся от прежней жизни. Это были целые залежи! Но ее приверженность делу спасения кошек была больше. Селия посвящала этому всю себя, оставив прошлое далеко позади. То, что она нашла время для встречи с нами, было для нее чем-то вроде достижения, потому что все свое время она тратила на ловлю бродячих кошек.

Как Йен и Сэм, мы поселились в большом обособленном доме на ферме под названием «Зеленые акры». На протяжении нескольких месяцев мы заправляли приютом, как своим собственным, ухаживая за тремя сотнями кошек и множеством других разнообразных животных. Селия не знала, кто мы, и ей было бы все равно, если бы узнала, потому что ее приоритетом являлась забота о животных, хотя она и не стремилась создать образ общественного деятеля и получить с этого дивиденды, как это свойственно людям публичных профессий. Большую часть времени мы могли делать что и как хотим. Селия не стремилась задавать много вопросов. Если она не ловила кошек на стройплощадках и в подвалах Ист-Энда, значит, она ловила их где-то еще.

Бесстрашная к опасностям, сопряженным с прогулками по трущобам Лондона в 2 часа ночи и безразличная к нехватке сна, она спасала жизни ежедневно, возвращаясь в «Зеленые акры» только чтобы сгрузить кошек. Им потом подыскивали хорошие дома. Те, что были здоровы, ехали в ветеринарную клинику, которую Селия открыла в Лондоне. Там их стерилизовали и, если все было в порядке, возвращали в естественную для них среду, то есть на улицу. Таким образом, Селия стремилась не только уберечь кошек от опасностей, но и сократить чрезмерно разросшуюся популяцию животных, борющихся за выживание в урбанистическом мире. Селия постоянно искала финансовую поддержку для осуществления своей программы, в том числе обращалась в Совет RSPCA, в котором она состояла. Но здесь она встречала не только равнодушие к этой проблеме, но и откровенное сопротивление со стороны некоторых местных ветеринаров и даже руководящих органов.

Многие ветеринары были агрессивно настроены по отношению к ней, как к женщине с собственными соображениями и решимостью держать клинику, которая составляла серьезную конкуренцию их бизнесу своими низкими расценками на кастрацию животных. Это позволяло людям с низкими доходами предотвращать размножение своих животных, чтобы не плодить нежеланных зверей. Один-два ветеринара даже угрожали Селии, потому что ощущали, как дешевая стерилизация бьет по их кошельку. Эти ветеринары, а также некоторые высокопоставленные люди в RSPCA делали все, чтобы усложнить жизнь Селии, вплоть до того, что перебивали цены на помещение, которое она хотела купить. Однако она полностью сфокусировалась на этом деле, завоевала симпатию владельца и теперь владеет двумя клиниками. В ее планах открыть и третью. Селии удается делать то, что крупнейшая зоозащитная благотворительная организация никогда даже не пыталась делать. Позор. RSPCA не заслуживает своих регалий.

Не сумев помешать Селии в открытии клиник, эти люди позаботились о том, чтобы ограничить возможности врачей стерилизацией на уровне закона. Им не разрешалось проводить какие-либо другие операции или назначать лечение. Воистину, с такими «друзьями», как RSPCA, животным не нужны враги.

Мы с Анджи провели в «Зеленых акрах» примерно год, пока нас не выследила полиция. Они прибыли во множестве одним очень ранним утром. Первым сигналом появившихся проблем стал звук бьющегося стекла в 6 утра. За ним последовал стук тяжелых ботинок орущих мужчин. Дурной знак. Полиция. Вскочив с кровати и выглянув в окно, я увидел полицейских в форме и бейсбольных кепках с собаками, стоящих в поле и окруживших дом. Я знал, что это конец. Я повернулся к Анджи, она была еще в кровати. Она тоже все поняла. Все хорошее когда-то кончается. Мне стало худо. Мы были так счастливы здесь.

Они напрасно вышибали двери в доме, потому что мы не закрывали их даже на ночь. Они могли просто повернуть ручки, войти и арестовать нас в постели. Но поскольку они так не сделали, у нас было время хотя бы одеться, пока они носились и орали по всему дому. Бегая и вопя «ПОЛИЦИЯ! ОФИЦЕРЫ ПОЛИЦИИ!», они ненароком пропустили нашу комнату на первом этаже, что открывало возможность смыться снова. Анджи инстинктивно волновала судьба животных. Питомник был набит кошками до отказа, и некоторые звери были изолированы от остальных: кто-то болел гриппом, кто-то — лейкемией, кто-то оправлялся после операции. При этом повсюду шныряли полицейские собаки и собаки Анджи — ее детки, — выпущенные этой буйствующей толпой мужиков, сносящих все на своем пути. Собаки лаяли и ломали двери. После всего этого хаоса бесследно пропали некоторые кошки.

Прекрасно понимая, зачем явились полицейские, я не мог поверить своей удаче, открыв дверь и увидев, что и кухонная, и дверь во двор распахнуты, а на пути никого нет. Мы ринулись наружу. В доме были еще люди: пара помощников, девушка из Голландии по имени Каролина, приехавшая, чтобы учиться уходу за животными и изучить, как функционируют приюты в Великобритании, и Селия, прибывшая из Лондона с парой кошек буквально за час до этого, чтобы вздремнуть часок-другой и вернуться в столицу. На нее, как и на всех остальных, нарычали, после чего угрожали ей, надели на нее наручники и арестовали. Я пробежал по дому, выскочил в лес и вдруг услышал за спиной чей-то крик: «СТОЙ! ПОЛИЦИЯ!» Я понял, что этот полисмен может стать проблемой — у него была собака. Меня бы не остановил никто, кроме этой немецкой овчарки, скакавшей вслед. Крупная и шерстистая. Я думал, что она настигнет меня и вцепиться в руку, но по какой-то причине она обогнала меня и остановилась, как бы оставляя мне право выбора. Как будто она была на моей стороне, но делала свою работу. Бизнес, ничего личного. Я не знал, куда деваться, и собака, смотревшая на меня, очень не хотела, чтобы я что-то придумывал. Меня снова арестовали, и вскоре я оказался в очень надежно защищенной тюрьме.

Комиссия RSPCA почти в полном составе постановила, что Селия Хаммонд — экстремистка, несмотря на всю ее преданность делу и самопожертвование. Однако теперь Общество должно было смириться с тем фактом, что как минимум два его члена были тесно связаны с ФОЖ. Робин Уэбб этого не скрывал, а Селия стала случайной сообщницей.

Всех, кроме меня и Анджи, отпустили без предъявления обвинений в течение 24 часов. Нас обоих допросили по множеству других правонарушений, и меня позднее обвинили в хранении взрывчатых веществ при подозрительных обстоятельствах. Под взрывчатыми веществами подразумевались бочонок хлората натрия (средства для борьбы с сорняками) и фейерверки, под подозрительными обстоятельствами — выписанные в блокнот имена и адреса угнетателей животных. Анджи отправили в тюрьму Холлоуэй в Лондон для ожидания многочисленных слушаний, а меня этапировали в «Неисповедимые пути» в Манчестер, отремонтированную после мятежа. В итоге мне дали одиночную камеру, как заключенному Категории А и известному Беглецу. Мне надлежало носить желтую тюремную робу.

На протяжении нескольких месяцев Анджеле Хемп угрожали и предлагали различные варианты сотрудничества, чтобы решить ее сложные проблемы с законом, каждая из которых означала продолжительный тюремный срок. Через пять месяцев после ареста она оказалась в суде. Если учитывать, что ее соучастники получили по четыре года за попытку поджога фургонов с мясом, и они перед этим не сбегали, а также принимая в расчет три других предъявленных обвинения, можно было предположить, что она получит срок от четырех лет тюрьмы. Но, в отличие от товарищей, она призналась в попытке поджога и получила скидку: ей дали три года. Льготный тариф за признание вины. По делу о погромах в Додлестоне она получила еще шесть месяцев, плюс шесть месяцев за нарушение правил освобождения под залог. Обвинения в краже со взломом на ферме Лондри в составе экспедиции ALIU были сняты, несмотря на то, что Анджела призналась в содеянном и была поймана с поличным. Получилось всего четыре года. Хороший итог.

Мне бы никто не дал сбежать снова, а если бы даже у меня получилось, от меня бы все шарахались, как от прокаженного. Власти любят так делать. Взять хотя бы нацистов, заставлявших евреев ходить с желтой звездой. В тюрьме Ее Величества, однако, желтая роба — это что-то вроде престижного статуса. Моя униформа не слишком хорошо на мне сидела в отличие от другой выданной одежды. Заключенные Категории А — это преступники, которые классифицируются властями как особо опасные и угрожающие либо обществу, либо полиции, либо государству. Они никогда бы не смогли сказать, кому угрожаю конкретно я или как я это делаю, но мой статус означал, что меня всюду сопровождали служащие и мне были запрещены посещения, если посетителей предварительно не одобрят охрана, полиция и МВД, что нередко занимало месяцы. Кандидатуры всех моих старых друзей немедленно отвергались, вне зависимости от того, имели они судимости или нет. Никто не объяснял причин. Чтобы оправдывать любое поведение, надзирателям достаточно было сослаться на «меры безопасности».

Желая обойти эти запреты, я просил друга-заключенного оставлять заявки на людей из черного списка, составленного для меня, на тот же день, на который я приглашал людей, дозволенных администрацией. Мы просто сдвигали столы и наслаждались одним большим посещением. Это продолжалось месяцами и никто ничего не понимал и не имел против.

Я мало чем занимался следующие несколько месяцев, пока полиция решала, как со мной поступить. Я лежал в пустой, холодной камере и осознавал, что я взаперти надолго, но именно эту участь я предпочел пассивному существованию. Я переживал за Анджи, Селию и других арестованных. Как они нас нашли? Не оставили ли полицейские после себя «жучков» в приюте? Все ли будет в порядке с животными? Бедные собаки. Они так наслаждались прогулками, они всегда были со своей любимой хозяйкой и вдруг она исчезла! Не видеть их годами было худшим наказанием для Анджи. И как мне самому было из всего этого выбираться? Куча вопросов и никаких ответов. Мало что могло бы заставить меня чувствовать хуже, когда неожиданно начали поступать хорошие новости, которые смогли смягчить тяжесть удара и помогли мне получить удовольствие от следующих нескольких недель.

В результате рейда ФОЖ в центре разведения лабораторных животных в Бэттлбридже, графство Эссекс, были освобождены 100 морских свинок. Эту акцию налетчики посвятили мне и Анджи. Именно в нашу честь был причинен £10.000-ый ущерб автопарку перевозчиков мяса в Ланкашире. Для меня эти известия стали куда более приятными знаками внимания, чем открытка с добрыми словами или букет цветов; даже более приятными, чем коробка веганских шоколадных конфет. Правда!

Пару месяцев спустя, избежав усиленных мер безопасности, активисты вернулись в Бэттлбридж и освободили всех животных, остававшихся в одном отсеке — 15 кроликов, 98 крыс, 54 хомяка и 52 морские свинки. Они забрались через крышу лаборатории Технологического колледжа Северо-Восточного Суррея.

Каролина явно хотела быть опорой для животных, и я продлил ее пребывание в стране на неопределенный срок, потому что кто-то должен был заботиться о приюте, когда нас арестовали. Ей помогали наши старые друзья, на которых всегда можно было положиться. В конечном счете Каролина вернулась домой и основала голландскую Группу поддержки ФОЖ. Сейчас она работает в реабилитационных проектах для приматов. Для кого-то она экстремист, но для общества в целом — драгоценность.

Ронни Ли выпустили из тюрьмы. Он отсидел 6 лет и 8 месяцев из своего 10-летнего срока и теперь искал, в какой бы кампании принять участие. Никто прежде не получал столь длительного срока за действия в стиле ФОЖ, и все равно он вышел из заключения таким же сильным, уверенным и бескомпромиссным, каким был, когда его арестовали. Он вдохновлял других, всех тех, кто боялся, что пребывание в тюрьме сказывается на нормальном человеке негативно. Я был в зале суда, когда ему зачитали приговор, и тогда десять лет казались вечностью, но вот все и закончилось, причем раньше, чем должно было. Я знал, что меня долго не будет на свободе, и радовался тому, что Ронни увидел свет в конце тоннеля. Теперь он работает в программах спасения гончих, ликвидируя эффекты, которые индустрия бегов оказывает на их здоровье.

Потом, в результате согласованной кампании последний дельфинарий в Соединенном Королевстве, базировавшийся в парке Flamingoland в Йоркшире, выпустил своих узников. Сказалось усиленное давление на руководство предприятия. Активисты испробовали все мыслимые тактики, чтобы извести менеджеров, которые, как обычно, прибегали к насилию. Этим они, разумеется, только усугубляли ситуацию, гарантируя продолжение кампании до победного конца. Для зоозащитников это стало делом привычки. Когда дельфинарий закрылся, последний выступавший с шоу дельфин Бразилии был выпущен в океан и вернулся в то самое место, где его выловили рыбаки девять лет назад. Это стало сенсацией.

В ноябре 1992 года газета Today напечатала историю о двух поджогах, совершенных активистами ФОЖ в Дриффилде и Хамберсайде: один — на свиноферме, в рамках другого огонь уничтожил семь холодильных фургонов, принадлежавших птицефабрике. Материал иллюстрировало изображение обломков. Холодных и мертвых. Заголовок? «ФОЖ сжигает кур живьем». Текст статьи соответствующий. Ох, как же они умеют изгаляться!

ФОЖ также совершил нападение на конуры в Линкольншире и освободил 11 собак, которых использовали для охоты на барсуков. По милости властей этих собак вернули браконьерам. В Лондоне активисты выкрали 150 кур с халяльной скотобойни на Лейден-стрит, разлив повсюду креозот и масло, таким образом доведя число кур, спасенных в рамках четырех атак, до трехсот. Между тем, с фермы в валлийском Лампетере похитили 57 собак и 7 кошек. Компания Hylyne Rabbits лишилась еще 87 кроликов в Чешире.

Мое дело, между тем, в 1994 году перевели в Олд-Бейли. Судьей был избран все тот же Эллиот, и он уже рвался с поводка. Адвокат сказал, что я могу рассчитывать на срок от 12 до 18 лет! Прокуратура хотела избежать длительного процесса и не слишком жаждала пережить его, поэтому у нас был определенный простор для маневра. Перед полицией стояла непростая задача привезти всех своих свидетелей в Лондон для показаний и разместить их в столице; большинство из них были разбросаны по стране, а их показаниям исполнился уже не один год. Могло всплыть множество разоблачающих власти сведений, но и мне тоже вся эта ситуация сулила проблемы, особенно если бы меня признали виновным по всем пунктам, что было вполне вероятно. Поэтому после продолжительных обсуждений с моей командой юристов я согласился на сделку. Оглядываясь назад, я могу предположить, что, возможно, это было ошибкой.

Частью сделки было исключить из процесса Эллиота. Я ясно дал понять, что даже не явлюсь в суд, если он будет участвовать. У меня были кое-какие козыри на руках в тот момент, и я пустил их в ход. Мы приготовили целое досье с аргументами в пользу того, почему он не должен судить это дело. В него был включен и тот факт, что в круг интересов Эллиота входило то, с чем я боролся, а именно охота (у него даже была своя своря биглей), рыбалка и стрельба. Кроме того, за месяц до начала слушаний он председательствовал на процессе по делу активистов ИРА и прервал адвоката, когда тот спросил агента М15¹⁶² о будущем спецслужб в случае, если в Ирландии воцарится мир. Эллиот сказал: «У меня есть предположение: Фронт освобождения животных заслуживает самого пристального внимания — это как раз мой следующий процесс». Он был очень возбужден.

Эллиоту представили это убедительное досье, но он отмахнулся от него. Я согласился признать свою вину в хранении взрывчатых веществ — 4,5-килограммового бочонка гербицида, двух фейерверков, веществ для разведения огня и сахара — ингредиентов зажигательного устройства, над которым я экспериментировал. Кроме того, к делу был приложен список с именами и адресами угнетателей животных. Я также признался в подстрекательстве к совершению преступных действий, побеге из заключения и причинении £6000-го ущерба. За все это я требовал заменить Эллиота другим судьей. Прокурор согласился. Остальные обвинения были сняты. На открытии судебного процесса Эллиот объявил о том, что не может судить это дело, потому что должен быть на другом; правда заключалась в том, что он бы небо обрушил на землю, лишь бы разделаться со мной, просто ему не дали.

19 декабря 1994 состоялось первое судебное заседание в Олд-Бейли. Заседания в этом суде с трудом пережили многие серьезные преступники. Какого черта здесь делал я?! Эллиота сменил Стивен Митчелл, которого мой адвокат характеризовал как «честного человека», но под конец дня я не мог с ним согласиться. Полный оптимизма, я попросил его ознакомиться с книгой Ганса Рюша¹⁶³ «Обнаженная императрица» и особенно с иллюстрациями в ней. Я надеялся, он поймет, какими мотивами я руководствовался, когда составлял список людей и предприятий, ответственных за те ужасы, которые были графически отображены в книге. Митчелл взял книгу, полистал, отложил и начал читать свою лекцию:

«Все эти правонарушения были совершены с очень серьезной целью, целью защиты животных и их прав, целью, которая, как вы должны знать, близка сердцам миллионов жителей этой страны. В отличие от вас и тех, кто мыслит так же, как вы, большинство людей старается облегчить страдания животных, действуя строго в границах закона. Впрочем, многие в своем энтузиазме действительно опускаются до криминальной деятельности, но вы и люди, подобные вам, преднамеренно и целенаправленно делали выбор в пользу тактик, которые часто становятся отличительными признаками терроризма. Многие сказали бы, что своим поведением вы предали саму цель, ради которой вы делали то, что делали. Это тяжкие преступления. Вы и ваши единомышленники должны понимать, что как бы благородны ни были ваши цели, подобные преступления будут караться суровыми наказаниями».

Он заявил, что принял во внимание мои признания и тот факт, что от моих рук никто не пострадал; кроме того, он сказал, что получил несколько писем от свидетелей, включая Селию Хаммонд, и они его впечатлили. Он добавил, что выносит приговор мне не как лидеру, а как человеку, который, он уверен, является «самоотверженным, безжалостным, занимающийся только подобными вещами активистом, чьей целью было нанести серьезный экономический урон легальным предприятиям». На этом основании он приговорил меня к 14 годам тюрьмы!

О каких тяжких преступлениях шла речь? Я изложил кое-какие мысли на бумаге, поразмышлял над тем, как бы кое-что поджечь, напал на три фургона, перевозивших мясо, и сбежал из мест заключения. Разве такие дела пачками не проходят через суды каждый день? Разве это не ненасильственные преступления? Однако я ожидал, что буду примерно наказан, поэтому приговор не стал для меня громом среди ясного неба. Если угодно, я даже воспринял это как комплимент. Это было лучшим вознаграждением за все мои усилия, самым наглядным доказательством эффекта от моих действий. Это было грубое нарушение закона, и оно прошло по движению ударной волной. Удалось ли властям добиться того, чего они ожидали добиться? Устрашил ли мой пример других людей, выступавших против угнетения животных и понимавших, что им ничего не остается, кроме как нарушать закон? Явно нет...

Я подал апелляцию против приговора. Параллельно была запущена кампания «Правосудие для Кита Манна», размах которой невероятно согревал мне душу. Мы стали свидетелями широкомасштабной поддержки общественности, заступившейся за меня — злобного отморозка, терроризировавшего мирных жителей. Стало очевидно, что несмотря на все жуткие заголовки и страшилки пропаганда истеблишмента не работала: слишком уж многие люди со всех концов света и из различных социальных слоев и возрастных групп объединили усилия, чтобы предложить свою поддержку и продемонстрировать отвращение в связи с таким приговором. Они завалили мою камеру корреспонденцией.

Кампания оказывала скоординированную и фантастическую поддержку и заставляла все движение гордиться собой, как это делала Группа поддержки ФОЖ и Группа поддержки Веганов-Заключенных, сформированная специально, чтобы помочь мне и Анджи в решении бесконечных проблем с нашим тюремным питанием. Группа должна была сослужить службу всем освободителям животных в заключении и способствовать тому, чтобы пища веганов в тюрьме улучшилась, а сами они получили доступ к не тестированным на животных туалетным принадлежностям.

Перед зданием Королевского суда в Лондоне прошли две крупные демонстрации. Одна была приурочена к подаче моей апелляции, другая прошла в день ее рассмотрения. Оба раза присутствовали около 400-500 человек. Я очень-очень гордился тем, что видел и слышал. Я очень-очень гордился тем, сколько людей поддерживало меня. Эта помощь была бесценной.

Мои интересы представлял королевский адвокат Майкл Менсфилд, в мою пользу высказывалась Селия Хаммонд, офицеры, курировавшие мои дела при условно-досрочном освобождении, петиция с 6000 подписей, епископ Дувра и другие. Год спустя после вынесения приговора судьи апелляционного суда взяли назад слова своего коллеги и назвали 14-летний тюремный срок «явно чрезмерным», сократили его до 11 лет.

До того, как я узнал об угнетении животных в его многочисленных, омерзительных вариациях и приказал себе действовать, я бы горы свернул, лишь бы избежать тюрьмы, но прошло время, и вот я был вознагражден за все, что сделал, и рад этим 11 годам...

1995 И ТОМУ ПОДОБНОЕ

Каждый из нас имеет право на собственное мнение. Все мы Божьи твари вплоть до старого доброго помидора, который режут пополам и бросают на сковороду.

Владелец мясной лавки с выбитым окном (объясняя, почему он относится к животным, как к овощам)

Экспорт живых животных. Чисто английское несогласие

За шесть недель зимы 1994 года три значительных события потрясли движение, объединив его разрозненные элементы в одну мощную силу. Первым было судилище в Олд-Бейли, вслед за которым двумя неделями позднее поднялось огромное восстание против экспорта скота. Все началось с крошечной искры в южном порту Шорема в Суссексе, когда вечер протеста закончился цепной реакцией по всей стране, вовлекшей в движение тысячи людей, многие из которых никогда до этого ни против чего не протестовали. А потом произошло еще одно жестокое убийство. И жертвой стал так называемый экстремист.

Борьба с экспортом живых животных традиционно была прерогативой RSPCA и «Сострадания в мировом животноводстве» (CIWF)¹⁶⁴ и обращала на себя внимание благодаря таким людям, как Джоанна Ламли¹⁶⁵ и Селия Хаммонд. Вопрос об освобождении животных не ставился, речь шла лишь об облегчении их страданий. То, что еще совсем недавно считалось второстепенной проблемой ввиду осознаваемых прибылей от убийства животных на британских скотобойнях в сравнении с числом вывозимых за границу, стало яростной битвой для целого движения. Естественно, я воспринимаю проблему о «благопристойности» забоя в Великобритании так же, как любой, кому известны способы убийства животных ради пищи. У меня нет никакого желания видеть, как животное убивают здесь, а потом переправляют его труп за рубеж, чтобы там его съели. Велферисты, однако, требуют именно этого. Это повергает меня в логический ступор, потому что я-то думал, что скотобойни — это по определению места жестокости, куда ни одно животное не должно попадать ни при каких обстоятельствах.

Велферисты умудряются публично и слезливо протестовать против экспорта живого скота на бойню и при этом употреблять пищу, произведенных из этих зверей, параллельно получая деньги от Скотоводов и Ко за рекламу продуктов животного происхождения и проявляя тем самым лицемерие и двойные стандарты. Они не стремятся к прекращению эксплуатации животных. Одна из этих завсегдатаев СМИ — женщина, которая называет себя «любительницей животных» и позорит этот статус, снимаясь в рекламе молочных йогуртов с добавлением желатина. Инспекторов RSPCA, в свою очередь, сняли на камеру грызущими части тел животных в ходе их бросающих в дрожь объездов поголовья британского скота, попавшего на скотобойни континентальной Европы. Какие шансы остаются у животных при таких представителях?

Это поразительное лицемерие распространено среди велферистов повсеместно: CIWF выступают за то, чтобы забой животных в Соединенном Королевстве не заканчивался, и предлагают в своем «Руководстве для сострадательного потребителя» покупать «органические или выращенные на свободном выгуле мясо, молоко и яйца», дабы «помочь растущему числу сельскохозяйственных животных наслаждаться свежим воздухом и светом солнца» (до того дня, конечно, как их погрузят в фургоны и отвезут на бойню). В этом смысле неудивительно, что в сентябре 2006 года CIWF открыто поддержала потенциальное возрождение забоя телят в Великобритании, утверждая, что это гуманно, особенно органическая версия ферм. Когда же любители мяса из животных на свободном выгуле и здоровом питании поймут, наконец, что все это одна большая ложь; что с забоем скота в силу привычки сопряжено ужасное насилие; что животные — это плохой источник питания; что скотобойни — дерьмо; что производство мяса вредит экологии?

RSPCA пошло еще дальше и привело зоозащитников в замешательство своим продвижением продуктов животного происхождения с маркировкой «Пища свободы», производство которой, по словам Общества, «улучшает жизнь максимально возможного числа животных» — животных, которые проживают короткие, жалкие жизни и умирают насильственной смертью. Вы несомненно можете помочь им, выбрав понравившийся вариант из серии «Рецептов пищи свободы от знаменитостей», которая представляет собой сборник отталкивающих кулинарных затей. Как сказал один граф, президент Ассоциации деревенских джентльменов, «вместо того, чтобы превращаться в организацию оптового забоя, со стороны RSPCA было бы мило занять более позитивную позицию относительно предотвращения роста разведения скота... RSPCA также оказалась совершенно неэффективной против разрастающегося скандала вокруг вивисекции и проведения повторных экспериментов на животных...»

Так как же вышло, что движение за освобождение животных ввязалось в массированную общенациональную битву против экспорта скота? Как получилось, что некоторые из радикальных активистов сражались на улицах плечом к плечу с велферистами, будто бы желая, чтобы животных убивали на бойнях в Великобритании?

3 января 1995 года около 200 человек, включая многих местных жителей, стояли с акцией протеста в порту Шорема на южном побережье. Едва ли общество могло игнорировать проблему долго, учитывая, сколькие люди наблюдали сцены, напоминавшие события 1940-х годов в Европе — огромные грузовики с грудными телятами проезжали всю набережную Брайтона в доки — через самое сердце родины движения за освобождение животных. «Большие черные носы и печальные глаза преследуют тебя, ища утешения. Они торчат из каждой дырки в перевозчике и ты видишь их, когда идешь на пляж». Такую фразу не встретишь в брошюре, ее можно только услышать от ближнего, который не смог отвернуться от этих несчастных сирот.

Акции протеста сами по себе не были чем-то из ряда вон выходящим, потому что первое время оппозиция не имела достаточных сил. Управляли процессами в основном группы подобные Коалиции за права животных на Юго-Востоке, Благотворительной организация в помощь животным Восточного Кента и CIWF, но внутри этих масс происходило какое-то брожение, и никто не мог предположить, что дело обернется тем, чем обернулось. Все началось с гонок, в которых участвовали крупнейшие велферистские группы, стремившиеся первыми выследить самые длинные маршруты перевозок животных по стране; подобные поездки уже считались давно и хорошо задокументированным кошмаром. Вслед за выходом передачи в программе «Мир в действии», показавшей кадры леденящих кровь путешествий, в ходе которых животные днями не видели пищи, воды, отдыха и элементарного комфорта, CIWF проспонсировала лобби в парламенте. Истерические заголовки стали своего рода отражением эмоций общественности — не говоря уже о петиции, которую подписали 400.000 человек и представили Минсельхозу. Не обошлось без опасений, что запрет на экспорт телят в Великобритании лишь увеличит число животных, отправляемых за границу. Также выяснилось, что член парламента Уильям Уолдергрейв, глава Министерства сельского хозяйства, продовольствия и рыбной промышленности, сам вовлечен в торговлю грудными телятами.

В день первой акции протеста в Шореме в распоряжении властей оказались всего 50 полицейских. Их скверно экипировали, при этом отправив расчищать дорогу, заблокированную хладнокровными, злющими протестующими. Через полчаса после начала противостояния проигрывающей в численности полиции и нацеленных только на победу активистов, фургоны развернулись и уехали. Полиция объявила о том, что больше попыток пробраться в порт предпринято в этот день не будет. Про петиции можно было забыть, экспорту животных был положен конец. Как верно сказала позднее драматург и участник благотворительных кампаний Карла Лейн, «желая привлечь внимание общества к жестокости, эти люди сделали за несколько дней больше, чем люди вроде меня за годы мирных дискуссий».

Прошел слух о победе в Шореме, и ряды протестующих расширились. Следующим вечером собралось уже 300 человек всех возрастов, рас и вероисповеданий. Полиция Суссекса удвоила контингент. Это означало, что они опять заведомо не могли предотвратить неизбежное, о чем на сей раз сообщили СМИ, назвав блокировку дороги анархистским восстанием и в красках расписав, как толпы атакуют плохо оснащенных констеблей. По новостям на следующей же день разлетелась фотография активиста в вязаной маске, стоящего на крыше грузовика, полного телят, и разбивающего лобовое стекло кирпичом. Но вместо того, чтобы отпугнуть обывателя, эта пропаганда в СМИ возымела эффект боевого клича, сплотившего людей. Ошибка прессы крылась в том, что новостные редакторы акцентировали внимание на «головорезах», а любители животных, велферисты, веганы и так далее обратили внимание на животных, которые покидали наши берега, чтобы отбыть на бойню. Их волновало именно это.

CIWF вновь превзошла себя, встав на сторону СМИ и осудив агрессивные действия, завершившиеся парой разбитых окон, а также проворство тех, кто сумел маневрировать между полицией и экспортерами, чтобы остановить жестокий бизнес. Руководство организации ужасала сама возможность того, что ее смогут ассоциировать с подобными людьми и фотографиями. CIWF свернула всю атрибутику и заявила, что отныне не желает иметь ничего общего с организацией демонстраций. Она призвала своих сторонников не посещать подобные акции и не участвовать в кампании протии экспорта животных. Местные активисты ответили на это скомканное послание сбором еще более масштабных протестных акций, напомнив, что эти мероприятия, прежде всего, не имеют никакого отношения к CIWF. Это началось буквально на следующий день, когда число активистов выросло до 1000 человек, твердо решивших не пропускать фургоны. Внезапно кампания против экспорта скота стала чем-то существенным. Но почему?

После трех дней перекрытого экспорта и активного освещения в СМИ полиция оценила масштабы катастрофы, обходившейся предпринимателям в £200.000 в сутки, забронировала все номера в местных отелях и прислала 1500 офицеров из других частей, чтобы сбалансировать силы противостояния и гарантировать благополучный проезд фургонов. То, что было сделано потом, не укладывалось в голове.

Представьте себе отряд особого назначения, который колотит дубинками старушек, швыряет детей в стены, пинает семьи, сидящие на дороге. Представьте десяток мотоциклистов впереди полицейского спецназа, тесно сомкнувшего ряды и марширующего параллельно огромному каравану фургонов, набитых грудными телятами. Представьте полицейских, гребущих в шлюпках, и полицейских ныряльщиков в порту, которые должны убедиться в том, что корабли с телятами беспрепятственно покинут территориальные воды... Очевидцы всех этих сцен никогда уже не смогли их забыть. Полиция Лондона многому научилась у блюстителей Суссекса по части того, как расправляться с несогласными. Нехватки офицеров в резерве, который, если что, можно было привлечь к наведению порядка на разъяренных кампусах, не ощущалось. Битвы продолжались часами, днями, неделями, месяцами. Полиция произвела более 300 арестов. Многие протестующие получили ранения. Это был сигнал к действию для всей центральной Англии.

Акции простерлись далеко за пределы Шорема во все места, откуда экспортировали животных —Брайтлингси в Эссексе, Плимут в Девоне, Довер в Кенте, Ковентри в Уорвикшире. Если Шорем был Откровением, то Брайтлингси стал Вторым пришествием. Этот городок в графстве Эссекс объединил 2000 человек, собравшихся в порту, чтобы заблокировать экспорт животных. При тогдашней численности населения в 8000 это был немалый процент небезразличных жителей. На телевизионных экранах планеты мелькали сцены, в которых полиция Эссекса, имевшая репутацию самой свирепой после лондонской, налетала на мирных граждан, сидевших на дороге к пристани в попытке помешать грузовикам со скотом покинуть страну. Действия властей были так откровенны и агрессивны, что один таблоид даже назвал полицейских наемниками непосредственно в заголовке на передовице.

У Деррика Дея, немолодого активиста-ветерана, случился сердечный приступ, и он умер в ходе одного из столкновений протестующих с полицейскими Эссекса вскоре после того, как устроил последним выволочку за их грубость.

76-летнего Роджера Сира смерть настигла в Шореме. Окна его дома выходили на пристань, и это означало, что он мог дежурить, глядя на воду, высматривая, не прибудут ли корабли за телятами, и сообщать о происходящем другим активистам. Он играл важную роль в процессе, и фермеры знали это, поэтому пытались его запугать. Он говорил: «Я должен что-то делать. Я не могу стоять в стороне и думать о том, что ждет этих телят. Мне звонил человек и угрожал отравить моих кошек. Но такие трусы меня не остановят». Угрозы действительно не повлияли на действия Роджера, но несомненно стресс сказался на его здоровье, подкошенном воспалением легких, и он скоропостижно скончался пару месяцев спустя.

Речь шла уже не только о жестокости к животным. Речь шла о праве выражать протест, о том, чтобы бросить вызов ценностям так называемой демократии, и о том, что полиция грубо и неоднократно нарушала закон. Конечно, были люди, которым настолько претила мысль о том, что животных будут отправлять на какую-нибудь укромную скотобойню в Испании, что они предпочитали испытать на себе ярость полиции особого назначения, только бы животных убивали на территории Британии. Конечно, среди протестующих было и много веганов, людей, выступающих против любой эксплуатации животных и которые не готовы быть частью системы, которая заставляет коров постоянно беременеть, чтобы они давали максимум молока; которая депортирует детей этих коров умирать в Европу в тесных деревянных загонах, по дороге кормя их едой с недостатком питательных веществ, чтобы их мясо оставалось нежным.

При этом в числе протестующих были вегетарианцы и мясоеды, которые несли личную ответственность за участь этих телят и за страдания их вечно выделяющих молоко матерей. Новостные редакторы понимали, что миф об анархистском мятеже держится на честном слове и набросились на этих людей, обвиняя их в лицемерии, не забывая, однако, делать традиционный трюк — обескровливая поддержку общественности посредством позиционирования мирных протестующих бесчинствующими имбецилами. Из этой смеси лжи и жульничества они и стряпали свои заголовки. В некоторых сообщениях говорилось, что дороги блокировали главным образом сторонники концепции NIMBY¹⁶⁶, не желавшие, чтобы фургоны проезжали именно по их городам. Где-то писали, что в Брайтлингси «активисты за права животных избили полицейского офицера». Потом выяснилось, что офицер собственными силами налетел на зеркало заднего вида, но сколькие из нас запоминают опровержения шокирующих известий, а не сами известия? Полиция уже вовсю бомбардировала повестку любого дня полоумными историями про отравление детей, терроризм в жилых районах, сожжение кур заживо, убийства животных активистами в лабораториях и после освобождения, отравление и ослепление охотничьих лошадей и гончих, а заодно и задержку медицинского прогресса. Ну, дела!

Несмотря на разнообразие мотиваций протестующих, государство было очень ограниченно в своем подходе. Для него в центре конфликта стояла торговля телятами, приносившая по £200 миллионов в год. Власти даже не интересовались побегом заключенных из тюрьмы строгого режима на острове Уайт прямо через пролив от Шорема. Это был действительно серьезный инцидент, который в конечном счете привел к очень публичному и очень разрушительному конфликту между министром внутренних дел и тюремной службой, которую ждал невероятный переворот, приведший к тому, что учреждение понизили, сделав тюрьмой общего режима, уволили начальника и повсеместно опозорили.

Трое заключенных Категории А, отбывавших пожизненные сроки (двое из них сидели за убийство) были в бегах пять дней, в то время как куда более мощные полицейские силы, чем те, что были брошены на поимку уголовников, занимались обеспечением безопасности для фургонов и кораблей, транспортировавших телят на континент. Беглецам чудом не удалось угнать самолет, как они планировали. Их арестовали на острове пять дней спустя: их случайно узнал тюремный надзиратель. При этом 200 офицеров полиции прочесывали остров площадью 380 квадратных километров, зато свыше 1000 скопились в крошечном порту Шорема.

Сторонники всех групп — от RSPCA до Министерства справедливости — побудили все главные судоходные компании отказаться иметь дело с перевозкой сельскохозяйственных животных. Этого удалось добиться и в отношении авиакомпаний. Никто не хотел испытать на себе гнев британских активистов. Это была безусловная победа, но она не позволила убить торговлю, которая теперь осуществляется через порт Довера.

И впереди была еще одна страшная трагедия.

Убийство юной матери

Воздержитесь, смертные, от осквернения тел своих плотью животных. Есть кукуруза; есть яблоки, что своей тяжестью заставляют ветви сгибаться; есть виноград, орехи и овощи. Такова должна быть пища наша.

Пифагор

С закрытием старых маршрутов для перевозки скота, молочные фермеры разыскивали новые. Министерство справедливости отправляло им бомбы в посылках. Протестующие наведывались в аэропорт Ковентри в Бэгингтоне. Вынужденное решение транспортных компаний отказаться от участия в экспорте скота заставило бизнесменов отправлять животных воздухом.

Семья Фиппс, о которой вы можете помнить по главе, повествующей о рейде в Unilever в 1980-е, со страстью относилась ко многим проблемам животных. Их регулярно видели по всей стране, поэтому не требовался диплом предсказателя, чтобы ожидать, что они будут в числе тех, кто заблокирует подъезд к аэропорту Ковентри, особенно учитывая, что аэропорт находился буквально за углом их дома. Младшая сестра, Лесли, была здесь вместе со старшей, Джилл, и их матерью, 68-летней Нэнси, чьей ударной фразой, обращенной к плохим людям, было: «Вам должно быть очень стыдно за себя!» Их часто сопровождали любые друзья и знакомые, каких им удавалось подбить на участие в той или иной акции. Обычно это был Гурджит, друг семьи и стойкий соратник местной группы, которого, к несчастью, посадили в тюрьму за то, что он все возможное, препятствуя экспортерам, поэтому в тот день его не было с ними.

Джилл Фиппс избежала тюремного срока десятью годами ранее, когда была осуждена по делу о нападении на Unilever, потому что тогда она была беременна своим сыном Люком. Она все для него делала, он занимал большую часть ее времени в минувшие годы. Но вот она снова вышла на передовую, как в старые, добрые времена в Кокспэрроу и других местах. Новость о перевозке грудных телят воздухом стала для нее призывом к действию.

Активисты разбили временный лагерь у главного въезда на аэродром. Экспортеры никак не ожидали, что их грузовикам придется прорываться к аэропорту через маленькую группу тех, кто закончил все дела с перевозчиками в доках.

Джилл — одна из самых храбрых людей в группе — проводила у аэропорта каждую ночь на протяжении шести недель, сражаясь с перевозчиками и полицией. Она была привлекательной женщиной, обладавшей природной способностью разоружать мужчин, которую она пускала в ход в моменты столкновений. Возможно, как мать маленького ребенка, она больше, чем другие, сопереживала лишенным матерей телятам — все события выявляли в ней сопереживание им и их судьбе.

Это случилось 1 февраля 1995 года. Если кто-то и мог прорвать полицейское оцепление, чтобы помешать проезду фургонов, то это была Джилл. Офицеры хорошо ее знали, так же, как и водители, которые всегда останавливались, когда она преграждала путь, ожидая, пока полицейские не уберут ее с дороги.

В каком-то смысле для всех, кто знал Джилл, было ожидаемо, что она окажется в эпицентре событий тем зимним вечером на безлюдном аэродроме. Фургоны двигались медленно, поэтому ей было нетрудно встать перед ними в тысячный раз и поднять руки, вынуждая их остановиться. Сотни офицеров отделяли тридцать протестующих от ненавистного транспорта, перевозившего тысячу телят в сутки. Переиграв полицию, Джил и маленькая группа ее друзей прорвались к фургонам, но в этот раз водитель не затормозил. У него было полно времени, чтобы увидеть ее, и двигался он на достаточно низкой скорости, но он поступил наперекор любой логике поведения и врезался прямо в нее, после чего проехал по ней. Джилл Фиппс умерла на руках у своей матери Нэнси на бетонной площадке Аэропорта Ковентри. Ей был 31 год.

Едва ли беспощадная судьба могла ударить по этой нежной, любящей семье еще больше, и горькая ирония их потери не могла ускользнуть от многих людей, учитывая, что обе Фиппс были материями и сражались, чтобы защитить осиротевших телят, отлученных от коров в возрасте нескольких дней. Они считали — как и все нормальные люди — что это абсурд: отказывать коровам в их естественном праве следовать материнскому инстинкту и быть с новорожденными.

Пока Джилл умирала на бетонной площадке, полиция в поте лица убирала других протестующих с места событий, чтобы фургоны продолжали свой путь на аэродром. Два дня спустя, когда все движение переживало тяжесть потери, было открыто и тут же отложено следствие по делу об убийстве Джилл Фиппс. В тот же день в том же самом аэропорту были арестованы 70-летний отец Джилл Боб, ее мужчина Джастин и ее младшая сестра Лесли — они пытались мешать полетам. Джастин приковал себя к колесу самолета на взлетной полосе, тем самым не дав ему взлететь вместе с телятами.

Той же ночью активисты ФОЖ проникли в лабораторию Кембриджского университета и вынесли оттуда множество животных, которых готовили к экспериментам в области повреждений позвоночника. Они посвятили этот рейд памяти Джилл.

Как обычно, желтая пресса накинулась на активистов, обвинив во всем покойную Джилл Фиппс; ее назвали «преступницей» и «одержимой», которая должна была сидеть дома с сыном, а не кидаться под колеса из-за животных. Лишь несколько журналистов честно написали о трагедии. Последний удар нанесло следствие. Казалось бы, обязанностью полиции является держать ситуацию под контролем во время протестных акций, чтобы никто не пострадал, и, предположительно, говорить правду. Но версия событий, представленная офицерами следствию, шокировала очевидцев случившегося. Поразительно, но полиция утверждала, что Джилл легла под колесо движущегося грузовика с тем, чтобы он ее переехал! Констебль Дэвид Томс сказал, что, когда он убрал с пути фургона одного протестующего, он решил «подойти к мисс Фиппс и сделать то же самое с ней. Она отвернулась, легла на спину и забралась под фургон так, что ее желудок оказался точно под колесом. По моему мнению, это было целенаправленное действие». Подобная презентация истории снимала вину и с полицейских, и с водителя, возлагая ее на покойную Джилл Фиппс, якобы совершившей акт беззаботной тупости. Несмотря на слова очевидцев, которые коренным образом противоречили этим показаниям, исход дела был понятен с самого начала. Решение следствия гласило, что случившееся с Джилл Фиппс — несчастный случай. Это было насмешкой над смертью молодой матери.

Полицейские не впервые подтасовывали факты в отношении Джилл Фиппс. Четырьмя годами ранее в ходе отработки досье Особой службы они каким-то образом умозаключили, что она находится в Чешире, протестуя против конур с гончими, через два дня после убийства Майка Хилла, хотя на самом деле она была в 320 километрах оттуда, в Ковентри — забирала сына из школы. Тем не менее, ее арестовали, отвезли в полицейский участок возле дома, где продержали целый день, после чего отправили в Чешир. Здесь ее допросили и обвинили в участии в восстании! Двое суток ее не выпускали из-под стражи, рассматривая возможность освобождения под залог. Наконец, ее выпустили, чтобы она самостоятельно проделала путь домой. Восемь месяцев она подчинялась условиям освобождения под залог, а потом обвинения с нее были сняты в силу отсутствия доказательств. Перед ней даже никто не извинился. Лишь спустя годы ей удалось получить финансовую компенсацию за тот арест и все, что с ним было связано.

Те, кто повесил на Джилл Фиппс всех собак, осуждали идею проведения церемонии ее похорон в городском соборе Ковентри, утверждая, что поминальная служба должна проходить на отдаленной улице с минимальной помпой, и что собор предназначен для прощания с теми, кто погиб на войне, а не для защитников животных. Многие не согласились с подобными размышлениями. Свыше 1000 скорбящих людей собрались у собора, чтобы выразить свое уважение к погибшей соратнице.

Что касается Phoenix Aviation — авиакомпании, ответственной за транспортировку скота из Ковентри, — то она сражалась еще пять месяцев под нарастающим натиском общественности, после чего заявила о банкротстве. За этот период из карманов налогоплательщиков взяли еще полмиллиона фунтов, которые пошли на то, чтобы обеспечивать отсутствие протестующих на взлетных полосах. Свыше 200 человек были арестованы за попытки помешать авиаперевозкам. Руководитель компании Кристофер Баррет-Джолли настаивал: «Это не победа протестующих. Они не повлияли на наше решение никоим образом. Прекращение полетов с перевозкой животных имело сугубо экономические причины. Несмотря на то, что компания задолжала немало денег, продолжать транспортировать животных стало невозможно, абсолютно невозможно». Дома у Баррета-Джолли дежурила охрана: на жилище неоднократно совершались нападения, и это были не все его проблемы.

Сначала, в марте 1993 года, одного из пилотов его компании обвинили в контрабанде кокаина и героина. В следующем июне Phoenix Aviation уже не только летала с телятами в Европу, она доставляла огнестрельное оружие в Южный Йемен, питая тем самым жуткую гражданскую войну, разрывавшую страну на части. Когда Джолли спросили о несоответствиях в документах, он принялся утверждать, что оружие призвано спасать жизни. В то же время он отправлял боеприпасы в Анголу, где праворадикальные мятежники снова начали войну, которая за последние десять лет унесла миллион жизней. В августе 1994 года Джолли обвинили в краже принадлежностей и инвентаря из павильона, который он снимал. Потом, в декабре, принадлежавший компании старый российский самолет возвращался в Англию, чтобы набрать в грузовой отсек еще телят. Он разбился в опасной близости от жилых районов возле аэропорта; все пять членов экипажа погибли. Эксперты пришли к выводу, что причиной случившегося стала ошибка пилота или его усталость, но журналисты, конечно же, неминуемо предположили, что самолет стал жертвой саботажа активистов за права животных. Накануне тот же самолет (чье древнее навигационное оборудование было не в состоянии считывать навигационные сигналы аэропорта), чудом не врезался в пассажирский лайнер, летевший из Брюсселя в Нью-Йорк.

В январе 1995 года Джолли арестовали за стрельбу в одного протестующего (Джолли хотел помешать ему снимать видео) и нападение на другого с ломом в руках. Его также обвиняли в мошенническом обмане Союза Норвича, но все это можно считать несущественным в сравнении с неприятностью, которая настигла его и его второго пилота, когда их поймали с пятью чемоданами контрабандного кокаина стоимостью £22 миллиона. Они прилетели на личном самолете Джолли из Ямайки в Саусенд, графство Эссекс, в октябре 2001 года. Отрицая обвинения, пара несла потоки отчаянной лжи, в том числе, они с ослиным упрямством списывали все на активистов за права животных; Джолли даже заявил в суде, что он работал на агента ЦРУ с кодовым именем «Мистер Дж. Фиппс». Вероятно, это первое имя, какое пришло ему на ум, когда он оказался на скамье подсудимых. Даже присутствие Нэнси Фиппс в зале суда не отвадило его от гнусного лжесвидетельства. Джолли и его пособник получили по 20 лет тюрьмы.

Обуздывая испепеляющее желание

Чем больше говоришь об этих людях, тем хуже все становится. Их никак не одолеть. Страховщики оплачивают счета, но их услуги постоянно дорожают.

Британский мясник

Когда я был еще совсем юным активистом, мне часто говорили, что я вырасту (или должен вырасти) из этой социальной роли и найду работу. То же самое происходило со мной и в тюрьме. Мне говорили: «Ну вот теперь ты допрыгался — найди работу и остепенись». Но это не работает: угнетение животных никуда не девается, и я не чувствую по этому поводу себя иначе. Я отношусь к нему так же, как в день, когда о нем узнал. Оно должно быть остановлено, независимо от обстоятельств. Таковы мои взгляды, и я не одинок. И если кто-то решил, что, убивая активистов и давая им сроки, вдвое превышающие адекватные, он сможет заткнуть рот инакомыслящим, это беда убийц и карателей, потому что единомышленники действуют повсеместно, и их невозможно выследить, если им сопутствует удача. Пусть это и не всегда так.

В 1990-е общество получило от истеблишмента серьезное послание. Его фрагменты были сформулированы в Чешире, Кембридже, Ковентри и Олд-Бейли: попробуйте тронуть систему угнетения животных, и вас ждет суровая расплата. Но в ответ истеблишмент получил что угодно, но только не смирение и слабость. Вместо того чтобы нейтрализовать «экстремизм», он только усугубил положение дел.

Бородатый, 37-летний Дейв Коллендер давно вращался в кругах спасателей животных: спокойного и влиятельного, в очках, как у Джона Леннона, его часто можно было видеть в качестве руководителя зоозащитных групп. Он жил в Ливерпуле и был отъявленным саботажником охоты. Его неплохо знали в Чешире, где он мешал собачьим сворам убивать дичь. Но в какой-то момент он сложил с себя полномочия лидера и поселился в центре спасения животных во Фрешфилдзе, откуда Майк Хилл уехал тем роковым утром в феврале 1991 года. И недавнего выпускника школы, и стареющего хиппи объединяла ненависть к угнетению животных и готовность выполнять работу, которую мало кто захочет выполнять. Они залечивали животным раны, убирали за ними отходы и справлялись с дебилами, которые являлись в переполненный животными приют и заявляли: «Возьмите у меня этих щенков, иначе я их сейчас в канал выброшу». Оба активиста могли проехать много километров, чтобы забрать недавно взятую собаку, которую люди, недавно ее заведшие, больше не хотели видеть спустя два дня, потому что она линяла. И они оба умудрялись оставаться спокойными и вежливыми — завидные качества!

Когда «хозяева» отказываются от животного, для работников приюта это всегда личный удар. На каждого пристроенного питомца приходится пять, которых необходимо срочно разместить в приюте. Это все равно что бегать по воде. Коллендер, как и другие спасатели животных, справлялся с этим ощущением, потому что так всем было проще, но смерть юного друга стала слишком сильным потрясением для этого тихого мужчины, заставив его действовать.

Последние неприятности с законом у Коллендере были в Чешире, когда NALL совершила рейд в здании ICI в 1984 году. С тех пор он жил, пригнув голову, позволяя себе заниматься нескончаемой работой во благо животных, пытаясь спасти диких зверей на полях смерти в родном графстве и за его пределами. Коллендер вспоминает: «Я все еще ностальгирую по моему первому саботажу в июне 1978 года в Кенделе. Это был последний сезон, когда разрешалась охота на выдр на реке Крейк, берущей начало в озере Конистон. В тот день я впервые посмотрел в лицо извращенному удовольствию. Отношение охотников, их агрессия, пьянство и готовность устроить драку в любой момент гарантировали, что я всю жизнь буду убежденным противником кровавых видов спорта».

Словом, нельзя сказать, что набеги на деревенскую жизнь можно было считать отдыхом от бесконечной жестокости, свидетелем которой Коллендер ежедневно являлся во Фрешфилдзе. Саботаж охоты в Чешире опасен, особенно для тех, кто опытен в диверсионных техниках и хорошо знаком охотникам. Активистов, которых не избили или еще как-то не атаковали в этих местах, можно пересчитать по пальцам, и Коллендер сделал все, что мог, за эти годы. В какой-то момент он решил заняться другими вещами во благо животных и долго думал, что поступает абсолютно верно, вплоть до дня убийства Майка Хилла. Как и многим другим людям, смириться с этим ему было слишком сложно.

Коллендер решил взять реванш. Он купил 60 кухонных таймеров в форме помидоров. То, что они имели такую форму, не имело значения. Значение имело их количество и тот факт, что их можно было использовать, как таймеры для зажигательных устройств. Если бы Коллендер продавал кухонные принадлежности, ничего подозрительного в такой закупке не было бы, но когда полицейские узнали от представителя магазина, что частное лицо приобрело так много таймеров, и выяснили личность покупателя, для них зазвучали сигналы к действию.

Коллендер и Грег Эйвери (который вновь взялся за дело, едва не угодив в тюрьму в 1980-е) работали в безопасном укрытии в Бирмингеме. Они планировали запустить кампанию против многочисленных предприятий, участвовавших в угнетении животных. В числе мишеней значились Ветеринарное управление¹⁶⁷, Кембриджский охотничий клуб и Управление по сбыту молока¹⁶⁸. Активисты планировали использовать муляжи взрывных устройств — для этого и требовались таймеры. Узнав о приобретении Коллендера, полиция установила наблюдение.

Это было ровно за три года до того дня, как детективы в Кенте разоблачили себя передо мной в ходе слежки. То же самое случилось и в Кембридже: всего через 48 часов после установки наблюдения офицер под прикрытием случайно столкнулся лицом к лицу с человеком, за которым должен был пристально наблюдать издалека. Коллендер и Эйвери хоть и были бдительными активистами, не придали инциденту значения; человек в поле мог быть кем угодно — например, орнитологом или извращенцем. И пока друзья отдыхали после велосипедной разведывательной прогулки по самому вивисекционному графству в стране, полиция Кембриджа начала операцию по их задержанию. Офицеры решили, что слишком рискованно предполагать, что их человек не был замечен, поэтому активистов арестовали, допросили, через несколько дней обвинили и не выпустили под залог. Обыск дома позволил обнаружить планы зданий, которые активисты собирались атаковать, и материалы для сборки различных устройств, но в здании не было ничего взрывчатого или легко воспламеняющегося.

Но дело не было закрыто. Месяцы спустя несколько свидетелей защиты с большим риском для себя заявили, что изготовленные муляжи устройств были ничем иным как (нелегальными) болванками, предназначенными для того, чтобы привлечь внимание общества к ответственным за эксплуатацию животных учреждениям, тем самым нанеся им политический и финансовый урон.

Активисты категорически не стремились спровоцировать возгорания или взрывы. Даже эксперт-криминалист со стороны обвинения признал, что обнаруженные устройства — всего лишь безобидные макеты. Интригой процесса — немного невероятной — стало то, что по причинам, известным только судье Питеру Мэтьюсу, он разрешил использовать показания этих свидетелей только в отношении одного из двух подсудимых. Впоследствии, по итогам пятинедельного процесса, Грега Айвери признали невиновным в преступном сговоре с целью размещения зажигательных устройств и отпустили домой. Дейва Коллендера, однако, признали виновным. Какое своеобразное правосудие.

В марте 1996 года, проведя много месяцев в предварительном заключении, Дейв Коллендер был приговорен Королевским судом Бирмингема к десяти годам за преступный сговор с целью совершения поджога. Вновь собралась немалая группа поддержки. Сотни людей пришли на демонстрацию у здания апелляционного суда выразить свое отвращение по отношению к приговору и потребовать пересмотра решения. Но их призывы не попадали глухие уши. Суд сократил десять лет до восьми, но на четвертый год заключения — ко всеобщему удивлению — Дейв вышел условно-досрочно. Он вернулся работать во Фрешфилдз.

Майкл Грин и Мелани Арнольд тоже были полностью поглощены работой в приюте для животных; эту пару любителей животных никак нельзя было заподозрить в закидывании скотобоен зажигательными бомбами, но в свободное время они занимались, собственно, именно этим. Их не останавливали бесчисленные угрозы тюрьмы. Они избавлялись от эмоционального груза, который получали, нянчась с несчастными животными и не всегда имея возможность им помочь. Рассказывает Мелани Арнольд:

«Никто бы никогда не догадался, что это за предприятие, если бы просто ехал мимо, не зная наверняка. Оно выглядело как офисное здание, но за обычным фасадом скрывалось его истинное предназначение. Раскрывал тайну только ужасающий запах! Запах всегда будет выдавать подобные места. Это было удачное расположение для скотобойни. Она стояла в уединенной части Глостершира и была достаточно изолирована, чтобы сгореть, не угрожая ничьей жизни, но не настолько изолирована, чтобы наше присутствие в случае, если нас заметят неподалеку, нельзя было как-то объяснить.

Однажды ночью мы с Майклом спрятались на территории. Там не было ни души, и мы провели предварительную разведку. Мы проинспектировали ограду по периметру, отходные пути, окружающую местность; мы осмотрели парк грузовиков, загоны для животных, различные здания и автомобили. Все было изучено, проверено и запомнено. Потом мы провели более тщательную проверку скотобойни; мы обследовали крышу на предмет возможных точек входа, потому что двери стояли на сигнализации. Более пристальный осмотр привел нас к одной из многочисленных больших дверей сараев с торца здания. В дверь был вставлен большой металлический засов. Мы его сдвинули и вошли. Мы оказались в черном, как смоль, лабиринте коридоров и смежных комнат. Здесь висела жутковатая тишина и, несомненно, почти осязаемая атмосфера кошмара. Помещения заполнял смрад страха и крови. И эхо. Эхо повсюду.

Я зашла в комнату, где за задние ноги были подвешены две мертвые коровы. Их открытые пасти смотрели на решетки в полу. В металлических резервуарах лежали органы и кожа животных. Они выглядели, как содранные шкуры в собственном соку. Мы провели на скотобойне два часа. Мы прошли по следам приговоренных животных от загонов по проходу, в которых их кололи и били для ускорения, к тому месту, где их подвесили, зарезали и заставили истечь кровью. Мы прошли к месту выгрузки животных, побывали на кухнях, в туалетах и офисах, а потом молча вернулись на скотобойню, оба глубоко погрузившись в собственные мысли. Мы ушли аккуратно, ничего после себя не оставив.

Две недели спустя мы уже закупили все, что нам могло понадобиться, и вечером выгрузили инструменты, бензин и устройства на территории бойни, а потом отъехали припарковать фургон там, где он не вызвал бы подозрений. Мы прошли на территорию скотобойни, притворяясь гуляющей парочкой, и прокрались на парковку. Проверили грузовики, здание и окружающую местность на наличие признаков жизни. Убедившись, что мы одни, продолжили. Мы проделали дыру в ограде на противоположном конце территории, чтобы в случае появления охраны или полиции мы не оказались заблокированы и смогли убежать. Затем мы выбили по боковому окну в каждом автомобиле, относительно аккуратно и тихо с помощью керна, после чего замерли, ожидая, не последует ли какая-то реакция. Реакции не последовало. Внутрь машин, на обивку сидений, мы поместили по незажженному, но готовому зажигательному устройству и пошли в здание.

Мы залили весь пол верхнего этажа обильными количествами бензина, разложив бумажные полотенца и спецодежду, которую нашли в раздевалке, сверху по ступенькам вниз, чтобы обеспечить ползущее, непрекращающееся пламя. Потом мы попытались с помощью паяльника и кусачек преодолеть огромные железные ворота. С ними нам не повезло, поэтому мы сконцентрировались на том, что мы могли сделать. Я вскарабкалась на гофрированную крышу и оставила там устройства вместе бензиновым фитилем, который вел к проходу погонщиков. Его я-то и подожгла.

Все оборудование было забрызгано бензином. Рядом с каждым приспособлением мы положили по зажигательному устройству. Начинкой устройств была смесь сахара и нитрата калия, герметично упакованная в пакеты для заморозки. Каждый пакет крепился к бутылке, содержавшей микстуру из бензина и чистящего средства. У нас было 26 таких устройств и еще 12 больших пакетов смеси нитрата и сахара без бутылок, которые могли стать хорошим подспорьем для разлитого бензина. Потом мы подожгли устройства в автомобилях, вернулись в здание и активировали возгорание вручную. Затем мы покидали в пламя остававшиеся устройства, чтобы придать огню силу и дать ему распространиться.

Гремучая смесь стреляла синими бензиновыми сполохами в небо. Пламя поползло в нашу сторону и начало пропитывать пол. Это становилось опасно. Мы выбежали как раз в тот момент, когда два грузовика взорвались в огне».

К несчастью для этой пары, полицейские очень захотели поймать виновников, и им повезло, когда они приехали в приют, где работал Майкл Грин, чтобы спросить, не знают ли сотрудники чего-нибудь. Майкл пришел на работу в неудачное время и столкнулся к офицерами лицом к лицу. Они арестовали в приюте троих. В дальнейшем полиция обнаружила существенные косвенные улики, позволившие связать Майкла с преступлением и выбить из него признание. Дальнейшее расследование привело следователей к Мелани, которая была арестована и не смогла объяснить совпадение отпечатков пальцев на принадлежавшем ей болторезе и откушенном болте с места событий.

Поскольку пожарные прибыли быстро, само здание скотобойни удалось спасти от серьезных разрушений, однако ее владелец Роберт Энсор сказал: «Многие транспортные средства были повреждены, но, к счастью, оборудование не пострадало. В здании полно обломков и структурных повреждений, но все могло быть намного, намного хуже. В данный момент ситуация такова, что мы вновь в деле: забой продолжается, и все в порядке».

Проведя 15 месяцев в предварительном заключении, Майкл Грин был приговорен к пяти годам; 3,5 ему дали за скотобойню Эрсона и еще 18 месяцев — за попытку поджога депо фургонов для перевозки скота в Нортхэмптоне. Мелани Арнольд дали 3,5 года за попытку поджечь скотобойню. Проигнорировав просьбы прокурора о 8-летних сроках и в целом умеренно наказав обвиняемых, судья сделал символический шаг к отступлению в войне истеблишмента с «”зеленой” угрозой».

К середине 1990-х прямое действие стремительно распространялось по Голландии и по Европе в целом, подгоняемое успехами британских активистов, не покидавшими заголовки газет. Голландский ФОЖ — Djurens Belfrielse Front (DBF) — всерьез занялся борьбой с торговлей мясом, и его ничто не могло остановить. И пока DBF становился все более активным и уверенным в себе, полиция отвечала очень медленно, за что я ни в коем случае никогда не смел ее критиковать (я считаю, некуда ей торопиться!).

Но активистам не повезло. Детективы выслеживали банду контрабандистов наркотиков, которые жили в том же районе, что и занятая команда DBF. Это не было проблемой, но активисты и контрабандисты пользовались одной телефонной будкой, а полиция поставила ее на прослушивание. Это тоже не было проблемой, если не считать того факта, что активисты использовали будку, чтобы звонить в прессу и брать на себя ответственность за проведенные рейды. В блаженном неведении они вляпались в спецоперацию, которая не имела к ним отношения, но кольцо быстро сомкнулось.

Вскоре последовали аресты, и объяснений у активистов не нашлось. Фрэнку Косере и Эрику ван дер Лаану ничего не оставалось, кроме как признаться в раскрашивании стен мясницкого училища, а также в совершении трех поджогов и двух попыток поджогов, которые были связаны между собой использованием одинаковых устройств. Всего голландский ФОЖ взял на себя ответственность за 14 поджогов в период 1993-1996, включая уничтожение целого мясокомбината, плюс причинение множественного, менее серьезного ущерба, в том числе с помощью граффити. Получив снисхождение за сотрудничество со следствием, Фрэнку Косере дали 28 месяцев тюрьмы и 8 условно, Эрику ванн дер Лаану — 20 месяцев и 10 условно.

После их осуждения представители мясной промышленности страны преисполнились уверенности в том, что все проблемы позади, раз уж эта плодовитая банда исчезла с улиц. Но праздновали они недолго, потому что поддержка осужденных и сравнительно мягкие приговоры обернулись огромной волной опустошительных поджогов. Один голландский активист описал эти события так: «Жаль, что двое оказались в тюрьме, но это свидетельство того, что отношение голландцев к животным меняется к лучшему».

Аналогичную солидарность проявили немцы две недели спустя, когда группа поддержки толпой явилась в суд, чтобы поддержать двух соотечественников, которые трудились вместе с тремя швейцарскими активистами. Их арестовали в результате погони на большой скорости после того, как они разнесли скотобойню в Вестерхайме. Всех их обвинили в совершении рейда и приговорили к выплате штрафа в размере 90.000DM (£32.000) за причиненный ущерб, плюс каждый должен был выплатить по 2000DM. Кроме того, им дали по четыре месяца условно, а также конфисковали машину и другую собственность. Всем им было сказано, что они легко отделались, особенно швейцарцы, которых судья особенно невзлюбил за незаконное пересечение границы.

Ежовые рукавицы и закрученные гайки

Пока мы остаемся живыми могилами убитых зверей, зарезанных для услаждения наших аппетитов, как мы можем ожидать идеальных условий на земле?

Джордж Бернард Шоу

Делу о противостоянии активистов экспорту живого скота суждено было стать самым продолжительным уголовным процессом в истории борьбы за права животных. Но, несмотря на то, что он длился целых 22 недели, о нем мало что было написано.

Кульминацией так называемого заговора кампании против экспорта животных, в котором обвинялись несколько человек, стало нападение при помощи бензиновой бомбы на таверну «Белый олень» в деревне Хенфилд в Западном Суссексе. Предыстория такова, что два брата, ключевые фигуры в торговле скотом, были завсегдатаями этого паба. Однажды ночью, когда паб уже был закрыт, кто-то бросил горящее устройство внутрь через окно первого этажа. Хозяину и его семье, находившимся наверху, пришлось убежать. Огонь выпотрошил весь первый этаж. На следующий день один из якобы участников поджога якобы рассказывал об этом людям. Утверждали, что от него все еще пахло бензином. Вскоре полиция уже вовсю производила аресты за многочисленные нарушения. Большинство задержанных — одному из которых было 15 лет — принялись делать заявления, которые не только противоречили заявлениям других арестантов, но и друг другу. В деле «Белого оленя» началась жуткая неразбериха, и местные протестующие (для которых прямое действие было практикой абсолютно незнакомой) совершенно запутались.

Возникла проблема и с полицейским информатором, который, работая в центральной части страны за несколько лет до этого, сдал двух активистов, пытавшихся, как утверждалось, приобрести огнестрельное оружие. Обоих заключили под стражу и обвинили в преступном сговоре с целью совершения убийства, но позднее их полностью оправдали. Мик Робертс, ничем не примечательный человек средних лет, страдающий от излишнего веса, умудрился каким-то образом отметиться в кампании против экспорта живого скота в Суссексе. Его положение усугубили местные выпивохи и сплетницы, которые дополнили беспорядок дезинформацией, и их говорливое меньшинство стало опаснее всего остального. Вскоре главной темой обсуждения среди активистов в Шореме уже были спекуляции на тему того, кто же подпалил паб.

Подобные второстепенные мишени логичны в борьбе против эксплуатации животных и безоговорочно подвергаются нападениям, хотя было время, когда даже дома угнетателей находились вне поля зрения активистов. Эволюция движения привела к более широкому, всеохватывающему подходу, который предполагает возможность атак на самые разные, не всегда очевидные объекты. Сегодня дома вивисекторов воспринимаются как первоочередные цели, наряду с самими лабораториями. При этом пострадать от рук бойцов ФОЖ может даже фирма, которая занимается доставкой сэндвичей с сыром и/или ветчиной. Не включать подобные предприятия и объекты в круг интересов для диверсии значит потворствовать страданиям животных и недостаточно делать для их прекращения.

Однако в это конкретном деле проблема для многих заключалась в неразборчивости поджигателей; дело было не в том, что в паб частенько наведывалась пара экспортеров скота, а в том, что наверху в момент поджога находились беззащитные люди, которые могли пострадать. Нападение на заведение, направленное на то, чтобы привлечь внимание его посетителей и других людей считалось приемлемой тактикой, но нельзя поджигать ни в чем неповинных владельцев. Существуют организации, которые не так строги в этом вопросе и не придерживаются принятого ФОЖ морального кодекса. Есть группы, которые поощряют физическое насилие в отношении угнетателей животных. Разумеется, землевладельцы, устраивающие охоту, могут быть рассмотрены как цели активистов подобных объединений при определенных обстоятельствах. В реальности же, конечно, кто угодно — от лица какой бы то ни было организации или от собственного имени — способен делать все, что ему заблагорассудится, во благо животных, но опыт показывает, что угнетатели животных используют случаи таких «злоупотреблений» для дискредитации движения. Именно так и поступает Машина государства, она постоянно испытывает нужду в таких примерах. Именно поэтому границы допустимого должны быть очерчены очень четко. Эта позиция была озвучена, как реакция на поджог, но посеяла распри.

В сентябре 1995 года Королевский суд Льиса приговорил 35-летнюю Барбару Тренхолм и 18-летнего Джастина Райта к десяти и пяти годам тюрьмы соответственно за их участие в поджоге 400-летней таверны. С самого начала и до конца процесса оба подсудимых отрицали свою роль в этой атаке.

Эпизод с «Белым оленем» стал серьезной дилеммой для Группы поддержки ФОЖ. Впервые за всю историю она столкнулась с акцией, которая затрагивала определения приемлемого и неприемлемого в «правилах» ФОЖ. На дебаты, последовавшие за атакой и арестами, ушло немало сил, и члены Группы поддержки путем голосования решили, что подсудимым не будет оказана финансовая поддержка, но будет оказана моральная. Они приняли во внимание тот факт, что подсудимые — если они вообще были виновны — действовали, по их собственному мнению, в интересах животных и поэтому должны получить хоть какую-то помощь. Это был бестолковый компромисс.

Поджог таверны (от имени какой-либо организации или анонимно), в которой находятся живые люди, вполне справедливо воспринимался как шаг за границы допустимого. Несмотря на избыток риторики о «жаждущих насилия отморозках за права животных», ни один из жесточайших монстров, на которых активисты когда-либо нападали, не был убит. И лишь несколько человек испытывают подлинное желание повести движение по пути насилия, потому что такой подход противоречит фундаментальному принципу ФОЖ о неприятии всякого зла, хотя некоторые активисты, возможно, порадовались бы убийству угнетателя животных, и последующее за этим освещение в новостях наверняка посеяло бы панику среди остальных эксплуататоров. В более широком социальном контексте, правильно это или нет, атаки на извращенцев и педофилов встречаются взрывом аплодисментов, и необходимо отметить, что некоторые газеты тайно злорадствуют по поводу нападений на тех, кто совершил преступление на почве секса, одобряя подобный самосуд, но при этом обзывают освободителей животных последними словами, когда те отыгрываются на неодушевленных предметах.

В результате многочисленных дискуссий было решено, что столь радикальный поступок нельзя воспринимать поверхностно (если это действительно была запланированная акция настоящих зоозащитников) и, несмотря на то, что таверны можно атаковать в случае, если они поят и развлекают угнетателей животных или просто дают им кров, нападать на самих трактирщиков непозволительно. Если бы на момент пожара в пабе не оказалось ни души, разговоров было бы намного меньше, но серьезные дебаты о(б) (не)обоснованности поджога второстепенного объекта с риском для человеческих жизней были необходимым процессом.

Протесты против экспорта животных вливали новую кровь в кампании с более широким спектром. Среди новоприбывших были и настоящие психи, как их описывали другие активисты. Но вместе с тем протесты провоцировали политику насилия со стороны властей и учили новичков тому, что стражи правопорядка могут вести себя как угодно, не считаясь с законом. В протестах участвовали огромные толпы приличных мужчин и женщин из самых разных поколений. В них принимали участие целые семьи — семьи «нормальных» людей. Но оставались в рядах протестующих и зоозащитники, которые готовы были бороться с экспортом живых (или мертвых) животных до конца.

Для остановки фургонов и грузовиков применялись кое-какие зрелищные и инновационные тактики, привлекавшие пристальное внимание СМИ; это способствовало позитивным изменениям в отношении общества к угнетению животных. Но неминуемо, как это всегда бывает, когда собираются большие скопления людей, борющихся против чего-то, не обошлось без проблем с эго и агентами-провокаторами.

Через три года после начала кампании шесть человек из окрестностей Шорема отбывали сроки продолжительностью от двух до десяти лет и еще многие получили менее существенные наказания за ряд совершенных и несовершенных правонарушений. И это далеко не все, чем запомнились эти протестные акции и вознаграждение за них. Столькие подсудимые делали заявления, в которых обвиняли друг друга; было столько слухов и намеков на полицейских лазутчиков и ябед, что складывалось впечатление, будто по другую сторону баррикад выстраивается не менее громоздкая толпа людей — с той лишь разницей, что все они получают зарплату. Больше, чем где бы то ни было в Англии южное побережье имело репутацию территории, кишащей доносчиками и информаторами, и несколько громких судебных дел доказали, что эта репутация вполне оправдана. В Шореме сформировалась плодоносная для полиции почва, кишащая наивными, молодыми, неопытными активистами, не умеющими держать рот на замке, что делало их легкой добычей для многочисленных стукачей.

По завершении продолжительного процесса Мика Робертса (настоящее имя — Майкл Суорот Али) каким-то образом обвинили в преступном сговоре с целью причинения криминального ущерба и посадили на шесть лет. 27-летний Джо Тейлор и 18-летний Квин Чепман получили по два года, а 35-летнему Тони Дейли дали четыре года за причинение ущерба грузовикам с телятами. Его жену осудили условно. Адвокаты немедленно подали против этих обвинений апелляции. Они просили суд принять во внимание тот факт, что при признании вины подсудимых были учтены сведения, которые никак не относятся к выдвинутым против них обвинениям. Например, в ходе процесса сторона обвинения неоднократно делала отсылки к поджогу «Белого оленя» и почтовым бомбам Министерства справедливости, хотя ни то, ни другое не имело ничего общего к обвинениям, по которым проходили подсудимые.

Апелляционный суд создал прецедент, заключив, что если подсудимого обвиняют по статье «Сговор с целью совершения криминального ущерба», необходимо уточнять, к чему конкретно относится это обвинение — к поджогу, поджогу с намерением подвернуть жизнь людей риску, причинению криминального ущерба, причинению криминального ущерба по халатности и так далее — потому что Параграф 1.1. Закона о причинении криминального ущерба от 1977 года охватывает все эти правонарушения. Суд постановил, что, поскольку было неясно, в чем именно присяжные признали виновными подсудимых (в поджоге или в преступлениях, которые им инкриминировали), обвинения необходимо снять. Тони Дейли сократили срок до того времени, которое он уже провел в заключении, а остальных отпустили без каких-либо условий.

За день до начала демонстраций Sunday Express опубликовала материал по указке «полиции и экспертов из разведки», в котором предупредила о возможной эскалации кампании со стороны экстремистов за права животных, упомянув о том, что могут иметь место акты физической ликвидации вивисекторов, которые, как утверждалось, столкнулись с «новой ужасающей угрозой в виде убийц на порогах их домов». Высокопоставленный источник в полиции поддал жару, равно как и пара вивисекторов со сказочками про периодические домогательства, заставляющие их жить в страхе. Давление со стороны индустрии усиливалось, требуя более внушительных ресурсов и серьезных законов, чтобы справляться с угрозой гражданского сопротивления. И вот прошло десять лет и по-прежнему нет никаких убитых вивисекторов, зато есть убитые активисты и многочисленные серьезные нападения на протестующих.

За все эти годы лишь пара образцов огнестрельного оружия попала в руки активистов, и то в дальнейшем суды снимали с них обвинения из-за подозрительных обстоятельств, окружавших эти обвинения. За все эти годы лишь один угнетатель животных был избит бейсбольной битой, многие получили угрозы. Несмотря на скромные масштабы акций законы стали жестче и позволяли быстро сворачивать легальные акции протеста. В частности, в ответ на упомянутые выше заявления о страшной новой угрозе было образовано новое подразделение полиции под руководством Скотланд-Ярда — Антитеррористическая служба. Сначала враги зоозащитников получили имя ARNI, а теперь это называлось Национальным тактико-координационным советом по экстремизму (NETCU), аббревиатура которого скорее подошла бы для фамилии румынского центрального нападающего. Смысл названия этой спецслужбы отсутствует вовсе, если только полицейские не хотят признать, что они — экстремисты. Тем не менее, это серьезное образование, назначенное правительством отстаивать интересы сфер бизнеса, с которыми у нас проблемы.

NETCU бесстыдно раздает ссылки на RDS и другие организации, выступающие за вивисекцию, на своем сайте, утверждая, что «Общество защиты исследований работает, чтобы способствовать наилучшему пониманию хорошо организованных и гуманно проводимых экспериментов на животных. Оно также сотрудничает с благотворительными группами и Правительством, чтобы стимулировать передовые практики в лабораторных опытах и развитие альтернативных методик». Правительство не слишком заботится о том, чтобы скрыть принципиальные причины своего высокомерного поведения и категорическую защиту всего, что совершается по отношению к животным: власти необыкновенно тесно связаны с индустрией вивисекции и ее лоббистскими группами вроде RDS. Растущая интеграция между политиками и этими кровными интересами носит нарочито финансовый характер. Министерство здравоохранения даже рекомендует RDS в своих ответах на письма с вопросами про опыты на животных! Таким образом, правительство бездумно повторяет пропаганду RDS.

Последнее правительство консерваторов пыталось преследовать людей, жаждавших перемен, используя силу закона. Сначала оно представило Закон о соблюдении общественного порядка от 1986 года, в том числе для того, чтобы сделать невозможным саботаж охоты. Закон должен был положить саботажу конец, но он был принят слишком поздно, не работал, как планировалось, и стоил полиции очень крупных компенсаций за аресты с нарушением закона и незаконные задержания.

Следующей атакой на освободителей животных стал Закон об уголовных преступлениях от 1994 года. Согласно этому постановлению, нелегальное проникновение на чужую территорию стало уголовным преступлением, задержанный лишался права на молчание, полиция получила полномочия устанавливать условия выхода под залог, которые использовались для того, чтобы запрещать саботажникам бывать вблизи охоты месяцами или не давать протестующим возвращаться к зданиям лабораторий для проведения демонстраций. Кроме того, среди прочего, полицейские получили возможность задерживать и обыскивать людей на акциях протеста. Закон трактовал любую деятельность на частной земле как «незаконное проникновение на чужую территорию с отягчающими обстоятельствами». Любого, кого ловили за этим, отныне могли осудить на три месяца тюрьмы или приговорить к выплате штрафа в размере £2000. Закон был нерадиво составлен и не стал столь эффективным в подавлении оппозиции, как предполагалось. И хотя кому-то из власть имущих удалось его применить, большинство полицейских в этом не преуспели, и произведенные аресты увенчались предъявлением лишь нескольких обвинений; при этом 90% обвиняемых впоследствии были оправданы. Желая ослабить или уничтожить протестные движения, эти новые законы наоборот сплотили антивоенные, зоозащитные, экологические, туристические, веселящиеся и другие группы. Ряды сомкнулись.

В июне 1997 года добавилось еще одно постановление, преследующее целью помочь полиции предотвращать протестные акции. Консерваторы открыли настоящую охоту на публичные выступления, вечеринки, пикеты, саботаж охоты, кочевую жизнь, заботу о здоровье и так далее. От лейбористов ожидали более бережного обращения, но теперь мы знаем, что нас попросту облапошили. В 1997 году через парламент благополучно прошел Закон о защите от домогательств. Он сопровождался пристальным вниманием СМИ к растущей проблеме преследования мужчинами женщин и подкреплялся скромным числом разрекламированных судебных процессов. Протестные группы и правозащитники подали голос, но, как известно, именно в области гражданских прав взгляды правительства и вольнодумцев расходятся кардинально. Если защита женщин была настоящим мотивом для представления закона, значит можно назвать забавным совпадением тот факт, что женщинам запретили протестовать против жестокости и эксплуатации, чинимых теми же мужчинами, что составили и отстояли этот закон.

Аналогичным образом Закон о профсоюзах от 1992 года, Закон об уголовных преступлениях и полиции от 2001 года и Закон об антиобщественном поведении от 2003 года активно использовались для подавления протестов за права животных. Одну женщину арестовали и обыскали ее дом в 2004 году за то, что она отправляла вежливые электронные письма в компании, участвующие в отравлении животных в ходе лабораторных опытов. Полиция трактовала ее действия как домогательства. Обвинения были сняты, потому что полицейские слишком долго доводили дело до суда. Других людей арестовывали и изводили за то, что они демонстрировали изображения угнетения животных. Одну небольшую группу полиция отогнала от передвижного цирка, потому что его сотрудники, жившие в трейлерах, сказали, что протест против их работы — это домогательство. Все это будничные инциденты, отраженные в документах NECTU.

В 2005 году правительство лейбористов протолкнуло Билль о серьезной организованной преступности, который определяет как домогательство абсолютно все. Это позволяет запретить даже раздачу листовок. Параграф 121 билля запрещает людям «прибегать к продолжительному поведению, которое включает домогательства двух и более человек», а также «побуждать кого-то не делать чего-либо, что он делать не обязан, или делать что-то, что он делать не обязан». Домогательство может включать «одно и то же действие, совершенное по отношению к двум и более людям». Иными словами, ваши действия будут интерпретироваться как домогательства, стоит вам только приблизиться к кому-то, к кому вы уже приближались с одной и той же листовкой, которая этому человеку не понравилась.

В последние годы полицейские стали брать с собой на рейды огнестрельное оружие, даже если они расследовали дело о взломе зоомагазина. И уж очень серьезно они были экипированы для засады на скотобойне Рафика. Благодаря CS-баллонам¹⁶⁹ и дубинкам многие невооруженные протестующие получили серьезные травмы. Сколько времени понадобится, прежде чем полиция совершит «ошибку» и заверит общественность в проведении внутреннего расследования по поводу безвременной и насильственной смерти какого-нибудь зоозащитника? Произойдет это до или после того, как становящиеся все более агрессивными охотники убьют кого-нибудь еще? И неужели никому нет дела? В конечном счете, борьбу за права животных не должно окружать столь интенсивное насилие, но угнетателям животных и полиции удается уходить от ответственности куда чаще, чем нести ее.

В начале 1995 года люди в масках, связанные с чеширскими охотниками, ворвались в дома известных саботажников в Ливерпуле и Манчестере. В первом случае они избили женщину и ее собак. Все остальные обитатели жилища в этот момент находились снаружи, поэтому смогли избежать побоев. Второй дом, выбранный в качестве мишени, был пуст, поэтому отморозки просто выбили четыре двери. Проникнуть в третий дом им так и не удалось. Женщине, которую избили, было велено впредь не мешать проведению охоты, если она не хочет, чтобы громилы вернулись.

А недавно в Милтон-Кейнс под автомобилем хорошо известного саботажника было обнаружено взрывное устройство. Это была далеко не первая подобная атака, а одна из целой серии, когда машины сжигали, оставив в них мертвых изувеченных животных, как какую-то визитную карточку шизофреника. Как обычно, много историй связано с насилием вокруг цирков, включая дело о подстреленном активисте и еще одном проколотом, хотя, по счастью, серьезно от рук циркачей еще никто не пострадал.

Не испугавшись угроз и насилия, в ответ на атаки в Ливерпуле активисты ФОЖ подожгли 30 молоковозов, связанных с Milk Marque¹⁷⁰, и еще кое-какие машины индустрии. Ущерб исчислялся суммой около £2 миллионов. Помощник главного констебля Чешира Джон Дуайер сказал по этому поводу: «Если их целью было нанести максимально серьезный урон, то они своего добились. Большую часть автомобилей придется списать».

Доносчица и перебежчик

Невозможно остановить перемены в обществе, и подтверждение этому мы как раз сейчас наблюдаем. В течение десяти лет охоту на лис запретят. В следующем столетии с животными уже не будут обращаться так, как сегодня. У нас проблемы не с целями движения за права животных, а с его методами.

Офицер Особой службы, The Observer, ноябрь 1995

Пресс-атташе ФОЖ был занят три года, разбираясь с недоразумениями и поддерживая угнетение животных в качестве главной темы разговоров, и не думал о том, чтобы извиняться за акции ФОЖ и других организаций. В ответ власти делали все возможное, чтобы заткнуть ему рот любыми средствами. Им выпал такой шанс в начале 1994 года, когда появилась Организация освобождения домашних птиц (PLO). Прерогативой Уэбба, как члена Национального союза журналистов и, конечно же, как избранного пресс-атташе ФОЖ, было сообщать людям последние новости. Поэтому когда PLO прислала ему пресс-релиз, в котором говорилось о том, что они заразили чем-то яйца кур, содержавшихся в батарейной системе, в супермаркетах Tesco по всему югу Англии, Уэбб решил, что это не столько важно, сколько информативно, поэтому не смог не поделиться подобными известиями. Последовали новые акции PLO, равно как и аресты. В числе задержанных был и сам Уэбб, чей дом обыскали сверху донизу. Его обвинили в принуждении людей избегать яиц от кур на батарейных фермах путем публикации пресс-релизов. Это было невероятное обвинение, которое эффективно заставило его замолчать, как заставило бы замолчать любого журналиста, пишущего о непроверенных вещах. Полиция конфисковала материалы пресс-службы, а Уэбба выпустили под залог. Он ожидал дальнейших решений властей.

Две недели спустя Робина Уэбба заключили под стражу после того, как офицеры Особой службы остановили его машину в Хоуве, Восточный Суссекс, ожидая — по их словам — обнаружить при нем дробовик! Уэбб путешествовал вместе с Дэвидом Хаммондом, известным местным экс-освободителем животных, на обоих висках которого было вытатуировано «ФОЖ». В их аресте участвовали два десятка детективов.

Если у кого-то когда-то и были сомнения в наличии скоординированных усилий, направленных на то, чтобы заставить ФОЖ умолкнуть, то эти сомнения были в миг развеяны после того, как полицейские открыли багажник и нашли в нем не пакет с болторезами, который, как полагали активисты, они везли, а огнестрельное оружие. Хорошая разведка или фальсификация? Через несколько дней, на предварительных слушаниях полицейские сказали присяжным, что они действовали на основании полученной информации и обнаружили в багажнике машины Уэбба дробовик, а также 22 патрона и пулю в бардачке. Они напомнили жюри, что Уэбб на этот момент был выпущен под залог, будучи обвиненным в серьезном преступном сговоре. Все выглядело предельно ясным. Но оказалось, что дело не ограничивалось подтасовкой улик полицейскими.

Выяснилось, что подруга Уэбба и Хаммонда стала информатором и это именно она «поколдовала» над их багажником. Проблема номер один. Проблема номер два заключалась в том, что Хаммонд дружил еще с одним, хорошо зарекомендовавшим себя информатором (не участвовавшим в зоозащитных кампаниях) по имени Грэм Эннис. Вдобавок к этому Хаммонд сам по себе был довольно горячим человеком, склонным к публичным вспышкам злости и сумасбродному поведению. Он был самоуверенным, упрямым и не очень популярным, но очень мотивированным активистом. В отличие от Уэбба, он любил рисковать. По всему выходило, что эти двое недолго смогут избегать неприятностей.

Чего полиция так и не объяснила, так это того факта, почему полицейские, — если они имели дело с двумя вооруженными до зубов людьми, как они утверждали, — приблизились к этой паре подозреваемых, будучи невооруженными. Это же стандартная процедура — отправлять на задержание опасных политических экстремистов вооруженных офицеров. В конце концов, для этого им и выдают оружие. Однако в этот раз они не прихватили даже водяной пистолет! Но полицию не слишком смущало это противоречие: все были слишком счастливы в связи с «поимкой» центрального человека в ФОЖ, тем более что ему выдвинули столь серьезное обвинение.

Арестованные были убеждены, что офицеры заменили болторезы на ружье в тот момент, когда их обоих отвели от машины Уэбба, а полиция ее обступила. Они понятия не имели, что водили дружбу с предателями. Обоих изначально держали под стражей, но через несколько недель выпустили под залог с очень жесткими условиями. Уэбб не имел права отъезжать дальше, чем на 30 километров от своего дома (где он обязательно должен был ночевать) в Кембридже и должен был ежедневно отмечаться в полицейском участке, который находился от него в 40 километрах пути. Учитывая, что все материалы пресс-службы изъяла полиция, его роль, как пресс-аттаже, существенно сократилась. Стоит ли говорить о том, что именно это и ставилось целью.

Взбудораженный, но не испуганный, Уэбб продолжил работу, давая бесконечные интервью по телефону и не только, пока не был призван в суд, чтобы ответить за публикацию пресс-релиза PLO. Детектив в дизайнерском костюме сказал, что Уэбб «нарушил условия освобождения под залог, поэтому мы закроем тебя, чтобы заткнуть». Уэбба заключили под стражу на шесть месяцев, прежде чем судебные задержки позволили ему подать еще одну заявку на освобождение под залог, которое ему было предоставлено после продолжительной юридической битвы. На сей раз Уэбба обязали не общаться с прессой, не писать статей для публикации и не выступать на сборищах. Ему велели «никак не участвовать в публичных мероприятиях, проводимых зоозащитными организациями либо любыми другими объединениями с аналогичными целями и задачами и не выступать от их лица». Ограничение на передвижение в радиусе 30 километров было смягчено лишь разрешением посещать адвоката в Лондоне по предварительному согласованию с властями; только в дни этих встреч Уэбб мог не отмечаться в полицейском участке. Власти назвали это смягчением условий!