Пан Тадеуш

К Матвею речь держал Варфоломей вначале,

Что с барками ходил в Крулевец [1] и едва ли

Пруссаком не за то был назван земляками,

Что враждовал всегда ужасно с пруссаками,

Зато поговорить любил о них, бывало.

Он был уже в летах и повидал немало;

Мастак в политике, он читывал газеты

И подавать умел разумные советы.

Закончил речь он так:

«Нет, Матек, наш радетель,

Помогут нам они, отец и благодетель!

Французы, право же, сильней вcex прочих в мире.

Поставлю я на них, как на туза четыре.

Лихие смельчаки, их не пугают пушки!

Пожалуй, со времён Тадеуша Костюшки

Дар полководческий достался Бонапарту!

Однажды перешли французы через Варту… [2]

Об этом рассказать хочу в собраньи панском.

В ту пору, помнится, я вёл торговлю с Гданьском,

Меж тем родня моя жила в краю Познанском;

Встречался там не раз я с Юзефом Грабовским [3];

Полковник он теперь в своём полку литовском.

Жил в Обезеже [4] он тогда, в спокойном месте.

Бывало, мы на дичь охотились с ним вместе, —

В Короне мир царил в то время грозовое,

Когда примчалась весть нежданная о бое.

Принёс известие посланец от Тодвена… [5]

Грабовский, прочитав, воскликнул: «Йена! Йена! [6]

Пруссакам всыпали!» — и в это же мгновенье

Я соскочил с коня и преклонил колени!

Мы в город въехали, как будто в самом деле

Не знали новостей и разузнать хотели.

Бегут навстречу нам ландраты и хофраты [7],

И сволочь прочая, все ужасом объяты;

Как прусаки, когда ошпарят кипятком их [8];

Юлят и корчатся, — не узнаём знакомых!

Не зная будто бы о страшном избиеньи,

Мы спрашиваем их, что, мол, слыхать о Йене?

Смекнули подлые, что мы про бой узнали,

И дрожь их проняла: «Майн гот!» [9] — все застонали;

Повесили носы, да и давай бог ноги!

Кругом пруссаками запружены дороги,

Как муравьи кишат, теснясь на перекрёстке,

На мили тянутся возы их и повозки, —

Вагонами зовут они их; все с узлами

И с трубками бредут вослед за лошадями.

Держали мы совет и вот, острастки ради,

Решили помешать немецкой ретираде! [10]

Хофратам по горбам, ландратам в шею дали,

А офицеров их мы за косы хватали! [11]

Домбровский молодец, глядишь, уже в Познани

Распоряжается — велит начать восстанье [12].

В неделю выгнали пруссаков мы из Польши,

Там даже днём с огнём их не разыщешь больше!

А что, когда б и мы готовились к восстанью,

Мы москалям тогда б задать сумели баню!

Что скажешь, пан Матвей? Слыхать, Наполеону

Перечат москали, а тот не даст пардону!

Войск много у него, он всех сильней на свете!

Ну, Кролик, наш отец, ответь на речи эти!» [13]

Замолк. На Матека глядели все в сомненьи,

Он глазом не повёл на это заявленье,

А только за бок лишь хватался в нетерпеньи,

Как будто бы искал он саблю; хоть с раздела

Ходил без сабли он [14], хватался то и дело

За левый бок, едва о москалях услышит,

Как будто Розгою им ижицу пропишет.

(В застянке звался он поэтому Забоком.)

Вот поднял голову в молчании глубоком,

Все ждали слов его, — напрасно ожиданье,

Нахмурясь, он поник, не прерывал молчанья,

Но вот заговорил раздельно, с удареньем,

Оглядывая всех с серьёзным выраженьем:

«Спокойно, шляхтичи! Откуда эти вести?

Как далеко француз? И кто идёт с ним вместе?

Да разве начата уже война с Москвою?

Французы движутся дорогою какою?

Пехота? Конница? Видали вы их сами?»

Поочерёдно всех обвёл Матвей глазами.

Пруссак сказал: «Ксендза дождаться бы не худо,

Он вести передал, разведчики покуда

Сумеют оказать нам важную услугу,

А мы тем временем вооружим округу,

Без шума лишнего, всё проведём толково,

Чтоб москалям о том никто не молвил слова».

«Как? Ждать? Врать? Спать?» — Матвей-Кропитель

скорчил мину,

Кропилом называл он крепкую дубину,

Которою в бою с пруссаками он дрался

И на неё теперь руками опирался.

«Ну что ж, — вскричал, — друзья, хотите, ожидайте,

Тяните то да се, а после удирайте!

А я одно скажу, что разум крулевецкий

Хорош для немчуры [15], а у меня — шляхетский!

Когда на бой иду, то верю я Кропилу,

Когда умру — пускай проводит ксёндз в могилу!

Я бить и жить хочу! Никто из нас не робок,

И мы не школьники, на что нам сдался Робак?

Шум-бум, шпионов слать! Оттяжки надоели!

Мы с вами — шляхтичи, не рохли-пустомели!

Пусть квестарь квестует, а мой завет единый —

Кропить! Кропить! Кропить!» — тут он взмахнул дубиной.

Как видно, призывал Кропитель не напрасно.

«Кропить! Кропить! Кропить!» — все подхватили страстно.

«Кропить!» — Варфоломей кричал, что Бритвой звался

За саблю острую; Матвей с ним надрывался,

Который в бой ходил со штуцером широким

И пули грозные оттуда лил потоком, —

Он назван Лейкой был за то. «Виват Кропило!»

Пруссак хотел прервать — куда? Не тут-то было!

«Молчи! — все крикнули. — Что разводить турусы?

Под капюшонами скрываются лишь трусы!»

Седую голову приподнял Матек старый

И стал улаживать поднявшиеся свары:

«Оставьте Робака, не время для насмешек!

Ксёндз — штучка тонкая, не по зубам орешек!

Я вмиг узнал его! Гляжу, а он таится,

Надвинул капюшон, понятно, что за птица!

Боялся, что его на исповедь возьму я.

Да мне-то что? Монах всё врёт напропалую!

Коль слухи от него, не ждите бернардина!

С какою целью врал, мне это всё едино,

Но доверять ему не надо, бес — ксенжина! [16]

А если принесли одни пустые вести,

Чего хотите вы? Ответьте мне по чести!»

«Войны!» — вскричали все. — «Да с кем же?» — «С москалями!

И гей же на царя! Распоряжайся нами!»

Но тут Матвей-Пруссак возвысил голос снова,

С поклонами себе выпрашивал он слово

И, наконец, добыл то криком, то мольбою.

«Коль бить, так бить! — себя он стукнул в грудь рукою. —

Хоть не Кропитель я, а всё ж веслом, литвины,

Устроил четырём пруссакам я крестины,

Когда меня они спьяна в реке топили».

«Креститель славный ты!» — все дружно завопили.

«Но, братья, с кем война? Когда б загадку эту

Могли мы разгадать и рассказать повету! —

Едва мы позовём… Народ пойдёт за нами,

Да мы, друзья мои, пути не знаем сами!

Без знанья этого у нас не выйдет лада,

Порядок надобен, за ум нам взяться надо!

А на кого пойдём? Под чьим началом будем?

В конфедерации [17] всё это мы рассудим.

Когда пруссацкую видали ретираду,

В Великопольше мы собрали тайно раду,

Вооружили там и шляхту, и громаду.

Домбровский подал знак, и по его приказу

Мы — „гей же на коня!“ — помчались в битву сразу».

«Вниманье!» — человек, одетый по-немецки,

Воскликнул. Управлял имением он в Клецке [18]

И звался Бухманом [19], — в округе же, однако,

Все знали Бухмана как честного поляка,

А был ли шляхтичем пан Бухман, — неизвестно;

Он уважаем был за знанья повсеместно,

Прочёл немало книг, учёным слыл в повете,

Разумно рассуждать мог о любом предмете.

По книжкам изучив, как управлять именьем [20].

Он о политике беседовал со рвеньем,

Бумаги составлял и слыл за краснобая.

Все смолкли, Бухману охотно уступая.

«Вниманье!» — начал он, прочистив горло дважды,

И так заговорил, что мог услышать каждый:

«Все те ораторы, что нынче выступали,

Предмет суждения по пунктам разобрали

И подняли его на высоту при этом;

Суждениями их хочу, как ярким светом,

Наглядно озарить запутанное дело,

Чтоб несогласий впредь оно бы не имело.

Дискуссия у нас распалась на две части,

Отчётливо они разделены, на счастье:

Часть первая — решить сего восстанья цели,

И как бы мы теперь вести его хотели? [21]

Какая власть нужна — вторая из загадок;

Что ж, пункты хороши, но изменю порядок:

Вопрос о власти я хочу решить сначала,

Чтобы она нам цель восстанья намечала.

Когда историю окинем мы глазами

В её развитии [22], то что ж увидим сами? —

Селились дикари в лесах во время оно,

Объединяла их одна лишь оборона.

Чтоб обеспечить жизнь спокойную народу,

Стесняли дикари порой свою свободу.

Вот первый был устав, из этого устава —

Первоисточника — возникло наше право.

Законы создаёт, коль в дело вникнуть строго,

Правительство, — оно ж, мы знаем, не от бога!

Общественный контракт — всему основа, так-то!

Ну, а раздел властей лишь следствие контракта» [23].

«Ну, о контрактах речь, заговорил ab ovo!

К чему перебирать старьё такое снова?

Кто покориться нас заставил царской власти.

Господь иль сатана? Не в знании тут счастье,

Советуй, как теперь уйти нам от напасти!»

Кропитель закричал: «Вот было б делом милым

Добраться до царя и закрепить кропилом!

Уж не вернулся б он по Киевскому тракту,

И никакие тут не помогли б контракты!

Не воскресили бы его ни слуги божьи,

Ни Вельзевуловы. Кропило мне дороже.

Чем ваша речь, хоть вы красноречивы были.

Шум-бум, и нет её! Суть главная в Кропиле!»

«Так! — Бритва запищал. — Так, правильно, ей-богу!

Он от Кропителя перебегал к Забоку

(Свершает так челнок по кроснам путь недлинный)…

«Так, Матек с Розгою и так, Матвей с Дубиной!

Побьёте москалей, едва начнётся битва,

Команду Розга даст и не подгадит Бритва!»

«Команда что? — сказал Кропитель. — На параде

Нужна была она, а в Ковенской бригаде

Была короткая: «Страши, не зная страха,

Не дай задеть себя, а сам лупи с размаха!

Шах-мах!» Тут завизжал истошно Бритва: «Так-то!

На что регламенты? Не надобно контракта!

На эти пустяки нам время тратить жалко,

Пойдём за Розгою! Нет лучшего маршалка!»

Креститель подхватил: «Забок наш предводитель!»

Добжинцы грянули: «Да здравствует Кропитель!»

Шум начался в углах, где мненья разделились,

И на два лагеря все шляхтичи разбились.

«Согласья не терплю! Моя система это!» [24] —

Так Бухман закричал. А кто-то крикнул: «Вето!»[25]

Но крики заглушив, раздался голос грубый

Вошедшего в тот миг сердитого Сколубы:

«Добжинцы! Хорошо ль вы поступили с нами?

Мы все наделены такими же правами!

Созвал Рубака нас, по прозвищу Мопанку,

Сзывая шляхтичей по нашему застянку,

Клялся торжественно, что совещанье это

Касается нас всех и целого повета,

А не Добжинских лишь! Монах, в былую встречу,

Долбил о том же нам, но путаною речью.

Желая оказать, панове, вам услугу,

Послали мы гонцов и подняли округу,

Так почему же нам не совещаться вместе?

Ведь шляхтичей пришло не менее, чем двести!

Голосовать мы все хотели бы свободно,

Скажите ж, почему вам это неугодно?»

«Пусть равенство живёт!» —

Мицкевичи вначале,

И Стыпулковские [26] вопили: «Так, Сколуба!»

Но Бухман закричал: «Согласье мне не любо!»

А Тераевичи за ними закричали,

Кропитель подхватил: «Мы обойдёмся сами!

Виват маршалок наш! Наш Матек над Матьками!»

«Мы просим!» — крикнули Добжинские на это,

А прочие в ответ заголосили: «Вето!»

Разбились голоса, шум поднялся великий,

Кивают головы и «просим!» рвутся крики,

И «вето!» им в ответ, и крики «просим!» — снова.

Единственный из всех Забок молчал сурово;

Сидел недвижно он с поникшей головою,

Кропитель перед ним, как лист перед травою,

Стоял и головой, подпёртою дубиной,

Вертел, как тыквою, на шест надетой длинный.

Кивал он тем и тем, выкрикивая часто:

«Не соглашаемся! Кропить Кропилом, баста!»

А Бритва двигался живее и живее,

Он от Кропителя перебегал к Матвею,

И Лейка подходил от шляхтичей сердитых

К Добжинским, будто бы желая примирить их.

«Брить!» и «Кропить!» — кругом кричали в исступленьи.

Хотя молчал Забок, но он терял терпенье!

Пока народ шумел, как будто оглашённый,

Среди голов людских блеснул клинок сажённый,

Был шириною в пядь, потяжелей дубины,

И обоюдоостр, без пятен, без щербины.

То был тевтонский меч из нюренбергской стали —

И от оружия все глаз не отрывали.

Хоть кто вознёс его, не видели литвины,

Однако крикнули: «Виват! Наш «Перочинный»!

Виват могучий герб — краса всего застянка!

Виват Рубака наш! Наш Козерог-Мопанку!»

Гервазий (то был он) протиснулся сквозь давку.

Стал, «Ножиком» взмахнул и оперся на лавку.

Салютовал клинком он Матеку при этом:

«Склоняется мой «Нож» пред Розгою с приветом!

Добжинцы, шляхтичи, пришёл вам рассказать я,

Зачем вас на совет созвал сегодня, братья!

Как надо поступить, пускай решает шляхта,

Об этом толковать не буду второпях-то.

Теперь большой вопрос решается на свете,

Вам Робак говорил не раз о том предмете».

«Да, знаем», — был ответ. — «Так, шляхтичи, полслова

Тому достаточно, кто думает толково.

Не правда ль?» — «Правда, так!» Тут продолжал оратор:

«Там русский царь, а там французский император, —

Воюет царь с царём, князья идут с князьями,

Все встретятся в бою, а что же будет с нами?

Что нам бездельничать? Пока большой большого

Осилит, маленький пускай побьёт меньшого!

В горах и на лугах пусть малый бьётся с малым,

Так русского царя мы потихоньку свалим!

Речь Посполитая получит вновь свободу».

«Он правду говорит! Глядит, как будто в воду!»

Кропитель выкрикнул: «Кропить! С Кропилом в битву!

Я брить всегда готов! Не забывайте Бритву!»

А Лейка заклинал, ну впрямь читал молитву:

«Кропитель, Матек, вам маршалка выбрать надо!»

Вмешался Бухман тут: «В согласии нет лада!

От спора общего лишь выиграет рада!

Молчите, слушайте, потом берите слово!

Рубака осветил предмет с конца другого!»

«Конечно! — поддержал Гервазий всей душою, —

Большому кораблю и плаванье большое!

На то Наполеон, сенат есть у поляков,

Великие дела пускай решает Краков,

Варшава вместе с ним, ну, а у нас в повете

Не может речь идти о важном столь предмете.

Не мелом пишутся на трубах акты эти,

А на пергаменте чернилом! Скажем смело,

Не нашего ума, панове, это дело!

А мне бы «Ножичком!» — «А мне бы лишь Кропилом!» —

Кропитель заявил. «А мне кольнуть бы Шилом!» —

Тут Шильце шпагою своей взмахнул в экстазе.

«Вы все свидетели тому, — сказал Гервазий, —

Как Робак давеча нам говорил о соре,

Что вымести его в повете надо вскоре.

Известно ль вам, о ком шла речь в том разговоре?

Кто этот сор у нас? Кто лучшего поляка

Ограбил и убил? Ещё не сыт, однако,

И у наследника отнять добро стремится!

Назвать ли вам его?» — «Да кто ж, как не Соплица?» —

Так Лейка закричал. «Он — подлый притеснитель!» —

Так Бритва поддержал. «Кропить!» — сказал Кропитель.

А Бухман заявил: «О благе всех радея,

Должны повесить мы упорного злодея!»

Вступился за Судью Матвей-Пруссак: «Бог с вами,

Панове! — он вскричал с простёртыми руками. —

Пан Ключник! Как, опять? Он одержимый, братья,

Я заклинаю вас святынею распятья!

Да кто же станет здесь карать за брата брата?

Что брат был негодяй, семья не виновата!

Тут Графа происки, их надобно стыдиться.

Не притесняет вас, не жмёт Судья Соплица.

Ей-богу же, не так! Вы ссоритесь с ним сами,

Соплица между тем лишь мира ищет с вами,

И за издержки сам он платит всех дороже.

А если тяжбу он затеял с Графом — что же?

Пусть паны ссорятся, мы в их дела не вхожи!

Не притеснитель он! Сам запретил крестьянам

Склоняться до земли пред ним, законным паном!

Сказал им, что грешно! И слышать вам не внове,

Что с хлопами за стол садится он, панове!

Налоги он платил за них, — не то, что в Клецке,

Где управляли вы, пан Бухман, по-немецки!

Он не злодей! Мы с ним за партою сидели,

Хороший малый был, такой же он доселе!

Хранит обычаи, живёт, как деды жили,

Самодержавья враг, мы с ним всегда дружили!

Когда очиститься хотел от прусской пыли,

Я в Соплицово шёл натешиться польщизной,

Там надышаться мог, упиться мог отчизной.

Я с вами, шляхтичи, что мне судья Соплица?

Однако обижать его нам не годится!

Не так, друзья мои, в Великопольше было,

Согласье было там, припомнить сердцу мило!

Подобный вздор слыхать там не было оказий…»

«Казнить разбойника — не вздор!» — прервал Гервазий.

Тут Янкель на скамью вскочил, расправил плечи

И, голову подняв, просил вниманья к речи.

Седая борода повисла, как мочала,

Он правою рукой сорвал колпак сначала,

А левою надел ермолку преспокойно,

И палец заложил он за кушак пристойно.

Пред каждым наклонил колпак поочерёдно:

«Панове шляхтичи, коль слушать вам угодно,

Я, не родня Судье, скажу вам без обмана:

В Соплице как-никак я уважаю пана,

И вас, Добжинские, я уважаю с детства

Как благодетелей и доброе соседство!

Но если на Судью напасть вы захотите,

То доброго себе от этого не ждите!

Убить? Асессор там, натерпитесь в кутузках!

В округе нашей есть солдат немало русских!

Всё больше егеря, Асессор свистнет только, —

Примаршируют все, не сосчитаешь сколько,

И что получится? Французов ждать нам рано.

Дорога длинная, не вышло бы обмана!

Нет дела до войны евреям, но в Белице

Евреев я встречал, бывавших за границей;

Передают они, что до весны с Лососны

Французы не уйдут [27]. Хотя их ждать несносно.

Но всё ж придётся ждать! Именье Соплицово —

Не будка, что на воз положишь и готово!

Останется оно, к тому ж, — сказал оратор. —

Соплица-пан — судья, не жалкий арендатор,

Бежать не пустится, весной за ним гонитесь,

Ну а теперь, друзья, спокойно расходитесь.

Да позабудьте все, о чём здесь говорилось.

А если, шляхтичи, окажете мне милость,

То нынче родила сыночка мне супруга,

И музыканты есть. Приди хоть вся округа,

Я буду только рад. А Матеку в угоду,

Что любит старый мёд, поставлю вволю мёду.

Услышит он мотив мазурки самой новой,

Зер файн разыгранной, даю вам в этом слово!»

Та речь понравилась, все сразу зашумели,

И захотелось всем участвовать в весельи.

Гул одобрений рос, но Ключник с грозной миной

Еврею показал свой «Ножик перочинный»;

Убрался Янкель вмиг, вслед загремел Рубака:

«Не о тебе тут речь! Не суй свой нос, собака!

Скажи мне, пан Пруссак, неужто за две барки

Coплицы ты теперь его защитник жаркий?

Мопанку позабыл, Горешковых десяток

Сплавлял твой батюшка, тем приобрёл достаток!

В довольстве вся семья живёт у вас доныне;

Да все вы, наконец, кто ни живёт в Добжине,

Отлично знаете, я сам тому свидетель,

Что Стольник был для вас отец и благодетель!

Кто управлял всегда в его именьях Пинских?

Кто экономом был? Все из семьи Добжинских!

Буфетом ведал кто? Добжинские, конечно, —

И на хлебах его вам всем жилось беспечно!

Бывало, хлопотал за вас он в трибунале,

Следил он, чтобы вас в делах не обижали,

Для вашей детворы магнат входил в расходы:

За обученье их платил в былые годы!

Да что и говорить! Его обычай ведом,

Покойный Стольник был недаром вам соседом!

Теперь другой у вас сосед — судья Соплица;

Что сделал он для вас?»

«Невелика ведь птица,

А задаётся как! И держится как гордо!

Не сделал ничего! — ответил Лейка твёрдо. —

Однажды я позвал его на свадьбу дочки,

Поил — не хочет пить, мол, «мне не выпить бочки,

Вы, мол, привыкли пить, а я уже не в силах!»

Подумаешь, течёт кровь голубая в жилах!

Не пил, но мы ему насильно влили в глотку…

Из Лейки выпьет он теперь другую водку!»

Кропитель закричал: «Злодей получит трёпку!

Мой сын был молодцом, а стал похож на пробку,

Так поглупел теперь! Стал просто дурачиной!

Кто виноват во всём? Судья всему причиной.

Я сыну говорил: «Не бегай в Соплицово,

Когда поймаю там, то выдеру сурово!»

Он снова к Зосе — шмыг! Но я стерёг в овраге,

Хвать за уши его и надавал бродяге!

А он всё хнык, да хнык! Чего тебе, бедняге?

„Убей, но я пойду!“ — ответил он рыдая.

Зачем? А он — „люблю!“ Ну, понял всё тогда я!

Гляжу, извёлся он, а парень был не робкий.

Я попросил Судью: „Отдай, мол, Зосю Пробке!“

„Пускай три года ждёт, а там, как Зося хочет“, —

Ответил мне, а сам он о другом хлопочет!

Приду с гостями я теперь на свадьбу тоже,

Кропилом окроплю я новобрачных ложе!»

Гервазий завопил: «Ворюга тот гуляет!

Законных панов он к тому же разоряет!

А память Стольника изгладилась в Добжине.

Знать, благодарности здесь нету и в помине!

И если вы с царём не побоитесь биться,

То что же вас страшит ничтожный пан Соплица?

Тюрьмы боитесь вы? Я не зову к разбою,

Стою за право я и призываю к бою!

Граф выиграл процесс, декретов есть немало,

Оформить надо их, как в старину бывало,

Что трибунал решал, то шляхта выполняла,

Поддерживая честь и славу трибунала!

Отсюда выросла и всех Добжинских слава,

В наездах постоять могли они за право!

Напрасно москалей вёл шеф их Войнилович

И помогал ему пан Волк из Логомович [28],

Но пана Волка мы тотчас же в плен забрали,

Повесить думали его на сеновале;

Он был слугой царя, для хлопов был тираном,

Но хлопы сжалились над бессердечным паном! [29]

Возьмусь за нож, когда Судьи мне не повесить,

Наездов помню я не менее, чем десять!

И выходили мы всегда из них со славой,

Как и пристало то могучей шляхте бравой.

Примеры старины достойны подражанья!

Граф тяжбу выиграл, но мало предписанья;

Никто из вас помочь не хочет сиротине,

А Стольник некогда всем помогал в Добжине!

Что ж, у наследника его лишь друг единый —

Гервазий, да ещё с ним «Ножик перочинный!»

Креститель выступил: «Где «Ножик», там Кропило!

С тобою буду я, чтоб не обидно было!

Пойдём вдвоём с тобой, «Нож» у тебя, Гервазий,

Кропило у меня для этаких оказий!

Пойдём, шах-мах! Плюск-пляск! Без толку не болтая!»

«О Бритве не забудь! Без вас пойду куда я?

Что вы намылите, я тотчас же обрею!»

Тут Лейка вскинулся: «Я поливать умею!

Когда не выбрали мы нашего маршалка,

К чему голосовать? Шары мне тратить жалко! [30]

(При этом горстку пуль достал и ну хвалиться), —

Шары другие есть, получит их Соплица!»

Сколуба заревел: «От вас мы не отстанем!»

Другие крикнули: «Мы с вами рядом станем!

Горешки пусть живут! Виват и Козерогу!

Так гей же на Соплиц! Не мешкая, в дорогу!»

Гервазий потянул всех за собой, ещё бы!

У шляхты на Судью скопилось много злобы:

Там — за потраву штраф, а тут — порубка бора,

В соседстве мало ли есть поводов для спора?

Одни из зависти, другие из злорадства

Хотели отомстить Соплице за богатство.

Вот, сабли обнажив, дубинами махая,

Все встали.

Матек лишь, что до сих пор, вздыхая,

Сидел в молчании, встал, вышел на серёдку

И подбоченился, прочистив кашлем глотку.

Он с расстановкою ронял за словом слово,

В такт головой кивал и говорил сурово:

«Глупцы! Остались вы, как были, дураками,

За спор чужой теперь поплатитесь боками!

О возрождении отчизны ваша рада

Была сварливою и не имела лада,

Вы не могли найти ни одного решенья,

Порядка не было, а значит — соглашенья!

Вождя не выбрали! Глупцы, стыжусь за вас я,

В домашней ссоре вмиг добились вы согласья!

Глупцы! Попомните ещё слова Матвея!

Прочь! К чёрту! К дьяволу отсюда поскорее!

Прямой дорогой в ад!»

Поражены, как громом,

Все смолкли. В тот же миг раздался крик за домом:

«Виват, наш Граф!» — Во двор въезжал он, окружённый

Жокеями, и сам он был вооружённый,

Одетый в чёрное. Граф был хорош собою.

На нём был модный плащ не польского покроя, —

Тот плащ без рукавов, широкий и недлинный,

Держался на крючке и звался пелериной.

На голове — берет с пером. Дыша отвагой,

Граф горячил коня, всем салютуя шпагой.

«Да здравствует наш Граф!» Тут шапки полетели,

Из окон шляхтичи с волнением глядели,

И устоять могли они лишь еле-еле.

Гервазий дверь раскрыл и вышел, остальные

Вслед за Гервазием рванулись, как шальные.

А Матек из окна им крикнул: «Простофили!»

Тут Графа шляхтичи толпою окружили

И с ним в корчму пошли. Припомнивши обычай,

Гервазий шляхтичей отправил за добычей:

На поясах они втащили торопливо

Три бочки; были в них вино, и мёд, и пиво,

Затычки выбиты — и три струи фонтаном

Забили — золотым, серебряным, багряным.

Их искромётный ток, и холоден и жарок,

Наполнил сотни чаш и сотни медных чарок.

Тут шляхта крикнула: «Жить Графу многи лета!»

И «Гей же на Соплиц!» — гремел ответ на это.

Умчался Янкель прочь, Пруссак за ним, однако,

Хватились шляхтичи бежавшего Пруссака.

В погоню бросились, крича вослед: «Измена!»

Не по нутру была Мицкевичу вся сцена,

Он что-то замышлял, но сабли засверкали, —

Он бросился бежать, да спасся бы едва ли,

Когда бы не пришли Чечоты с верным Заном [31]

Отпора не дали отъявленным буянам.

В той драке пострадать случилось забиякам,

Попало по рукам и по носам воякам!

Другие на коней вскочили по приказу,

Который отдал Граф, и поскакали сразу.

По длинной улице зацокали подковы

И «Гей же на Соплиц!» — раздался клич громовый.