Пан Тадеуш

Храпящих шляхтичей, могучим сном сражённых,

Не разбудил приход людей вооружённых,

Которые тотчас на них напали хищно, —

Так пауки на мух бросаются обычно

И обвиваются вкруг сонных жертв ногами;

Такие пауки зовутся косарями.

Увы! шляхетский сон мушиного похлеще!

Валялись шляхтичи, как трупы или вещи,

Хотя хватали их, как на току солому,

И, одного связав, шли тотчас же к другому.

Но Лейка, тот, что был кутилой самым рьяным,

И всех перепивал, не напиваясь пьяным,

По два антала пил и даже не шатался

Когда беседовал, язык не заплетался, —

Но Лейка удалец, хотя уснул глубоко,

А всё же приоткрыл сомкнувшееся око,

И что же увидал! — страшенные две рожи

Склоняются над ним, на всех чертей похожи,

Топорщатся усы — и четырьмя руками

Уроды шевелят, как будто бы крылами!

В испуге он хотел крестом оборониться,

Но к боку правому пригвождена десница!

А шуйца к левому! Тут понял он спросонок,

Что был он перевит, спеленут, как ребёнок!

Бедняк зажмурился — глаза бы не глядели!

Лежал ни жив ни мёртв, вздыхая еле-еле.

Кропитель вскинулся, увы! Он, как нарочно,

Был кушаком своим во сне обвязан прочно!

Напрягся, подскочил движением умелым,

Упал на шляхтичей своим могучим телом.

Как щука, бился он, а так как был здоровым,

То воздух оглашал медвежьим, зычным рёвом!

«Измена!» Рык его всех разбудил мгновенно,

Подхвачен всеми был: «Насилие! Измена!»

Разнёсся эхом крик и по зеркальной зале,

Где Граф с жокеями и с Козерогом спали;

Проснулся Козерог, но опоздал как раз он,

К рапире собственной был накрепко привязан!

Гервазий выглянул из-за своей рапиры,

Каскетки увидал, зелёные мундиры…

Один со шпагою и в поясе богатом

Клинком указывал на шляхтичей солдатам:

«Вяжи!», — он говорил иль что-то в том же роде.

Жокеи связаны, остался на свободе

Лишь безоружный Граф, с драбантами на страже.

Гервазий их узнал и содрогнулся даже, —

Да это ж москали!

Из этих оказий,

Бывало, выходил не раз, не два Гервазий,

Был опытен уже и знал он все уловки,

К тому же крепок был, рвал цепи и верёвки.

Представясь, что уснул, зажмурился Рубака,

Сам вытянулся он во всю длину, однако,

Втянул в себя живот Гервазий что есть мочи

И сжался, — вдвое вдруг он сделался короче!

Как будто длинный змей, в тугой клубок свернулся.

Гервазий воздуху набрал, как шар раздулся

И выпрямился вдруг, но не добился цели…

Верёвки скрипнули, однако уцелели.

Мопанку лёг ничком, не выдержав позора,

И как чурбан лежал, не поднимая взора.

Донёсся до него чуть слышно бубнов рокот,

Всё разрастался он, сливаясь в дробный грохот.

Дал офицер приказ оставить Графа в зале

Под стражей егерей, а шляхтичей, чтоб гнали

Во двор, где собралась уже другая рота…

Кропитель тщетно рвал проклятые тенёта!

Штаб во дворе стоял; там, захватив доспехи,

Другие шляхтичи, Бирбаши и Гречехи —

Приятели Судьи, сошлись не для потехи,

Услышав про наезд, на помощь поспешили

С Добжинскими они к тому же не дружили [2].

Кто москалей успел уведомить о бое?

Кто шляхте передал известие такое?

Асессор? Янкель ли? Есть разные рассказы,

Но правды не сказал о том никто ни разу!

Светило поднялось над хмурым небосклоном,

Алея по краям, сияния лишённым,

Диск отуманенный отсвечивал багрово,

Как раскалённая под молотом подкова.

Гнал ветер облаков ряд бесконечно длинный,

Как будто льдина шла за тающею льдиной

И на ходу дождём холодным проливалась,

Тут ветер налетал; всё вновь чередовалось:

Вслед ветру облака и дождик с небосвода…

День переменчивый, ненастная погода!

Вот приказал майор, чтоб сохнувшие брёвна

Собрали, продолбив отверстия в них ровно,

И ноги узников велел засунуть в дыры,

Сомкнув другим бревном, чтоб не ушли задиры!

Колодки скреплены, и шляхтичи забились,

Как будто в ноги их зубами псы вцепились!

Злосчастным пленникам назад скрутили руки,

Распоряженье дал майор — для пущей муки

Содрать у шляхтичей с голов конфедератки,

С плеч — кунтуши, плащи и даже тарататки.

Сидели шляхтичи с нахмуренными лбами

И выбивали дробь от холода зубами,

Хотя горячий стыд их прошибал до пота.

Кропитель тщетно рвал проклятые тенёта!

Судья просил за них, но было всё напрасно,

И Телимена с ним мольбы взносила страстно.

И Зося плакала, и было много криков…

Смягчился капитан храбрец Никита Рыков,

Хотел он выпустить шляхетство в ту минуту,

Но подчинялся сам — увы! — майору Плуту!

Майором был поляк из городка Дзерович[3],

Носил он польскую фамилию Плутович,

Но изменил её, отъявленный мошенник,

Так поступал кой-кто из-за чинов и денег.

Плут подбоченился, нос кверху задирая,

И с трубкою в зубах стоял, на фронт взирая.

Желая показать, что он разгневан сильно,

Он к дому повернул и задымил обильно.

А дома Рыкова задобрил пан Соплица,

Уже с Асессором успел он сговориться,

Как шляхтичей спасти от этакой напасти,

А главное, как скрыть беду от царской власти.

Майору капитан в беседе откровенной

Сказал: «Какой нам: прок от этой шляхты пленной?

Хотя военный суд накажет шляхту строго,

Майор от этого не выгадает много.

Не лучше ли с Судьёй уладить всё без спора?

Конечно, наградит Судья за труд майора!

Мы дело замолчим, всё выйдет шито-крыто:

И овцы целые, и волки будут сыты!

Пословица гласит: «Всё можно — осторожно!»

Не пахнут денежки, пословица неложна!

Ещё пословицу привёл бы вам в угоду:

«Кто узел завязал, концы бросает в воду!»

Мы дело замолчим, не выдаст и Соплица.

«Когда дают — бери», — у русских говорится!»

Майор рассвирепел и покраснел багрово:

«Ты, Рыков, ошалел! А служба-то царёва!

А служба, говорят, не дружба, Рыков старый,

Бунтовщиков смирить пристало грозной карой.

Война предвидится. Попались мне, поляки!

Я научу теперь вас бунтовать, собаки!

Добжинцы! Знаю вас! Эге, как вас припёрло!

Помокните! — Майор смеялся во всё горло.—

Тот шляхтич в кунтуше, что там сидит подале, —

Содрать с него кунтуш! Недавно в полной зале

Сам приставал ко мне, он первый начал ссору,

В лицо мне закричал: «Что надобно здесь вору?»

А в кассе полковой покража приключилась,

Я был под следствием, да что, скажи на милость,

Ему до этого? Назвал меня он вором…

«Ура!» — Добжинские все подхватили хором.

А что? Попались мне! Кто был зачинщик ссорам?

Я вас предупреждал: «Бычку быть на верёвке».

Ага, Добжинские, вас не спасут уловки!»

Потом шепнул Судье с улыбочкой кривою:

«Когда захочешь, пан, закончить мировою,

Давай по тысяче за каждого шляхтюру,

По тысяче, Судья, не то сдеру с них шкуру!»

Судья просил его напрасно об уступке,

По дому бегал Плут, пуская дым из трубки,

Пыхтел он, как меха, дымил он, как ракета,

И слёзы женские оставил без ответа.

«Военный суд, — сказал Судья майору Плуту, —

Накажет штрафом их, по вашему статуту[4],

Ведь боя не было. Чего же тут лукавить?

Что шляхта съела кур, беда не велика ведь!

Я знаю, шляхтичи отделаются штрафом,

Судиться ни за что я сам не стану с Графом!»

«А Книга Жёлтая? [5] — таков ответ был Плута, —

Про Книгу пан забыл? Она важней статута!

Ведь что ни слово в ней — Сибирь, петля да пытки.

Там наказания имеются в избытке!

Оглашены уже военные уставы.

Долой ваш трибунал! Теперь иные нравы!

За эту самую разбойничью проказу

Отправятся в Сибирь добжинцы по указу!»

«Обжалую! — сказал Судья. — Есть губернатор!»

«Обжалуй! Не спасёт их даже император! —

Ответил Плут. Когда царь утверждал указы,

Удвоить строгости ещё давал приказы!

Обжалуй! Я крючок нашёл уже заране,

И на него смогу поддеть и вас, мосьпане!

Мы знаем Янкеля как злостного шпиона,

А он в корчме твоей скрывался от закона!

Знай, если захочу, — всех арестую сразу!»

«Меня? — вскричал Судья. — Как смеешь без приказу?»[6]

Беседа б их дошла до бешеного спора,

Однако новый гость подъехал к дому скоро.

Въезд шумный, странный был: шёл посреди дороги,

Как скороход, баран могучий, круторогий;

Два рога завитком сгибались над ушами

И были убраны наславу бубенцами,

Другие два со лба по сторонам торчали,

Бубенчики на них качались и бренчали.

Тянулся скот за ним, шли козы быстрым ходом,

Давая путь большим, наполненным подводам.

Въезд квестарский, никто не мог бы ошибиться!

Учитывая долг хозяина, Соплица

К порогу поспешил с приветливым поклоном.

Ксендза узнали все, хотя он капюшоном

Прикрыл лицо своё и погрозил воякам,

Призвав к терпению их молчаливым знаком.

И Матек узнан был, хоть был переодетым,

И быстро промелькнул за квестарем при этом.

Но раздались ему навстречу восклицанья.

«Глупцы!» — промолвил он и подал знак молчанья.

За ними ехал вслед Пруссак в одежде старой,

И Зан с Мицкевичем спешили дружной парой.

Собраться во дворе тем временем успели

Бирбаши, Вильбики, Подгайские, Бергели;

Добжинских увидав, узнав, что с ними сталось,

Соседи тотчас к ним почувствовали жалость.

Шляхетство польское всегда готово к драке,

Зато отходчивы, не мстительны поляки.

Позвали Кролика, собравшись всем народом,

А Кролик им велит скорей идти к подводам

И ждать велит.

Меж тем монах вошёл в покои…

Как изменился он! Лицо совсем другое!

Смиренен прежде был, теперь держался гордо,

Нос кверху задирал и выступал он твёрдо,

Монах отчаянный! Сказал он: «Ну, потеха! —

Казалось, продолжать не мог уже от смеха. —

Здорово! Ха, xa, ха! Увидел я воочию,

Что вы, друзья мои, охотитесь и ночью!

Пожива славная! Свежуйте-ка шляхтюру!

Я видел ваш улов, ну, ну! Дерите шкуру!

Чтоб не брыкались тут, взнуздать без разговора!

Эге, да здесь и Граф! Поздравлю с ним Майора!

Граф золотом набит, к тому же из магнатов,

Не выпускать его без сотен трёх дукатов!

А как получишь их, пожертвуй мне немного,

Я буду за тебя молить смиренно бога!

Все души грешные — забота бернардина.

Военных косит смерть, как штатских, всё едино!

Ведь Бака говорил, что смерть — точь-в-точь собака[7]

Кусает москаля, кусает и поляка,

В кафтане поразит, в сутане, на подушке,

Солдату в брюхо даст, магнату — по макушке!

И впрямь, бабуля-смерть похожа на цибулю,

Пробьёт она слезу, да и покажет дулю!

В усадьбе унесёт, на свадьбе влепит пулю!

Сегодня живы мы, а завтра — околели,

И наше только то, что выпили да съели!

Не время ли к столу просить нас, пан Соплица?

Уселся я уже и всех прошу садиться!

Хотите зраз, майор, и пунша на придачу,

Ведь надо спрыснуть нам как следует удачу!»

Майор сказал: «И то, для очищенья крови,

Я пунша выпил бы за панское здоровье!»

Дивили сопличан манеры бернардина.

Откуда бы взялась весёлости причина?

Но всё-таки пришлось Судье распорядиться:

Ром, сахар, зразы, всё велел подать Соплица.

Майор и капитан уписывали мясо

И попивали пунш. В теченье получаса

Приели двадцать зраз, и чаша опустела,

Так ревностно взялись военные за дело!

Майор повеселел за пуншем разогретым.

И трубку запалил он банковым билетом,

Салфеткой вытер рот и, не вставая с кресел,

На женщин бросил взгляд — майор был сыт и весел!

Сказал он: «Как десерт вас обожаю, панны,

Вы после сытных зраз особенно желанны!

Да, после вкусного, обильного обеда,

Что может лучше быть, чем дамская беседа!

Хотите ли сыграть со мною робер виста?

Мазурку поплясать? Такого мазуриста

Не сыщете нигде, хоть вёрст пройдёте триста!»

И вместе с хвастовством, ничем не удержимым,

Дам комплиментами он потчевал и дымом.

Ксёндз закричал: «Плясать! От вас я не отстану!

Хотя и квестарь я, а подберу сутану!

Я тоже мазурист! Майор, вы виноваты;

Мы пьём, а во дворе продрогшие солдаты!

Гулять, так всем! Судья, поставь им бочку водки!

Майор не запретит, пускай промочат глотки!»

«Прошу! — сказал майор. — Согреет их сивуха!»

«Дай спирту!» — ксёндз шепнул Соплице прямо в ухо.

Штаб тешился в дому беседою за ромом.

Пока у егерей попойка шла за домом.

В молчаньи Рыков пил, майор другое дело,

Он пил, за дамами ухаживая смело.

Вот захотел плясать и, не сбавляя тона,

Вдруг Телимену он схватил непринуждённо,

Но вырвалась она. Плут Зосю звал на танец,

Шатался и кричал, как водится у пьяниц:

«Эй, Рыков, брось дымить! Мазурку нам сыграй-ка!

В руках твоих горит любая балалайка!

А здесь гитара есть! — Он подошёл к гитаре, —

Мазурку, Рыков, шпарь! Пройдусь я в первой паре!»

Гитару Рыков снял и занялся настройкой,

Вновь к Телимене Плут пристал с беседой бойкой:

«Я пани поклянусь! Не быть мне дворянином,

Когда я ей солгу, а быть собачьим сыном!

Но если, пани, мне вы не даёте веры,

Спросите в армии, вам скажут офицеры,

Что в армии второй есть в корпусе девятом,

Второй дивизии в полку пятидесятом,

Плут, егерский майор, в мазурке первый самый!

Пойдёмте танцевать! Не будьте столь упрямой,

Не то вас накажу с отвагой офицерской».

Тут Телимену он схватил рукою дерзкой

И чмок её в плечо! Едва поверив слуху,

Тадеуш закатил майору оплеуху!

За звуком новый звук последовал так скоро,

Как будто реплика на тему разговора.

Майор остолбенел: «Бунт! — крикнул он. — Измена

И, шпагу выхватив, хотел отмстить мгновенно.

Ксёндз вынул пистолет, на эту сцену глядя,

И подал юноше: «Стреляй в майора, Тадя!»

Тадеуш выстрелил в лицо майору Плуту,

Но только оглушил майора на минуту.

«Бунт!» — Рыков закричал и бросился с гитарой

К Тадеушу. Но тут вмешался Войский старый.

Взмахнул рукою он, и «Нож» взлетел, как птица,

Тогда лишь заблестев, когда успел вонзиться

В гитару, — дно пробил, но капитан нагнулся

И смерти избежал, едва лишь увернулся!

В тревоге крикнул он: «Солдаты, бунт, ей-богу!»

И, шпагу обнажив, приблизился к порогу.

А в окна шляхтичи уже ломились кучей,

Всех впереди Забок был с Розгою могучей.

Плут в сени, Рыков с ним, зовут солдат: «Засада!»

На помощь трое к ним стремглав бегут из сада,

Перед окном уже мелькают их фигуры,

Каскетки и штыки у самой амбразуры.

Но Матек с Розгой был на страже за дверями,

Ждал, словно кот мышей, он встречи с егерями,

Три головы бы снёс, так замахнулся грозно,

Но то ли поспешил, а то ль ударил поздно,

И Розга стукнула с размаха по каскеткам —

И сбила только их, хотя удар был метким!

Осталось егерям одно лишь — отступление.

Бегут они во двор. А во дворе смятенье!

Сторонники Соплиц Добжинских выручали,

Развязывали их, колодки с ног сбивали;

Вмешались егеря, и завязалась драка…

Сержант Подгайского проткнул, упал вояка!

Поранил двух ещё задорный победитель,

Но руки вызволил из крепких пут Кропитель

(Сражение вблизи него происходило).

Он, руку сжав в кулак, с несокрушимой силой

Ударил по хребту сержанта-исполина,

Прибив лицо его к затвору карабина;

Кровь порох залила, и выстрел не раздался,

У ног Кропителя лихой сержант остался.

Кропитель карабин тотчас схватил за дуло,

И, как кропилом, им махал в чаду разгула:

Двух егерей свалил, — им по плечам попало, —

И голову разбил отважного капрала.

Смутились егеря, а он стоял всех выше,

Шляхетство осенив вращающейся крышей.

Колодки сломаны. Добжинцы всем народом

Бегут к нагруженным, вместительным подводам.

Рапиры, палаши и косы с тесаками,

Что хочешь, загребай обеими руками!

Всё больше егерей, сбегаются толпою, —

Не могут шляхтичи построиться для боя.

И тесно егерям стрелять из карабинов,

Сталь лязгает о сталь, противника не сдвинув.

Стучит по сабле штык, скользя по рукояти.

Вплотную борются враждующие рати.

С остатком егерей добрался Рыков скоро

До риги брошенной, стал около забора

И крикнул егерям, что отступить им надо,

Сражаться в тесноте не следует без лада!

Сердился он, что сам открыть огня не может,

Боялся, что своих, а не врагов уложит.

«Постройтесь!» — закричал своим солдатам Рыков…

Увы! Затерян был его призыв средь криков!

Не мог старик Матвей сражаться в рукопашной,

И расчищал он путь своею Розгой страшной,

Торчащие штыки сбивая с карабинов,

Как бы нагар со свеч, шёл, голову откинув,

Рубил наотмашь он, прокладывал дорогу

И к полю, наконец, пробрался понемногу.

Но вот он увидал нежданно пред собою

Ефрейтора. То был великий мастер боя!

К Забоку он спешил неслышными прыжками

И карабин держал обеими руками:

У спуска левая, а на стволе — другая,

Волчком крутился он, внезапно приседая.

Вот руку снял с замка и, не смутясь нимало.

В лицо Матвея штык хотел вонзить, как жало,

Но снова отступил он во мгновенье ока.

И так, лавируя, атаковал Забока.

Проворство оценил, как должно, Матек старый,

Ефрейтора он счёл себе достойной парой;

Надев на нос очки и с Розгой наготове,

Забок следил за ним, нахмуривая брови,

Вдруг пошатнулся он, прикидываясь пьяным,

Ефрейтор подскочил, он был рубакой рьяным,

И в предвкушении победы вожделенной,

Тут руку вытянул во всю длину мгновенно!

Пихая карабин, он так вперёд тянулся,

Что сам под тяжестью удара перегнулся.

Подставил рукоять ему старик под дуло,

Где штык привёрнут был — и штык как ветром сдуло!

Тут Розгой по руке Забок его ошпарил,

С размаха по щеке ефрейтора ударил,

Ефрейтор наземь пал, а фехтовал едва ли

Не лучше всех в полку, имел кресты, медали…

Победа близилась, и у колодок слева

Кропитель действовал. Он был исполнен гнева.

Мелькал средь егерей и Бритва, грозный мститель,

Врагов он бил в живот, по головам — Кропитель.

Орудуя вдвоём, врагов крушили пылко,

Точь-в-точь немецкая машина молотилка:

И жнейка вместе с тем, в ней цеп и нож — всё вместе,

Что только ни сожнет, смолотит здесь на месте.

Лупили егерей приятели исполу:

Один валил о горы, другой крушил их с долу.

Победой пренебрёг для Матека Кропитель,

Не мог он вытерпеть, как равнодушный зритель,

Что старый Матек был в опасности великой:

Напал на Матека поручик с длинной пикой,

Был и топор на ней. Подобную найдёте

В теперешние дни, пожалуй, лишь во флоте,

Но в старину она водилась и в пехоте.

Поручик молод был, атаковал он с жаром,

Не мог его Забок настичь своим ударом:

Ведь трудно старику за юношей угнаться,

Пришлось не нападать, а только защищаться!

Поручик пикою сперва задел Матвея,

Потом занёс топор, чтоб кончить поскорее.

Кропитель, пробежав едва лишь полдороги,

Швырнул поручику своё ружьё под ноги;

Кость хрустнула, топор рука не удержала…

Тут на поручика вся шляхта набежала,

Но слева егеря бегут уже гурьбою.

Пришлось Кропителю приготовляться к бою,

Спасая Матека, остался безоружным, —

И вот он изнемог под нападеньем дружным!

Два дюжих егеря вцепились в космы разом,

Четыре пятерни его тянули наземь;

Как тянут мачту вниз упругие канаты,

Тянули вниз его повисшие солдаты,

И не уйти б ему, когда б ещё немного,

Но к счастью своему, увидел Козерога.

«На помощь! — закричал, — Мопанку! «Перочинный!»

Тут выказал себя Гервазий молодчиной,

Над головой его блеснув мечом с размаха.

Два дюжих егеря попятились от страха,

Но вопль отчаянья послышался мгновенно, —

То пятерня одна не выбралась из плена,

Повисла в волосах, кровь хлынула багрово.

Так когти выпустит сова в хребет косого,

Другою лапою она в сосну вонзится,

Чтоб зайца удержать, — косой рванёт, и птица

Разодрана косым; он мчится с частью правой,

А левая висит, роняя ток кровавый.

Кропитель принялся везде искать Кропило,

Однако на земле его не видно было!

Расставил ноги он, окинув битву оком,

Сжал руки в кулаки у Матека под боком.

Вдруг в давке увидал он Пробку ненароком!

А Пробка целился уже из карабина,

В руке его была огромная дубина,

С кремнями острыми под грубою корою[8]

(Кропитель с лёгкостью вертел её рукою!)

Едва увидел он заветное Кропило,

Расцеловал его, — так было сердцу мило, —

И стал разить врагов с удвоенною силой.

А скольких сокрушил с дубиною в союзе, —

Того не расскажу, ведь не поверят Музе!

Так бедной женщине не верили мы сами,

Которая, придя молиться к Острой Браме,

Воочью видела, как с казаками Деев

К воротам подступил. Казацкий полк рассеяв,

Спас город мещанин, какой-то Чернобацкий[9],

Он Деева убил и полк разбил казацкий.

Как Рыков ожидал, всё вышло очень плохо:

Отважных егерей сгубила суматоха,

И было наповал до двадцати убито,

А тридцать ранами тяжёлыми покрыто;

Кто спрятался в саду, а кто ушёл за реку,

Иные к женщинам попали под опеку.

Шляхетство, победив, взялось за водку живо,

Развеселила их богатая Пожива.

Лишь Робак, как всегда укрытый капюшоном,

В сраженье не вступал — запрещено каноном!

Распоряженья он давал спокойным тоном

И обходил плацдарм, сраженье озирая,

Да взглядом и рукой шляхетство ободряя.

Вот отдал он приказ, чтоб шляхтичи спешили

Напасть на Рыкова, победу б завершили!

Меж тем он к Рыкову послал парламентёра

И предложил ему оружье сдать без спора;

Помиловать его он обещал за это

Иль уничтожить всех, когда не даст ответа.

Но Рыков не хотел выпрашивать пардона.

Собрав вокруг себя остаток батальона,

«К оружью!» — крикнул он. Все карабины взяли

И, приготовившись, команды новой ждали.

«Рассеянный огонь!» — промчалось над рядами.

Был тотчас же приказ исполнен егерями:

Тот целился, а тот стрелял из карабина,

Свист пуль и треск курков сливались воедино;

Казалось, что отряд был движущимся гадом,

Который шевелит ногами, брызжа ядом.

Признаться, егеря порядком пьяны были,

От этого они нередко мимо били,

Но всё ж им удалось свалить двоих Матвеев

И ранить одного из трёх Варфоломеев.

Но было штуцеров не более десятка

У шляхтичей, они стреляли без порядка,

А сабли обнажить им старшие не дали;

И пули, как назло, хлестали, и хлестали,

Весь двор очистили и зазвенели в рамах.

Тадеуш должен был заботиться о дамах,

Не покидая их; не утерпел он вскоре

И выскочил во двор, а следом Подкоморий.

(Принёс-таки палаш ему ленивый Томаш.)

Старик хотел прийти скорей к своим на помощь,

И тотчас шляхтичей увлёк он за собою;

Солдаты встретили их бешеной пальбою.

Так Бритва ранен был и Вильбик с ним бок о бок.

Но шляхту удержал от наступленья Робак,

И старый Матек с ним! Шляхетство отступило,

А егерям успех ещё подбавил пыла.

Тут Рыков захотел последнею атакой

Всем домом завладеть и тем покончить с дракой.

Он закричал: «В штыки!» Солдаты, как шальные,

Помчались, выдвинув вперёд штыки стальные.

Сгибая голову, всё прибавляли шагу.

Напрасно шляхтичи удвоили отвагу.

Шеренга полдвора прошла, врагов размыкав, —

Тут, шпагой указав на двери, крикнул Рыков:

«Я дом велю поджечь и вас огнём ошпарю!»

«Жги! — отвечал Судья, — а я тебя зажарю!»

Но если уцелел старинный дом почтенный,

И в зелени листвы сияет, белостенный,

И собираются, как прежде, в час обеда

Соседи-шляхтичи у доброго соседа, —

За Лейку пьют они, затем, что, право слово,

Без Лейки бы давно погибло Соплицово!

Хоть Лейка раньше всех свободен стал, однако

Не проявил себя ничем ещё вояка,

Он, правда, тотчас же нашёл своё оружье,

И отыскал он пуль достаточно к тому же,

Но биться натощак героя не прельщало,

К бочонку спирта он направился сначала;

Оттуда пригоршней он черпал, точно ложкой,

И, жажду утолив, пришёл в себя немножко:

Широкогорлую проверил одностволку

И порох тщательно насыпал он на полку.

Когда же, наконец, увидел пред собою,

Как гонят шляхтичей штыки волной стальною, —

Наперерез волне поплыл, в траве ныряя,

Забрался далеко — трава была густая!

Среди двора залёг в укромном, тихом месте

И Пробку поманил, чтоб действовать с ним вместе.

На страже Пробка был, как дуб несокрушимый,

У милой Зосеньки, неверной, но любимой!

Хотя отвергнут был, но для её защиты

Готов был умереть, как рыцарь знаменитый!

В крапиву забралась недремлющая рота.

Тут Лейка спуск нажал и, как из водомёта,

Полил свинцовый дождь, подбавил Пробка града,

Смешались егеря, поражены засадой;

Пустились наутёк, о раненых забыли,

Пришлось Кропителю подумать о Кропиле!

Но Рыков егерям не дал уйти далеко.

Завидя огород о оградою высокой,

Он роту удержал и тотчас перестроил,

Шеренгу длинную он в треугольник строил:

Клин выставил вперёд — надёжною опорой,

Меж тем бока его пристроил у забора.

Стратегия сия изобличала опыт

Затем, что тотчас же донёсся конский топот;

Граф взаперти сидел, но убежали стражи,

Дворовых на коней он усадил тогда же,

Понёсся впереди, со шпагой занесённой,

Тут Рыков загремел: «Огонь! Полбатальона!»

Блеснуло по стволам багряное монисто,

Из воронёных дул ударило пуль триста!

Убито четверо, а пятый окровавлен,

Граф на земле лежал, своим конём придавлен.

Мопанку бросился, чтоб выручить из свалки

Горешково дитя, хотя родство по прялке!

Но Графа бернардин прикрыл могучим телом

И встать ему помог движением умелым;

Шляхетству приказал, чтоб не стреляли кучей,

А расступились бы и целились бы лучше,

Попрятались за тын и за колодец тоже;

Он Графа с конницей просил нагрянуть позже.

Недаром отдавал приказы полководец:

Тадеуш тотчас же укрылся за колодец,

Он метким был стрелком и на лету монету

Мог надвое рассечь на удивленье свету.

Прилежно целился, по чину выбирая.

Сперва фельдфебеля — стоял он первым с края,

Потом сержантов двух; стреляя не без толку,

Он метил в галуны, подняв свою двустволку!

Сердился капитан, не мог он дать отпора;

Ногами топая, окликнул он майора:

«Майор, — нельзя же так, — всердцах сказал он Плуту, —

Всех командиров чёрт убьёт через минуту!»

Плут закричал стрелку: «Ты доблестный вояка,

Зачем же прячешься за деревом однако?

Когда не трусишь ты, в бой выходи открыто!»

Тадеуш отвечал майору ядовито:

«Ты прячешься зачем, майор, за егерями?

Коль так отважен ты, сражайся не словами!

Что проливать нам, кровь? Давай-ка по старинке

Мы ссору разрешим с тобой на поединке!

Оружье выбирай, от палки и до пушки,

Не то вас перебью, как зайцев на опушке!»

Чтоб доказать, что нет в словах его обмана,

Убил поручика вблизи от капитана.

Тут Рыков капитан сказал, набравшись духу:

«Расчесться должен ты, майор, за оплеуху!

Ведь если шляхтича любой из нас уложит,

То никогда майор пятна отмыть не сможет!

Нам надо выманить его из-за колодца,

Убить иль заколоть, как выйдет, как придётся!

«Штык вправду молодец, — говаривал Суворов, —

А пуля дура ведь!» Ступай, майор, без споров,

И впрямь нас перебьёт, как зайцев, целит ловко».

«Ах, Рыков, — Плут сказал, — есть у тебя сноровка.

Пошёл бы за меня! А, впрочем, можно тоже

Поручика послать из тех, кто помоложе!

Нельзя мне драться с ним, то было б незаконно,

На мне ответственность за целость батальона!»

Поднялся капитан, махая белым флагом,

Он прекратил огонь и вышел твёрдым шагом.

Согласен был избрать оружие любое, —

И шпаги выбрали противники для боя.

Пока для юноши разыскивали шпагу,

Граф выступил вперёд и закричал: «Ни шагу!

Прошу прощения у дорогого пана,

Майора вызвал пан, я вызвал капитана!

Он в замке натворил немало безобразий!»

«Положим, замок наш!» — всердцах прервал Протазий.

Граф продолжал своё: «Он, первый из злодеев, —

Узнал я Рыкова! — перевязал жокеев!

Я проучу его, как проучил жестоко

Бандитов матёрых вблизи Бирбанте-Рокка!»

Замолкли выстрелы, все ожидали встречи

Двоих противников, готовых к грозной сечи;

Вот Граф и капитан уже идут по кругу,

Рукою правою они грозят друг другу,

А левою спешат снять шапки для приветствий,

Учтиво кланяясь. (Таков обычай чести:

Сперва приветствовать, потом рубить жестоко.)

Вот сабли скрещены, противники с наскока

Друг к другу бросились, припали на колено,

И наступали вновь они попеременно.

Меж тем, Тадеуша увидя перед фронтом,

Договорился Плут с лихим сержантом Гонтом [10]

(Всех лучше Гонт стрелял, за что был награждаем)

«Гонт, если справишься ты с этим негодяем,

Пробьёшь в груди его отверстие пошире,

Получишь от меня за труд рубля четыре!»

Гонт поднял карабин, прельстился он наживой.

Товарищи его от пуль укрыли живо.

Хоть метил не в ребро, а в голову, однако

Он только шапку снёс с отважного поляка,

И покачнулся тот, раздался крик: «Измена!»

Кропитель ринулся на Рыкова мгновенно,

Едва беднягу спас Тадеуш от Кропила,

Ретировался тот, не то бы худо было!

Добжинские опять с Литвой в согласии были,

Свои давнишние размолвки позабыли,

Сражались рядышком, друг друга поощряя.

Добжинцы, увидав Подгайского у края,

Что егерей косил налево и направо,

Вскричали радостно: «Виват, Подгайский! Браво!

Вперёд, литвины! Так! Ну, выиграна битва!»

Сколуба, увидав, как мужественный Бритва,

Который ранен был, рубил ещё живее,

С восторгом закричал: «Да здравствуют Матвеи!

Мазуры молодцы!» С отвагой молодецкой

Крушили всех они одной семьёй шляхетской.

Покуда фронт ещё удерживала рота,

Пробрался Войский в сад, видать, затеял что-то,

Недаром рядом с ним шёл осторожный Возный,

Выслушивая план таинственный и грозный.

Стояла сырница у самого забора,

Здесь треугольник свой построил Рыков скоро.

Казалась сырница обширной, ветхой клеткой;

Из балок, связанных крест-накрест, кладки редкой,

Сквозь щели кое-где круги сыров светились,

Снопы пахучих трав под крышею сушились —

Шалфей, анис, ревень, чесночные головки.

Ну, словом, здесь была аптека Соплицовки,

Диаметром она в полчетверти сажени,

Но на одном столбе держалось всё строенье!

Как аиста гнездо! Подгнил и столб дубовый,

Который был всего строения основой.

И расшатался столб, подточенный столетьем,

Давно уже Судья был озабочен этим,

Хотел он сырницу на новый столб поставить,

Но не ломать её, а только лишь поправить,

Однако времени не находил, покуда

Кой-как подпёр её, чтоб не случилось худа.

Вот эта сырница, без прочного упора,

Над треугольником свисала у забора.

Гречеха с Возным шли в молчании кустами,

Вооружённые, как пиками, шестами.

Вслед экономка шла по конопле дремучей

И кухонный мужик, здоровый и могучий!

Пришли, упёрлись в столб тяжёлыми шестами

И тяжестью своей на них повисли сами;

Так сплавщики плоты от берега толкают,

На длинные шесты прилежно налегают.

Столб хрустнул, сырница свалилась, как лавина,

И роту егерей смешала воедино:

Где треугольник был, — лежали трупы, брёвна,

Да круглые сыры, окрашенные словно

То кровью красною, а то и мозгом серым.

Уже на егерей несётся Граф карьером,

И Розга их сечёт, орудует Кропило,

Шляхетство со двора толпою повалило.

Лишь восемь егерей сражаются упрямо.

Гервазий выскочил и стал пред ними прямо,

И восемь дул ему глядели в лоб, — Рубака

Свой «Перочинный нож» уже занёс, однако,

Увидя это, ксёндз перебежал дорогу

И тотчас бросился под ноги Козерогу.

Раздался дружный залп, промчались пули мимо

Гервазий на ноги поднялся в туче дыма,

Хватил двух егерей железною дубиной,

Другие прочь бегут, за ними «Перочинный»!

Они бегут двором, по их следам Гервазий,

Вбегают на гумно, и в боевом экстазе

Мопанку на плечах противников ворвался

И в темноте исчез, хотя не унимался:

Из мрака слышались и вопли и удары,

Но вот затихло всё, и вышел Ключник старый

С кровавым «Ножиком».

Шляхетство ликовало

И раненых бойцов на месте добивало.

Но Рыков всё ещё рубился на просторе,

Хотя и был один. Тут вышел Подкоморий.

Он, палашом взмахнув, промолвил важным тоном:

«Не запятнаешь ты оружия пардоном,

Дав мужества пример и выказав отвагу,

Но победителям отдать ты должен шпагу!

Никто не посягнёт на жизнь и честь мосьпана,

Я пленником своим считаю капитана!»

Тут Рыков тронут был его достойной речью,

И шпагу отдал он, шагнув к нему навстречу.

(Была она в крови до самой рукояти.)

«Собратья ляхи, — так промолвил он, — некстати

Без пушки были мы! Наказывал Суворов

Без пушек не ходить на ляхов, знал ваш норов!

Во всём виновен Плут, он допустил до пьянства,

Не то бы егеря перестреляли панство.

Он командир, с него и взыщет царь сурово.

Я, ляхи, вас люблю, даю вам в этом слово!

И как вас не любить? „Люби дружка, как душу,

Пословица гласит, — тряси его, как грушу!“

Сражаться рады вы и пить непрочь, камрады!

Для пленных егерей прошу у вас пощады!»

Не отказал ему довольный Подкоморий,

Протазий огласил указ о пленных вскоре:

«Всем раненым помочь, потом очистить поле

И егерей взять в плен, не добивая боле».

Искали шляхтичи Плутовича майора,

В крапиве он залёг и найден был нескоро;

Узнав, что кончен бой, покинул двор соседний,

И тем окончился в Литве наезд последний! [11]