Песни трубадуров

Как-то раз на той неделе[18]

Брел я пастбищем без цели,

И глаза мои узрели

Вдруг пастушку, дочь мужлана:

На ногах чулки белели,

Шарф и вязанка на теле,

Плащ и шуба из барана.

Я приблизился. «Ужели,

Дева, — с губ слова слетели, —

Вас морозы одолели?»

«Нет, — сказала дочь мужлана, —

Бог с кормилицей хотели,

Чтобы я от злой метели

Становилась лишь румяна».

«Дева, — я сказал, — отрада

Вы для рыцарского взгляда,

Как и крепкая ограда

Я для дочери мужлана;

Вы одна пасете стадо

Средь долин, терпя от града,

Ливня, ветра и бурана».

«Дон, — в ответ она, — измлада

Знаю я, чего мне надо;

Чары ваших слов — привада, —

Мне сказала дочь мужлана, —

Для таких, кто ценность клада

Видит в блеске лишь; услада

Их — вдыхать пары дурмана».

«Дева, вы милы, пригожи,

С дочерью сеньора схожи

Речью — иль к себе на ложе

Мать пустила не мужлана;

Но, увы, я девы строже

Вас не видел: как, о боже,

Выбраться мне из капкана?»

«Дон, родня моя — ни кожи,

Если всмотритесь, ни рожи,

Их удел — кирка да вожжи, —

Мне сказала дочь мужлана, —

Но творить одно и то же

Каждый божий день — негоже

И для рыцарского сана».

«Дева, в вас видна порода,

Одарила вас природа,

Словно знатного вы рода,

А совсем не дочь мужлана;

Но присуща ль вам свобода?

Не хотите ль, будь вы подо

Мной, заняться делом рьяно?»

«Ваши речи полны меда,

Но, сеньор, такого рода

Куртуазность — ныне мода, —

Мне сказала дочь мужлана. —

Прячет ваш подход невзгоду,

Так что: ходу, дурень, ходу!

Иль вам кажется, что рано?»

«Дева, этот тон суровый,

Этот ваш ответ бредовый

Не пристал ничуть здоровой

Духом дочери мужлана;

Вежество пускай основой

Станет нам для дружбы новой

Без взаимного обмана».

«Дон, лишь вовсе безголовый

Соблазняет нас обновой —

Мил сеньор, служить готовый, —

Мне сказала дочь мужлана. —

Но за этот дар грошовый

Шлюхой числиться дешевой?!

Нет, наград не стоит рана!»

«Дева, связан мир рутиной —

Со своею половиной

Ищет встречи всяк: мужчиной

Я рожден, вы — дочь мужлана;

Мне теперь не луговиной,

Но влекущею пучиной

Эта кажется поляна».

«Дон, но следствие с причиной

Связано, дурь — с дурачиной,

Вежество — с учтивой миной,

И с мужланом — дочь мужлана;

Золотою серединой

Курс держать, борясь с судьбиной, —

Вот суть жизненного плана».

«Дева с благостной личиной,

Знать, за логикой змеиной

Вы не лезли в глубь кармана».

«Дон, тревожен крик совиный;

Тот — ждет манны;[19] пред картиной[20]

Этот — в позе истукана».

Начинаю без опаски[21]

И, как водится, с завязки

Ладные на вид побаски:

— Разумей! —

Кто живет не по указке

Доблести — по мне, злодей.

Юность никнет, чахнет, тает,[22]

А Любовь налог взимает

С тех, кто в плен к ней попадает:

— Разумей! —

Свой оброк издольщик знает,

И ослушаться не смей.

Искоркой Любовь сначала

Тлеет в саже, от запала

Сушь займется сеновала:

— Разумей! —

И когда всего обстало

Пламя, гибнет ротозей.

Знаю я Любви повадки:

Здесь — радушье, там — загадки,

Здесь — лобзанья, там — припадки:

— Разумей! —

А начни играть с ней в прятки,

Станет линии прямей.

Прямо шла ее дорожка,

Ныне скривлена немножко,

Ну, а там заглохнет стежка:

— Разумей! —

Острым язычком, как кошка,

Лижет, чтоб куснуть верней.

Вынув мед из воска, может

Позабыть, чьи соты гложет;

Грушу чистит — не предложит:

— Разумей! —

Но, как лира, слух тревожит

Тем, кто хвост прищемит ей.

Заедино с чертом брешет

Тот, кто Лже-Амора тешит,

Кнут один бока им стешет:

— Разумей! —

Он — как тот, кто шкуру чешет,

Плоть сдирая до костей.

Род Любви куда как скромен,

Список жертв ее огромен,

Обольститель вероломен:

— Разумей! —

Сам мудрец рассудком темен

Выйдет из ее сетей.

Плюс — Любовь, сродни кобыле,

Хочет, чтоб за ней следили

И накручивали мили:

— Разумей! —

Тощ иль жирен, слаб иль в силе —

Все равно: скачи быстрей!

Мною взгляд ее испытан,

Вовсе слеп или косит он;

Ядом мед речей пропитан:

— Разумей! —

Пусть ужал ее засчитан

За пчелиный — жар сильней.

Кто свой путь по жизни свяжет

С женщиной — себя накажет,

То же и Писанье скажет:[23]

— Разумей! —

Бремя бед на тех возляжет,

Кто не чтил прямых путей.

Маркабрюн отцом был зачат

Под звездой, чья воля значит,

Что Любовь, любя, дурачит:

— Разумей! —

Он себя от женщин прячет

И любовных чужд затей.

Близ родника, средь сада, где в[24]

Тени белеющих дерев

Звучал ликующий напев,

Я, вешней свежестью дыша,

На пышную траву присев,

Узрел стройнейшую из дев,

Чей зов мне скрасил бы досуг.

Владельца замка дочь, она

Была здесь без друзей, одна;

Я, все, чем радостна весна,

Открыть прелестнице спеша,

Хотел сказать ей, как нежна

Листва и песня птиц звучна;

Она ж переменилась вдруг.

Пролились слезы, как родник,

И бедный вымолвил язык:

«О Иисус, сколь ты велик!

Тобой уязвлена душа:

Ты оскорблен был, но привык

Столь к поклонению, что вмиг

Находишь для отмщенья слуг.

Мой друг, чей благороден нрав,

Чей вид изыскан, величав

И смел, сейчас летит стремглав

К тебе, тем сердце мне круша;

Ах, знать, Людовик[25] был не прав,

Их проповедью в бой подняв,

Коль мучит душу мне недуг».

Я, жалоб выслушав поток

Под лепет струй, сказал: «Упрек

Ваш лишь гневит напрасно рок;

Красавица, жизнь хороша;

От слез тускнеют краски щек;

Тот, кто в листву леса облек,

Избавить может вас от мук».

Она ответила: «Сеньор,

Я верю, будет не в укор

Мне этот хульный разговор:

„Бог, как от всех, кто жил греша,

В той жизни от меня свой взор

Не отвратит — но до тех пор

Как жить, когда далеко друг?“»