Плохой мальчик

ТАНГЕЙЗЕР

Был у меня знакомый Тангейзер Борисович; у него мама была костюмерша в Большом театре, она его так назвала в честь одного человека – все равно не догадаетесь, потому что она ему дала свое отчество на всякий случай.

Он был журналист-внештатник, писал на темы культуры. Фрилансер, как сейчас говорят. Кстати, это слово означает вольный копьеносец. Рыцарь младшего звания.

Однажды мне понадобился Тангейзер, не помню зачем. Но помню, как дозванивался целую неделю. Он жил в коммуналке, и я сильно надоел его соседям. По редакциям тоже поискал, но не нашел. И забыл.

Через полгода он звонит мне прямо в дверь. Открываю. Стоит вполне ухоженный, но очень беспокойный.

– Заходи, – говорю. – Что стряслось?

Он рассказал. История, в сущности, обыкновенная, кроме одного: ту женщину звали Венера.

В автобусе познакомились. Красивая, хотя не очень молодая. Он ей что-то заливает, она смеется, а там и до конечной доехали. Давайте, сумку поднесу. Дом у нее на горе. То есть вверх надо идти довольно долго. Потом к ней зашли, ну и всё.

– Ну и всё, – убито повторил он.

– В каком смысле?

– В смысле баба потрясающая. Умереть не встать. Я и не вставал. Не вылезал из койки. Сказка. Небеса. Богиня. Венера, одно слово.

– И чего плохого? – спросил я.

– А того, – заорал Тангейзер, – что я уже забыл дорогу к людям! Забыл, как заметку написать про фестиваль самодеятельности! Забыл, где газета «Труд»!

– Газета «Труд», – говорю, – на Пушкинской площади. Никуда не делась.

– А меня там видеть не хотят, – сказал Тангейзер. – И нигде не хотят. Все на меня жутко обиделись. Нас на бабу променял. Я говорю: всё, ушел я от нее, я теперь снова с вами, ребята! А они не верят. Ладно, я пошел.

Я вышел с ним в прихожую. Там в углу стояла рябиновая трость, с дачи привез, чтобы приделать к ней костяную ручку; мне недавно подарили, старинную такую.

– Вот если посох сей, о грешный мой Тангейзер, листвой зазеленеет, то значит, Бог тебя простил! – театрально продекламировал я.

Но он хлопнул дверью.

Потом я его несколько раз встречал в редакциях. Он сильно обтрепался, от него пахло портвейном. Видно было, что работы у него нет. Все его сторонились, и я тоже, вместе со всеми.

Наконец я раздобыл нужное сверло и хороший клей. Стал приделывать костяную ручку к рябиновой трости. Вижу, она как будто сырая. Повертел ее, а там почки бухнут, листочки лезут. В ноябре! Я тут же набрал его номер. Соседи говорят, что давно ночевать не приходил. Только повесил трубку, тут же звонок: старик, Тангейзера не видел? Во всех редакциях только о нем и спрашивали, а в «Труде» даже в штат хотели взять. Но увы. Я даже подумал, что Бог его простил в печальном смысле: взял к себе.

Года через три я оказался на окраине, очень далеко. Вдруг вижу – знакомая фигура из автобуса вылезает. В одной руке портфель, в другой сумка с продуктами.

– Тангейзер! – кричу издалека.

Он обернулся. Узнал. Хотел мне помахать, но руки заняты. Кивнул, повернулся и пошел к дому, который стоял на горе.