Подвиг Антиоха Кантемира

Глава 11 Новые знакомства

Лишь на шестом году лондонской службы Кантемир нашел время и возможности серьезно заняться лечением глаз. Они болели, и это было памятью о перенесенной им черной оспе, как и рябинки на лице, впрочем не очень заметные. Но глазам своим Кантемир не давал отдохнуть, ежедневно по многу часов читал и писал, оттого-то нередко страдал от воспаления глаз и за рабочим столом пользовался очками.

В Лондоне он обращался к столичным врачам, следовал их советам и все же облегчения не чувствовал. Больные глаза не давали иной раз выехать по делам, подготовить реляцию, прочитать присланные из Петербурга бумаги, и Кантемир наконец понял, что дальше его зрение может и совсем ухудшиться.

Он попросил у государыни разрешение отлучиться на краткое время из Лондона и съездить в Париж, к лейб-медику французского короля славному Жандрону, через полтора месяца получил от Остермана согласие, оставил вместо себя секретаря Гросса и пересек Ламашнский пролив.

Лет за семьдесят до Кантемира, при царе Алексее Михайловиче, ездили из России во Францию посол Петр Потемкин и дьяк Семен Румянцев. В отчете своем — статейном списке — они сообщили о путевых впечатлениях: во Франции, мол, города великие, и многолюдные, и крепкие, и сел великих, и деревень много, и людно безмерным обычаем. По селам и по деревням домы кавалерские каменные, великие, и всякое строенье в селах и деревнях каменное ж; хлеба, и винограду, и овощей, и птиц всяких, и скота много.

О французском народе и о городе Париже писали послы так:

"Во французском государстве вера католическая под паствою папы римского. Люди во французском государстве человечны и ко всяким наукам, к философским и рыцарским, тщательны. Из иных государств во французскую землю, в город Парис и в иные городы, приезжают для науки философской и для ученья ратного строя королевичи, и великородные, и всяких чинов люди, потому что город Парис великий и многолюдный и богатый, и школ в нем безмерно много, студентов в Парисе бывает тысяч по тридцати и больше.

Дом королевского величества в Парисе строят весь вновь, палаты каменные великие; длина тому королевскому двору будет с полверсты; у того же королевского двора сады строят великие, воды в тех садах взводные розными образцы…"

Этот дом — дворец Лувр, взводные воды в садах — фонтаны…

Ко времени приезда Кантемира дворец достроили, о том, что в Париж люди едут учиться, ему было известно, и восхищения столицей Франции, которое испытывали предшественники, у него не возникло. Как написал он сестре Марии, Париж показался ему скучным и мрачным городом, чересчур многолюдным и шумным. Остановился он в гостинице на улице Сен-Антуан, вблизи крепости Бастилия, и такое соседство могло быть для него неприятным — старая крепость служила тюрьмой. Очарование города не открылось Кантемиру в эту первую встречу. Но, может быть, тут повинны болезнь и озабоченность, — сколь ни уверен он был в способностях и опыте своего секретаря, на свете бывает столько неожиданностей…

Доктор Жандрон, занимавший дом на улице Капуцинов, принял Кантемира с французским изяществом и нескрываемым любопытством — он впервые видел русского, да к тому же министра, и почувствовал прилив гордости: не только в Париже, но и за границей признают его искусство, и вот пример — чиновный московит приехал к нему лечиться. Откуда, из медвежьей норы? Да нет, из английской столицы. Подумать только, лондонские врачи не могли вылечить его болезни!

Новый пациент понравился доктору. Во-первых, прибывший был князем и князем московским, а это в Париже еще диковинка, а во-вторых, он гладко говорил по-французски, даже слишком гладко, как человек, изучавший язык по книгам и лишенный возможности познавать разговорную речь в дружеских беседах. Он занимался переводами с французского на русский язык, знал книгу аббата Фонтенеля о множестве миров, "Персидские письма" Монтескье, а когда Жандрон заговорил с ним о Вольтере, оказалось, что с этим великим человеком русский состоит в переписке и отзывается о нем не только без должного, по мнению доктора, восторга, но даже критически.

— Мне кажется, — сказал русский, — что Вольтер человек, берущийся порой писать о вещах, ему совсем незнакомых. Его "Историю Карла XII" можно читать как роман, это верно, однако лишь потому, что исторических фактов там немного. После своего пребывания в Лондоне Вольтер издал "Письма об англичанах". Я несколько лет провел в Англии, имею там знакомых и скажу, что знаменитый француз не знает островных соседей. В его книге собраны записи разговоров, подслушанных в лондонских кафе.

— Господин Вольтер объявил, что он будет писать о философии Ньютона, — заметил доктор Жандрон, — и постарается изложить ее так, чтобы она была понятна и дамам.

— Что ж, читатели получат еще один роман Вольтера, не более того. Поверьте, он глубоко не вникал в философию Ньютона, наука алгебра неизвестна ему, — как же будет он их изъяснять? Боюсь, в новой книге для дам общедоступным окажутся лишь остроумные шутки, на которые Вольтер подлинный мастер.

— Вы не очень жалуете гения французской литературы!

— Я только отдаю ему должное и оказываю знаки внимания. Какие? Послал ему книгу моего отца "Оттоманская история", из которой он черпал сведения о Востоке. При этом, называя молдаванина князя Дмитрия Кантемира греком, Вольтер был не прав. Когда я указал на эту ошибку, он обещал исправить ее в новом издании "Истории Карла XII", но и там все оставил по-прежнему.

Кантемир говорил строго, тон его не допускал возражений, спорить не приходилось, и доктор Жандрон попросил гостя пройти в кабинет. Там он усадил больного лицом к свету на стул, вымыл руки и, слегка отклонив его голову, принялся рассматривать глаза через увеличительное стекло. Он осведомился у Кантемира о состоянии здоровья, о перенесенных болезнях и посоветовал чаще давать отдых глазам, сократить для них рабочее время, во всяком случае до того, как улучшится зрение.

— После оспы это бывает, — сказал он. — У вас развивается катаракта. Но горю можно помочь. Мудрая природа — почему не сказать: божественная воля? — дала нам средство от многих болезней — пчелиный мед. Он должен помочь и вам. Я приготовлю капли и мазь. Приезжайте завтра.

В один из последующих визитов Кантемира доктор Жандрон, закончив лечебную процедуру, сказал:

— Мне случилось в семье моего пациента проговориться о том, что нынче я имею честь пользовать московского посла в Лондоне. Меня стали расспрашивать, любите ли вы сырую рыбу, имеете ли понятие о цифрах, есть ли у вас — какие глупости спрашивают у врача-окулиста! — хвост… И не поверили тому, что мы беседуем с вами о французских писателях и о политике европейских держав. А маркиза Монконсель захотела непременно познакомиться с вами.

— Она желает посмотреть, умею ли я правильно есть рыбу?

— Нет, мне кажется, цель у нее другая. Эта дама обладает острым умом, искусна в делах как здешних, так и заграничных.

— Что это значит?

— Я вам скажу, князь, надеясь, что вы не злоупотребите чужой тайной. Впрочем, вам, дипломату, хорошо известно, как надо обращаться с такими тонкими вещами. Мадам Монконсель — супруга военного инспектора бригадира маркиза Монконсель. Сестра ее, мадемуазель Кристина, живет в тесном согласии с господином Бретьоль, государственным секретарем по военным делам. У этих дам большие знакомства среди канцелярских служащих и в кругу офицеров. Не кажется ли вам, любезный московит, что эти дамы могут быть не только милыми, но и могущественными?

— Причем любезными собеседницами для друзей и опасными для врагов? — добавил Кантемир. — Вы очень наблюдательны, доктор Жандрон.

— Нетрудно будет проверить ваше впечатление. Маркиза Монконсель, моя постоянная пациентка, должна прибыть ко мне, и час ее уже настает. Вот и карета.

С улицы донеслись стук лошадиных копыт, голоса, и в дверь кабинета постучали.

— Минутку терпения! — крикнул доктор. — Они приехали, идемте, — шепнул он Кантемиру и вместе с ним вышел в гостиную.

Посредине большой комнаты стояла красивая, не очень молодая дама, чье лицо дышало умом и энергией. Господин в военном кафтане, парике с двумя буклями на висках, панталонах ниже колен и башмаках с белыми чулками оторвался от висевшей на стене картины и отдал вошедшим поклон.

— Здравствуйте, прелестная маркиза, рад видеть вас, господин бригадир. Простите, если заставил ждать. Князь Кантемир, посол Москвы при английском дворе, как больной нуждается в моем особом внимании.

Кантемир поклонился супругам.

— Как вам нравится Париж? — спросила дама. — На его улицах людно и шумно, однако всегда есть возможность укрыться в доме друзей, где найдешь тишину и покой.

— Парижанину это сделать легко, сударыня, — отвечал Кантемир, — но откуда возьмутся друзья у приезжего иностранца?

— Простите, — сказала дама, — я совсем забыла, для чего мы приехали. Доктор, мой муж пожаловался, что у него слезятся глаза.

— Прошу в кабинет, господин маркиз, — пригласил Жандрон. — Посмотрим и решим, что следует предпринять.

— Садитесь, князь, — пригласила дама, когда ушедшие затворили за собой дверь. — Я знала о вашем приезде от моих знакомых в Лондоне. Доктор Жандрон мне большой друг, у нас есть общие дела, вы можете вполне доверить ему, если он заговорит с вами не только о болезнях.

Дама умолкла и, не разжимая губ, улыбнулась.

— Находясь по воле моей государыни в дипломатической службе, я привык узнавать, но спрашивая, и отвечать, не получая вопросов, — сказал Кантемир. — Если вы хотите сообщать мне сведения, которыми будете располагать, вам надобно иметь в виду, что у меня найдутся способы все их тщательно проверить.

— Слова мои не будут нуждаться в проверке, и я могу поделиться с вами кое-чем даже сейчас. Мне известно, к примеру, что составлена памятная записка, мемория для французского короля, ему подадут ее прямо в руки, минуя первого министра кардинала Флери.

— Что ж, это вполне вероятно.

— Записка о войне.

— Франции против Австрии, Швеции против России? Новости ваши не свежие.

— Но французское правительство даст шведам субсидию на войну с русскими и пошлет в Балтийское море свой флот и войска. Они захватят порты, торговля России умалится, силы спадут. На окраинах выступят персияне и турки.

— Кто автор этого плана?

— Пока не знаю.

— Надо узнать. Шведы хотят вернуть себе земли, отошедшие по Ништадтскому миру к России. Эту меморию мог составить посол Швеции в Париже граф Тессин. Видны его расчеты. Но войну французы могут начать и против англичан.

— Это верно. Они боятся, что Англия и Россия смогут помешать им разделаться с Австрией.

— Я полагаю, что ваши лондонские знакомые не будут знать, что мы нечаянно встретились. О чем и как дальше будем сноситься, узнаете у доктора Жандрона. А теперь мне время уходить. Всего хорошего, сударыня.

Кантемир подробно расспросил доктора о новой знакомой. На ее репутации не проступали темные пятна, но политическая ориентация была очевидной: дружбой с госпожой Монконсель дорожил английский посол в Париже милорд Вальграф. Она состояла в переписке с премьер-министром Англии Робертом Уолполом и получала от него пенсию, то есть помесячное жалованье.

Знакомство с Кантемиром госпожа Монконсель завела, вовсе не надеясь на то, что русский поверит ее желанию служить московской государыне и забудет осторожность в общении с ней, но характер его вопросов, их направление могли бы раскрыть отдельные стороны международной политики России и были бы полезны английской разведке.

Со своей стороны Кантемир не ждал никаких особых открытий от госпожи Монконсель, но какие-нибудь мелочные сообщения могли подтвердить или опровергнуть далеко идущие политические выводы.

В своих письмах из Лондона госпоже Монконсель Кантемир спрашивал о здоровье, сетовал на собственные болезни, непрерывные труды, усталость, огорчался неуспехом опер Генделя, чью музыку он любил, приводил хронику гастрольной поездки "Орфея" — знаменитого Фаринелли, соболезновал о смерти отца корреспондентки. Содержание писем, кажется, ничем не могло привлекать внимание непрошеных читателей. И тем не менее конверты все чаще приходили дурно запечатанными, а некоторые пропадали при пересылке: кому-то становились подозрительными извещения о замужестве сестер или о новом месте службы господина Монконселя.

С переездом Кантемира в Париж переписка прекратилась. Он по утрам прохаживался по аллеям парка Тюильри, где иногда с ним встречалась госпожа Монконсель, которой были предписаны врачами пешеходные прогулки.

Месяцы шли непрерывной чередой. Кантемир стал известен всем чиновникам Форин-оффиса, бывал во дворце, но знакомств среди английской знати не завел. Зато видели его в театрах, на концертах, и если он сам не хаживал в гости, то у себя посетителей принимал охотно. Вокруг русского резидента объединилась дружная компания, собрался кружок любителей искусства и науки, в который входили также и дипломаты различных европейских стран, состоявшие при английском дворе. В этом кружке или клубе, как иногда называл его Кантемир, участвовали резиденты тосканский — Винченцио Пуччии, португальский — Азеведо, саксонский — барон Лосс, Чрезвычайный посланник Сардинии Озорио, сотрудник французского посольства де Бюсси, а также Замбони, агент и министр-резидент курфюрста Гессен-Дармштадского, герцога Моденского и даже короля Польского. Исполнение всех этих должностей Замбони совмещал с постоянными занятиями музыкой и живописью. Он много читал и находил время для поездок верхом, из чего явствует, что дипломатические обязанности его были необременительны.

Кроме них посещали Кантемира философ Франческо Альгаротти, поэт Паоло Ролл и, итальянские артисты, работавшие в Лондоне, — певица Бартольди, певец Порпора, его ученик Фаринелли, певец Кафариелли, актер и театральный критик Луиджи Риккобони.

Домашний клуб Кантемира в Англии принял итальянские характер, и, может быть, причиной тому послужила некая общность судеб гостей и хозяина. Кантемир в раннем возрасте осознал себя сыном эмигранта, пусть и сотрудника самодержца России, доверенного исполнителя его поручений. Отец постарался дать ему хорошее образование, но, прежде чем сын успел закрепить свои связи в светском кругу Петербурга и Москвы, он был отослан за границу, в Лондон, и обречен жить вдали от Молдавии и от России, без семьи, без наставников и друзей.

Покинувшим свой Апеннинский полуостров итальянцам жилось также несладко. Италия в то время не представляла собой единого целого. На ее пространстве располагались королевства Сардинское, Сицилийское, Неаполитанское, Генуэзская республика, Венецианская республика, Великое герцогство Тосканское, герцогство Модена и Парма, Папская область, области, принадлежащие Австрии. Везде обитали потомки различных племен, подпавших под власть Рима, везде были свои диалекты языка, настолько многочисленные и разнообразные, что жители соседних городов не всегда могли понимать друг друга.

В каждом герцогстве, городе, области складывались свои порядки, обычаи, правила. Богатые люди богатели, бедные все глубже оседали в нищету. Не было уверенности в завтрашнем дне, безуспешными стали попытки строить планы на будущее. Оттого те, кто мог надеяться найти себе место в соседних странах — Франции, Англии, Австрии, в германских княжествах — и с помощью своих способностей, знаний, таланта заработать на жизнь, уезжали за границу. Иным в самом деле удавалось и разбогатеть.

Была, может статься, и еще одна причина такого неожиданного подбора знакомых русского резидента. Кантемир поначалу не знал английского языка, равно как далеко не каждый англичанин знал итальянский, латинский, французский, а тем более греческий, русский или молдавский языки, на которых мог разговаривать приехавший из Петербурга дипломат. Англичане держались замкнуто, а характеру Кантемира не было свойственно уменье легко завязывать знакомства. В общении с итальянцами языковых трудностей не существовало, живость южного темперамента была не чужда Кантемиру, сыну гречанки, интерес к музыке, поэзии, театру объединял чужеземных людей искусства, собравшихся в Лондоне, и подружил их между собою.

Когда Кантемир привык читать по-английски, он все чаще брал книги из библиотеки архимандрита Геннадия, не говоря уже о том, что и сам часто заходил в книжные лавки.

Удивительным было для него, сколь быстро умели откликаться английские писатели на события года, месяца, дня, как пристально следили они за политическими новостями, за жизнью соседних стран и обо всем спешили высказать свои суждения, для них единственно правильные, для тех, о ком писали, — большей частью обидные и чаще всего неверные.

Заметив, что Кантемир в свободные минуты подходит к полкам и читает стоящие на них книги, отец Геннадий сказал ему:

— Двадцать лет назад еще была свежа здесь память о приезде государя Петра Алексеевича, о победе под Полтавой и о русском царе писали журналисты. У меня сохранился номер журнала "Зритель" за 1711 год, в котором автор господин Ричард Стиль сравнивает французского короля Людовика с Петром I, российским императором, в рассуждении славы — кому какая достанется. Он говорит, что ныне в Европе только эти два человека заслуживают названия "великих". Но как не похожи они друг на друга! Людовика с младенчества окружали высокомерные и хитрые вельможи, став монархом, он прельстился суетной славой и впитал в себя намерение нападать на соседние страны, грабить, убивать. Нравы общества повредились. Любовь обратилась в щегольское волокитство, дружба стала союзом людей для взаимной корысти. К богатству питали уважение, нищету презирали.

— Что ж, в Лондоне такое осуждение Людовика неудивительно, — ответил Кантемир. — Франции была главной соперницей Англии в войне за испанское наследство, вот ее королю и досталось.

— Историю, князь, вы знаете, — продолжал отец Геннадии, — По-другому Стиль пишет о нашем императоре. Петр Алексеевич силой собственного разума обратил взоры на самого себя и своих подданных, увидел кругом глубокое неразумие, угрюмую грубость и пожелал их искоренить. Он поехал в чужие земли, чтобы уведомиться о всех науках, полезных обществу. Побывал в Лондоне. Чрез свой труд, искусство и храбрость царь Петр получил себе бессмертную славу.

— Это все верно, однако что из такого сравнения следует?

— Послушайте конечный вывод статьи. В нем опровергнуты неуважительные мнения о нашей стране и покойном государе. Журналист спрашивает… — Отец Геннадий снял с полки томик переплетенного "Зрителя", раскрыл его на 139-м номере и перевел на русский прочитанный глазами английский текст: — "Того ради должно ли называть доброю политикою недостойные ухищрения француза, а славные труды россиянина почитать за варварские?" И автор отвечает иа свой вопрос так: "Никак не должно хвалить французскую политику в ущерб России. Варварство не знает, истинной чести и приемлет вместо нее все что угодно. Бывает подлым отличается варварством неправедный государь. И только добрый государь есть храбр и учтив".

— Да, видно, что в Англии кое-что знают о нашем государе, вечная ему память. Но все же, думаю, что журналист более желал унизить французского короля, чем похвалить русского императора.

— Может быть, вы и правы, — заключил отец Геннадий. — Англичане мало знают русских и продолжают считать их дикими людьми.

Как понимал Кантемир, Англия в первые десятилетия нового, XVIII века нашла нужным усилить свое внимание к России, и не только оттого, что ей приносила выгоды торговля с этой страной, но и потому, что предвидела рост великого северного государства и умела оценить его военную силу. Известную роль в этом внимании сыграло и двухмесячное житье в Лондоне императора Петра Алексеевича в 1689 году. Кантемир живо представлял себе, как на улицах привлекала англичан величественная фигура царя из края медведей, одетого в штаны и рубаху голландского матроса. Он ходил пешком. Его высокий лоб, черные проницательные глаза, лицо, которое подергивали конвульсии, отчего иногда оно выглядело ужасным, надолго запоминались видевшим.

Интерес к России заметно увеличился после того, как полки Петра I разбили под Полтавой в 1709 году армию шведского короля Карла XII, слывшую лучшей в Европе. Через пять лет молодой русский флот разгромил в Балтийском море при Гангуте военную эскадру Швеции. Английское правительство, привыкшее видеть себя хозяином на воде, насторожилось: северный медведь слишком быстро научился плавать.

В это же время ганноверский курфюрст, чьи земли располагались поблизости от Балтийского и Северного морей, принял королевский престол в Англии под именем Георга I — и германские проблемы стали для этой страны "своими". Следовало помнить, что отныне русские корабли могут составлять для Англии опасную угрозу, как бы ни старались успокаивать друг друга дипломаты прибрежных государств.

Кантемир с любопытством принял из рук отца Геннадия английскую книгу:

Беспристрастная история

жизни и деятельности Петра Алексеевича,

нынешнего царя московского,

от его рождения до настоящего времени.

С описанием его путешествий и переговоров

в разных европейских государствах.

Его действия и достижения

в северных и восточных частях света.

Во взаимодействии с историей Московии.

Написано британским офицером,

находившимся на царской службе.

Лондон, 1722

Имени автора издатель не поставил. Страниц четыреста двадцать — немало! В одном названии полсотни слов. Но так было принято. Взглянув на титульный лист, покупатель узнавал, о чем или о ком говорит привлекшая его внимание книга (о нынешнем московском царе), какое время она охватывает (от рождения царя до наших дней), причем биография рассмотрена в связи с историей Московского государства. Описаны путешествия Петра по европейским странам и проведенные там переговоры, освещены его действия в соседних с Московией местностях, то есть на севере и на востоке. Наконец, сказано, что книге можно доверять — написал ее человек серьезный и знающий тему, не купец, не пират, не монах, не слуга, а британский офицер, служивший в войсках московского царя: уж он-то лгать не будет.

С первых же страниц этот офицер начал расточать похвалы государю Петру Алексеевичу — и но заслугам, как полагал Кантемир. Война со шведами была описана верно, Полтавский бой изображен подробно и ярко. После своего поражения, утверждал справедливо автор, шведы перестали быть серьезными противниками России.

Но не война помогла Петру I ввести Россию в первый ряд европейских государств, или, как скажет позже добрый знакомый Кантемира Франческо Альгаротти, "открыть окно в Европу". Он строил и налаживал хозяйство, возводил заводы, добывал металлы, расширял торговлю, развивал просвещение, вводил науки, сам непрерывно учился и заставлял получать образование своих подданных.

Из книги британского офицера Кантемир узнал, что незаконное привлечение в Лондоне к суду русского посла Андрея Матвеева в 1708 году, о чем он читал в Коллегии иностранных дел, вызвало протест Петра I. Королева Анна должна была направить в Петербург личного посланника с извинениями в случившемся и обещанием наказать виновных, чего, однако, по словам британского офицера, сделано не было. Петр принял это извинение, убедившись, что английские порядки не позволяют королеве дать строгое внушение чиновникам и полицейским, напавшим па Матвеева.

Прочитал Кантемир по совету отца Геннадия книгу под названием "Жизнь и необычайные приключения Робинзона Крузо, Йоркского моряка, рассказанные им самим", вышедшую в Англии в 1719 году.

Второго тома "Дальнейшие приключения Робинзона Крузо", где говорилось о предпринятом им кругосветном плавании и путешествии по России от берегов Амура до Тобольска, и третьего тома "Серьезные размышления в течение жизни и удивительные приключения Робинзона Крузо" у отца Геннадия не оказалось. Но Кантемир не жалел об этом. Слишком далекими для него были заботы попавшего на необитаемый остров Йоркского моряка.

С удивлением узнал Кантемир, что "Робинзона Крузо" и "Беспристрастную историю царя Петра Алексеевича" написал один человек — Даниель Дефо, талантливый журналист и писатель, скончавшийся за год до приезда в Лондон русского резидента…

Из Петербурга Кантемир получал регулярные сведения о том, что русская армия на юге под командованием графа Миниха приготовилась к войне с Турцией и с марта 1736 года повела наступательные бои против крымских татар, в июне после осады захватила Перекоп, Азов, Кинбурн, но затем отошла от Крыма к Днепру. Следовало ожидать повторения похода, и у Кантемира возникла надежда на освобождение Молдавии. А это имело для него, как он выражался, партикулярное, то есть частное, особое значение. Согласно условиям союзного договора, заключенного Петром I с молдавским господарем князем Дмитрием Кантемиром в 1711 году, когда Молдавия воссоединится с Россией, управление будет передано членам рода Кантемиров, а наибольшие права и возможности стать правителем этой страны были у князя Антиоха.

Именно теперь он возбуждает хлопоты о возвращении в Россию, желая сложить с себя обязанности полномочного министра, пишет об этом сестре, и слухи о его вероятном приезде витают над Петербургом. Княжна Мария Дмитриевна видит, что Черкасские готовятся торжественно встретить никем не забытого жениха Варвары и обдумывают план постройки дома, в котором поселятся молодые. Княгиня Черкасская при гостях даже спросила у Марии:

— Когда же ваш братец, полномочный министр, приедет в Россию?

— Как только это будет угодно ее императорскому величеству, — ответила княжна, удержав на языке фразу о том, что князь Черепаха мог бы давно постараться отозвать Антиоха из Лондона, о чем и она его просила.

— Пора бы вернуться вашему братцу, — продолжала Черкасская. — Сколько уж он в Англии живет. Ему, чай, лет двадцать пять нынче.

Княжна Мария рассердилась.

— Мужчине такие годы нипочем. А вот девица в двадцать пять лет всегда старше тридцатилетнего кавалера. Не правда ли?

Как добавила Мария, пересказавшая в письме брату разговор в доме Черкасских, речь ее не понравилась княгине.

Кантемир следил за успехами русских войск, сопоставляя свои данные с теми, которые мог получать у английских чиновников.

Во время одной из бесед статс-секретарь Гаррингтон сказал Кантемиру, пряча улыбку:

— С вами, русскими, трудно дело иметь — никогда не знаешь, как вы себя поведете даже в обычных условиях, а на войне — тем более.

— Не знаю, — ответил Кантемир, — как будто в дипломатической службе мы идем вровень с другими иностранными посольствами и трудностей вам не доставляем.

— Да, благодаря вашему такту и опытности, что в Англии ценится весьма высоко, — сказал Гаррингтон. — Послушайте все же, как на русских жалуются их союзники австрийцы. Мне передали из Вены, что полковник Беренклоу, которого австрийский император держит при армии графа Миниха как своего личного наблюдателя, просит не ставить ему в вину характер действий русского полководца.

— Фельдмаршал Миних во главе своих солдат воюет с турками в Молдавии и на днях взял штурмом крепость Очаков.

— И я об этом говорю. Но, по мнению полковника Беренклоу, Миних очень торопится. Когда русские подошли к Очакову, Беренклоу осмотрел войска, выспросил, что узнали разведчики, и в донесении своему императору написал, что осада крепости продлится не менее двух месяцев. А Миних двадцать девятого июня приступил к штурму и второго июля овладел Очаковом. Беренклоу обиделся на Миниха, упрекнул, что он воюет не по правилам, и все повторяет: "Что скажет на это мой государь?" Было так?

— Совершенно так, — подтвердил, смеясь, Кантемир.

К разговору о том, какими англичане видят русских, отец Геннадий вернулся вскоре, передавая Кантемиру небольшую стопку печатных листков.

— Тут о нас писано, — сказал он. — Издание редкое. Хоть и вздор, а знать надобно. Почитайте перед сном.

Кантемир так и сделал. Завершив дневные труды и хлопоты, он удалился в свои комнаты, сел к столу и поправил свечи.

Листки были карманного формата, мелкой печати. Две страницы с оборотом составляли номер, четыре наборных полосы. На первой название и дата: "Muscovite. Среда, 5 мая". Дальше — текст. Название обозначало русского человека, жителя Московии — московита.

Это был комплект журнала, который, вероятно, окончил свое существование на № 5, последнем в пачке. Фамилии издателя и авторов не указывались.

"После изысканных развлечений, занимавших наш город, — прочел Кантемир, — появление листов со столь неизящным названием, как Московит, может кое-кому показаться дерзостью. Ну, чего еще ждать, скажут люди, от уроженца промерзлого края, взращенного среди медведей, волков и не менее диких людей. Как чего? Разумеется, чего-нибудь весьма необычного, а в этом есть хотя бы прелесть новизны…"

Необычность состояла в том, что автор принялся за рассказ о человеке из Московии по имени Плеско. Он родился в Вятке, в скудном лесном крае России, среди людей, не знавших иных занятий, кроме охоты, еды или сна, да разговоров по поводу этих низменных предметов. Словом, он жил как бы слепым.

Кантемир усмехнулся, вспомнив Петербург, государя Петра I, отцовский дом, плывущие по Неве корабли, свои занятия в Академии наук. Автор конечно же бывал в России, он передал обычные россказни об этой стране, которые распространяли иностранные купцы, чьи впечатления были мелки и ограниченны.

"Точно так же московит был некогда невежест-венным дикарем, — писал далее автор, — и оставался бы им всегда, если бы но счастливой для него случайности его не взял в свою свиту приезжавший в вятский край князь. Юношу научили грамоте и отправили за границу приобщаться к наукам и культуре. Московит оказался очень способным учеником и отчетливо понимал огромную разницу между тем, чем был раньше, и чем стал теперь. Полезные навыки, — пояснял автор, — которые мы бессознательно в Англии обретаем с детства, не подозревая о них, дались московиту в результате тяжких трудов и наблюдений, и тем больше он ими дорожит".

Автор передает здесь же свой разговор с образованным московитом по вопросам политики, воспитания, культуры и восхищается его суждениями, в которых тот излагает свою собственную точку зрения на события и факты современной английской жизни. Известно, что на Севере живут дикари, но, как видим, воля и сила московского князя — читай: Петра I — творят чудеса, московиты получают образование, и Россия его трудами становится цивилизованным государством.

Плеско говорит о себе:

"Когда я рассматриваю величественное здание, мне вспоминается моя жалкая хижина в Вятке, и это сравнение доводит мое восхищение до предела. Внимая прекрасной музыке, я думаю, каково мне было, когда я не ведал звуков приятней воя волков да охотничьих криков! А когда какой-нибудь превосходный сочинитель занимает мое воображение, как часто благословляю я свое избавление от первоначального невежества! Попав в любую приятную компанию, я вне себя от радости при мысли о том убогом обществе, в каком некогда обретался".

"Неужели я кажусь в Лондоне таким невеждой, как вятский Плеско?" — подумал Кантемир, с досадой сознавая, что в беседах со своими лондонскими друзьями он нередко отмечал их удивление по поводу того, как много книг он, Кантемир, прочел, скольких ученых, писателей, музыкантов, художников, политиков разных стран знает, имея о каждом свое мнение. Даже для его друзей Россия оставалась страной дикарей, снегов и медведей.

Однако, будучи дипломатом, Кантемир не показывал обиды и внимательно слушал разговоры гостей.