Подвиг Антиоха Кантемира

Глава 13 В Париже

В половине августа 1738 года Кантемир известил Министерство иностранных дел Англии, что ему предписано немедленно выехать на службу в Париж, а на его место прибудет новый русский министр.

Решение это английскому двору, да и другим соседним правительствам, показалось внезапным. Смысл в нем крылся такой. Надобно было показать шведскому сейму, что если он решится на враждебные России действия, то пусть не рассчитывает, как бывало, на помощь французского короля. Отношения России и Франции улучшились. Чтобы закрепить их, в Париж направляется полномочный министр камергер князь Кантемир, дипломат известный, немало потрудившийся при королевском дворе в Англии. Он же станет наблюдать за переговорами с Турцией, которые ведутся при участии французских посредников, и можно быть уверенными, что сумеет наладить добрососедские отношения с обеими странами.

Сборы в дорогу велись исподволь. Главное место в багаже занимали сотни книжных томов, наиболее ценных и нужных владельцу. Много книг оставил Кантемир посольской библиотеке.

Отзывную грамоту прислали из Петербурга в конце августа. Императрица Анна Иоанновна писала в ней английскому королю:

"Понеже дела наши востребуют обретающегося при дворе вашего королевского величества полномочного министра князя Антиоха Кантемира ныне отозвать, и к другой комиссии его употребить, того ради мы оставить не можем вашему величеству о том чрез сие дружебно, сестрински объявить, с приятным прошением, чтобы ваше величество оного нашего министра склонно от себя отпустить изволили…"

На прощальной аудиенции Кантемиру была вручена рекредитивная грамота за подписью Георга II, в которой король выражал свое удовлетворение деятельностью русского министра, сожалел о его отъезде и желал успехов на новом поприще. Статс-секретарь по северным странам лорд Гаррингтон также высказал в письменной форме благодарность за дружеское содействие в установлении деловых связей между их государствами и уменье поддерживать тон взаимного уважения и доверия в служебных обстоятельствах.

Кантемир в свою очередь искренне благодарил за доброе отношение к себе, что помогало ему исполнять поручения, наложенные на резидента и полномочного министра его дипломатической миссией.

Когда сборы были окончены, Кантемир написал последнюю свою реляцию из Лондона:

"Прежде отъезда моего должностью своей чаю вашему императорскому величеству кратко и всенижайше донести, в каком состоянии оставляю двор здешний, каковы его главнейшие министры и какие настоящие дела.

Его королевское величество, как я многажды честь имел доносить, государь весьма честного характера и в слове своем приметного постоянства, если бы нужда здешних законов и часто советы министров к противному его не понуждали. Вспыльчивый нрав причину подал к несогласию с сыном, который, может быть, больше, нежели прилично, с противниками его величества сообщается. Господа Вальполи бессомнительно всю силу здешнего правления имеют…"

Кантемир написал далее, каковы характер и знания каждого брата — Роберта и Гораса, что за люди герцог Ныокастль, статский секретарь полуденных стран, и лорд Гаррингтон, статский секретарь северных, в чьем ведении находятся сношения с Россией. "О членах Тайного совета не упоминаю, — добавил он, — понеже ни силы никакой не имеют, ни господину Вальполю противиться не отваживаются. Ничего также примечать нельзя о прочих придворных, которые ни в какие дела не вступают, — разве господин Вальполь кому что позволит, — и его величество ни в которому из них отменную милость не являет".

Закончив писать, Кантемир почувствовал усталость. Рука отказывалась держать перо, и он позвал секретаря.

— Простите, что так поздно тревожу вас. К реляции надобно приложение. Запишите, что я скажу, чтобы завтра с моей реляцией отправить.

— Слушаю, Антиох Дмитриевич, — ответил Гросс, присаживаясь к столу.

— В последние годы, — начал Кантемир, — все больше товаров доставляется в Англию из Америки. Они дешевле русских, и для того, чтобы наши купцы могли с англичанами успешно торговать, следует нм цену понизить. Приучать надо купцов, чтобы сами в Лондон свои товары привозили, ибо англичане, покупая в России товары, их в Англии за дорогую цену продают. Далее. Здесь полотняных заводов гораздо умножилось, а лен и пеньку из Америки не доставляют, — стало быть, есть расчет в русских портах повысить пошлину на товары.

— Верно, — вполголоса одобрил Гросс. — Нигде в других странах им этих товаров не купить.

— Но это не все, — продолжал Кантемир. — Форма русских товаров нехороша. Тонкое и толстое наше полотно чрезмерно узко, а пошлина ведь с аршина берется, и это препятствует их продаже: покупать невыгодно. Смолу везут в бочках неравной меры, отчего в расчетах непорядок заводится и убыток происходит. Железо в толстых и чересчур длинных прутьях поступает, для разжигания требуется гораздо больше угля, чем для шведского железа, и работать с тяжелыми прутьями не столь сручно.

Гросс, кончив писать, смотрел на Кантемира.

— Теперь другая тема пойдет. Помните Локателли с его "Московскими письмами"? Слушайте и замечайте для второго приложения. Появился в Лондоне итальянец именем Локателли. Я к нему людей приставил, чтобы известиться, кто таков и откуда. Оказывается, он был в России и говорит о ней с великими похвалами. Может быть, если это Локателли, то делает он так, чтобы прикрыть напечатанную им хулу в "Московских письмах"? Ростом невелик, лет около пятидесяти, смуглый, ни сух, ни жирен, большой нос, черные глаза, и здесь продает разные медицинские средства. У искусных юристов я доведывался, можно ли его арестовать и наказать за сочинение помянутой книги? Сказали — нет, понеже нельзя доказать, что книга та здесь писана и печатана, а за преступления, в других государствах учиненные, в Англии не наказывают. Кроме того, вольность здешнего народа, который на всякий день в бесстыдных дерзостях против самого короля и министров упражняется, так велика, что никогда через суд в подобных делах сатисфакцию, сиречь удовлетворение, получить не удастся. Прошу всемилостивейше рассмотреть описанный мною его портрет и решить, сходен ли он с тем человеком, который держан иод арестом в 1735 году, а тогда и распорядиться гораздо побить его через тайно посланных. Другого способа наказать обманщика здесь не придумать…

…Полномочным министром России в Лондон был назначен князь Сергей Григорьевич Долгорукий, ранее занимавший пост полномочного министра в Польше. Служил он и в Голландии. Однако возобновление судебного дела против князей Долгоруких вызвало отмену назначения Сергея Григорьевича в Англию: он был казнен.

Место несколько месяцев оставалось вакантным, замена подыскивалась с трудом, но все же в мае 1739 года к английскому двору прибыл в качестве русского посланника князь Иван Андреевич Щербатов, родственник графа Остермана по жене, урожденной Стрешневой. Он служивал в посольствах при английском, турецком, испанском дворах, и про него говорили, что пьет и болтает он много, но редко кстати.

С необходимостью отъезда отчасти примирился Кантемир потому, что Лондой покинула мадемуазель Бартольди.

Спустя несколько месяцев после ее отъезда Кантемиру сообщила сестра, что в Москве идут разговоры о его женитьбе на иностранной актерке и Черкасские очень обижены. Кантемир, сердясь, поторопился ответить, что москвичи тароваты на выдумки и что ему, занятому по горло делами, не до свадьбы.

Оставив Лондон 8 сентября 1738 года, Кантемир выехал в Дувр и на следующий день, переплыв Па-де-Кале, высадился в городе Кале. Взяв с собой секретаря Гросса, он поскакал в Париж. Багаж и сотрудники посольства ехали следом.

Дороги, ведшие в столицу Франции, были кое-где вымощены камнем. Они пролегали через деревни, через рощи и поля, на которых работали крестьяне — истощенные, усталые люди. В гербергах — трактирах — не слышалось веселого шума. Посетители пили молча и быстро освобождали столы. Каменные старинные церкви казались путникам холодными и пустыми.

То и дело на вывесках, на отдельных щитах встречались изображения герба Франции — три лилии с девизом "Монжуа, Сен-Дени" — "Защита наша, святой Дионисий". Таков был двести — триста лет назад военный клич французов, увековеченный затем в королевском гербе. "Сен-Дени" в то же время — название городка в двух милях от Парижа, где погребают французских королей.

В столице на улицах было шумно. Скрип телег, перебранки возчиков, вопли просящих милостыню, выкрики разносчиков воды, молока, овощей, рыбы, громкие разговоры прохожих, звон колоколов с церковных башен — это обилие звуков не очень беспокоило парижан, но заставляло нервничать и волноваться новоприезжих.

Дом графини Овернской в Париже — отель д’Овернь, — занимаемый русским посольством, стоял по левому берегу Сены, в приходе св. Сюльпиция, на улице Сен-Доминик. Владела домом госпожа Трант. Она была предупреждена о прибытии знатного иноземца и встретила его очень любезно.

Церковь св. Сюльпиция на площади, недалеко от отеля д’Овернь, заложили в 1646 году, но через десять лет появился план другой, более обширной постройки. Новый архитектор потрудился недолго и ушел, оставив храм незаконченным. Заметить это было нетрудно: его две башни разнились между собой по высоте на пять метров. Все это сообщила Кантемиру госпожа Трант, добавив, что, несмотря на такое несоответствие башен, церковь считается в Париже самой вместительной и богатой, славится обилием украшений и огромной величины органом.

В доме графини Овернской кроме комнат посольских служб нашлись помещения и для десяти сотрудников Кантемира. Сам он занял в первом этаже дома как бы отдельную квартиру — кабинет, смежная с ним — спальня, зала, она же столовая, и не имеющая своего назначения комната, отделанная желтыми обоями и по их цвету названная "желтой". Окна ее выходили в сад.

Со временем на стенах покоев утвердились портреты государыни Анны Иоанновны и кардинала Флери в золоченых рамах, бронзовые статуэтки, отлитая из меди рысь, английской работы гусли — на них играли заходившие иногда гости-музыканты, скрипки они приносили с собою. Книги Кантемир разместил на полках в кабинете и в спальне.

На площади перед отелем бил невысокий фонтан. Ее пространство замыкали здания духовной семинарии, темные даже в солнечные дни, и двух-трехэтажные дома. В лавках продавали различные предметы, связанные с религиозным культом, — церковные облачения, чаши, блюда, лампады, свечи, богослужебные книги.

С этой площади начинал Кантемир свои почти ежедневные пешеходные маршруты, и обитатели квартала привыкли встречать по утрам или видеть из окон его стройную фигуру, за которой нередко шагала другая фигура, в точности соблюдавшая теми, остановки, повороты первой. За русским министром следили сыщики.

Кантемир присматривался, привыкал к знаменитому городу.

Улицы Парижа на левом берегу Сены были кривыми и тесными, дома высокими и узкими по фасаду. Из дверей мясных лавок под ноги прохожих стекала кровь, к угловым домам жители сваливали кухонные отбросы, рестораторы — устричные раковины. Утром этот вонючий груз увозили в телегах, но к полудню кучи опять нарастали.

По реке плыли барки с углем, дровами. У берегов качались на воде плоты, женщины стирали белье. Водовозы спускались с ведрами, чтобы наполнить бочки, — большой город денно и нощно требовал воды.

Левый берег Сены немощеный, грязный, застроен дровяными складами и жалкими домишками, где ютится беднота. Но подальше, в Сен-Жерменском предместье, живут аристократы. Их отели образуют улицы Лилль, Сен-Доминик, Грепелль, Варенн, Вавилонскую и другие. К востоку от Сен-Жерменского предместья — Латинский квартал, Сорбонна, Люксембургский дворец" церкви Сюльпиция, Сен-Жермен де Прэ.

Площадь Вандом украшал медный памятник Людовику XIV. Король сидел верхом на лошади, торжествующий и спокойный. На четырех сторонах каменного пьедестала были выбиты похвальные надписи. В них перечислялись деяния короля — что когда он исполнил, над кем и где одержал победы.

Конный памятник отцу этого короля Людовику XIII воздвиг его первый министр кардинал Ришелье на плац Рояль по улице Турнель в 1639 году. Король изображен в латах и шишаке, вид у него воинственный.

Близ Нового моста через Сену четырьмя годами ранее Людовик XIII соорудил памятник королю Франции Генриху IV. На каменном белом столпе он сидит в седле своего боевого коня и как бы озирает толпу, текущую вниз, реку, оживленную движением барок. По сторонам постамента укреплены медные доски, на которых вырезан текст хроники памятных событий его царствования. В четырех углах площадки расставлены фигуры представителей побежденных Францией народов в их национальных костюмах. У величественного монумента всегда останавливается много зрителей.

На бульварах Парижа аллеи были обсажены деревьями. По широкой дороге между ними проезжали экипажи, вдоль аллей располагались кофейни, в промежутках стояли и сидели торговцы, играли бродячие оркестры — обычно две скрипки, виолончель аккомпанировали певице. На открытых площадках танцевали под музыку менуэт, аллеманд, котильон, контраданс. За вход надо было платить.

Парк Тюильри — излюбленное место прогулок парижан. Рощи деревьев перемежались в нем цветниками, на садовых стульях всегда занимали места любители природы, старушки с вязаньем, няньки с детьми. В этом парке стал часто бывать Кантемир. Он любил по утрам, закончив прогулку, читать под сенью деревьев принесенную с собою книгу или обдумывать дела предстоящего дня.

Прямые контакты между Россией и Францией только налаживались. Кантемиру следовало их развить и упрочить, а потому барон Остерман избавлял себя от труда подробно в письменной инструкции советовать русскому послу, как ему вести себя в Париже, и ограничился перечнем самых неотложных дел. Да и безупречное Исполнение Кантемиром обязанностей русского резидента, а затем Чрезвычайного посла в Лондоне заставляло верить, что и с новой обстановкой он сумеет освоиться быстро.

Ему предписывалось быть почтительным с кардиналом Флери, первым министром Франции, в уважение к его великим добродетелям и праводушию. Из трех десятков представителей иностранных государств, состоявших при дворе Людовика XV, Кантемиру был рекомендован лишь один друг и собеседник — посол Австрии в Париже князь Лихтенштейн. Большое значение придавалось хлопотам, начатым прежними послами, о признании за государыней Анной Иоанновной императорского титула. А ближайшее поручение было таким: передать кардиналу Флери, что русская императрица свидетельствует французскому королю свою постоянную дружбу и охотно примет посредничество Франции в переговорах о заключении мира Австрии и России, как союзников, с турецким султаном. Однако императрица не откажется и от медиации — посредничества — морских держав, Голландии или Англии, имея в виду, что отказ сотрудничать с ними может озлить их и помешать выгодному для России миру с Турцией.

Отправляясь из Лондона в Париж, Кантемир повторял про себя строки петербургской инструкции, все больше убеждаясь в том, что понял ее правильно.

Он был в Париже двумя годами ранее — приезжал к знаменитому окулисту доктору Жандрону посоветоваться, как лечить больные, усталые глаза. Теперь Жандрон встретил его как старого знакомого — имя князя Кантемира, русского посланника в Лондоне, друга итальянских артистов и литераторов, образованного московита, получило известность в салонах французской интеллигенции. Северный медведь, читающий древних авторов, — на него стоило посмотреть, перемолвиться словом.

И главная задача русского посла становилась Кантемиру ясной — пропагандировать и отстаивать внешнюю политику России в кругу европейских держав. Противостоит ей Франция, чей противник — Австрия. А России Австрия — союзник, оборонительный и наступательный, — договор между ними был заключен в 1726 году.

На границах России расположены три державы, союзные Франции, — Швеция, Польша и Турция. Франция управляет ими и держит в постоянном напряжении Россию, которая ежедневно может ждать вооруженных столкновений с турецкими, польскими, шведскими войсками на своих протяженных границах.

Король Франции Людовик XV был на два года моложе Кантемира — он родился в 1710 году — и уже в пятилетием возрасте был возведен на престол. Его опекуном стал принц Филипп Орлеанский, а воспитателем и учителем епископ Андре Эркюль Флери, впоследствии кардинал. В 1723 году отпраздновали совершеннолетие короля — ему исполнилось тринадцать, — и Флери позаботился о выборе для него невесты. Среди кандидатур девушек знатных семей сначала числилось девяносто имен. После тщательного изучения их осталось лишь семнадцать. Сокращение велось до тех пор, пока не было оставлено всего четыре имени, и они принадлежали двум внучкам английского короля Георга I и двум сестрам первого министра Франции герцога Бур-бонского, близкого родственника юного короля. Однако любовница герцога маркиза де-При силой своего влияния возбудила настолько сильную придворную оппозицию бурбонским невестам, что родителям пришлось увезти их из Парижа. Англичанки также не встретили поддержки, и тогда епископ Флери остановил свой выбор на дочери Станислава Лещииского Марии. Успокаивало и то, что Станислав хоть и был настоящий король, избранный польской шляхтой, будучи изгнанным из своей страны, власти не имел и скромно жил в Цвейбрюкене, получая пенсию от шведского короля Карла XII.

Людовик XV, достигнув шестнадцати лет, взял в руки бремя власти, а точнее — поручил управление страной кардиналу Флери, питая к нему неограниченное доверие. Умный и осторожный человек, Флери войнам предпочитал дипломатические переговоры, умея добиваться своего, то есть успеха Франции, защиты ее национальных интересов. Сам король делами заниматься не любил и не вникал в беседы на политические темы, когда они велись в его присутствии.

Ко времени знакомства Кантемира с Флери тому шел восемьдесят шестой год. Ум его был по-прежнему ясен и память свежа.

Все служебные разговоры иностранным послам во Франции приходилось вести либо с кардиналом Флери, либо со статс-секретарем. Можно было получить аудиенцию также у короля, но при беседе все равно присутствовали бы оба этих сановника. А если вспомнить, что Людовик XV весьма неохотно разговаривал о делах, предоставив следить за их течением кардиналу Флери, то будет понятно, почему послы не стремились вести беседы с королем — пользы от них не бывало.

Короля, однако, послы могли видеть ежедневно, когда он жил в Компьене, или по вторникам, когда он находился в Версале. Им разрешалось смотреть процедуру одеванья короля, туалет королевы и даже стоять в столовой, когда они обедали и ужинали. Но беседы и тут не возникало. Король мог спросить одного, другого посла о каких-нибудь пустяках, но задать вопрос ему строго запрещалось. Однажды и навсегда почтив доверием кардинала де-Флери, своего бывшего воспитателя, а теперь первого министра, король больше не вникал ни во что.

В таких обстоятельствах Кантемир, естественно, не ждал больших успехов от своей дипломатической миссии и был готов столкнуться с непониманием при французском дворе жизненных интересов России и нерасположением к себе как ее полномочному представителю. Так оно, в сущности, и вышло. Министры, король Людовик XV и королева Мария, отцу которой, Станиславу Лещинскому, русские войска воспретили вновь занять польский престол, — каждый из них недоброжелательно отнесся к приезжему из России князю, и понадобились время, ум и обаяние Кантемира, чтобы завоевать доверие руководителей французской политики и даже иногда вступать в беседу с королевой, что впервые произошло, правда, лишь через год после его приезда.

Свою первую аудиенцию у короля Франции Кантемир получил 23 января 1739 года в Версальском дворце. Он прибыл в собственной карете, которая сопровождала его из Англии.

Охотничий домик, построенный в 17 километрах от Парижа, в Версале, Людовиком XII, внук, Людовик XIV, превратил в роскошный дворец и часто наезжал туда. Сын его, Людовик XV, жил там постоянно. Залы, комнаты, галереи огромного здания, церковь, театр были красиво убраны, обставлены модной мебелью, завешаны гобеленами. Затейливые узоры паркета прикрывали восточные ковры.

В центральной части дворца, за первыми стеклянными дверями слева, находились кабинет и спальня короля. Входили туда через прихожую, в двери которой вставлено было небольшое круглое окошко — "бычий глаз", в него поглядывали придворные, ожидая утреннего выхода короля.

Правое крыло дворца называлось министерским.

В двадцати залах нижнего этажа была развешана коллекция картин, а верхний занимали государственные служащие, сотрудники министерства. Им предоставлялись также дома в городке Исси-ле-Мулино. Именно там помещался кардинал Флери со своим штатом, уезжая из Парижа.

У парадного входа во дворец Кантемира встретил посольский вводитель — так называлась эта придворная должность — Сентот. Он раскланялся, распахнув стеклянную дверь, охраняющуюся двумя гвардейцами, и жестом пригласил следовать за собой.

Король стоял посреди своего кабинета без шляпы. Справа от него находился кардинал Флери, слева — статс-секретарь Амело. Кантемир, держа в одной руке верительную свою грамоту, а в другой шляпу, поклонился. Стоя в трех шагах перед королем, он произнес краткую речь и протянул верительную грамоту. Людовик XV, бледно улыбаясь, взял бумагу, передал ее Амело и едва слышно произнес несколько слов. Кантемир еще раз отдал поклон и, не поворачиваясь спиной, пошел к двери.

Потом он побывал с визитом у королевы, дофина, королевских дочерей — и возвратился в Париж.

Французским дипломатам Россия представлялась большим ребенком, который, явившись на свет, не умеет еще пользоваться руками и ногами, не догадывается, как может употребить свою силу, и оттого позволяет командовать собою сборищу датчан, пруссаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и курляндцев, то есть немцам, как их называют русские. Венский двор, постоянный соперник французского, умеет подчинить правительство России своему влиянию — почему этого не может достичь и король Франции?

Из такого понимания обстановки возникала идея привлечь Россию на сторону Франции, для чего, если понадобится, сменить ее правительство. Перевороты в этой северной дикой стране обычное дело, и еще одно выступление гвардии там никого удивить не сможет. А чтобы удачно выбрать день и час, предотвратить возможное сопротивление, подготовить наибольшее число сторонников новой ориентации — от Вены к Парижу, — нужен свой человек в Петербурге. Пусть там за всем наблюдает, обо всем узнаёт, вербует друзей французам и почаще докладывает.

Назначенный послом в Петербург граф Вольгренан вовсе не торопился с отъездом из Парижа. Между тем русское правительство требовало от Кантемира скорейшей отправки в Петербург французского посла. Он просил кардинала Флери поторопить Вольгренана, недели ожидания складывались в месяцы и наконец кардинал, наскучив ждать боязливого посла, распорядился направить в Россию маркиза Шетарди, освободив его от обязанностей посланника в Пруссии.

Иоахим Жак Тротти маркиз до ля Шетарди — ему шел тридцать пятый год — был весьма ловкий интриган, сумевший приобрести широкое, но поверхностное представление о политике европейских держав, человек смелый, нахальный, на решения быстрый. Дипломатическую деятельность, в духе времени, он вел, опираясь на услуги шпионов, платных и бесплатных агентов, выпытывая сведения у знакомых и незнакомых, подслушивая, когда удавалось, и прочитывая письма, если доводилось их перехватывать. При этом о себе держался самого высокого мнения, а людей страны, где исполнял свою службу, презирал.

Перед поездкой в Россию Шетарди несколько лет состоял в должности полномочного министра Франции при дворе короля Пруссии Фридриха-Вильгельма. Бойкий и разговорчивый, он вносил ириятиое оживление в однообразную и скучную жизнь берлинского монарха, наследный принц, будущий Фридрих II, насколько мог, полюбил его и говаривал, что возьмет Шетарди к себе министром.

Оценить его способности поводы были. В 1734 году, когда свергнутый польский король Станислав Лещинский пытался вернуть свой престол, а правительство Франции старалось ему помочь, Шетарди сумел уговорить короля Пруссии дать приют бывшему государю Польши, когда тот, под натиском русских войск, переодетым бежал из Данцига.

Если Кантемир думал, что резвый Шетарди соберется в Россию скоро, он ошибся. Прежде всего Шетарди постарался увеличить свое денежное содержание, отчаянно торговался — и довел его до пятидесяти тысяч ливров в год, а считая на русские деньги — до десяти тысяч рублей. Затем стал набирать свою свиту, нанимать прислугу, делать закупки и наконец тронулся в путь.

Обоз не спеша из Парижа добрался до Берлина — и здесь Шетарди остановился надолго. Он был известен в городе, сам знал многих — и принялся ходить по гостям, хвастаться, обедать, пить шоколад, приглашая поехать с ним в холодную Россию, где можно достать хорошие и дешевые меха.

Когда Шетарди продолжил свой путь, с ним отправились двенадцать кавалеров, восемь духовных лиц, секретарь миссии, знаменитый повар Барридо с шестью помощниками, полсотни слуг и пажей. Десятки подвод повезли предметы домашней обстановки, личные вещи. Не желая терпеть недостатка в напитках, Шетарди захватил с собой в устланных соломой и тряпками ящиках сто тысяч бутылок вина различных сортов и среди них — семнадцать тысяч бутылок шампанского.

Король Франции Людовик XV вручил маркизу Шетарди перед его отъездом длинную инструкцию, смысл которой кратко мог быть выражен так: постарайтесь вытеснить австрийское влияние в России французским, не останавливаясь перед сменой правительства. Вам будут помогать сами русские. Немцы им надоели.

Но как найти в Петербурге этих русских? Шетарди знал только свой родной язык, и для объяснений с императрицей Анной Иоанновной и Бироном ему нужен бывал переводчик с немецкого. При дворе по-французски говорил князь Александр Борисович Куракин, другие вельможи этим языком еще не владели. А ведь французскому послу предстояли разговоры на такие тонкие и небезопасные темы, что чье-либо посредничество начисто исключалось.

Вино, по наблюдениям Шетарди, обычно служило верным козырем за столом опытного дипломата, но в России — есть же на свете такое государство! — оно для французского посла важного значения не получило. Русские вельможи и придворные пили охотно и очень много — запас бутылок, что замечал расчетливый хозяин, таял день ото дня, — но рассказывать не торопились и покровительства короля Франции отнюдь не искали. Вот когда признанный дипломат королевский посол маркиз Шетарди пожалел, что не учился языкам, хотя бы немецкому, что нетрудно было бы делать и Берлине!

Заняв свою резиденцию в Петербурге 15 декабря 1739 года, Шетарди донес королю Франции Людовику XV, что его встречали и принимали великая княгиня Анна Леопольдовна, цесаревна Елизавета Петровна и другие важные особы. В январе 1740 года он описал, с каким достоинством нанес визит герцогу Курляндскому Бирону, радуясь собственной скромности.

"Свита моя, — писал он королю, — состояла на этот раз лишь из двух верховных форейторов, двенадцати лакеев, шедших попарно, и пажей… в двух других каретах, следовавших за мной, находились дворяне моей свиты. Герцог Курляндский в сопровождении значительнейших лиц своего двора встретил меня при выходе из кареты, везде подавал мне руку; его слуги были выстроены шпалерами; кресла наши были одинаковы, и он проводил меня точно таким же образом".

А вот герцог Бирон, пожалуй, обставил свой визит с излишней пышностью, — судите сами, ваше величество, сообщал далее Шетарди:

"Ничего не было опущено для того, чтобы сделать этот выезд пышным и блестящим; в нем участвовали: один фурьер верхом, два верховых форейтора, три кареты, запряженные шестерками, в которых сидели дворяне свиты герцога, с двумя лакеями при каждой карете, верховой шталмейстер, двадцать четыре конюха верхами, двадцать четыре пеших лакея: четыре скорохода, два негра, шесть егерей, двенадцать пеших пажей и два камер-пажа перед запряженной шестеркой герцога Курляндского; последняя была окружена двенадцатью гайдуками, а позади находились два турка".

Наверное, не торопясь из важности встретить всесильного временщика, некоронованного мужа царицы Анны Иоанновны, Шетарди из-за оконной шторы наблюдал процессию, пересчитывал гайдуков, лошадей, лакеев и записывал цифры, чтобы представить отчет в Париж…

Король Франции был доволен таким обращением своего дипломата, его пониманием придворного этикета и советовал продолжать вращаться в свете с той же ловкостью. Впрочем, он поправил Шетарди, напомнив ему, что между креслом и стулом со спинкою, как предметами дипломатического обихода, есть различие, и весьма существенное, В рескрипте на имя Шетарди 14 февраля 1740 года Людовик писал:

"С правилами этикета согласно, чтобы вы первенствовали перед министрами, делающими вам визит. Но вы чересчур далеко простерли свою вежливость, предоставив одинаковые с вами кресла лицам, имеющим лишь звание резидентов. Строго говоря, им надлежало дать место лишь на стуле со спинкой. Но так как вам не придется более придерживаться подобного ритуала, то вам и не будет никакого повода вторично оказывать эту вежливость, на которую нельзя давать права".

Шетарди поспешил сообщить, что его при русском дворе встречают чрезвычайно вежливо — перед ним распахивают обе половинки дверей, чего удостаивают далеко не каждого гостя. А когда он выходит из дворца, его сопровождают от апартаментов до кареты два камер-лакея с факелами в руках. Все было так, но впечатление королевского упрека долго не сглаживалось.

Вроде бы все пустяки — стул со спинкой, без спинки, лошадей в запряжке две, или шесть, или двадцать шесть, а на поверку выходило, что иной посол не сумел поддержать достоинство своего государя, или шире — своей страны, родины-матери, он утрачивал вес в оценке своих собратьев-дипломатов, правительственных чиновников, придворных особ — и понуждаем был отъехать к себе, не добившись предупреждения войны или не сговорясь о мирном договоре.

Свои верительные грамоты Шетарди должен был вручить русскому государю Иоанну VI, или, проще говоря, Ивану Антоновичу, которому исполнилось шесть месяцев от роду. Шетарди требовал, чтобы его принял император лично, а не правительница Анна Леопольдовна, его мать, или отец, принц Антон, герцог Брауншвейг-Люнебургский. Шетарди жаловался кардиналу Флери, что в России чинят ему препятствия в исполнении обязанностей посла его величества короля Франции.

Флери недовольным тоном заявлял Кантемиру протест, тот писал в Петербург, рекомендуя разрешить аудиенцию, потому что жалобы Шетарди теперь стали мешать русскому послу вести переговоры с кардиналом Флери.

В феврале 1741 года Остерман прислал наконец Кантемиру высочайший рескрипт от имени Ивана Антоновича, в котором государь пояснял, что он вовсе но показывает своей холодности французскому послу и относится к нему с полным вниманием. Однако, писал он, "дело в том состоит, что сущее и первое младенчество, в котором еще находимся, весьма нам препятствует чужестранного министра к себе допустить и яко во всех историях никакой пример не сыщется, который к сему случаю применить возможно было".

Кантемир вновь отправился к Флери, затем побывал у Амело, старательно доказывая французским дипломатам, что русский государь некоторым образом младенец и в истории нет примеров беседы царственных, но грудных детей с послами иностранных государств — они еще не умеют говорить.

На это Амело возразил письмом, состоявшим из девяти пунктов. Главным был гот, в котором говорилось, что если иностранные министры посылаются к лицу государскому, то ему одному и должны передать свои бумаги. Как докладывал в Петербург Кантемир, Амело уверял, что "нимало достоинству вашего императорского величества и характеру посольскому не кажется быть неприлично, чтобы ваше императорское величество при такой аудиенции лежали в колыбелях и при грудях кормилицы, понеже те обстоятельства с возрастом вашим нераздельны".

Переписка об аудиенции Шетарди продолжалась и в течение последующих месяцев. Сознавая бесполезность ее, Кантемир сообщил в Петербург 1 июня 1741 года:

"Докучая вашему императорскому величеству такими неприятными донесениями о деле Шетарди, я по должности своей желаю дать вам понять, с какими людьми мы принуждены иметь дело, и что каково бы ни было прилежание и искусство чужестранного министра, он мало может надеяться на удачу, если нет в чем интересу для Франции. Поэтому мне понятны жалобы Шетарди, и, если бы не дерзко было мне столь далеко проницать, я б сказал, что во всем здесь видна склонность к разрыву, чтоб можно было чем-нибудь извинить отправление эскадры в Балтику, когда придет к тому время, и поведение маркиза Шетарди, по-видимому, служит средством к этому".

О конце концов аудиенцию провели так: французский король разрешил, чтобы Шетарди был принят герцогом Брауншвейг-Люнебургским, если так поступили и с другими иностранными министрами. Однако Шетарди должен поставить верительную грамоту прямо перед лицом лежащего в колыбели императора, а не вручать ее кому-либо, и речь свою произнести, обращаясь к нему же.

Когда длинная эта история закончилась и в Париже получили о том известия, Кантемир, беседуя с кардиналом Флери, заметил:

— При всех своих, может быть, достоинствах, маркиз Шетарди, чего нельзя не увидеть, является человеком беспокойным в поступках и любит преувеличивать всякие мелочи.

— Пожалуй, — ответил Флери. — Однако должен уверить вас, что я такое поведение порицаю и не могу любить тех людей, которые склонны к ябеде.

У кардинала были свои представления об искренности, выработанные годами дипломатической службы.

После долгой болезни 20 мая 1740 года умер прусский король Фридрих-Вильгельм I. На престол взошел его сын Фридрих II. Он, как было известно, получил от отца завет жить в дружбе с Россией, иметь с нею союз, не торопиться менять политику, покуда не вникнет в политическую обстановку, — и выполнил просьбы родителя. В октябре того же года Фридрих предложил русскому правительству заключить союз с Пруссией. Он сделал это, узнав о кончине австрийского императора Карла VI.

Ожидали, что эта смерть вызовет попытку баварского курфюрста захватить Верхнюю Австрию, Богемию или Тироль, что взбунтуется венгерский народ и турки пойдут па Европу войной, но эти опасения не сбылись. Зато премьер-министр Франции кардинал Флери стал обхаживать нового прусского короля, побуждая его к дружескому союзу, — и Кантемир в своих донесениях писал, что лишь английский король Георг II может удержать Фридриха II от близости с Парижем.

Так оно и случилось: Англия начала страшиться усиления Франции на континенте и предприняла попытку искать пути для сближения с Россией, не желая при этом чем-либо поступиться в пользу будущего союзника.

Неизменными для России оставались враги па севере — Швеция и на юге — Турция. Обоим государствам помогала Франция, и оба они грозили войной России. С парижской точки зрения, было бы желательно разорвать русско-австрийский союз, учинить его невыгодным для обеих стран. Этого возможно было бы, наверное, достичь, если бы удалось изменить правление в России, то есть произвести государственный переворот. Об нем и хлопотал в Петербурге посол Франции маркиз Шетарди.

Смерть императрицы Анны Иоанновны в октябре 1740 года усилила надежды французского короля на безнаказанность вмешательства в русские дела, для чего маркиз Шетарди был очень и очень пригоден.

Новым императором объявлен был младенец Иоанн VI, сын принца Антона-Ульриха Брауншвейгского и принцессы Анны Леопольдовны, племянницы покойной государыни.

И хотя в пришедшем из Петербурга печатном Уставе о регентстве говорилось, что во время малолетства Иоанна, а именно до возраста его семнадцати лет, определен и утвержден регентом государь Эрнст-Иоанн, владеющий герцог Курляндский, Лифляндский и Семигальский, — Кантемир не торопился поздравить Бирона. Он отправил в Петербург неизвестному нам адресату свое письмо Бирону с изъявлением радости по поводу назначения его регентом, но просил задержать передачу на одну-две недели: медленная доставка почты оправдывала такое опоздание.

Как он был прав, парижский отправитель поздравления! Через двадцать три дня после опубликования устава Бирон был арестован и отправлен в Сибирь.

Все же Кантемир полагал, что родители императора могут пожелать почему-либо заменить полномочного министра при французском дворе своим ставленником, и, как человек деловой, счел нужным хотя бы косвенно справиться о своей судьбе. С очередной почтой он отправил в Петербург прошение на высочайшее имя:

"По договору с хозяйкой моей о найме дома я должен за шесть месяцев дом отказать и за те шесть месяцев платить. Потому всеподданнейше прошу о моем отзыве, если он случиться имеет, указать меня уведомить. К предосуждению высочайшей вашей славы было бы, если бы я, не уплати свои долги и не удовольствовав всех, с коими дела здесь имел, отсюда принужден был отъехать".

Ставшая за время этой переписки правительницей государства Анна Леопольдовна в ответ на письмо пожаловала Кантемира чином тайного советника, одобрив таким образом его деятельность в качестве Чрезвычайного посла. В Петербурге говорили также, что Анна Леопольдовна желала бы предложить Кантемиру быть воспитателем ее сына, императора Ивана Антоновича, но за скоротечностью своего правления не успела начать осуществление этой идеи. Да Кантемир вряд ли и захотел бы принять это назначение — не любил он придворной службы.