Поездка Есенина в Туркестан

Поездка в Келес
До 27 мая 1921 года

Ташкентские друзья продолжали знакомить С. Есенина с бытом и культурой узбеков. Была организована поездка за пределы Ташкента к знакомому Михайловых узбеку-землевладельцу Алимбаю, который жил в пригородной железнодорожной станции Келес. «В другой раз, когда Есенин пришел к нам (мы жили в доме Приходько на Первомайской улице), - воспоминала Е.Г. Макеева, - мы пригласили его после обеда поехать в Келес к знакомому отца Алимбаю. Это был человек интересный, неплохо знавший русский язык и свою, узбекскую, поэзию. Есенина ему представили как большого «русского хафиза». На супе у арыка, текущего рядом с его двухэтажным , красивым домом, мы сидели довольно долго, ели сладости, а потом плов: затем Азимбай начал нараспев читать стихи, по-моему, не только по-узбекски, но и, видимо, на фарси (говорю об этом потому, что узбекский я немного понимала). Есенин как бы в ответ прочел что-то свое, тоже очень напевное и музыкальное. Алимбай и его гости одобрительно кивали головами, цокали языками, но мне трудно было понять, действительно ли нравятся им стихи Есенина, или это обычная дань восточной вежливости и гостеприимству. Но что я ясно ощущала – это то, что сам Есенин слушал стихи поэтов Востока очень внимательно и напряженно, он весь подался вперед и вслушивался в чужую гортанную речь, силясь словно воспринять ее внутренний ритм, смысл, музыку. Он расслабил галстук, распустил ворот сорочки, пот стекал по его лицу (было жарко, и мы выпили много чая), но он как будто не замечал этого, слушал, ничего не комментировал и не хвалил, был задумчив и молчалив. Казалось, он сопоставляет услышанное с чем-то, и в нем идет невидимая работа: но, может быть, это только представилось мне? На обратном пути Есенин обратил внимание на то, что ни «за столом», ни рядом совсем не было женщин, кроме нас с Ксаной. Правда, изредка появлялась закутанная в темное фигура или откуда-то выдвигалась тонкая рука с подносом, чаем или пловом. Отец рассказал о тогдашних, еще живых обычаях мусульман, об ичкари, о том, что большинство узбекских женщин не скоро еще снимут чадру, хотя с этим ведется борьба» (25, с. 85).

Положение женщины в мусульманском Туркестане было определено строгими законами шариата. Есенину, как певцу любви, прекрасного, возвышенного, казалось странным, что он за все время пребывания в Ташкенте так и не увидел открытого лица узбекской девушки, женщины. Ему рассказывали, что делаются первые шаги по освобождению женщины и возвращению ее в общественную жизнь, но это встречает яростное сопротивление со стороны фанатично настроенных сторонников сохранения мусульманских обычаев и традиций. С. Есенин мог прочитать 19 мая 1921 года в газете «Известия ТуркЦИК» редакционную статью «Женщины Востока», в которой говорилось: «На Востоке все против женщины: напластование вековых исторических традиций, изуверский религиозный фанатизм, своеобразие социальных отношений, окостенелый уклад семейной жизни и бесчисленное множество всевозможных бытовых условий и веками укоренившихся предрассудков – все это крепкими узами опутывает мусульманскую женщину и ввергает ее в мрачную бездну поистине варварского полуживотного существования, весь смысл которого сводится к процессу деторождения и скотски покорному выполнению властной воли повелителя-мужчины». Не эти ли мотивы через несколько лет у С. Есенина выльются в поэтические строки «Персидских мотивов»: «Мы в России девушек весенних На цепи не держим как собак».

Если же восточная женщина проявляла желание освободиться от определенных шариатом норм поведения, то ее, как правило, ожидал трагический конец, при этом мужу, или иному родственнику, лишивших ее права свободно жить, наказание не предусматривалось. На эту тему в 1921 году А. Ширяевец написал пьесу «Отлетающие птицы» о драматической судьбе угнетенной восточной женщины. В стихотворении «Женщине-сартянке», так тогда европейцы называли женщин местной национальности, А. Ширяевец возмущенно писал:

Ты – вечная раба. Мулла и жирный бай

Едят твою шурпу и пьют кумыс твой пьяный.

Навеки спрятали то ль в погреб, то ль в сарай,

И сеткой грязною закрыли лик румяный.

Засохла, сморщилась без времени. Давно

Средь душных стен не дышишь ты ветрами.

Очнись, раба! Открой к заре окно!

Сияй, сверкай текинскими коврами (27).

Есенин хорошо знал стихотворение Ширяевца из цикла «Бирюзовая чайхана», в котором говорилось о невозможности открыто познакомиться с восточной женщиной

Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,

А в небе бирюза, и мысли бирюзовы,

Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою

Сидит на коврике и бьет поклоны снова.

Проходит девушка. Из-под чембета глянули

Глаза лукавые, без робости и страха.

Вот скрылась за углом. – Прощай! Прощай!

Но, стану ли

Роптать на жизнь, на мудрого аллаха!

Смущен мой Ахмеджан, знать, тоже за молитвою

Увидел, старый плут… -

Не прочь пожить он снова!

Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,

А в небе бирюза, и мысли бирюзовы!

Есенин, вспоминала Е. Макеева, сказал, что это стихотворение «его не волнует, поскольку подлинность эмоции в нем не подтверждена искренностью живого слова (передаю, конечно, примерный смысл сказанного). Не думаю, чтобы этот разговор имел непосредственное отношение к той теме, которая пройдет впоследствии через многие стихи «Персидских мотивов», но кто знает, может быть, какое-то зерно идеи и зародилось в душе Есенина в этот момент?» (25, с. 86).

Слишком приземленным показался С. Есенину воспетый Ширяевцкм эпизод, не вызывающий у читателя сопереживания. Но сюжет, действительно, запал в душу и получит выход в его поэтическом изложении через несколько лет, когда на далеком от Ташкента Кавказе С. Есенин создаст свои великолепные «Персидские мотивы», в том числе и запоминающуюся «Чайхану».

В послереволюционном Туркестане отношения между местным населением и европейцами находились на начальной стадии доброжелательного сосуществования. В небольшой повести Джуры (Ю. Пославского) «У белого озера», опубликованной в 1919 году в ташкентском журнале «Рабочая кооперация», рассказывается о юноше-узбеке Омире, который решил приобщиться к европейской культуре. Он влюбляется в русскую женщину, но без ответного чувства, так как его избранница любила европейца. В ярости юноша убивает ее. Трагедия не в том, что юноша был отвергнут женщиной другой национальности. Трагедия в том, что эти высокие чувства заранее были обречены из-за принадлежности героев повести к разным цивилизациям. Неудивительно, что Омир в итоге срывает с себя европейскую одежду и возвращается к обычной жизни «азиата-туземца».

С. Есенин в Ташкенте видел размежевание горожан по национальному признаку, вернее, по принадлежности к религии. Мусульманский мир был практически для европейцев закрыт. Между Новым городом в Ташкенте, где в основном проживали европейцы, и Старым городом, заселенном мусульманами, граница просматривалась отчетливо. Канал Анхор делил город на две административно самостоятельные части. После революции новые власти делали все возможное, чтобы сблизить горожан, привлечь лиц тюркских национальностей к участию в общественно-политической жизни, вырвать их из традиционной замкнутости. Новые отношения между европейцами и местным мусульманским населением складывались сложно. . На страницах майских газет, которые были доступны Есенину для чтения, публиковались различные материалы о проводимой в крае национальной политике. 15 мая 1921 года в «Известиях ТуркЦИК»а Г.Сафаров в статье «Очередные вопросы национальной политики» подчеркивал, что нужно обращать внимание не на национальный признак, а на классовую принадлежность. По его мнению, «совсем недавно киргизов, узбеков и туркмен пытались объединить в одну «несуществующую тюркскую нацию» и делить только по «производственному» признаку – на оседлых и кочевников, а теперь делается на советской основе путем осуществления национальной автономии через советы трудящихся».

Творческую интеллигенцию власти Туркестана стремились привлечь для решения культурно-просветительских, национальных и иных вопросов. В Ташкенте 21 и 24 мая 1921 года состоялись совещания по организации Пролеткульта в Туркестане. Есенин мог познакомиться с опубликованной 26 мая 1921 года в газете «Известия ТуркЦИК» статьей «Пролеткульт в Туркестане», подписанной псевдонимом «Пролетарий», в которой отмечалось, что «Пролеткульт ведет свою работу не по национальному, а по классовому признаку, и объединить он должен как европейский, так и туземный пролетариат, при этом ведя идейную борьбу как с русским, так и туземным национализмом».

Но это была теория. Есенин не стал вникать в суть вопроса. В последние дни пребывания в Туркестане его стали больше интересовать события в России, куда он должен скоро вернуться. По дороге в Келес С. Есенин продолжил начатый в первое посещение дома Михайловых разговор с Владимиром Михайловым о русской земле, русской природе, русских традициях. «Мы встретились вскоре, когда поехали на пикник к богатому узбеку-землевладельцу Алимбаю возле станции Келес, - вспоминал В. Михайлов. - Там состоялся более конкретный разговор. Я, еще зеленый, мало что видевший юноша, сказал, что мне чужда российская природа, березки, деревни, ржаные поля. Я, мол, люблю горы, кишлаки, сады. Вот я и показал ему вдаль на клеверное поле, где люди с сетями ловили перепелок, чтобы угостить нас пловом с перепелками. Есенин посмотрел на меня с сожалением.

- Вы же не видели России, вы ее не знаете, Здесь же у вас все искусственное: и сады, и насаженные деревья, и даже реки. Салар, Бозсу вырыты людьми. Это не то. Красиво, но не то.

Больше на эту тему разговоров не было в тот день. Думал ли я, что уже через пять лет буду наизусть знать все его стихи и даже подражать ему!» (25, с. 81-82).