Последний шаг

«КЕНТАВР» ВОЗРОЖДАЕТСЯ

— Ну как, отдохнули? — Полковник озорно посмотрел на своих сотрудников.

Как Лучиан, так и Фрунзэ заверили своего начальника, что сон пошел им на пользу, что чувствуют они себя прекрасно и силы их восстановлены.

— И так как сегодня суббота, — заявил Лучиан, — мы готовимся провести ее достойно.

Полковник погрозил Лучиану оранжевым карандашом, что, по мнению Фрунзэ, свидетельствовало о его хорошем настроении:

— Шутить изволите, капитан? Имейте в виду, отдыха не будет ни для кого. Чтобы окончательно поставить точку в этом деле, мне хотелось бы обратить ваше внимание на деликатность предстоящей задачи. Мы должны выйти победителями, и потому работать придется с точностью профессиональных хирургов…

Из группы, которой командует полковник Ифтоде, нам сообщили, что сегодня вечером, около семнадцати тридцати, машина марки «таунус», голубого цвета, с иностранным номером, отправится от отеля «Лидо» в направлении озера Снагов и наверняка остановится у ресторана на берегу озера. За рулем будет сидеть иностранец, имя которого вам удалось узнать совсем неожиданно.

— Джон Бертран! — воскликнул Фрунзэ, — Из триста четвертого номера?

Полковник утвердительно кивнул:

— Браво, капитан, у тебя хорошая память!

— Конечно, в сопровождении Эвелин Стайрон из триста пятого номера! — ликовал Фрунзэ.

Панаит в течение нескольких секунд с укоризной глядел на своего сотрудника, пытаясь умерить его пыл.

— А вот этого мы еще не знаем! — сказал он. — Вернемся к голубому «таунусу». По-моему, мы должны действовать так…

Солнце медленно уходило за горизонт, словно и оно разомлело от жары. Дали, приготовившиеся его поглотить, стали оранжевыми, затем калено-желтыми. Джон Бертран с восхищением наблюдал за заходом солнца с террасы ресторана «Снагов». Справа от него сидела молодая женщина Эвелин Стайрон. Она настороженно следила за ним насмешливыми глазами. Романтические и поэтические чувства «старика Джона» она находила старомодными, и это ее забавляло. «Красиво здесь, — думала она, — ничего не скажешь, но впадать в экстаз не резон! Вот закат на море — это совсем другое!» Со скучающей миной она взяла со стола бокал охлажденного шампанского и поднесла к губам. Наслаждаясь ароматом вина, она отпила глоток.

Прозаический жест спутницы вывел Бертрана из состояния блаженства. Он посмотрел на Эвелин, нисколько не рассердившись, с тем пониманием и мудростью, которые свойственны его возрасту. Старик заговорил шепотом, словно собирался поведать ей свои самые потаенные мысли:

— Меня волнует не столько сам закат, сколько сумерки. Посмотрите, дорогая, эти тени, которые бесшумно отделяются от неба и лениво, мягко вытягиваются над лесом и зеркалом озера…

Он говорил по-английски, и его безукоризненное произношение вызывало особое уважение собеседницы. Однако Эвелин все-таки не смогла удержаться, чтобы не заметить иронически:

— Уж не писали ли вы, дорогой Джон, в молодости стихи?

Бертран повеселел. Ответил не сразу. Сначала поднял бокал шампанского и выпил залпом. Он знал, что скоро придется сесть за руль «таунуса», но отказать себе в удовольствии не смог. Поставив бокал, он обратился к спутнице:

— Действительно, в молодости я писал стихи. Но публиковал их только в лицейском журнале… — Воспоминание о далеком детстве его развеселило. — Знаю, дорогая моя, что вы думаете в данный момент обо мне. Что я смешон… Не так ли?

Эвелин не стала его щадить:

— Как раз об этом я и подумала!

— Ах, какое странное ваше поколение! — воскликнул Бертран с досадой.

— Оставьте мое поколение в покое. — Она открыла сумочку и вынула оттуда пудреницу. — Без моего поколения вам никак не обойтись, — добавила она, разглядывая себя в зеркальце.

Бертран отозвался примирительно:

— Что правда, то правда! — Он посмотрел на часы. — Жаль, что я должен вас покинуть. — Он бросил томный взгляд в сторону озера и прошептал: — Как приятно в такой час совершить прогулку на лодке!

Бертран внимательно осмотрелся вокруг. Накрытые столики ожидали клиентов, а на небольшом возвышении, метрах в двадцати от их столика, появились музыканты. Они медленными, усталыми движениями вынимали из футляров инструменты.

— Я пойду, — объявил Бертран. — Вы запомнили, что вам надо делать?

Эвелин кивнула. Ее спутник сделал знак официанту, и тот немедленно принес на тарелке счет. Бертран расплатился.

— Спасибо! — поблагодарил официант щедрого англичанина, который оставил на чай банкноту в десять лей.

— Будьте внимательны, — шепотом наставлял Бертран свою спутницу. — Если увидите, что кто-нибудь из зала пойдет за мной, поднимайтесь и вы…

Эвелин и на этот раз не удержалась от насмешливого тона:

— Неужто все старики брюзгливы, как вы?

— В пятьдесят восемь мужчина считается еще молодым! — Ответ сопровождался улыбкой превосходства на его лице, которая, однако, свидетельствовала, что человек трезво оценивает свои физические и интеллектуальные возможности. — Я пошел…

— О’кей, Джон! — напутствовала она.

Бертран направился к двери, которая вела в туалет. Как только он скрылся из виду, Эвелин внимательно и вместе с тем очень сдержанно осмотрела соседние столики. Никто из немногочисленных посетителей, находившихся в этот час на террасе ресторана, не пошел вслед за ее спутником. Она посмотрела на часы: ровно через десять минут ей надлежало покинуть ресторан.

Выйдя из ресторана, Джон Бертран остановился, очень внимательно оглядел полукруглую площадку, отведенную под стоянку автомобилей. Справа пристроились восемь легковых машин. «На две больше, чем было в момент нашего приезда», — подсчитал Бертран. Слева, там, где стоял «таунус», он насчитал семь машин. «Столько же, сколько было, когда мы приехали!» — подытожил он. Осмотрев заросли кустарника, зеленой стеной поднимавшиеся позади машин, он не заметил ничего подозрительного. Спустился по лестнице и пошел по направлению к своей машине.

Он не остановился перед «таунусом», а подошел к «Фиату-1100», который стоял рядом. Привычным жестом взялся за ручку дверцы. Она оказалась незапертой и даже слегка приоткрытой. С той же уверенностью Джон Бертран сел в машину и привычно устроился за рулем. Некоторое время он внимательно осматривался через переднее стекло. Успокоенный удивительной тишиной, царящей вокруг, он поднял крышку вещевого ящика на передней панели и вынул оттуда металлическую трубочку размером с футляр из-под губной помады, которую тут же спрятал в правый карман пиджака. Снова осмотрелся через переднее стекло. И на этот раз он не заметил ничего, что бы могло его встревожить. Тогда он вынул из верхнего кармана костюма точно такую же трубочку и вложил ее в вещевой ящик «фиата», после чего спокойно открыл дверцу и покинул машину.

От «таунуса» его отделяли всего несколько шагов, но он не успел их сделать, как из-за кустов, что были позади машин, появился автоинспектор в сопровождении двух гражданских лиц. Приложив руку к козырьку фуражки, милиционер вежливо обратился к иностранцу:

— Прошу вас, предъявите водительские права.

Бертран застыл у дверцы «фиата». И не из-за автоинспектора. Его встревожили двое сопровождавших инспектора мужчин. Но он не потерял самообладания и сказал по-английски:

— Я не говорю по-румынски.

Автоинспектор снова приложил руку к козырьку фуражки и простодушно повторил:

— Прошу ваши водительские права…

— Я — иностранный турист, — пытался объясниться Бертран по-английски.

Чтобы ликвидировать возникшее недоразумение, один из гражданских обратился к Бертрану по-английски:

— Сэр, у вас просят водительские права.

Бертран молчал. Другой гражданский, невысокого роста брюнет, весело включился в разговор:

— Какого черта! Он теперь и английского не знает? — Он сделал шаг вперед, остановился прямо перед иностранцем и, буравя его горящим взглядом, представился: — Капитан госбезопасности Визиру Лучиан. Зная, что ваш родной язык румынский, а не английский, я хотел бы вас спросить напрямик: какая машина ваша?

Джон Бертран понял всю безвыходность своего положения. Он взглянул в направлении ресторана, откуда должна была появиться Эвелин Стайрон.

— Вы слышали вопрос? — настаивал Лучиан.

— Да, — заговорил наконец Бертран на отличнейшее румынском языке, — Моя машина «таунус», вот эта.

— Как же вы попали в «фиат», который вам не принадлежит? Что вам там было нужно?

Вдруг Бертран насторожился — он увидел Эвелин, Молодая женщина, сойдя по ступенькам лестницы, спокойно шла к «таунусу». «Что это с ней? — лихорадочно подумал Бертран. — Разве она не видит, что я не один? Что я попал в западню? Что мне не выпутаться?..»

Почувствовав волнение Бертрана, Лучиан, к его величайшему удивлению, воскликнул:

— А вот и госпожа Стайрон! Мы и ее ждем с нетерпением. Теперь можем поднимать якорь. А? Господин Бертран, не хотите ли пошарить по своим карманам? Предупреждаю вас…

— Но в кармане у меня ключ от машины, — сказал Бертран, побледнев.

— Не только ключ от машины, — улыбнулся в ответ Лучиан обезоруживающей улыбкой. — Прошу обратить внимание, как прекрасно говорит по-румынски англичанин!

— А мой «таунус»? — воскликнул Бертран.

— Не беспокойтесь… До Бухареста вы поедете в нашей машине, так как нам необходимо уточнить, что вы взяли из этого «фиата», который принадлежит румыну… «Таунус» будет следовать за нами… Госпожа Стайрон!

Молодая женщина сделала большие глаза и, удивленно глядя на Джона, спросила его по-английски:

— Что случилось, Джон? Что хотят от нас эти джентльмены?

Лучиан, улыбаясь, сказал стоявшему рядом переводчику:

— Не стоит переводить. В дорогу!

Автоинспектор автоматически вскинул руку.

Совсем стемнело, когда адвокат Маноле Брашовяну, устав от прогулки по лесу и по берегу озера Снагов, решил возвратиться на стоянку машин перед рестораном. Он шел заложив руки за спину. Временами останавливался, прислушиваясь к шорохам, к звукам оркестра, начавшего играть на террасе ресторана. Вскоре он подошел к ресторану. Ему захотелось пить. Он отчетливо почувствовал во рту горьковатый вкус шипящего пива и подумал, что оно было бы сейчас как нельзя кстати, но тут же вспомнил о том, что на машине, и, убоявшись автоинспекции, отказался от этой мысли.

При свете неоновых ламп Брашовяну увидел свою машину. Потом отметил про себя, что «таунуса» на стоянке уже нет, и облегченно вздохнул. Он ускорил шаг, но вдруг услышал чей-то голос, остановился и повернул голову.

— Господин адвокат! Господин адвокат! — К нему бежал мужчина, и Маноле Брашовяну сразу узнал его.

— Вы, товарищ капитан? — воскликнул адвокат. — Здесь, в такой час?

Искренне радуясь встрече, Фрунзэ остановился:

— Так я же тоже человек! Решил прогуляться, воспользовавшись автостопом!

— Похвально, похвально, — проговорил Брашовяну, играя ключом от машины.

— Вы на машине? — заинтересовался Фрунзэ.

— Да! Вон мой «фиат», — ответил адвокат с понятной для владельца автомашины гордостью.

— Не подвезете меня?

— Что за вопрос?

— Но я не один, с приятелем…

Маноле Брашовяну громко рассмеялся:

— А почему не с подругой? Не разрешается?

— Да нет… — прикинулся простачком Фрунзэ и подозвал своего приятеля — старшего лейтенанта Попа, который вынырнул откуда-то из темноты. — Я решил проблему возвращения, — сообщил ему Фрунзэ. — Господин адвокат берет нас в свою машину… Познакомьтесь!

Поп отрекомендовался, пожимая адвокату руку.

— Пошли! Обратный путь покажется менее долгим, — засмеялся Маноле Брашовяну.

Втроем они подошли к «фиату». Фрунзэ начал рассказывать анекдот, но в то же время внимательно следил, что будет делать Маноле Брашовяну с ключом от машины, которым он все время поигрывал. Через минуту его любопытство было удовлетворено. Адвокат открыл дверцу машины, не пользуясь ключом.

— Вы оставили машину незапертой? — удивился Фрунзэ.

— Испорчен замок, — объяснил адвокат ровным, спокойным голосом. — Ничего… Кто ее здесь украдет? А дома я ее держу в гараже…

Фрунзэ устроился рядом с Брашовяну, а Поп на заднем сиденье.

— Как хорошо, что я вас нашел! — еще раз, порадовался встрече Фрунзэ.

Адвокат выжал газ, и машина медленно тронулась, но через каких-нибудь пятьдесят метров скорость резко возросла. Следя за движениями Маноле Брашовяну, Фрунзэ неожиданно сказал:

— Знаете, господин адвокат, я весь вечер искал вас…

— Меня?! — удивился Брашовяну.

— Да, это в связи с магнитофонными записями… Мой начальник хочет срочно с вами поговорить… Его особенно интересует история с незнакомцем…

— С представителем группы «Про патрия»? — поинтересовался Брашовяну.

— Точно… Дорогу я вам покажу!

В управлении была комната, которая благодаря своеобразной меблировке и уюту выпадала из общего стиля этого холодного и сурового учреждения. Полковник Панаит считал, что она более всего подходит для допроса адвоката Маноле Брашовяну. Ковер, диван, торшер, занавески на окнах, буфет, несколько репродукций с картин Тоницэ и, наконец, столик посередине комнаты, окруженный четырьмя плюшевыми креслами, — все это должно было создать у адвоката впечатление, что представители власти принимают его как гостя.

Прежде чем опуститься в кресло, полковник Панаит еще раз оглядел комнату. «Не хватает цветов!» — отметил он про себя, в основном довольный обстановкой, в которой должен был состояться допрос Маноле Брашовяну. Его серые, совершенно не усталые, несмотря на поздний час, глаза остановились на столике, покрытом вышитой салфеткой.

— Капитан Визиру, по-моему, можно начинать. — Полковник положил на стол толстую папку, которую до сих пор держал в руках. — Я сяду вот сюда. Адвоката посадим напротив, чтобы он все время был у меня на глазах. А вы — один справа, другой слева… По выбору, — улыбнулся он. — Приглашай!

Лучиан вышел. До начала беседы оставалось несколько минут. Полковник опустился в мягкое кресло, устроился поудобнее и закрыл глаза, словно собирался чуточку подремать, но тут же открыл их, чтобы еще раз осмотреть все вокруг. Он подумал: «После Ричарда Брука, этого шпиона-призрака, мне кажется, не попадался такой матерый шпион, как Маноле Брашовяну… Редчайший экземплярчик. Сдастся он или нет?»

Дверь открылась. Маноле Брашовяну в сопровождении Лучиана и Фрунзэ направился прямо к полковнику Панаиту, поднявшемуся ему навстречу. Согласно схеме допроса, Фрунзэ представил его. Задержанный первое время должен был чувствовать себя не арестованным, а приглашенным.

— Прошу вас, садитесь! — Полковник Панаит указал на кресло.

Адвокат словно бы не ощущал никакой настороженности, не придал особого значения неожиданной встрече в Снагове с капитаном Фрунзэ, их беседе по дороге в Бухарест.

Устремив на Маноле Брашовяну проницательный взгляд, полковник Панаит, прежде чем начать беседу, медленно положил ладонь на папку с документами, словно желая этим показать гостю цель ночного разговора. Он и заговорил, не снимая руки с папки:

— Господин Брашовяну, мы знаем, кто вы, какое место занимаете в сети «Кентавр». — Голос полковника был спокойным, благожелательным. — Поэтому мы решили обратиться к вам не как к рядовому агенту, пусть даже самому ценному, а как к одному из руководителей, как… к резиденту.

Адвокат расстегнул пиджак и поудобнее устроился в кресле, аккуратно положив, по обыкновению, нога на ногу так, чтобы не смять брюк. Лицо его выражало доброжелательность, но уже чувствовалось, что он не в восторге от чрезмерного внимания, с которым принят здесь.

— Рюмочку «Мартеля»? — вдруг спросил его Панаит. — Может быть, кофе?

Маноле Брашовяну с признательностью посмотрел на Фрунзэ, словно хотел сказать: «Я восхищен тем, что вы не забыли доложить о предпочитаемом мною коньяке».

— Нет, благодарю, — отказался гость.

— Вы, господин Брашовяну, человек достаточно сведущий в такого рода делах, — продолжал полковник Панаит свое прерванное вступление, — чтобы не понимать, что в сложившейся ситуации у вас два выхода. Выбор зависит исключительно от вас…

Полковник Панаит замолчал. Он закончил вводную часть и теперь ожидал, какова же будет реакция собеседника.

— Я высоко ценю вашу искренность, — заговорил адвокат. В уютной тишине комнаты голос его звучал спокойно и даже мелодично. — Благодарю вас. Но прежде чем сделать выбор, я хотел бы убедиться в безвыходности моего положения. Мне нужны доказательства моей вины.

«Он меня понял, — с удовлетворением подумал полковник Панаит. — Что же, пойдем ему навстречу…» И полковник спросил:

— Доказательства? Вы какие предпочитаете — из прошлого или из настоящего?

По вспотевшему лицу адвоката скользнула кривая улыбка. Не отрывая взгляда от Фрунзэ, который сохранял полное безразличие, он ответил:

— Все сведения о моем прошлом я сообщил вам в ночь с четверга на пятницу…

Панаит решил, что пора атаковать.

— Безусловно, мы вам очень благодарны за вашу отзывчивость, — иронизировал полковник, доставляя тем самым огромное удовольствие Фрунзэ. — И раз уж вы заговорили о великодушии, с которым вы все это нам сообщили, я хотел бы вас спросить: кого вы использовали в качестве партнера в том скетче, который записали на магнитофонную ленту?

В глазах Маноле Брашовяну на мгновение вспыхнула озабоченность. Панаит не настаивал на ответе, а вернулся к предыдущему вопросу:

— Итак, что вы предпочитаете: доказательства из прошлого или из настоящего?

— Из настоящего, — решил адвокат. Настороженность в его глазах потухла. Он слегка склонил голову направо, показывая всем своим видом готовность выслушать с интересом все, что ему собираются рассказать.

— Я ожидал, что вы отдадите предпочтение настоящему, — признался Маноле Брашовяну полковник.

Адвокат не смог скрыть своего удивления:

— Это почему же?

Полковник улыбнулся. (Позже Фрунзэ признался автору этих строк, что он никогда раньше не видел своего начальника таким улыбчивым.)

— Поскольку вас больше устраивают доказательства вашей вины в настоящем, значит, вы считаете, что она не особенно тяжка, — уточнил он. (Нет, слова полковника не содержали скрытой угрозы или какого-нибудь предупреждения. Полковник Панаит стремился сохранить как можно дольше атмосферу сердечности.)

Восхищаясь тем, как полковник Панаит ведет допрос, Лучиан подумал: «Начальник своего не упустит. Он во что бы то ни стало хочет вывести адвоката на нужный нам путь. Поэтому и выбрал столь замысловатую тактику. Как в поговорке: «Можно с чертом в кумовья, лишь бы пекло проскочить».

— Значит, начнем с доказательств из настоящего? Пусть будет по-вашему.

Подстраиваясь под беспечный тон разговора, Маноле Брашовяну сказал:

— Только из настоящего, прошу вас!

Оба капитана взглянули на полковника. «Ему недостает карандашей», — заметил про себя Фрунзэ. Лучиан в свою очередь задался вопросом: «Любопытно, с чего начнет полковник?» Он увидел, как Панаит достает из папки стопку фотографий. «Ага, — подумал Лучиан, — демонстрация улик начнется с конца».

— Так! — сказал полковник Панаит по привычке и принялся показывать гостю фотографии. — Вот ваше прибытие в Снагов… Вы выходите из машины… Вы один в лесу… — Голос полковника звучал приветливо, даже трогательно, словно он вместе с другом юности перелистывал семейный альбом и давал ему полагающиеся объяснения. — Теперь перейдем к другим фотографиям. Прибытие «таунуса» в Снагов… Вот он поставлен около вашего «фиата». Вот господин Джон Бертран и госпожа Эвелин Стайрон выходят из «таунуса»… Здесь они в ресторане, за столиком.

Маноле Брашовяну смотрел на фотографии с некоторого расстояния и лишь изредка выбирал какую-нибудь из них, рассматривал ее, словно желая оценить качество исполнения.

— Если вас это интересует, фотографии сделаны одним молодым человеком, начинающим фотографом-любителем… как будто мимоходом заметил полковник, но адвокат оставался совершенно невозмутимым и ничем не выдавал своего волнения. — Прошу вас теперь быть повнимательнее, — обратился к адвокату полковник Панаит. — Господин Джон Бертран выходит один из ресторана… Вот он открывает, заметьте, без ключа, дверцу вашего «фиата». Вот он в машине… Выходит из машины… — Судя по тому, как Маноле Брашовяну зевнул и затем извинился, можно было заключить, что ему скучно и фотографии его не особенно взволновали.

— Господин адвокат, вы знакомы с Джоном Бертраном, с этим джентльменом?

— Нет, — твердо заверил его адвокат.

— Как вы объясните его интерес к вашему «фиату»?

— Я удивлен! И даже потрясен!

— Как вы объясните тот факт, что господин Бертран проник в машину без всяких затруднений, найдя дверцу открытой?

— Замок испорчен… Я уже говорил и не вижу в этом ничего особенного, — объяснил адвокат.

— В результате технического осмотра машины, сделанного в вашем присутствии, было установлено, что замок в полном порядке.

— Я не механик… Мне так показалось… Видно, что-то заело…

— И все-таки зачем иностранцу понадобилось забираться в вашу машину? — продолжал полковник Панаит применять свою тактику. — Фотография в этом смысле весьма красноречива. Иностранец очень легко проник в ваш «фиат», будто проделывал такую операцию не впервые… Что он искал в вашей машине?

С невозмутимым спокойствием Маноле Брашовяну ответил:

— Не знаю… Осмотрю машину и, если чего-нибудь будет недоставать, скажу вам.

— Не стоит беспокоиться, — посоветовал Панаит и снова дружески улыбнулся. — Извлеченный из вашего «фиата» предмет Джон Бертран уже передал нам.

— Неужели? Это, вероятно, какая-нибудь запчасть? — попытался отшутиться адвокат.

— Нет, — возразил полковник Панаит все еще доброжелательным тоном. — Давайте подумаем. Господин Бертран — иностранец. Неужели он приехал в Румынию, чтобы добывать запчасть, да еще с помощью воровства? Причем запчасть от «фиата» для «таунуса»! Он взял из ящика вашего «фиата» гильзу с микропленкой — доклад Кентавра Флавиусу… А вам положил другую гильзу, с заданием…

Маноле Брашовяну стал вдруг очень серьезным. Он откинулся в кресле и произнес:

— Вы имеете в виду гильзу, найденную в моей машине?

— Да, причем в вашем присутствии.

— Не понимаю! Или, вернее, начинаю что-то понимать…

— Надеюсь, что начинаете понимать… — перебил его полковник Панаит. — Вы стали жертвой провокации. Не так ли?

— Вы прекрасно меня поняли.

— Итак, вы продолжаете утверждать, что не знаете господина Бертрана, связного от Флавиуса, вашего хозяина?..

Адвокат, однако, нисколько не утратил прежнего хладнокровия, во всяком случае, полковник не уловил никаких признаков беспокойства.

— Нет, я его не знаю! — категорическим тоном заявил адвокат.

— Хорошо, — согласился полковник. — Я вам прочту отрывки из двух показаний. — Он быстро нашел в папке документы, на которые хотел сослаться. — Сначала вот это. Рассказывает сотрудница Джона Бертрана, госпожа Эвелин Стайрон: «В субботу утром, тринадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, господин Бертран вызвал к телефону адвоката Брашовяну. Звонил он ему из автомата…» А теперь вот что письменно заявил Джон Бертран: «Признаю, что в субботу утром, тринадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, я позвонил адвокату Маноле Брашовяну». Когда от арестованного потребовали изложить слово в слово содержание телефонного разговора, он написал: «Дом адвоката Брашовяну?» — спросил я. «Да!» — ответили мне. «У телефона адвокат Брашовяну?» — «Он самый». — «Господин адвокат, у меня крупная неприятность. Меня зовут Костикэ Трокан. До недавних пор я был материально ответственным лицом в «Феррометалле». Мне хотелось бы к вам зайти». — «Когда?» — «Сегодня вечером, в половине седьмого». — «Сегодня не могу! Не настаивайте. Суббота… Я уезжаю из города на машине». — «Как же быть?» — «Сегодня не получится. После шести дней работы я ведь имею право посидеть в «Снагове» на берегу озера?..»

Полковник перестал читать и поднял глаза на Брашовяну. Он выждал некоторое время и возобновил допрос:

— Джон Бертран сообщил нам и пароль… Капитан Визиру, в котором часу появился «таунус» у ресторана «Снагов»?

— В шесть часов тридцать минут владелец «таунуса» был уже в ресторане.

— Спасибо, капитан! Ну как, господин Брашовяну, продолжим игру? В начале беседы мы говорили о том, что в сложившейся ситуации у вас два выхода. Заверяем вас, мы располагаем достаточным количеством улик, для того чтобы просить у прокурора ордер на арест, а потом, сами понимаете, судебное разбирательство и соответствующее наказание…

Даже предупреждая адвоката о серьезных последствиях, полковник Панаит не отказался от доброжелательного, мягкого тона.

Отчетливо сознавая, что офицеры госбезопасности намерены прекратить игру, Маноле Брашовяну поинтересовался:

— Вы имеете в виду путь смягчающих вину обстоятельств?

— Да, путь чистосердечного признания.

Маноле Брашовяну раздумывал. Панаит вспомнил, что адвокат — единственный человек, который может в какой-то мере пролить свет на дело Кодруца Ангелини, но не торопил его. Взгляд Брашовяну долго скользил по лицам присутствующих, и наконец он заговорил:

— Вернемся к уликам. Их недостаточно…

— Прежде всего это микропленка, которую взял Бертран в вашей машине. Другая улика — микропленка, оставленная им в вашем «фиате».

— Вы меня смешите, — сказал Маноле Брашовяну усмехаясь. — Уж не считаете ли вы меня простаком? Вы ведь сами утверждаете, что микропленку нашли не у меня. Разве это называется взять с поличным?

Панаит решительно сдвинул брови к переносице. Лучиан и Фрунзэ поняли, что «прелюдия», то есть психологическая подготовка гостя, окончена. И не обманулись.

— Господин Брашовяну, летние ночи коротки, и у нас мало времени на пустые разговоры. Поэтому я посоветовал бы вам хорошо все взвесить. Я сейчас прочту вам выдержку из показаний Джона Бертрана. — Полковник полистал дело, вынул несколько исписанных листков и скрепил их. — «После провала сети «Венус», — пишет господин Бертран, настоящее имя которого Валентин Саву, — Центр решил организовать новую сеть. Эта задача была поручена старому агенту, находившемуся в консервации еще со времен войны. Его псевдоним Кристиан. В начале октября шестьдесят третьего года по приказу Центра я совершил путешествие в Румынию. Мне было поручено войти в контакт с Кристианом и поставить его в известность о том, что период консервации окончен и он назначен резидентом сети «Кентавр». При выполнении этого задания я узнал, что под псевдонимом Кристиан скрывается известный бухарестский адвокат Маноле Брашовяну. Я прибыл в Бухарест с паспортом на имя Пьера Ватрэна. Я передал Кристиану письмо от Центра, предупредив его о том, что к нему явится курьер. Я встретился с Маноле Брашовяну в коллегии адвокатов, в которой он состоял. Меня он принял как обыкновенного клиента. Мы спокойно обсудили ситуацию, создавшуюся в результате провала сети «Венус», потом некоторые вопросы организации «Кентавра» и в связи с этим кое-какие технические проблемы. Наконец, я передал ему чудом уцелевших после провала сети «Венус» двух агентов. К моей радости, Кристиан согласился на все условия, предложенные Центром». — Полковник прекратил чтение. От напряжения у него покраснели глаза. — Что вы думаете на этот счет?

— Пока у меня не сложилось никакого определенного мнения, — ответил адвокат вполне искренне.

— Тогда я продолжу чтение показаний Валентина Саву, — решил полковник. — «Признаю, что в субботу утром, тринадцатого июля текущего года, я, согласно предварительной договоренности, позвонил Кристиану, то есть Маноле Брашовяну…» Я пропускаю несколько абзацев, — заметил полковник и продолжал: — «Кристиан оставил машину открытой, в ящичке машины я нашел гильзу, взял ее и оставил там другую. На этот раз я знал, что через три дня покидаю Румынию, поэтому Кристиан подготовил доклад в Центр. В свою очередь в оставленной мною гильзе я передал ему не особенно веселое сообщение…» — Панаит поднял глаза от документа и, посмотрев на адвоката, спросил: — Кто такая Сильвия?

— Не знаю… Никогда не слышал о ней! — защищался адвокат. — К тому же гильзу, на которую ссылается этот человек, взял все же не я, а ваши люди…

— Значит, вы не знаете, кто такая Сильвия? — И впервые в голосе полковника Панаита появились угрожающие нотки. — Я понимаю вас. Вы хотите узнать как можно больше об уликах и взвесить их тяжесть. Вы же юрист, и юрист первоклассный…

— Вы же сами поставили меня перед альтернативой. Я должен выбрать один из двух путей, не так ли? Если против меня только то, о чем вы сказали, то за свою деятельность я получу не более года, максимум два…

Полковник улыбнулся с некоторым облегчением: он почувствовал, что адвокат прижат к стенке и склоняется к признанию своей вины.

— Сообщение Валентина Саву короткое: «Внимание! Из аэропорта передали, что Сильвия была вынуждена покончить жизнь самоубийством за пять минут до посадки в самолет. Овидиу».

Панаит вынул из папки фотографию Сильвии и подал ее адвокату. Маноле Брашовяну стал с грустью рассматривать ее, дотом тихо проговорил:

— Лизетта Вранча! Красивая женщина!

— Была, — дополнил Панаит.

— Заверяю вас, я лично ее не знал. — Брашовяну положил фотографию актрисы на столик рядом с другими.

«Он испытывает наше терпение. Кроме всего прочего, он еще и циник», — подумал Фрунзэ и взглянул на Лучиана, пытаясь взглядом передать ему свое настроение. Но Лучиан, видимо, думал о чем-то ином, поэтому никак не отреагировал на взгляд своего друга.

— А что, если выпить все же рюмочку «Мартеля»? — предложил неожиданно полковник.

И на этот раз Маноле Брашовяну отказался.

— Как хотите! — Голос полковника стал властным и приобрел металлические нотки. — Господин Брашовяну, в любой истории должен быть пролог и эпилог. Я хотел бы как можно быстрее добраться до эпилога. Поэтому я опускаю множество промежуточных звеньев, чтобы прояснить суть «пьесы». Довожу до вашего сведения, что записки Тибериу Пантази, вашего предшественника в созданной Центром шпионской сети, в наших руках. Микропленку мы нашли у Сильвии. Она проявлена и теперь находится здесь. — Панаит ударил правой ладонью по папке. — Вам старый шпион посвятил целую главу…

Лучиан и Фрунзэ ожидали, что адвокат изменится в лице, сникнет, признает себя окончательно побежденным. Однако Маноле Брашовяну реагировал совсем иначе: по его лицу скользнула улыбка, словно он чему-то приятно удивился. Почувствовав, что у него на лбу выступил пот, он вынул носовой платок и, вытирая пот со лба, упрямо потребовал:

— Доказательства моей вины!

— С удовольствием, — согласился полковник Панаит. Он склонился и стал искать среди документов мемуары Пантази. Наконец он нашел их. Это были увеличенные копии, сделанные с микропленки, найденной у Лизетты Вранчи.

Приготовившись слушать, адвокат сменил позу. Носовой платок он все еще держал в руках.

— Я прочту фрагмент, в котором Тибериу Пантази делится воспоминаниями о процессе над Кодруцем Ангелини. Вот что пишет бывший резидент «Аргуса-2»: «Узнав о судебном процессе, возбужденном против Кодруца Ангелини, бывшего сотрудника секретной информационной службы, я телеграммой поставил об этом в известность Фабиана. Через несколько дней Фабиан потребовал: «Проверьте, не получал ли официальный защитник Кодруца Ангелини, адвокат Маноле Брашовяну, будучи студентом, стипендию Отто Гагеля». — Полковник Панаит прервался и сказал: — По всему видно, Тибериу Пантази надеялся опубликовать свои мемуары. — Затем он продолжил чтение: — «Мне хотелось бы коротко объяснить, кто такой был Отто Гагель и каково значение стипендии, предоставляемой им. В годы между двумя мировыми войнами на столичном рынке господствовали два крупных фабриканта — Отто Гагель и Иосиф Хердан. Один из них сас[15], другой еврей. Оба родились в Румынии. Разумеется, между ними шла беспощадная конкурентная борьба. Этим воспользовались бывший префект столицы Габриэл Маринеску и шеф секретной информационной службы Морузоф. Одним словом, оба фабриканта вносили значительные суммы в пользу той и другой организации.

Более тонкий и интеллигентный Морузоф убедил Отто Гагеля создать в университете стипендиальный фонд для некоторых студентов. Само собой разумеется, в выборе студентов секретной информационной службе негласно была отведена решающая роль. Вначале студенты-стипендиаты не понимали подлинного смысла этого филантропического акта. В общем-то, бедные студенты были счастливы, а подающие надежды довольны широкой перспективой, открывающейся перед ними. Секретная информационная служба внимательно следила за их становлением, настойчиво выискивала в них необходимые ей черты, а затем и уязвимые стороны их жизни. Без преувеличения можно сказать, что стипендиаты представляли собой своеобразный питомник, придуманный асом по сбору информации Морузофом.

Возвращаясь к первоначальной теме, я должен заявить, что летом сорок четвертого года мне было нетрудно дать ответ на запрос Фабиана. Помню, что уже через несколько дней я послал ему телеграмму следующего содержания: «Аргус — Фабиану. Из источника Бебе. Официальный защитник Кодруца Ангелини, в прошлом студент юридического факультета, получал стипендию Отто Гагеля в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Позже по предложению секретной информационной службы он примкнул к легионерскому движению. В его рядах он не преуспел. После седьмого сентября сорокового года секретная информационная служба использовала его однажды: она попросила Маноле Брашовяну спрятать на две ночи в своем доме Хорию Симу, С тех пор адвоката держали в консервации».

Упоминая об этом моменте, необходимо добавить, что Фабиан подтвердил получение доклада и категорически запретил мне контактировать с Маноле Брашовяну. Приказ был ясен, и я подчинился ему. Собирая информацию о судебном процессе над Кодруцем Ангелини, я все время сталкивался, не желая того, с именем официального защитника человека, осужденного на смертную казнь за шпионаж».

Полковник Панаит положил документ, который он только что читал, обратно в папку:

— Каково ваше мнение относительно последней улики? Она вас удовлетворяет? — Пристальный взгляд полковника Панаита остановился на пухлом, вспотевшем лице адвоката.

Маноле Брашовяну, подавленный, только развел руками и откровенно заявил:

— Господин полковник, вы выиграли партию. Ваша взяла. Я в вашем распоряжении! — Он посмотрел сначала на Фрунзэ, потом на Лучиана, словно хотел сказать: «Не забывайте, вы присутствовали на ожесточенном поединке!» Маноле Брашовяну встретил вновь усталый взгляд полковника и добавил: — Вы, кажется, предлагали «Мартель»… Я бы выпил рюмочку…

— Надо ли понимать, что вы выбрали второй путь? — уточнил полковник Панаит.

Брашовяну ответил:

— Конечно… Путь смягчающих вину обстоятельств…

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Я не любитель алкоголя, но немного коньяка не помешает… Я к вашим услугам.

П о л к о в н и к П а н а и т. Мне хотелось бы начать с ваших студенческих лет. Вы получали стипендию Отто Гагеля. С какого курса?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Со второго. Я происхожу из бедной семьи, но мне очень хотелось учиться. Мои родители выбивались из сил, чтобы помочь мне выйти в люди. И я их не разочаровал: я был первым учеником в лицее вплоть до его окончания. Редчайший случай в лицее Михая Храброго[16]. Мною овладела невероятная амбиция. Я поклялся, что сын голодранца Брашовяну добьется своего… Только я один знаю, сколько трудностей мне пришлось преодолеть и через какие унижения пройти… Особенно на первом курсе. Днем я учился, ночью за несколько монет мыл посуду в ресторане «Чина». Но не деньги были важны, а то, что я мог три раза поесть. Эта работенка меня кое-как поддерживала.

Когда мне дали стипендию Отто Гагеля, я считал себя счастливейшим человеком. В тридцать шестом году я узнал, кому обязан своим благоденствием, но нисколько не смутился. Напротив, как будущий адвокат, желающий сделать карьеру, я понимал, что покровительство секретной информационной службы не следует игнорировать. Вот почему, когда господин адвокат Матилиаде пригласил меня на рюмку коньяку и потребовал от имени секретной информационной службы поддержать ее некоторые мероприятия, я согласился вступить в легионерское движение. Я считал вполне естественным, что те, кто в студенческие годы избавил меня от нужды, теперь требуют от меня услуг.

К а п и т а н Ф р у н з э. Господин адвокат, мне вы говорили, что стали легионером в сороковом году под влиянием моды. Теперь вы говорите о тридцать шестом годе. Где правда?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Уточняю, я присоединился к легионерам не по политическим или философским убеждениям. Я никогда не принимал нездоровую, неполноценную идеологию «зеленых рубашек». Я пошел к ним исключительно по настойчивому требованию своих благодетелей.

К а п и т а н В и з и р у. В таком случае вы считаете, что в беседу с капитаном Фрунзэ в ночь с четверга на пятницу, записанную на ваш магнитофон, следует внести поправки?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Конечно. И не только в ночную беседу, но и в нашу предыдущую беседу.

П о л к о в н и к П а н а и т. Мы еще вернемся к этому. Пока продолжим разговор о годах вашей молодости. Итак, секретная информационная служба приказала вам вступить в легионерское движение. С какой целью?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Попытаться без особого шума и крикливых речей пробиться к верхушке руководства. И как бы вам ни показалось странным, эта тактика помогла мне продвинуться к намеченной господином Матилиаде цели.

Я окончил факультет с блеском. Ничего не скажешь, моя адвокатская деятельность началась под счастливой звездой. Потом мне повезло с женитьбой: я сделал хорошую партию. Мой тесть, крупный коммерсант Базил Никулеску, оказал мне большую материальную помощь. На полученные от него деньги я открыл контору.

П о л к о в н и к П а н а и т. Встречи с Матилиаде были регулярными?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Вначале — нет, но после убийства Армана Кэлинеску[17] они стали регулярными. В целом моя деятельность его удовлетворяла.

П о л к о в н и к П а н а и т. Что именно он от вас требовал?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Сведений о планах «зеленого» движения. После прихода легионеров к власти моя деятельность стала более активной. Но господин Матилиаде рекомендовал мне поубавить политический пыл, не появляться на трибунах, не бить себя кулаком в грудь на собраниях, одним словом, не рваться в лидеры движения. Я послушался.

Незадолго до выступления легионеров он потребовал, чтобы я лег в госпиталь. Таким образом, я не участвовал в подготовке январских событий сорок первого года (позднее этот период стали называть подготовкой к мятежу против Антонеску). Из госпиталя я вышел как раз в кровавые дни легионерского восстания. Матилиаде позвонил мне в госпиталь и сказал, что располагает информацией, будто бы Хория Сима хочет спрятаться у меня. «Что делать?» — спросил я его. «Выходите из госпиталя, поезжайте домой и спрячьте его, — приказал он. — Не волнуйтесь… В этом плане вы получаете наше согласие».

Позже я понял, что на самом деле мой дом был подготовлен для Хории Симы секретной информационной службой. И действительно, этот «яростный борец» пробыл у меня всего две ночи. После его ухода господин Матилиаде впервые потребовал, чтобы я составил письменное донесение о беседах, которые мы вели с Хорией Симой в течение того времени, пока он у меня прятался. Потом он посоветовал мне публично отречься от легионерского движения, что я и сделал.

П о л к о в н и к П а н а и т. В период между январем сорок первого года и июнем — июлем сорок четвертого какие задания вы получали от секретной информационной службы?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Я больше не получал заданий, что, однако, не означало разрыва моих связей с господином Матилиаде. Он, как и раньше, регулярно заходил ко мне… Или приглашал меня к себе домой. Жил он на Лондонской улице. Мне нравился этот человек. Конечно, он преследовал определенную цель, а для достижения этой цели хотел знать настроения в коллегии адвокатов, некоторых моих клиентов, представлявших элиту Бухареста, мое мнение о ходе войны.

Как-то, на одной из таких встреч, он спросил меня: «Вы англофил?» Я ему тогда ответил: «Скорее я германофил». Он удовлетворенно рассмеялся… Он был лет на пятнадцать старше меня.

В середине или в конце июня сорок первого года господин Матилиаде явился ко мне в сопровождении сотрудника секретной информационной службы. Мне помнится, что Матилиаде представил его примерно так: «Господин адвокат, перед вами один из виднейших руководителей секретной информационной службы господин Мирча Рахэу… Мне кажется, он хочет о чем-то вас попросить. Я желаю вам плодотворного сотрудничества!» Он пожал мне руку и удалился. С тех пор мы долгое время не виделись.

Господин Рахэу подключил меня к делу Кодруца Ангелини. Он сообщил мне заранее, что, по его мнению, я буду утвержден военным трибуналом в качестве официального защитника Ангелини. Меня ввели в курс дела, причем обратили внимание на строго секретный характер судебного процесса. В конце концов мне поставили задачу: добиться доверия обвиняемого, заставить его раскрыться, узнать имена некоторых его друзей, а также и сотрудничавших с ним людей, неизвестных секретной информационной службе. У Рахэу было серьезное подозрение, что Ангелини создал подрывную группу. Такая группа — «Про патрия» существовала на самом деле.

П о л к о в н и к П а н а и т. В обвинительном заключении говорилось о деятельности «Про патрия»?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Нет. Существовали подозрения, но улик не было. Рахэу их настойчиво искал, но так и не смог представить военному трибуналу необходимые документы.

К а п и т а н Ф р у н з э. В разговоре с вами, записанном на магнитофонную ленту, которую вы мне передали в ночь с четверга на пятницу, «таинственный визитер» выдавал себя за члена группы «Про патрия», которая и в настоящее время ведет какую-то деятельность. Что здесь правда?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Повторяю: весь записанный на магнитофонную ленту разговор был отрежиссирован мною сразу же после того, как вы ушли. Цель очевидна: добиться доверия с вашей стороны. Я вам признался лишь кое в чем, касавшемся лично меня, о чем вы, интересуясь мною, узнали бы и из других источников. Я хотел создать препятствия на пути расследования. В качестве «таинственного визитера» при воспроизведении написанного мною диалога выступил один из моих ближайших сотрудников Петре Вэдува. У нас будет случай поговорить и о нем…

К а п и т а н В и з и р у. В первой беседе с капитаном Фрунзэ вы говорили о Тибериу Пантази, которому Кодруц Ангелини будто бы передавал результаты своей разведывательной деятельности против гитлеровцев и который покончил с собой в момент ареста. Как расценивать это ваше заявление?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. В тысяча девятьсот сорок четвертом году Тибериу Пантази был мне совершенно незнаком. Три-четыре месяца назад Центр по неизвестным мне каналам узнал о подстерегающей меня опасности и предупредил. Трагикомичность положения состояла в том, что мне угрожала не госбезопасность, а бывший резидент Центра. Откуда он взялся? Что это за человек? Что именно побудило его искать сеть «Кентавр»? Признаюсь, до сего времени это мне неизвестно… Центр представил его мне не как провокатора — это было бы смешно, — а как человека, которого я должен остерегаться и которым займется сам Центр… Так я узнал о Тибериу Пантази и о решении Центра вывезти его из страны. Впрочем, Тибериу Пантази убрали в понедельник. Зная это, я и решил ввести Тибериу Пантази в оборот, с тем чтобы окончательно спутать вам карты… Вот правда.

П о л к о в н и к П а н а и т. Сейчас самое время ответить на вопрос: какие сведения из всего того, что вы рассказали о судебном процессе над Кодруцем Ангелини, следует считать достоверными?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Я их перечислю по порядку. Во-первых, строго секретный характер судебного процесса. Доказательством тому является работа суда, включая и исполнение приговора под наблюдением Мирчи Рахэу как представителя секретной информационной службы.

Во-вторых, обвинение, вынесенное Кодруцу Ангелини, неоспоримо. Впрочем, он сам признал, что вел шпионскую деятельность против немцев. Но на вопрос суда: «В пользу кого?» — он ответил: «В пользу Румынии!» Все присутствовавшие в зале посчитали, что Кодруц Ангелини, отвечая так, не хотел вмешивать какую-то секретную службу Объединенных Наций. На самом деле все обстояло совсем не так. Единственным человеком, который знал это, был Мирча Рахэу. Ему, бесспорно, было известно, что Кодруц Ангелини действовал исключительно в интересах своей страны. Это его больше всего и беспокоило. Если бы, например, Кодруц Ангелини отправлял информацию за границу, Рахэу обнаружил бы это непременно. Тогда он не стал бы как безумный метаться в поисках организации, о существовании которой он смог узнать гораздо позже, а именно о «Про патрия».

В-третьих, обвинение должны были представлять на процессе два свидетеля — Норма Тейлор и какой-то профессор Флорин Буркэ. Однако последний так и не появился. Он был допрошен в секретной информационной службе и незадолго до процесса, как мне сообщил Мирча Рахэу, вышел из игры. Я не стал его спрашивать почему. Так что на судебном процессе обвинение опиралось на показания единственного свидетеля — Нормы Тейлор и на то, что Кодруц Ангелини сам признал себя виновным. После оглашения приговора он воскликнул: «Да здравствует Румыния! Да здравствуют Объединенные Нации!»

В-четвертых, необходимо также принять во внимание, что уничтожение всех документов в связи с судебным процессом над Кодруцем Ангелини носило организованный характер.

П о л к о в н и к П а н а и т. Вы смогли что-нибудь узнать от самого Кодруца Ангелини?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Нет. Абсолютно ничего. Он замкнулся, как в скорлупе. Вероятно, его предупредили о моих связях с секретной информационной службой. Мне не приходилось видеть мужчин столь сильных духом, обладавших таким чувством собственного достоинства, как он.

П о л к о в н и к П а н а и т. Что вы знаете о завещании Кодруца Ангелини?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Ничего более того, о чем я уже заявил. Мне был неизвестен этот документ до тех пор, пока в последнее время не началась эта морока с Пантази.

П о л к о в н и к П а н а и т. Когда вас впервые инструктировали относительно будущей шпионской деятельности, которой вам предстояло заняться?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Осенью сорок шестого года я совершил путешествие в Швейцарию. Я ездил «лечиться». Разумеется, это был предлог. В Женеве я пробыл всего два дня. На третий день появился господин Матилиаде. Мы не виделись с тех пор, как я перешел в подчинение господина Мирчи Рахэу. Встреча не была случайной. Он меня ждал. На специальном самолете переправил на какой-то остров, неподалеку от Канн… Там, в замке, я познакомился с Фабианом, представителем Центра, занимающимся Румынией.

Фабиан надеялся, что выборы девятнадцатого ноября принесут победу «историческим» партиям[18]. «Ориентация Румынии на коммунистическую революцию должна быть пресечена любой ценой. Для западного мира Румыния представляет собой ключ к равновесию на Балканах — так считал Фабиан. — Если царанисты и либералы, — говорил он, — не смогут одержать победу на выборах, мы будем вынуждены искать внутри страны иные пути для пресечения развития революции…»

Я, разумеется, излагаю лишь в общих чертах политическую платформу Фабиана, представление о которой я получил из моих бесед с ним. И я не стану вас уверять, что не разделял его взглядов на будущее страны.

На этом средиземноморском острове меня инструктировали более месяца. С самого начала Фабиан обратил мое внимание на то, что специальная подготовка имеет в виду перспективу развития событий, что до поры до времени я буду находиться в полнейшей консервации. Никто меня не будет беспокоить без особой надобности.

П о л к о в н и к П а н а и т. И вас не беспокоили до шестьдесят третьего года?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Нет, уверяю вас…

П о л к о в н и к П а н а и т. Никогда?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Когда я заявляю, что меня не беспокоили, я имею в виду, что Центр не требовал от меня никакой шпионской работы.

П о л к о в н и к П а н а и т. Что же вы усвоили из техники шпионажа?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Фабиан сообщил, что за период консервации в технике ведения шпионажа могут произойти существенные изменения. После окончания инструктажа мы расстались, договорившись о следующем: каждый год, в ноябре, я буду получать по почте информацию от Центра о новшествах в технике экономического, политического и военного шпионажа.

П о л к о в н и к П а н а и т. Вам не показалось рискованным получать по почте такого рода инструкции?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. По почте не в обычном смысле этого слова. Центр выработал метод отправки корреспонденции столь же хитроумный, сколь и простой. «Отправка» корреспонденции начиналась с предупреждения. Меня три раза вызывают по телефону — два раза кладут трубку, а на третий раз спрашивают: «Это железная дорога? Справочное бюро?» Я должен ответить: «Ошибка! Это юридическая библиотека!» Это означало, что на следующий день в шестнадцать часов мне следует поискать в почтовом ящике конверт от Фабиана.

П о л к о в н и к П а н а и т. А он, значит, прибегал к услугам курьера?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Да. Из года в год я получал инструкции по технике шпионажа. Само собой, у меня был приказ уничтожать их после прочтения. Тогда же, при расставании, мне сообщили пароль, по которому я должен был выйти из консервации. Паролю также предшествовали три звонка. Два раза должны были положить трубку, на третий раз меня спрашивали: «Господин адвокат Брашовяну?» «Да», — отвечал я. «Вас интересует книга «Римское право» на латинском языке?» — «Нет, только на французском!» Это означало, что в ближайшие дни ко мне зайдет «клиент», который, оставшись со мной наедине, обратится ко мне следующим образом: «Господин адвокат, разрешите представиться, Фабиан Гроссман. Я пришел просить у вас поддержки в процессе о наследовании». «Не сердитесь, — должен был ответить я, — я не веду процессов по наследованию». С этим паролем после семнадцати лет консервации Валентин Саву, он же Джон Бертран, ввел меня в действие, назначив резидентом сети «Кентавр», которой суждено было возродиться на пепелище «Венуса».

П о л к о в н и к П а н а и т. Теперь я покажу вам фотографии. Ответьте, знаете ли вы запечатленного на них мужчину?

А д в о к а т Б р а ш о в я н у. Да, я его знаю. Это Фабиан, представитель Центра, ведущего разведку в Румынии.

П о л к о в н и к П а н а и т. Благодарю вас… Мы примем во внимание вашу искренность и ваше желание нам помочь.

«Как и следовало ожидать, после памятных событий 23 августа 1944 года в сети «Аргус-2» произошли перестановки. Из противника Фабиан за ночь превратился в союзника. Союз этот был внешний, временный. Революционное движение румынского пролетариата, руководимого коммунистами, захватило нас всех врасплох своею мощью. Разумеется, часть кадров секретной информационной службы не только не присоединилась к революции, но и стала предпринимать конкретные шаги к тому, чтобы воспрепятствовать ей…

В руководстве службы был наш агент по кличке Граф. Под этой кличкой действовал очень ловкий и интеллигентный майор К. Л. Вскоре после 23 августа мы договорились встретиться без всяких конспиративных ограничений…

Граф удовлетворил мое любопытство в связи с судебным процессом Кодруца Ангелини. Он рассказал мне довольно печальную и волнующую историю, которая делает честь тем, кто погиб, и служит укором некоторым, кто живет сейчас. Он рассказал мне о зловещей, можно сказать, кровавой роли, которую сыграл Мирча Рахэу, как выразился Граф, в трагедии Кодруца Ангелини.

Кодруц Ангелини являлся заметной личностью в секретной информационной службе: офицер, имевший свою точку зрения относительно будущего страны. Он учился в Кембридже на деньги службы. Мой патрон Фабиан немедленно заметил его, попытался войти с ним в контакт, но Ангелини категорически отказался. Более того, даже заявил: «Я принял предложение работать в секретной информационной службе, чтобы служить своей родине, а не иностранным государствам». Возвратившись в Румынию, Кодруц Ангелини будто бы доложил своему шефу о давлении, которое на него оказывал Фабиан. «Плохо сделал, что не согласился!» — упрекнул его Морузоф. При этих словах Кодруц Ангелини тут же положил прошение об отставке. Разумеется, она не была принята…

Кодруц Ангелини, эта «белая ворона», как назвал его Граф, в отделе С-4 занимался отбором информации, исходящей из высших кругов режима Антонеску. Однажды ему на глаза попалось сообщение поистине сенсационное. Агент, окопавшийся в королевском дворце, сигнализировал о том, что представитель Коммунистической партии Румынии находится в прямой связи с окружением короля Михая.

Через некоторое время офицер абвера потребовал встречи. Он сообщил, что руководство абвера в Румынии озабочено сведениями о деятельности коммунистов. Кодруц Ангелини успокоил его, пообещав изучить этот вопрос. Он сдержал слово и выяснил, в чем дело. И вот Ангелини, офицер, который отверг предложение стать двойным агентом, добровольно начинает двойную, очень опасную игру, за которую ему, впрочем, пришлось поплатиться жизнью. Я был профессиональным шпионом, и притом неплохим шпионом — доказательством тому служит скопленный мной капитал в швейцарском банке, но я вынужден признаться: у меня никогда не хватило бы храбрости броситься в подобную авантюру. Вне всякого сомнения, Кодруц Ангелини сделал это по убеждению… Ведь он начал двойную игру в интересах своей страны. Видимо, здесь и следует искать разгадку его парадоксального, на редкость опасного решения…

Граф рассказал мне, как Кодруц Ангелини, изучая информацию, получаемую им, постепенно воссоздал план военно-политической акции, которую готовили коммунисты, чтобы свергнуть режим Антонеску, вывести Румынию из войны против Объединенных Наций и повернуть оружие против гитлеровской Германии. Его особая заслуга состоит в том, что, понимая всю меру опасности, которая нависла над конспираторами, он принял решение поддержать план коммунистов настолько, насколько это позволяло его положение. Он считал свое решение глубоко патриотичным и не противоречащим его мировоззрению и чувствам.

Обсуждая это с некоторыми сотрудниками, он и заложил основы организации, которую назвал «Про патрия». Она ставила своей целью маскировку политической и военной подготовки к свержению режима Антонеску. Для того чтобы ввести в заблуждение абвер, Ангелини начал проводить мероприятия по дезинформации немецких агентов. Блестяще образованный, необычайно смелый, Кодруц Ангелини и три члена группы сфабриковали «токсическую информацию» о признаках безобидных политических переговоров между партиями оппозиции, замалчивая их настоящие цели.

Бюллетени, составленные им, — а он знал, что они попадут в абвер, — преувеличивали роль оппозиционных партий и прочность режима Антонеску. Дымовая завеса, поставленная в донесениях Кодруца Ангелини, прекрасно скрывала военные приготовления, которые велись в целях выхода Румынии из войны против Объединенных Наций. Когда я слушал Графа, мне вспомнилось, что многие такого рода документы дезориентировали и меня, когда я руководил разведывательной сетью «Аргус-2»…

Но Кодруц Ангелини этим не ограничился. Он хотел оказать участникам будущего восстания и более действенную помощь. И вот в одном из донесений он прочитал, что некий профессор математики Флорин Буркэ начал проявлять интерес к военным объектам в Бухаресте и в прилегающих к нему районах. Этим профессором случайно оказался бывший коллега Ангелини по лицею Михая Храброго. Ангелини не стал долго раздумывать, он нашел Буркэ, пригласил к себе и признался во всем.

«Я знаю, вы — член коммунистической партии, — сказал Кодруц Ангелини, — догадываюсь, зачем интересуетесь военными объектами. Я не коммунист, но хочу вам помочь… Я могу дать вам полную информацию о немецких военных объектах. Но требую, чтобы никто, кроме вас, не знал об источнике информации. Поэтому у меня одно условие — связь будем держать только через вас». Так началось сотрудничество Кодруца Ангелини с теми, кто готовил военный переворот 23 августа 1944 года…

Но и шпионы, маленькие и большие, асы и рядовые разведки, всегда имеют ахиллесову пяту. Кодруц Ангелини не составлял в этом плане исключения. Граф считал, что у него такой пятой была связь с Нормой Тейлор. Организатор группы «Про патрия» знал лишь одно — что Норма работала на немцев. Он ее страстно любил. С ней он не говорил о служебных делах, да и она не пыталась ничего у него выуживать. Казалось, их любовь была идеальной. Это длилось до тех пор, пока однажды Норма не встретила в квартире Кодруца Флорина Буркэ. Она сообщила об этом немцам, а абвер подстроил Ангелини западню.

Немцы потребовали показательного суда над Кодруцем Ангелини. Мирче Рахэу, этому нацисту, было поручено вести следствие, а потом на него была возложена вся ответственность за организацию судебного процесса…

Рахэу попытался узнать от Кодруца Ангелини, кто был тот человек, которого Норма Тейлор видела в его квартире. Разумеется, Ангелини не проронил ни слова. И тогда, опираясь на показания Нормы Тейлор, Мирча Рахэу подстроил западню Флорину Буркэ на квартире Ангелини. Обеспокоенный молчанием друга, профессор решил навестить его. Конечно, он был арестован тут же, на месте. Мирча Рахэу допрашивал его, не безуспешно. Коммуниста пытали, но он никого не назвал. Однако он не смог перенести пыток Мирчи Рахэу, желавшего во что бы то ни стало узнать, на какую иностранную державу работали он и Кодруц Ангелини. Профессор умер незадолго до судебного процесса. Чтобы замести следы, тело Буркэ было подброшено ночью в развалины пострадавшего от американской бомбардировки дома…

Кодруц Ангелини допустил одну неосторожность: он оставил семье завещание, которое нужно было обнародовать, согласно желанию осужденного, лишь по прошествии двадцати лет после его смерти. Но Мирча Рахэу вскрыл конверт, Так он узнал наконец о существовании группы «Про патрия». Он сделал все, чтобы напасть на ее след. При загадочных обстоятельствах погибли три высших офицера секретной информационной службы всего за несколько дней до 23 августа 1944 года. По словам Графа, гибель Кодруца Ангелини и Флорина Буркэ, а также убийство трех офицеров было делом рук Мирчи Рахэу, которому помогал шеф отдела С-4 Эуджен Кристеску.

У меня нет никаких оснований не верить Графу. Все это он рассказал с огромной печалью и глубоким уважением к памяти Кодруца Ангелини. Лишь после 23 августа 1944 года, когда страна пошла новым курсом, Мирча Рахэу понял, к каким последствиям может привести завещание Кодруца Ангелини. И хотя его положение в руководстве секретной информационной службы продолжало оставаться достаточно прочным, им овладел страх. Часто на митингах, в прессе стали говорить о чистке государственного аппарата, о разоблачении виновников преступной войны. Охваченный страхом, Рахэу сделал несколько попыток завладеть завещанием, но мать Кодруца Ангелини не поддавалась уговорам.

Читатель этого дневника, вероятно, задастся вопросом: откуда я знаю об этих деталях? Я хотел бы напомнить, что, будучи резидентом разведывательной сети «Аргус-2», продолжал принимать донесения даже из недавно созданных источников внутри секретной информационной службы. В один прекрасный день мне сообщили (восстанавливаю по памяти): «Среди нас ходит слух, будто Кодруц Ангелини жив, что судебный процесс был не более чем инсценировкой, предпринятой по настойчивому требованию Фабиана, с тем чтобы поручить Ангелини очень важное задание. На одном из рабочих заседаний я обратился к Мирче Рахэу с вопросом, есть ли основания верить этому слуху. Ответ последнего был очень неопределенным: «Не знаю. Не слышал. Но в нашем деле все возможно». Этот уклончивый ответ способствовал укреплению слуха. «Каково же истинное положение? — спрашивал меня автор донесения. — Пресечем слух или позволим ему расползаться?» Если бы здесь не был замешан Фабиан, меня бы это просто развлекло, но при таком раскладе я предпочел быть более сдержанным.

Я довольно легко установил, что распространение слуха — дело Мирчи Рахэу, который придумал новую стратегию, лишь бы завладеть завещанием. У него в подчинении был один из лучших мастеров Румынии по подделыванию документов, некий Мирон Фрунтеналтэ. Мирча Рахэу заставил его написать несколько строк Марии Ангелини будто бы от сына. Говорят, тот блестяще скопировал почерк Кодруца Ангелини. Как бы там ни было, безутешная мать поверила в подлинность письма.

План Мирча Рахэу задумал поистине дьявольский. Поддельные письма Фрунтеналтэ доходили до Марии Ангелини через одного западного журналиста, и по мере получения писем мать начала думать, что ее сын живет в эмиграции на Западе. Психологическая подготовка длилась довольно долго и достигла апогея с появлением Нормы Тейлор в качестве невесты. На это очень рассчитывал Мирча Рахэу. Норма и должна была заполучить завещание. Но человек предполагает, а господь бог располагает.

Норма Тейлор приехала в Бухарест со своим новым любовником Вирджилом Обретином, профессиональным шпионом, с которым ей предстояло составить пару для работы под эгидой Центра на Среднем Востоке. Рогоносцу Панайтеску-Слэнику, мужу, который годами переносил все капризы красавицы жены, это почему-то не понравилось. Несколькими пулями из пистолета он превратил в прах все, что с таким трудом было создано Центром, после чего пустил себе пулю в лоб. Мирча Рахэу больше не надеялся заполучить завещание Кодруца Ангелини, хотя это уже стало для него навязчивой идеей. Он вовремя сбежал из Румынии. Некоторое время его голос можно было слышать на определенной волне, так как он работал там диктором…»

П о л к о в н и к П а н а и т. Господин Саву, сколько раз вы приезжали к нам в страну за последние десять лет?

В а л е н т и н С а в у. Восемь раз. Но только один раз в год, и каждый раз с новыми документами.

П о л к о в н и к П а н а и т. В прошлом году, например, с какой целью вы приезжали?

В а л е н т и н С а в у. Я уже говорил.

П о л к о в н и к П а н а и т. Скажите еще раз.

В а л е н т и н С а в у. С заданием от Центра ввести в дело, как указано в моем письменном показании, Кристиана, он же адвокат Брашовяну.

П о л к о в н и к П а н а и т. После провала сети «Венус» уцелели какие-нибудь агенты?

В а л е н т и н С а в у. От старой сети чудом уцелел Клаудиу Роня, по кличке Велогонщик. Это мужчина лет пятидесяти, инспектор жилищного управления Бухарестского муниципалитета. Фактически, если придерживаться точной хронологии, в прошлом году, осенью, перед тем как посетить Кристиана, я наладил связь с ним.

П о л к о в н и к П а н а и т. Чем это было вызвано? Вы не боялись попасться на приманку?

В а л е н т и н С а в у. Волков бояться — в лес не ходить, не так ли? Риск — принадлежность нашей профессии. Было необходимо восстановить с ним связь по двум причинам…

П о л к о в н и к П а н а и т. По каким именно?

В а л е н т и н С а в у. От него вели нити к Сильвии, то есть к Лизетте Вранче. Ее вербовка в сеть «Венус» оказалась делом простым. В пятьдесят восьмом году Лизетта Вранча посетила Париж, чтобы повидаться с родственниками. Там она встретилась со своим старым знакомым Нестором Луйканом, членом «Общества ссыльных», который вывел ее на Фабиана. Ее деятельность началась с выполнения несложных заданий: мелкие поручения, передачи, прощупывание почвы… Актрисе ее новая роль понравилась. Ей казалось, что она снова на сцене, снова играет. Со временем ее связали с Велогонщиком.

П о л к о в н и к П а н а и т. Получаемая от нее информация имела большое значение для Центра?

В а л е н т и н С а в у. Сильвию менее всего использовали для сбора информации. Нас интересовал ее дом, которым мы неоднократно пользовались. Это была идеальная явка. Вранча дважды давала приют нашим курьерам, посланным в Румынию. Среди них был, как вы его называете, и господин Пантази из Лозанны, который проводил операцию по ликвидации настоящего Тибериу Пантази, бывшего резидента разведывательной сети «Аргус-2».

П о л к о в н и к П а н а и т. Что знал адвокат Брашовяну об операции по ликвидации Тибериу Пантази?

В а л е н т и н С а в у. Ничего. Просто обратили его внимание на опасность со стороны Тибериу Пантази: старик отыскал резидента, следил за ним, однако заверили, что в самое короткое время эта проблема будет решена. Когда я появился в Румынии, то сообщил резиденту, что прибыл с целью прикрыть деятельность тройки…

П о л к о в н и к П а н а и т. Где они жили?

В а л е н т и н С а в у. Двое в отеле «Лидо», третий, подставной Тибериу Пантази, у актрисы Лизетты Вранчи. Этот Тибериу Пантази хорошо знал румынский язык, у него был бухарестский паспорт. Вообще, он фантастически удачно и умно вышел из положения.

П о л к о в н и к П а н а и т. Какой еще интерес представляла Лизетта Вранча?

В а л е н т и н С а в у. Она была притягательной личностью. Вокруг нее всегда собиралось множество людей, которые порой снабжали нас ценной информацией. Среди ее старых поклонников было несколько знаменитостей. От нее мы узнали о поездках за границу известного физика Цирулеску из Института атомной физики. Ее посещал известный поэт Винченциу Пелерину, который читал свои стихи и одновременно рассказывал о некоторых событиях в мире литераторов. Безусловно, такие люди представляли для нас определенный интерес.

Однако более всего нас интересовал, конечно, Санду Чампеля, бывший архивариус секретной информационной службы, пенсионер, с которым Тибериу Пантази в годы войны имел контакт. Фигура странная. Он был своим человеком в доме актрисы, любил ее, как школьник. Даже краснел в ее присутствии… И что уж совсем странно, робкая и преданная любовь бывшего архивариуса льстила Лизетте Вранче. Она свято верила в его преданность и в последнее время рассказала ему кое-что о своей деятельности.

Я посоветовал Сильвии обратить пристальное внимание на Чампелю. И это было правильно. От Велогонщика мы узнали кое-что о сегодняшних делах Тибериу Пантази. Чампеля случайно увидел его на улице, хотел с ним заговорить, но старик Пантази предпочел не узнать его. Это заставило задуматься и даже кое-что заподозрить. Чампеля рассказал об этой встрече Сильвии, а она сообщила Велогонщику. Ни тот ни другой не знали, что собой представляет Тибериу Пантази. Телеграмма, полученная из Центра, запрашивала: «Все еще жив старый резидент Тибериу Пантази, который двадцать лет назад имел контакты с Фабианом? Можно ли его использовать?» Так мы вышли на Тибериу Пантази, постарались узнать, чем он занимается. И тут выяснилось, что он стал часто появляться около дома Маноле Брашовяну. Повеяло большой опасностью для будущих планов Центра.

П о л к о в н и к П а н а и т. Вы знали о существовании записок Тибериу Пантази?

В а л е н т и н С а в у. Нет. Я знал только об одном — он интересуется домом Маноле Брашовяну.

К а п и т а н В и з и р у. А почему о нем позабыли?

В а л е н т и н С а в у. Кто-то узнал шифр от сейфа Тибериу Пантази и выкрал его капиталы. Практически его незачем было переправлять через границу. Хорошо или плохо, но здесь у него была пенсия, которая обеспечивала ему спокойную старость.

П о л к о в н и к П а н а и т. Кто ликвидировал Чампелю?

В а л е н т и н С а в у. Лизетта Вранча по приказу Велогонщика.

П о л к о в н и к П а н а и т. Для чего?

В а л е н т и н С а в у. К Чампеле заходил офицер госбезопасности. Чампеля был взволнован не столько этим посещением, сколько просьбой помочь разобраться в деле Кодруца Ангелини. Он прекрасно знал, какую роль сыграл Рахэу в уничтожении документов, среди которых было и дело Кодруца Ангелини. Человеку надо было с кем-нибудь поделиться, посоветоваться. Он открылся своей старой приятельнице, не зная, что утром в понедельник записки Тибериу Пантази были спрятаны у Лизетты Вранчи в доме. Она уже знала о Кодруце Ангелини, о виновниках его смерти и в душе злорадствовала по поводу несчастий Нормы Тейлор, своей давней соперницы на эстраде.

Чампеля, может быть, и остался бы в живых, но старый архивариус, подогреваемый своей подружкой, уж очень много наговорил. Он признался ей, что хочет рассказать все начистоту. Сильвия поняла, что ей грозит опасность, так как Чампеля знал многое и о ней. Из другой комнаты она позвонила Велогонщику. Незадолго до этого они по моему указанию пересняли записки Тибериу Пантази на микропленку и были знакомы с их содержанием. Велогонщик разделял беспокойство Сильвии и потребовал от нее, так как она все равно через несколько дней уезжала из Румынии, прибегнуть к крайней мере.

П о л к о в н и к П а н а и т. Яд замедленного действия?

В а л е н т и н С а в у. Да.

П о л к о в н и к П а н а и т. Где вы нашли записки? Какова их судьба после пересъемки?

В а л е н т и н С а в у. Пантази из Лозанны нашел их в чемодане, который захватил с собой старик. Мне он сообщил, как обрадовался тот, что наконец его вывезут из Румынии. Это случилось в то время, когда он начал переговоры с госбезопасностью относительно своих записок.

К а п и т а н В и з и р у. Кому пришла идея с прощальным письмом, адресованным Визиру?

В а л е н т и н С а в у. У Лже-Пантази удивительная голова… Он сразу понял, что в условиях, о которых рассказал Пантази, такого рода письмо ввело бы органы госбезопасности в заблуждение. А они уже были встревожены поведением бывшего резидента…

П о л к о в н и к П а н а и т (Лучиану и Фрунзэ). У вас есть вопросы?

К а п и т а н Ф р у н з э. Кто такая Эвелин Стайрон?

В а л е н т и н С а в у. Я ждал этого вопроса. Эвелин Стайрон — бывшая стюардесса румынского Аэрофлота на западных линиях. На нее вышли в Париже люди Центра.

К а п и т а н Ф р у н з э. Кто она на самом деле?

В а л е н т и н С а в у. Тереза Козма. Когда она согласилась работать на Центр, ей порекомендовали пока ничем не проявлять своей активности и ждать. Я встретил ее в прошлом году, в день моего отъезда из Румынии (я приезжал для организации сети «Кентавр»). Я понял, что она как раз тот человек, в котором я очень нуждаюсь. Воспитанная, говорит по-французски, по-английски. Я предупредил ее, что в следующий свой приезд в Румынию привезу паспорт на имя Эвелин Стайрон и она должна будет прожить со мной месяц в отеле «Лидо» как иностранка…

К а п и т а н Ф р у н з э. Вы дали ей какое-нибудь задание?

В а л е н т и н С а в у. Как я уже заявлял, из-за осторожности я беседовал с ней всего за несколько часов до отъезда. Она ничего не знала о целях моего визита. И в настоящем моем путешествии я ограничил ее роль, насколько это было возможно. Мне хотелось изучить ее, посмотреть, как она себя ведет. Я подверг ее небольшому экзамену. Ночью в понедельник… Господин капитан, сожалею… Я знал… Но когда мне передали, что в чемодане Тибериу Пантази нашли его записки, я испугался. Я решил, что для безопасности вновь создаваемого «Кентавра» обязан осмотреть квартиру Пантази, проверить, не осталось ли там чего-нибудь компрометирующего, что может помешать будущей деятельности сети. Речь шла и о безопасности нового резидента Маноле Брашовяну.

В сопровождении Эвелин Стайрон я проник в квартиру Пантази. Я предполагал, что она окажется пустой… или под наблюдением одного агента. К тому же Эвелин меня заверила, что прекрасно владеет дзюдо, каратэ и что в случае необходимости… Я убедился, что она не обманула меня. Очень сожалею, что вы оказались ее жертвой.

К а п и т а н Ф р у н з э. Вы знали, где она живет?

В а л е н т и н С а в у. Нет, на этой стадии работы нас не интересовало ее местожительство. У меня был телефон и пароль.

За окном сгущались воскресные сумерки. Уличный шум становился все тише, а три офицера никак не могли расстаться. Им еще многое хотелось сказать друг другу.

— Знаете, товарищ полковник, в этом деле все-таки много неясного, — не унимался Фрунзэ.

— Знаю. — Полковник улыбнулся: — Кто такой Павел Дюган? Кто подослал его к Марии Ангелини за завещанием? К сожалению, Тибериу Пантази не успел закончить свои записки. Он не написал ничего и о человеке, который помог ему представиться Марии Ангелини в качестве офицера госбезопасности… Ну ладно, после ареста Маноле Брашовяну мы в более спокойной обстановке будем искать ответы на все эти вопросы. Чуть было не забыл! У тебя ведь есть еще один вопрос: почему фотография Терезы Козмы оказалась у Тибериу Пантази? Не так ли?

Фрунзэ кивнул, поднял глаза на начальника и с отчаянием в голосе выпалил:

— Товарищ полковник, вы признаете самокритику?

— Признаю! — И весело добавил: — Особенно когда речь идет о моих подчиненных.

— Товарищ полковник, — вкрадчиво проговорил Фрунзэ, — почему вы не хотите подойти к этому вопросу самокритично? Для меня вы пример…

— Что нужно от меня этому холостяку? — Полковник Панаит прикинулся непонимающим, а взглядом приглашал Лучиана в сообщники.

Лучиан кашлянул:

— Речь идет о Терезе Козме и о вашем отношении к донесениям, представленным о ней капитаном Фрунзэ.

— А! О Терезе Козме?! — Панаит хлопнул себя ладонью по лбу. — Чуть было не забыл… — Полковник вызвал дежурного офицера и приказал пригласить в кабинет Терезу Козму.

— Она здесь? — удивленно спросил Фрунзэ.

— Конечно, — серьезно сказал полковник. — Я знал, что ты потребуешь самокритики, и приготовился к этому.

В кабинете появилась Тереза Козма. Она была такой же, какой ее впервые увидели и Фрунзэ и Лучиан. На плече у нее висела дамская сумочка вишневого цвета. Удивленно вскинув длинные густые ресницы, она смотрела на офицеров.

Нахмурив брови, полковник Панаит обратился к своим сотрудникам:

— Позвольте представить старшего лейтенанта Терезу Козму из группы полковника Ифтоде…

Девушка прыснула.

— Мы знакомы, товарищ полковник, — сказала она. — Мы старые знакомые, Особенно с капитаном Фрунзэ…

Фрунзэ потребовалось время, чтобы прийти в себя. А Лучиан тут же расхохотался.

— Товарищ старший лейтенант, — заговорил снова Панаит, — капитан Фрунзэ требует, чтобы я был самокритичным… У вас на этот счет какое будет мнение?

— Вы имеете в виду случай в отеле «Лидо»?

Полковник весело кивнул.

— Капитан Фрунзэ, — объяснила Тереза, — чуть было не испортил все, что я создавала с такой тщательностью. Я увидела, что он пошел за мной и узнал меня… Может быть, из-за… но оставим случай с каратэ. Он поинтересовался мною у администратора отеля. Позже он позвонил мне. Обратился по-румынски, я ему ответила по-английски. Я немедленно доложила в группу о сложившейся ситуации. Были приняты соответствующие меры.

Полковник поднял удовлетворенно руку:

— Стоп! Вот так, товарищ Фрунзэ. Я жду, что завтра, на рабочем совещании в восемь утра, вы самокритично скажете о необходимости соблюдать дисциплину при выполнении задания. А сейчас чтоб ноги вашей тут не было! Воскресенье… Ах, как я проводил когда-то воскресные дни! А ну топайте отсюда! Да дайте же наконец пройти товарищу Козме, как-никак она из другой группы… Знаю, что сожалеете. Особенно капитан Фрунзэ…

В один из сентябрьских дней Мария Ангелини в сопровождении всей семьи пришла на могилу сына. И первым, что бросилось в глаза старой женщине, был огромный венок из красных гвоздик. На ленте было написано: