Последний шаг

«МЕРТВЫЙ… СОВСЕМ МЕРТВЫЙ…»

На следующее утро, в четверть восьмого, полковник Панаит пригласил сотрудников на оперативное совещание. Ему хотелось до прихода архивариуса Чампели обсудить с капитаном Визиру и капитаном Фрунзэ план мероприятий на день. Спать пришлось всего четыре часа на походной кровати, однако сон его был глубоким, и он чувствовал себя довольно бодро.

Наконец все собрались. Капитан Фрунзэ, мрачный, сел справа от полковника. Губы его были плотно сомкнуты, словно он боялся выдать бог весть какую тайну.

— Ну как, кончились галлюцинации? — спросил его Панаит улыбаясь и, не дожидаясь ответа, обратился к Лучиану: — Он рассказал тебе?

— Рассказал…

Лучиан думал, что полковник начнет обсуждать затронутую в разговоре тему, но каково же было его удивление, когда тот ударил ладонью по папке и сказал:

— Вы почему все делаете мне назло? Почему, не спросив моего разрешения, идете по направлениям, не предусмотренным нашим планом? Или у вас головы закружились? Где ваша дисциплина? Фрунзэ, ты почему преследовал эту барышню, как ее там, черт возьми, звать? Эвелиной, что ли? Стал следить за ней только потому, что она, видите ли, похожа на какую-то там Терезу Козму. Какая там Тереза Козма! Козма вернулась на свою квартиру. К ней кто-то заходил. Она спала дома… Ясно?

Фрунзэ посмотрел на Лучиана, прося взглядом поддержки, и опустил голову. Лучиан сидел как-то сиротливо, выражая всем своим видом беспредельное огорчение. Слова начальника прозвучали непривычно резко — он давно с ними так не разговаривал. Но они были в данном случае справедливы.

— И впредь прошу не совать нос туда, где вас не спрашивают! — заключил полковник. — У нас своя задача, а вы что делаете? Бегаете за видениями.

Панаит мало-помалу успокоился и перешел к делу. Сначала он коротко ознакомил всех с документами, которые изучал ночью, затем изложил план дальнейших действий.

— У нас сегодня тяжелый день. — Слова Панаита звучали, по обыкновению, уверенно. — Во-первых, в девять часов беседа с Санду Чампелей. Действовать предельно оперативно, в зависимости от того, что он нам преподнесет. Я возлагаю большие надежды на эту беседу. Во-вторых, в восемнадцать часов визит Павла Дюгана к Марии Ангелини с целью заполучить конверт. — Начальник бросил вопрошающий взгляд в сторону Лучиана, и тот уверено ответил:

— Мы с капитаном Фрунзэ подождем его на месте. Для этого нужно попросить разрешения у Марии Ангелини…

— Согласен? — спросил Панаит Фрунзэ, который все еще сидел, виновато опустив голову.

— Согласен! — ответил тот, на мгновение поднял глаза на начальника, но тут же потупился.

— А я с этим планом не согласен. — Понимая, что его слова удивят подчиненных, Панаит посмотрел сначала направо, потом налево, опять направо, словно следил за игрой в пинг-понг. Он еле сдержался, чтобы не рассмеяться, когда увидел, какими стали лица двух капитанов, и решил не мучить их загадками. — Я приказал приготовить конверт, идентичный тому, который передала Ангелини.

Словно обнаружив в расчетах своего начальника ошибку, которая требовала немедленного исправления, Фрунзэ воскликнул:

— А почерк? Почерк Ангелини на конверте?

— Все будет сделано мастерски, — заверил полковник. — Я обратился за помощью к лучшему художнику Монетного двора, он воспроизведет завещание Кодруца Ангелини, адресованное нам…

— В конверт положим оригинал? — полюбопытствовал Лучиан.

— Конечно. И попросим госпожу Ангелини вручить его Павлу Дюгану. Но никоим образом нельзя допустить, чтобы он уничтожил конверт при ней. Надо найти какой-нибудь предлог… предлог, основанный на моральных соображениях. Пусть Павел Дюган унесет конверт, а мы займемся выяснением его личности. Понятно?

Лучиан вынужден был признать, что предложенный полковником план предоставляет более широкие возможности для расследования. Он сказал:

— Понятно, товарищ полковник!

Фрунзэ тоже утвердительно кивнул. Суровое порицание полковника все еще терзало его самолюбие, но он чувствовал себя более виноватым перед Лучианом, чем перед начальником: ведь он и его втянул в эту дурацкую историю.

— Хорошо! — отчеканил Панаит. — Однако было бы кстати, если бы один из вас с согласия хозяйки находился в доме и тайно наблюдал за встречей.

— Самый подходящий человек для выполнения этой задачи — капитан Визиру, — предложил Фрунзэ. — Он ведь был в доме Марии Ангелини, разговаривал с ней…

— Решено, — согласился полковник. Лицо его радостно светилось, видно было, что он доволен ходом совещания. — В-третьих…

Он сделал паузу и посмотрел на сотрудников так, будто хотел выяснить, догадываются ли они, о чем ему хочется сказать, или нет: «Ну ладно! — размышлял он. — Давайте опережайте меня! Я не стану сердиться».

Наконец он прервал молчание:

— Помните, в своем дневнике Мария Ангелини упоминает о молодом адвокате Маноле Брашовяну?

— Официальный защитник? — вырвалось у Фрунзэ. Он поднял голову, теперь уже окончательно отогнав от себя чувство вины.

— Он жив? — задал вопрос Лучиан, не в силах сдержать профессиональное любопытство.

— Да, жив. Работает. Проживает в Бухаресте, на улице Доктора Листера, 155. Если у него хорошая память, тогда… Им займешься ты, Фрунзэ, — решил полковник Панаит. — Позвони ему и договорись, когда он сможет с тобой встретиться.

— У вас и номер телефона есть?

Панаит дружески засмеялся:

— Пожалуйста! Эх ты, лентяй!

Фрунзэ сразу повеселел и выпалил:

— Сегодня же я и пойду к нему!

— У меня есть и другие новости. Из лиц, участвовавших в деле Ангелини, живы еще двое: агент Марин Ницэ и писарь Тудор Петреску. Я сегодня же пошлю кого-нибудь побеседовать с ними, а там посмотрим… Да! Я пригласил к себе бывшего репортера Траяна Никоарэ, который в сорок пятом году писал в газете «Семналул» о трагической гибели Нормы Тейлор и ее мужа. С ним побеседую я. Если у вас нет вопросов, то считаю совещание закрытым. Сейчас восемь часов двадцать минут. До прихода Чампели вы свободны.

Никто из трех офицеров государственной безопасности, привлеченных к расследованию по делу Пантази — Ангелини, не сомневался, что бывший архивариус Санду Чампеля прибудет точно в назначенное время. Его пунктуальность проявилась уже накануне, когда он отказался вести какие бы то ни было разговоры вне здания министерства. Поэтому, когда часы показали без четверти девять, а Чампеля все не давал знать о себе, полковник Панаит удивился:

— Послушай, Лучиан, ты хорошо запомнил время?

Лучиан не обиделся на высказываемые начальником сомнения и еще раз заверил, что с Чампелей обо всем было договорено.

Фрунзэ все же попросил разрешения позвонить в бюро пропусков. Полковник разрешил, однако всем своим видом старался показать, что относится к происходящему скептически: «Если до сих пор не явился, значит, не придет». Из бюро пропусков ответили сразу: Чампеля Санду у окошечка еще не появлялся.

Все трое пребывали в состоянии напряженного ожидания, молча посматривали на часы, предчувствуя что-то недоброе. В девять тридцать Панаит поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, задумчиво направился к открытому окну, откуда наплывал горячий июльский зной. Он постоял там минут пять, глядя куда-то вдаль, потом тихо, словно только что узнал о какой-то серьезной неудаче, приказал:

— Берите быстро Василиу — и пулей к Чампеле. Выясните, в чем дело. Если все в порядке, тащите его сюда за шкирку.

Прежде чем покинуть кабинет начальника, Фрунзэ еще раз позвонил в бюро пропусков. Санду Чампеля так и не появился.

— Не теряйте времени! — требовательно торопил подчиненных Панаит. — Повторяю, предстоит тяжелый день.

Василиу понял, что создалось чрезвычайное положение, и продемонстрировал все свое мастерство. Не прошло и десяти минут, как «Волга» уже въезжала на улицу Херэстрэу. По требованию Лучиана шофер затормозил прямо перед домом Чампели.

Когда офицеры вышли из машины, они сразу почувствовали, что по ту сторону забора, в доме бывшего архивариуса, что-то произошло. А услышав заунывные причитания какой-то женщины, поняли, что свершившееся непоправимо. Они озабоченно переглянулись и направились к калитке — она была распахнута настежь. Прежде чем войти во двор, Лучиан и Фрунзэ задержались около группы тихонько перешептывающихся мужчин и женщин. Стоящие у калитки обратили на них внимание, шепот стал отчетливее и громче. Из дома доносился надрывный плач.

— Войдем! — сказал Лучиан, взволнованный неожиданной ситуацией. — Думаю, Чампели уже нет в живых.

Фрунзэ последовал за Лучианом, а в голове у него непроизвольно мелькнула мысль: «Значит, Чампеля не явился по уважительной причине…»

Плач в доме утих. Навстречу Лучиану вышла бледная жена Чампели. Она была одета в черное, глаза заплаканы.

— Господин офицер, — хныкала она, — мой Сандикэ скончался! Скончался, бедняга, скончался! — Она хотела было сопроводить слова сожаления горестным покачиванием головой, но это ей не удалось из-за непомерной полноты. — Скончался! Скончался!

При виде вдовы Фрунзэ чуть было не рассмеялся, но сдержался и строго приказал себе быть серьезным в присутствии убитой горем женщины. «Она похожа на детский рисунок, — подумал он. — Кружок — голова, кружок побольше — тело, ноги похожи на французские булочки, а два других кружочка…»

Словно угадав его мысли, Лучиан бросил на друга укоризненный взгляд.

— Госпожа Чампеля, пойдемте в дом, — обратился он к женщине и церемонно взял ее под руку.

В прихожей они остановились: отсюда сквозь приоткрытую дверь была видна высокая металлическая кровать. На большой, сверкающей белизной подушке лежал бывший архивариус. Веки его были закрыты. Желтое как воск лицо выражало полнейшее смирение. Бездыханное тело до сложенных на груди рук покрывала белая простыня. На покойнике была ночная рубашка с вышитым воротником. Между сухими, землистого цвета, пальцами кто-то вставил свечку, от пламени которой на застывшем лице играли блики.

— Скончался! Скончался! — снова запричитала вдова, как только сочла, что вошедшие уже осмотрелись.

Лучиан взял ее под руку и слегка подтолкнул в комнату, где накануне беседовал с Чампелей. Вдова поняла, что гости хотят с ней поговорить о деле чрезвычайной важности, и перестала причитать, ограничиваясь лишь прикладыванием платочка к заплаканным глазам.

Лучиан обратился к вдове:

— Как это случилось?

— Во сне, господин офицер, во сне. Я даже не слышала… Вы же видите, моя кровать рядом.

«Рассказывает так, будто речь идет о чужом человеке, — подумал Фрунзэ, наблюдая за вдовой со стороны. — А ведет себя как автомат какой-то… Нажмешь одну кнопку — начинаются причитания, нажмешь другую — сразу все прекращается».

— Всю жизнь, — сообщала вдова, — он поднимался с рассветом, в половине шестого. Потом просыпалась и я. Открою глаза и из-под одеяла смотрю, как он встает с постели и идет, извините меня, по надобности… — Она уже не прикладывала платочек к глазам, вероятно, забыв об этом под впечатлением собственного рассказа. — И сегодня утром я проснулась, открыла глаза, как обычно, и стала ждать, когда Санду встанет с постели. Но он не поднимался. Я подумала, что еще рано, но потом увидела, что солнце уже высоко. «Сандикэ!» — окликнула я его. Никакого ответа. Знаете, ну никакого… Я тронула его за плечо, потрясла, а он даже не отозвался… Я вскочила.

«Хотел бы я увидеть, как ты вскакиваешь!» — подумал Фрунзэ.

— Зашла я с другой стороны кровати. Встряхнула его, позвала — никакого результата. Мой Сандикэ был мертвый… совсем мертвый…

«Сейчас нажмет на кнопку, — подумал Фрунзэ, — и начнет реветь!» И в самом деле, глаза вдовы неожиданно наполнились слезами.

А Лучиан, наблюдая за ней, подумал: «Как это Чампеля мог прожить столько лет около такой примитивной женщины?» Немного поразмыслив, он объяснил столь странное явление философски: «Неисповедимы пути господни!» — а вслух спросил:

— У него было больное сердце?

— Да что вы?! — удивилась вдова абсурдности такого предположения и перестала плакать. — Он был здоров как бык. Его ни один черт не брал! — Испугавшись собственных слов, она торопливо перекрестилась. — Был здоров… думаю… Да какое там «думаю»! Я уверена. У него даже была тут одна, с которой он жил… Любовница…

Признание вдовы Лучиана нисколько не удивило. Было бы даже странно, если бы Чампеля, человек образованный и, вне всякого сомнения, вполне интеллигентный, довольствовался жизнью с женщиной, явно не соответствующей ему по развитию, да к тому же с расстроенной гормональной системой, в чем она, конечно, не виновата.

— Вечером, после того как я ушел, он сказал вам, кто я такой?

— Да… «Этот человек из министерства внутренних дел», — сообщил он мне. Я думала, что вы зашли к нему по поводу увеличения пенсии.

Лучиан сделал над собой усилие, так как затянувшийся разговор с вдовой начинал его раздражать.

— А разве он не сказал, с какой целью я посетил вас?

— Да зачем же он станет говорить мне об этом? Да ни за что на свете! После того как ушли вы, ушел и он…

Лучиан насторожился:

— Куда ушел?

— Я думаю, к любовнице, к той, с которой он жил… Она его, беднягу, просто замучила.

— А почему вы так уверены, что он был у нее?

— Так как же? Перед тем как уйти, он умылся, побрился, переоделся… Он умывается и переодевается, только когда идет к ней… А что ему скажешь? Ничего! Пусть, господь с ним! Если нравится женщина, чего уж там, пусть! — рассудила она кротко.

«Словно присутствую на скетче сомнительного качества», — думал Фрунзэ, досадуя, что нельзя закурить.

— Домой возвратился поздно? — терпеливо продолжал спрашивать Лучиан.

— Около одиннадцати. Я была уже в постели и притворилась, что сплю. Он, не сказав ни слова, что-то поел на кухне, разделся и лег… И вот господь бог позвал его к себе! Как вы думаете, с моей пенсией все быстро устроится? — спросила она, заботясь уже о завтрашнем дне.

— Быстро, — заверил ее Лучиан. — Дети есть?

— Нет, бог не дал!

— А любовницу, о которой вы упоминали, где можно найти? Вы ее знаете?

Вдова испуганно вздрогнула и поспешила заверить:

— Если идет речь о начислении пенсии, то я законная жена! Я прожила с ним больше тридцати лет, господин офицер. Только мне одной известно, сколько я перенесла. Я не хочу, чтобы какая-то… курва отняла у меня пенсию! — И неожиданно эта до того неповоротливая толстуха перевоплотилась в иное существо — ничтожное и сварливое: — Я пойду в суд! Ради справедливости я пойду на все!

Лучиан успокоил ее, заверив, что никакого суда не потребуется и, поскольку она законная супруга умершего, все решится в ее пользу. И безутешная вдова сразу почувствовала себя счастливой.

«Лучиан иногда смахивает на пастора… — думал тем временем Фрунзэ. — Пастор на амвоне… Вероятно, такой же голос был у Иисуса Христа, когда он восклицал: «Дайте детям подойти ко мне!»

— Я скажу вам фамилию и адрес, но чтобы ее тут и духу не было, иначе убью! Она живет на Польской улице, дом сто семьдесят четыре. Зовут ее Лизетта Вранча.

При этом имени Фрунзэ вздрогнул: может, у нее не все дома? Что общего между этой страхолюдиной Чампелей и Лизеттой Вранчей? Он с вызовом посмотрел на друга. Конечно, Лучиан никогда не слышал о Лизетте Вранче…

— У вашего мужа были друзья?

— Друзья? — воскликнула вдова, словно ее спросили: «С какими королями ваш муж поддерживал дружеские отношения?» — Нет, Сандикэ был человеком нелюдимым: ни тебе друзей, ни тебе врагов… Ни один человек не перешагнул порог нашего дома. Поверьте, я никогда не видела столько людей во дворе своего дома, как сегодня. — Тут она, видимо, вспомнила, что рядом лежит бездыханное тело мужа, и снова заплакала.

— Примите наши соболезнования, — пробормотал невнятно Лучиан, видимо, вспомнив хорошее правило: лучше поздно, чем никогда. Он подмигнул Фрунзэ: мол, все в порядке. — Вы разрешите нам пройти в комнату покойного?

— Ради бога! Что за вопрос? Вы же из министерства внутренних дел, а мой муж получал оттуда пенсию…

Лучиан неуверенно направился к умершему. Фрунзэ шел чуть сзади: ему совсем не хотелось разглядывать покойника. Между ними вклинилась вдова, которая сразу начала тихо подвывать. Фрунзэ видел, как под черным платьем вздрагивала ее спина.

Они приблизились к умершему, и Лучиан оторопел: кожа вокруг рта покойного приобрела фиолетовый оттенок. По опыту Лучиан знал, что это нехороший признак. Он оглянулся на Фрунзэ и дал ему знак подойти.

— Видишь? — спросил Лучиан шепотом.

— Ты имеешь в виду цвет кожи вокруг рта?

— Да!

— Не нравится мне и эта слюна в правом углу рта.

— Пошли!

Вместе с вдовой Чампели они вышли в прихожую. Там Лучиан поинтересовался, приходил ли районный врач для констатации смерти.

— Должен вот-вот прийти, — ответила женщина.

По перешептыванию офицеров она, видимо, догадалась, что здесь что-то неладно, и глаза ее снова увлажнились.

— Госпожа Чампеля, — обратился Лучиан подчеркнуто деликатно, рассчитывая на эффект, производимый обычно таким обращением, — я убежден, что вы женщина мужественная, что страдания, перенесенные вами в жизни, не сломили вас…

— О, знали бы вы, сколько я натерпелась! — сокрушалась она, пытаясь выразить свое горе не только словами, но и покачиванием головы, но это ей опять не удалось.

Лучиан попал в точку: женщине нравилось сочувствие.

— Знаю, что вам достался суровый, нелюдимый муж… Да простит ему всевышний!

— Да простит ему бог! — со вздохом повторила она.

— Вот поэтому я убежден, что вы поймете меня… Надо произвести вскрытие…

Госпожа Чампеля испуганно прикрыла рот рукой:

— Ой, вскрытие? Откуда взять денег на это?

Лучиан заверил ее, что ей это ничего не будет стоить, что вскрытие производится за счет государства. Вдова успокоилась. Но как только Лучиан и Фрунзэ вышли, из комнаты послышался плач.

Народу на дворе заметно прибавилось, и офицерам пришлось шагать по живому коридору.

На улице, уже не скрывая своего огорчения, Лучиан обратился к Фрунзэ:

— Нам решительно не везет в деле Пантази — Ангелини. Я остаюсь здесь ждать районного врача.

Фрунзэ не дал ему закончить:

— А ты знаешь, кто любовница Чампели? — Тон вопроса был явно иронический.

— Откуда, к дьяволу, мне это знать? — отмахнулся Лучиан.

— Это еще одна бывшая звезда эстрадного театра, только не «Алхамбры», а «Кэрэбуша».

И хотя неожиданное заявление Фрунзэ кое-что проясняло и требовало к себе самого серьезного отношения, Лучиан все-таки не преминул подтрунить над ним:

— Я всегда завидовал твоему широкому кругозору!

— Э, мне было совсем нелегко этого добиться… Что поделаешь! Там, где преуспеваю я, тебе уже не преуспеть.

— Смех смехом, а ведь… в «спектакле» Ангелини участвуют две бывшие звезды. Ладно, поезжай сейчас же к Лизетте Вранче… Нас интересует, не заходил ли туда Чампеля.

— Не имею ничего против… Приятная миссия!

— Подожди, сначала доложу шефу, — остановил его Лучиан.

Дверца машины была открыта. Лучиан сел около Василиу, который спокойно, с полным пониманием следил за происходящим, и поднял трубку. Полковник Панаит откликнулся сразу. Он выслушал доклад капитана, не прерывая его, и, когда Лучиан замолчал, сказал:

— Вероятно, мы коснулись системы вражеской сигнализации… Враги нас видят, а мы их пока нет… Я согласен с тем, что ты собираешься предпринять. Попытайтесь восстановить маршрут прогулки Чампели накануне. Сейчас одиннадцать… Оставь покойника на попечение доктора, пусть он предупредит прокурора, это его обязанность, а сам возвращайся в управление. За это время я успею поговорить с бывшим репортером Траяном Никоарэ…

— Ясно, товарищ полковник! — Лучиан положил трубку на рычаг и обратился к Василиу: — Переходишь в распоряжение капитана Фрунзэ. Пригляди за ним, как-никак едете к актрисе… Как бы парень не потерял голову!

Лучиан вылез из машины, как будто прислуживая, широко распахнул дверцу.

— Спасибо, — поблагодарил Фрунзэ и сделал вид, что ищет по карманам мелочь.

— Не утруждай себя! — засмеялся Лучиан, вталкивая друга в машину.

Тогда Фрунзэ, чтобы посердить товарища, вынул пачку сигарет и нарочито веселым тоном произнес:

— Как хорошо, что я наконец от тебя избавился! Уж я сумею воспользоваться свободой. Сигареты, актрисы! Какая жизнь ожидает нас, дядя Василиу!.. Поехали! На Польскую улицу…

Лучиан постоял, глядя вслед «Волге», пока машина не исчезла за поворотом.

Покуривая, Фрунзэ обдумывал предстоящую встречу с бывшей звездой театра «Кэрэбуш». Он решил, что было бы неплохо сначала заехать в отделение милиции по месту жительства Лизетты Вранчи и поговорить с участковым милиционером. Он наверняка знает актрису и, может быть, сообщит сведения, которые облегчат Фрунзэ его задачу. По телефону он выяснил, к какому отделению относится Польская улица, дом 174, и дал шоферу новый адрес.

В милиции Фрунзэ повезло: начальник отделения оказался на месте. Худощавый майор долго изучал удостоверение личности Фрунзэ, записал все данные о нем к себе в журнал и наконец предложил рассказать, в каком деле необходимо содействие. Внимательно выслушав Фрунзэ, майор сказал:

— Участковым там один старший лейтенант… — И вдруг рассмеялся. — Так же, как и венгерского короля средних веков, его зовут Матей Корвин. Случается!.. — как бы извиняясь, добавил он. — Сейчас он у себя на участке, и, когда придет в отделение, не знаю…

Фрунзэ покинул кабинет начальника отделения недовольный. Потеряно столько драгоценного времени! Приближался обеденный перерыв, а ему не хотелось застать Лизетту Вранчу в неподходящий для беседы момент.

Выходя из отделения, капитан столкнулся с дежурным офицером, молоденьким старшим лейтенантом. Фрунзэ вспомнил, что дежурные офицеры, как и шоферы, знают все, и даже такое, что знать им не обязательно, и решил поговорить с ним.

Старший лейтенант посмотрел на часы, кивнул, давая понять, что ему кое-что известно о Матее Корвине. Потом сказал улыбаясь:

— Сейчас вы наверняка застанете его в ресторане «Сиретул».

— На улице Штефана Великого?

— На углу Штефана Великого и Польской улицы, — уточнил дежурный офицер. — Как раз время его обеда.

— Молодец старший лейтенант! — похвалил его Фрунзэ и что было духу помчался в ресторан.

Ресторан «Сиретул» находился по пути к Лизетте Вранче, и Фрунзэ решил, что, если действовать расторопно, можно успеть поговорить с участковым милиционером и попасть к актрисе.

— Если пробудем там долго, — забеспокоился Василиу, — неплохо было бы и закусить, а?

— Проголодался, старина Василиу? Что же жена не приготовила тебе пакета с едой? — подтрунивал над ним Фрунзэ. — Ай-яй-яй! Тогда зачем же жениться, дядя Василиу?

— Один ноль в вашу пользу! — признал шофер.

И опять Фрунзэ повезло. Как только он вошел в тесный садик ресторана, то сразу же заметил человека в форме милиционера и сказал себе: «Вот он-то и нужен мне». Матей Корвин сидел за столом с какими-то парнями. Они о чем-то говорили, смеялись… Наверное, рассказывали анекдоты. Милиционер почувствовал, что на него смотрят. Оглядевшись, он заметил капитана, который знаком попросил его подойти. Милиционер поднялся из-за стола и, не дав никаких объяснений своим собеседникам, пошел к Фрунзэ, застегивая на ходу френч. Фуражка его осталась лежать на стуле.

— Вы старший лейтенант Корвин? Мне хотелось бы с вами поговорить. Отойдемте куда-нибудь, чтобы не мешать в проходе, — предложил Фрунзэ самым дружелюбным тоном.

— С кем имею честь?

Фрунзэ ответил ему лишь после того, как они вышли на улицу. Он показал милиционеру удостоверение. Матей Корвин стал с интересом его рассматривать.

— Как же вы меня нашли? — удивился он. Его зеленые глаза на мгновение заблестели живым любопытством.

Фрунзэ не стал отвечать на его вопрос и сразу же перешел к делу:

— Меня интересует Лизетта Вранча.

— Актриса?! — старший лейтенант развеселился, словно услышал из уст капитана удачную остроту, и поправил белые редкие волосы, слипшиеся от пота. — Да она, товарищ капитан, чокнутая! Вы когда хотите пойти к ней?

— Сейчас.

— Может, мне пойти с вами? — Вопрос был задан вполголоса.

Фрунзэ вежливо отказался от помощи и попросил лишь кое-какие сведения: с кем живет? была ли замужем?

Участковый оживился еще больше и начал рассказывать, почесывая в затылке:

— Живет она тут рядом… в собственном домике. Ей шестьдесят три года, но никогда столько не дашь. Выглядит отлично, старая ведьма! А живет она не одна. У нее есть экономка, ее бывшая камеристка в театре. Тоже с приветом… Грубят друг другу, ругаются, а иногда и дерутся. — Он хмыкнул, вероятно, что-то припомнив.

— Не замужем?

— Никогда не была… Дом ей подарил в тридцать девятом один помещик. Судя по фотографиям, в молодости она стоила того…

— На какие доходы живет?

— Персональная пенсия. Ежемесячно две тысячи пятьсот лей чистенькими! — Последние слова участковый произнес с какой-то гордостью, будто сам эту пенсию выхлопотал. — Будьте покойны, товарищ капитан, живется ей неплохо. Людей не сторонится. Два года назад была в Швеции, теперь собирается во Францию. Так что дай-то бог нам такую старость.

— Есть у нее какой-нибудь интимный друг? — продолжал расспрашивать Фрунзэ.

— Не знаю, — извиняющимся тоном ответил Матей Корвин. — Друзей у нее хватает… Чаи, партии в покер… Бывшие актеры, актрисы…

Фрунзэ решил, что имеет достаточное представление о Лизетте Вранче и ее доме. Он поблагодарил старшего лейтенанта и хотел было идти, но Матей Корвин его задержал:

— Товарищ капитан, я бы вам дал один совет… — С лица участкового исчезла былая веселость, и Фрунзэ понял, что собеседник приготовился сказать ему о чем-то очень важном. — Будьте внимательны, она здорово чокнутая, товарищ капитан…

— Кусается? — засмеялся Фрунзэ.

— Хуже! Я однажды влип в историю… Вот и хочу вас предупредить. — Он вынул носовой платок и вытер пот сначала на затылке, потом с лица. — У нее идея фикс. До сих пор ей кажется, что она молода и красива, что все мужчины влюбляются в нее и обязательно стремятся ею овладеть.

— Ты смотри какая! — воскликнул Фрунзэ. Он слушал, стараясь не пропустить ни слова.

— Год назад у нее около трех недель гостила родственница из провинции без временной прописки. Я пошел к ней и предупредил, что это нарушение закона о прописке. Она меня знала, потому что я уже бывал у нее. Приняла корректно, ничего не скажешь. Угостила коньяком «Сегарча». Знаете? Из бывших королевских подвалов… И для того чтобы меня ублажить, стала показывать разные фотографии, даже что-то спела… Вы не поверите, танцевала для меня! Со смеху помереть можно… Потом взяла под руку и потянула в укромное местечко…

Фрунзэ со смехом спросил:

— В спальню?

— Да. Якобы показать фотографию сорокалетней давности, на которой она снята почти голой. Верите ли, товарищ капитан, даже сейчас не могу понять, как я споткнулся о медвежью шкуру, потерял равновесие и упал на постель. А она, черт бы ее побрал, упала рядом! И начала кричать, будто я ее изнасиловать хотел… С этим она и пошла к начальнику отделения… Вот какую штуку она со мной выкинула. Это было год назад, ей тогда шестьдесят два стукнуло. Мое счастье, что она заявила о попытке изнасилования… И сразу стало понятно, что у нее не все дома… Не смейтесь, товарищ капитан!

Фрунзэ извинился за то, что проявляет интерес к подробностям, — случай сам по себе был чрезвычайно любопытный, — и спросил:

— А чем кончилось дело с временной пропиской? Признала она, что нарушила закон?

— Так она не настолько сумасшедшая, — уже более спокойно продолжал Матей Корвин. — Заплатила штраф, а когда снова приехала какая-то родственница, подала заявление в милицию немедленно…

— Итак, какой совет вы мне дадите?

— Если собираетесь с ней разговаривать, возьмите с собой кого-нибудь. Ни в коем случае не беседуйте тет-а-тет, только при свидетелях. Мало ли что ей взбредет в голову… И вот еще что, называйте ее мадемуазель Лизеттой.

В ответ Фрунзэ самоуверенно улыбнулся. «Э, со мной такие штучки не пройдут», — можно было прочитать на его лице. Он поблагодарил старшего лейтенанта и поспешно направился к машине, которая ждала его чуть поодаль от входа в ресторан. Он торопливо открыл дверцу и браво скомандовал:

— На Польскую, старина Василиу! Дом сто семьдесят четыре!

Фрунзэ прикурил сигарету и, довольный, развалился на заднем сиденье. В зеркале шофера то появлялась, то исчезала фигура Матея Корвина. «Она здорово чокнутая, товарищ капитан…» — вспомнил Фрунзэ слова своего коллеги из милиции и улыбнулся. Когда же он в последний раз видел Лизетту Вранчу? Вспомнил! Летом сорок пятого года в спектакле под названием «Ревю мира». На афишах было написано огромными буквами: «Соперница Нормы Тейлор из «Алхамбры» Лизетта Вранча». Сколько с тех пор прошло лет? Девятнадцать! С годами имена звезд «Кэрэбуша» и сцены Влэдояну забылись. И вот надо же, теперь ему пришлось встретиться с одной из них.

«Она здорово чокнутая, товарищ капитан…» — вновь припомнились ему слова Матея Корвина. Но и на сцене она бывала часто не в себе. «Господи, она играла, как сумасшедшая, эта Лизетта!» — говорили очарованные ею поклонники. «Как удивительна жизнь! — философствовал Фрунзэ, затягиваясь сигаретой. — Двадцать пять лет назад, когда я начал приобщаться к театру, я несколько раз пытался проникнуть за кулисы «Кэрэбуша», посмотреть на нее, на «озорную Лизетту», а вот теперь — пожалуйста! Мне предстоит даже побеседовать с ней…»

— Подъезжаем, — предупредил шофер.

— К дому не приближайся…

— Ясно! — ответил Василиу, прижимаясь к тротуару.

Фрунзэ вышел из машины и пошел пешком. Улица была обсажена каштанами, и в их прохладной тени дышалось довольно легко. Фрунзэ не спешил, хотя его просто разбирало любопытство.

Артистка жила в старинном доме добротной постройки, с тяжеловесной архитектурой, со стеклянным навесом над парадным входом. Два высоких окна выходили на улицу. Маленькая, из литого чугуна, калитка оказалась открытой, и Фрунзэ беспрепятственно попал во двор. Здесь его внимание привлек старый дуб, который будто специально притулился в нескольких метрах от ступенек, ведущих на застекленную веранду. Во дворе и в доме царила странная тишина, и на всем лежала печать заброшенности и разрушения.

Фрунзэ поднялся по ступенькам и неожиданно заметил, что стекла веранды чистые. Под кнопкой звонка он обнаружил табличку с фамилией актрисы. Позвонил. Через минуту позвонил снова. Ощущение, что дом необитаем, усилилось. Он было решил, что актрисы нет дома, как вдруг, после третьего звонка, из-за двери послышался приятный звонкий голос:

— Эльвира, милочка, это ты? Одну секунду, дорогая моя, одну секунду!

Фрунзэ намеренно кашлянул. Предупрежденная таким образом, хозяйка спросила:

— Кто там?

— Я к мадемуазель Лизетте Вранче.

Но дверь не открылась. Распахнулось лишь высокое узкое оконце, и в нем в стоячих старинных кружевах, какие носили маркизы, появилось знакомое лицо, словно высеченное из мрамора, с изогнутыми дугой бровями над большими, чуть удивленными, проницательными глазами. Фрунзэ сразу узнал ее и нашел, что актриса не очень изменилась и по-прежнему красива. Он с трудом заставил себя вернуться к действительности. Рядом с Лизеттой Вранчей он мысленно представил бескровное, все испещренное морщинами и складками лицо бывшего архивариуса, но, хоть убей, не мог вообразить стоящую перед ним женщину в объятиях Чампели.

— Я — Лизетта Вранча! — Энергичный, не лишенный театральности голос свидетельствовал, что его обладательница все еще молода.

Второй раз за эту неделю Фрунзэ был вынужден играть роль застенчивого мужчины, и, надо признать, играл он прекрасно. На лице его появилась неопределенная улыбка — основной атрибут застенчивости, и он воскликнул с неподдельным удивлением:

— Мадемуазель Лизетта Вранча?! Это вы?! Господи, — заговорил он, заикаясь от волнения, — да кому же еще быть?!

— Что вам от меня нужно?

Пустившись вплавь по волнам внезапно нахлынувшего вдохновения, которое не раз помогало ему удачно выбираться из затруднительных ситуаций, он попытался объяснить свое появление:

— Я был и остаюсь большим поклонником вашего таланта.

Нет, он не лгал, его слова звучали как нельзя более убедительно. Актриса открыла дверь. Проходя на веранду, Фрунзэ продолжал торопливо говорить, словно стараясь преодолеть таким образом свою застенчивость:

— Теперь, как только я вас увидел… Как вам сказать… Я окончательно стушевался… Я вспомнил «Кэрэбуш», грандиозный спектакль «Вокруг земного шара» с вашим участием…

Лизетта Вранча закрыла за ним дверь. Она была одета в длинный нейлоновый голубой халат, с такими же голубыми цветами, и притом просвечивающий, просто неприлично просвечивающий.

— Пожалуйста… пожалуйста в дом! — приглашала она, оглядывая его как будто свысока. Ее лицо обрамляли чуть посеребренные, пышные, затейливо причесанные волосы, похожие на невероятную шляпку.

Фрунзэ шел за ней.

— Вы видели спектакль «Вокруг земного шара»? — спросила она с некоторым недоверием.

— О, мадемуазель Лизетта! Вы же тогда произвели фурор своей песенкой «Я чертенок, вскарабкавшийся на дерево».

Польщенная тем, что он помнит такие подробности, она улыбалась, показывая белые, на зависть, здоровые зубы.

— Когда же вы смогли увидеть этот спектакль? Ведь вы еще так молоды.

Они очутились в комнате с опущенными шторами. «Ей-богу, она привела меня в спальню», — подумал Фрунзэ и вспомнил забавный рассказ старшего лейтенанта. Хозяйка зажгла свет. Стены комнаты сверху донизу и даже потолок были оклеены афишами и фотографиями, которые радовали глаз и повествовали о блестящем прошлом звезды известного эстрадного театра. Фрунзэ громко выразил свое искреннее восхищение. Он разглядывал афиши и не переставал приговаривать:

— Боже! Боже, как красиво!

Многие афиши он видел когда-то на улицах Бухареста. Благодаря одной из таких афиш, на которой было написано: «Великолепие! Сценическая постановка! Люкс!», он в юношеские годы увлекся эстрадой. Ему непременно захотелось увидеть собственными глазами то, что означали слова: «Великолепие! Сценическая постановка! Люкс!» Сейчас Лизетта Вранча предоставила ему возможность вдоволь восхищаться расклеенными по стенам афишами, и он в экстазе продолжал тихо повторять:

— «Эксцентричный Кэрэбуш!», «Кэрэбуш» в раю!»

Через некоторое время она предложила ему сесть. Посреди комнаты стоял низенький турецкий столик, вокруг него лежали подушки и стояли низенькие стулья. Только теперь Фрунзэ обнаружил, что комната обставлена в восточном стиле: коврики, столики из меди, четки, браслеты, украшения и даже кальян…

Лизетта Вранча непринужденно опустилась на подушку — она привыкла сидеть в такой позе, при этом она открыла выше колен ноги, но не спешила запахнуть полы халата. Она взяла со стола длинный мундштук, вынула из пачки «Кэмел» сигарету и вставила ее. Фрунзэ услужливо поднес зажигалку. Закурив, она поблагодарила его и пододвинула ему пачку, приглашая закурить. Фрунзэ не отказался.

— Итак, милостивый государь, вы почитатель моего таланта. — В ее словах отчетливо прозвучал вызов: «В таком случае держитесь, я вам покажу!»

— Да, мадемуазель… Хотя до сих пор я не занимался историей театра… («Что это я несу?» — удивился он самому себе.) Я хотел бы в силу моей огромной любви к эстрадному театру взяться за написание истории этого жанра в Румынии…

Лизетта Вранча пристально посмотрела на него сквозь дым сигареты и насмешливо оборвала:

— Ладно, кончайте с этой сказкой для детей. За версту видно, что вы из госбезопасности.

Это была неожиданная атака, и Фрунзэ потребовалось время, чтобы прийти в себя.

— Не смущайтесь, — обратилась она топом дружеского понимания. — И я, если бы была на вашем месте, поступила точно так же…

Фрунзэ улыбнулся и взволнованно спросил:

— Все-таки, мадемуазель Лизетта, как вы раскрыли меня? Чем я себя выдал? Ведь моя любовь к эстрадному театру не выдумка, я действительно одержим им.

Актриса снова улыбнулась пленительной, несколько церемонной улыбкой, как на старых фотографиях:

— Не беспокойтесь. Вы не похожи на агента госбезопасности. Признаюсь, меня приятно удивило то, что вы помните песенку «Я чертенок, вскарабкавшийся на дерево». Просто-напросто мне позвонил какой-то неизвестный и предупредил, что ко мне придут из госбезопасности. Вот и все объяснение! — И она громко рассмеялась.

У Фрунзэ до боли сжалось сердце. «Матей Корвин! Негодяй! — подумал он. — Только он мог это сделать!» Он овладел собой и тоже рассмеялся:

— Когда вам звонили?

— Не имеет значения! — отмахнулась она, как от какого-нибудь пустяка. — Впрочем, в субботу, через три дня, я отправляюсь в Париж. И каждый раз, когда я уезжаю за границу, ко мне наведываются ваши коллеги. — И она многозначительно улыбнулась: — Небольшие поручения… Теперь я слушаю вас. О чем пойдет речь?

Фрунзэ отметил про себя: она выполняет какие-то небольшие поручения и теперь ожидает, что от нее опять чего-то потребуют. «Ну, я покажу этому свистуну!» Он предъявил удостоверение. Актриса, казалось, пришла в восторг от того, что ей представился случай взглянуть на удостоверение офицера госбезопасности.

— Слушаю вас! — сказала она с готовностью, элегантно держа между пальцами, унизанными кольцами, длинный мундштук.

Фрунзэ ничего не оставалось, как начать задавать вопросы, в ответах на которые он был заинтересован. Он, правда, немного огорчился, что исчез такой элемент игры, как «сценический импульс», который питал его вдохновение.

— Среди ваших поклонников имеется некий Санду Чампеля…

— Почему некий? Прежде всего мои поклонники не могут расцениваться как некие лица. Лучшим примером тому служите вы сами… А мой друг Чампеля — майор запаса, значит, старший офицер, так что речь идет не о каком-то третьестепенном лице… — Актриса отчитывала офицера госбезопасности, стараясь сохранять в голосе дружественный оттенок. — Что же вас интересует в связи с ним?

— Когда он был у вас в последний раз?

— Вчера вечером… Явился без предупреждения. Это меня сильно удивило. Обычно он звонит за сутки. На этот раз он пришел внезапно…

— Примерно в котором часу?

Охваченная неясным предчувствием чего-то недоброго, актриса нахмурилась, продолжая держать мундштук между пальцев.

— С ним что-нибудь случилось? — спросила она, чуть помолчав. На ее мраморном лице появилась неподдельная озабоченность. — Полагаю, было половина одиннадцатого.

— Он чем-либо, мотивировал свой приход?

— Да, хотя я его об этом и не спрашивала. Ему представилась возможность поехать в Бран[7], и он зашел попрощаться… Сначала он нанес визит Пашкану — генералу, наполовину свихнувшемуся. И так как это было по дороге, он рискнул зайти без предупреждения. Правда, он пытался перед этим мне позвонить, но вроде бы телефон был занят или испорчен. Однако уж не случилось ли что-нибудь с ним? Вы мне просто обязаны об этом сказать.

Фрунзэ деликатно погасил сигарету в пепельнице. Ему было неудобно сидеть по-восточному, но, что поделаешь, приходилось терпеть. Он пристально взглянул на свою собеседницу. «Некоторые люди, даже когда стареют, остаются красивыми, — с восхищением думал он. — Что общего могло быть между этой красавицей и страшилищем архивариусом?»

— Мадемуазель Лизетта, ваш друг Чампеля покончил жизнь самоубийством.

Актриса вскочила, посмотрела на Фрунзэ, как на сумасшедшего, в волнении сделала несколько шагов по комнате:

— Шутите?

Фрунзэ тоже поднялся.

— У меня нет привычки шутить такими вещами.

— Извините, но… — продолжала она с возмущением, — то, о чем вы говорите, абсурд! Немыслимо!.. Вечером он был у меня. Попрощался… Боже! — Она внезапно замолчала. Сигарета в мундштуке погасла, и она нервным, но уверенным движением вновь зажгла ее.

— Вам не показалось, что он был чем-нибудь раздражен, взволнован, когда прощался?

— Напротив… — Актриса вновь присела, принудив тем самым и Фрунзэ занять мучительную позу. — Он все время отпускал разные шуточки в адрес генерала Пашкану по поводу его плана вторжения в Англию…

— В Англию?!

— Я же сказала вам, что генерал сумасшедший, — напомнила Лизетта Вранча. — Нет-нет, Санду был спокоен и доволен, что избавится от жены, поедет в горы… И вдруг покончить с собой? Я думаю, тут какая-то ошибка… Не вижу причин, которые толкнули бы его на этот ужасный поступок. Он оставил письмо, какое-нибудь объяснение?

Фрунзэ отрицательно покачал головой и хотел было достать из кармана пачку сигарет, но хозяйка уловила его движение и показала глазами на свою пачку.

— Невероятно! Он пробыл у меня больше часа и ушел в хорошем расположении духа. Нет-нет, я не верю, что он мог покончить с собой… Глупости! Вы, конечно, знаете лучше меня… — И она задумалась. Через некоторое время она с нескрываемой грустью произнесла: — Теперь я понимаю, почему вы пришли ко мне… Его жена сказала вам, что я его любовница. Я бы расхохоталась, если бы речь не шла о смерти преданного мне друга…

— Он любил вас? — спросил Фрунзэ, стараясь скрыть свое смущение.

Актриса снова пристально посмотрела на него сквозь дым сигареты:

— Никто не может заставить меня отвечать на такие вопросы. Но если я это делаю, то только в память Санду… В данном случае объяснение просто необходимо. Его жена определила наши отношения с Санду как любовные. Но меня не шокирует слово «любовница»… В жизни актрисам приходится слышать от жен любовников и более мерзкие слова, но я всегда относилась к ним равнодушно. Тэнасе[8], великий Тэнасе говорил нам: «Девочки, я делаю из вас звезд… звезд «Кэрэбуша», а в остальном думайте о себе сами, думайте, как сделать жизнь красивой… У меня нет денег на ваши туалеты…»

Чампеля — один из тех мужчин, которые были от меня без ума… Перед войной он слыл материально обеспеченным, но понимал, что донельзя уродлив, поэтому у него развился комплекс неполноценности. Он никогда не пытался лезть в душу, не позволял грубостей, не домогался взаимности… Он любил меня по-своему, с безграничной преданностью. Я терпела его в своем окружении больше двадцати пяти лет! И, как бы компенсируя физические недостатки, бог дал ему открытую благородную душу, удивительный характер… — Лизетта Вранча горько улыбнулась: — Мне, молодой человек, нравились красивые мужчины… Я была материально обеспечена, и это позволяло мне выбирать любовников. Заверяю вас, между мною и Санду Чампелей ничего, кроме искренней и бескорыстной дружбы, не было. Он ничего от меня не требовал, ему достаточно было лишь смотреть на меня… «Мне достаточно увидеть вас, и я счастлив, дорогая Лизетта» — так выражал он свои чувства. Еще есть вопросы?

— Вчера вечером у вас, кроме Чампели, кто-нибудь был в гостях?

— У меня не бывает вечера без гостей! Вы помните Силли Василиу? А супругов Семиных?

Фрунзэ заметно оживился при упоминании имен когда-то известных эстрадных артистов.

— Они приходили поиграть в бридж… Я угостила Санду кофе с коньяком… — Она резко поднялась: — Сударь, вы мне нравитесь все больше и больше. Я вижу, вы действительно любите эстрадный театр, однако вы принесли в мой дом черную весть. И потом, я устала. — Она опустила голову и с глубокой горечью произнесла: — Я все-таки старая женщина. Пожалуйста, я вас провожу…

Последние слова обезоружили Фрунзэ. Размышляя об отношениях между Чампелей и актрисой, о характере которых он, впрочем, догадывался и до встречи с Лизеттой Вранчей, Фрунзэ предполагал побыть у актрисы подольше, послушать ее эмоциональные воспоминания и хотя бы таким образом удовлетворить свое давнишнее желание проникнуть за кулисы театра «Кэрэбуш». Но Лизетта Вранча решительно направилась к выходу, давая понять, что визит окончен. Уже у самой двери Фрунзэ сказал:

— Сожалею, что принес вам печальную весть…

— В этом не ваша вина.

— Позвольте мне зайти к вам как-нибудь. Мне бы очень хотелось поговорить о театре, посмотреть фотографии, афиши…

— Пожалуйста, но теперь уже после того, как я вернусь из Франции.

— А когда вы уезжаете?

— В субботу. Может быть, застану похороны?

— Не знаю… А вы хотели бы присутствовать на похоронах?! — Фрунзэ был приятно удивлен.

Ответом была протянутая для поцелуя рука. Фрунзэ с удовольствием прикоснулся к ней губами и не заметил, как оказался около дуба, одинокого скитальца, заблудившегося среди городских зданий.

Он застал Василиу за трапезой. Конечно же, у шофера оказался при себе пакет с несколькими кусочками брынзы, помидорами и огурцами. И сейчас Василиу дожевывал последний кусочек хлеба. Подойдя к нему, Фрунзэ с укоризной сказал:

— Ну, как водится, мне ничего не оставил.

— Закоренелых холостяков я не угощаю тем, что приготовила моя жена, — отрезал Василиу.

— Ну и сердит же ты сегодня, старина Василиу!

— Куда?

— Назад, в «Сиретул». Может, застану еще этого проходимца, Матея Корвина…

Они подъехали к ресторану в тот самый момент, когда участковый уже собирался уходить. Увидев Фрунзэ, он не стал ждать, когда его позовут, и бодро направился к выходу.

— Ну как? — Офицер серьезно посмотрел на капитана.

Фрунзэ сердито сощурил глаза и сказал:

— Послушай, ты зачем ей звонил? Зачем предупредил, что я приду?

Лицо Матея Корвина вытянулось, стало сосредоточенным, потом приняло угрожающее выражение.

— Товарищ капитан! — возмутился участковый. — Вы отдаете себе отчет, в чем меня обвиняете? Или, может быть, думаете, только вы принимали присягу? Вы могли бы сначала спросить меня, звонил ли я этой чокнутой, а не обвинять с ходу… Что касается этой актрисы, то даю честное слово, я ей не звонил. Я что, с ума сошел? Пойдемте к начальнику отделения?

Фрунзэ понял, что допустил ошибку, и довольно серьезную. Он поспешил извиниться и объяснить Матею Корвину, в какую ситуацию попал.

— Она мне ясно сказала: «…Мне позвонил какой-то неизвестный и предупредил, что ко мне придут из госбезопасности».

— Вы спросили, в котором часу ей звонили?

Фрунзэ стало стыдно, что он заподозрил офицера милиции, поверив на слово актрисе, и даже не задал ей необходимых вопросов. Он еще раз попросил извинения у Матея Корвина, признав его упреки справедливыми.

— Вот видите! Вот видите! — восклицал участковый уже более примирительным тоном, но от приглашения подвезти его до отделения милиции отказался.

Пока Фрунзэ развлекался чтением афиш, выставленных на обозрение в «салоне», а одновременно и «музее» актрисы Лизетты Вранчи, полковник Панаит вызвал Лучиана, чтобы вместе прослушать беседу с бывшим журналистом Траяном Никоарэ, записанную на магнитофонную ленту.

— Стоит послушать! — весело сказал полковник, вспоминая визит бывшего репортера. — Он типичный представитель газетчиков прошлого, нахал и пройдоха. Его вышвырнешь за дверь, он к тебе в окно влезет. Староват бедняга и выглядит неважно… Человек довольно любознательный, но циник. Я его спрашиваю: «Вы не против, если мы застенографируем нашу беседу?» «Наоборот, — отвечает, — но я бы предпочел, чтобы наш разговор записали на магнитофонную ленту». «Можно, — отвечаю я, — но почему такое предпочтение?» — «Я никогда не слышал свой голос в записи. Говорят, когда слышишь свой голос, записанный на магнитофон, охватывает такое чувство, будто ты от самого себя отделился». Я удовлетворил его желание. Он был очень взволнован… Не стану воспроизводить всю беседу. Я выбрал отдельные места, которые тебя наверняка заинтересуют.

Начальник возился с магнитофоном, а Лучиан задумчиво следил за его движениями. Он все еще не освободился от образа Чампели, лежащего на кровати со скрещенными на груди руками и свечкой между пальцев. Врач подтвердил предположение офицеров об отравлении и приказал провести экспертизу. Капитан Визиру покинул квартиру бывшего архивариуса только тогда, когда появились санитары и забрали покойника.

Панаит занял место за столом. Слева от него, как всегда, сел Лучиан.

— Теперь послушай! — Панаит включил магнитофон.

«П а н а и т. В репортаже, о котором мы говорили, вы обнадеживали читателей, что на следующий день опубликуете новые сведения о любовной драме на Римской улице. Но не выполнили своего обещания. По какой причине?

Н и к о а р э. Господин полковник, вы всколыхнули во мне уйму воспоминаний. Приятных, и неприятных, горьких и радостных… Я прекрасно понимаю, что вы меня вызвали сюда не на приятельскую беседу, и поэтому буду очень краток.

П а н а и т. Пожалуйста. Кофе, коньяк?..

Н и к о а р э. Спасибо. Я действительно обещал читателям сенсационные подробности, но не сдержал слова, и не по своей вине. Видите ли, мы, репортеры уголовной хроники, по натуре люди непоседливые. У нас не было своего места, мы постоянно находились в движении, совали нос всюду, куда надо и куда не надо. У нас были свои щупальца и даже свои информаторы.

П а н а и т. А как это понимать — у нас были свои информаторы?

Н и к о а р э. Очень просто, господин полковник… Коньяк прекрасный. Спасибо… Мы их вербовали из прислуги, камеристок, кельнеров. Не поверите, у меня даже в полиции были свои люди. Не удивляйтесь! За известную мзду мне звонили и предупреждали: «Маэстро, наш хозяин дает сегодня вечером прием». Или: «Господин журналист, приезжайте срочно на такую-то улицу, такой-то номер дома. Совершено преступление!» Так вот все и делалось, и я всегда был в курсе событий. Хозяин газеты был доволен, я — тоже.

П а н а и т. Ясно.

Н и к о а р э. Из этих источников я узнал — сейчас уже не помню, кто мне сообщил об этом по секрету, — что утром двадцать первого февраля на Северный вокзал восточным экспрессом прибывает красавица актриса Норма Тейлор, жена Панайтеску-Слэника. Сообщение было достоверным, и я, даю честное слово, оказался единственным столичным журналистом, который видел Норму Тейлор выходящей из поезда…

П а н а и т. Ее кто-нибудь встречал?

Н и к о а р э. Мне нравится, как вы направляете беседу. У вас чутье. Я сужу по характеру вопросов. Итак, ее никто не встречал. Она прибыла вроде бы инкогнито, но из поезда выходила под руку с элегантным мужчиной. Я сразу понял, что напал на золотую жилу. Я был очень осторожен. Не бросился сразу же к актрисе брать интервью, не позвонил по телефону в редакцию, чтобы сообщить, что Норма Тейлор вернулась в Румынию. Перед вокзалом ее ожидал «форд», за рулем которого сидел известный западный журналист Пьер Хассель. Он уже умер, да простит ему бог его прегрешения! Вот у него был талант…

П а н а и т. Значит, их ждали и они знали об этом?

Н и к о а р э. Да, они уверенно прошли прямо к машине. Но и я, не будь дураком, двинулся за ними следом. Хассель доставил друзей в отель «Атене-Палас». Впрочем, он сам там жил…

П а н а и т. Эти двое попросили дать им раздельные комнаты?

Н и к о а р э. На этот раз вы забегаете вперед, господин полковник.

П а н а и т. Виноват.

Н и к о а р э. Норма Тейлор и ее сопровождающий были в близких отношениях. Во всяком случае, так это выглядело со стороны. Мужчина говорил с Нормой по-румынски, с Хасселем — по-английски, а со служащей в приемной отеля — по-французски. После того как они устроились в двух отдельных номерах, Норма Тейлор заказала такси и с частью багажа отправилась домой, на Римскую улицу, то есть к мужу.

П а н а и т. Через сколько дней после ее приезда произошла драма?

Н и к о а р э. На следующий день.

П а н а и т. Под каким именем зарегистрировался в отеле мужчина, с которым приехала в Румынию Норма Тейлор? Не помните?»

К сожалению, полковник должен был прервать прослушивание ленты. Зазвонил телефон. Подняв трубку, Панаит сразу же узнал голос Фрунзэ.

— Докладывай! Да… да… Понимаю… Генерал Пашкану?! Кажется, я о нем слышал. Запиши номер телефона… Национальный комитет ветеранов. Так! Попроси там, чтобы тебе дали адрес генерала. Свихнулся он или нет, но ты попытайся все-таки установить, заходил ли к нему вчера вечером Санду Чампеля и в каком он был настроении. Да-да, он здесь. Передам. Давай, давай, не тяни волынку.

Полковник снова подошел к столу.

— Фрунзэ передает тебе привет, — сказал он. Потом нажал кнопку магнитофона, немного перекрутил ленту назад, чтобы успеть настроиться на прослушивание и ничего не пропустить.

«Н и к о а р э. На следующий день.

П а н а и т. Под каким именем зарегистрировался в отеле мужчина, с которым приехала в Румынию Норма Тейлор? Не помните?

Н и к о а р э. А как же! Вирджил Обретин, британский подданный.

П а н а и т. Вирджил Обретин? А имя Кодруца Ангелини вам ничего не говорит?

Н и к о а р э. Кодруц Ангелини? Кодруц Ангелини… Где и когда я о нем слышал? Слышать-то я о нем слышал… Бесспорно! Постойте, вроде бы во время войны… Уж не он ли был привлечен к суду по обвинению в шпионаже?

П а н а и т. Так, кажется.

Н и к о а р э. А, вспомнил! О судебном процессе над шпионом мне сообщил писарь из верховного суда. Видите ли, были такие дела, в которые я совал нос, никого ни о чем не спрашивая, но были и такие, на которые необходимо было получить разрешение у хозяина. Ведь в конце концов он платил. «Война! — сказал он мне как-то. — Мы не суем носа в кухню маршала[9] и Эуджена Кристеску[10]». Особенно Кристеску, а это дело относилось как раз к его кухне. И я смирнехонько сидел на своем месте.

П а н а и т. Вернемся к Норме Тейлор.

Н и к о а р э. Так вот, как я вам говорил, из отеля она поехала домой. Я — за ней. Дома ее встретил Панайтеску-Слэник собственной персоной. «Да, Траян, — сказал я себе, — ты напал на серьезное дельце». Я мог бы опубликовать репортаж сразу же, в следующем номере. Но не было смысла спешить, надо было дать материалу отстояться. Он и отстоялся. И еще как!

П а н а и т. Уважаемый господин Никоарэ, нам чрезвычайно необходима ваша помощь… Я внимательно выслушал все, что вы мне здесь рассказали, и очень признателен вам за это, но я хотел бы задать один деликатный вопрос.

Н и к о а р э. Задавайте, господин полковник, задавайте! Для меня не существует деликатных вопросов. Какой же я был бы тогда репортер уголовной хроники?

П а н а и т. Где вы находились в тот час, когда на Римской улице разыгралась драма?

Н и к о а р э. Вы бесподобны, господин полковник! Интуитивно почувствовали, в чем дело. У вас есть нюх. Я находился как раз там, на Римской улице, около виллы Панайтеску-Слэника.

П а н а и т. Значит, вы следили за Нормой Тейлор? Вы знаете, кого она посетила в тот день?

Н и к о а р э. Так оно и есть! Я следил за ней в течение всего дня, шаг за шагом…

П а н а и т. Итак, я просил бы вас рассказать, кого посетила Норма Тейлор.

Н и к о а р э. У кого она была, сказать точно я не могу… И я вам объясню почему. Где она была после полудня, это я знаю. Знаю, на какой улице, знаю, в каком доме, — его до сих пор не снесли. Где-то в парке Доменилор…

П а н а и т. Почему в репортаже вы не упомянули о посещении актрисой дома в парке Доменилор?

Н и к о а р э. Вы все время идете по следу, но торопитесь поставить точки над «и», господин полковник. Две причины не позволили мне придать это гласности. Во-первых, я не узнал, у кого в доме она была и с кем встречалась. Репортаж должен был появиться на следующий день, рано утром, и я просто не успел провести расследование. Я решил заняться этим делом на следующий день. Во-вторых… Разрешите? Очень хороший коньяк. Премного благодарен, господин полковник!.. Во-вторых, на следующий день, к вечеру, в то время, когда я направлялся к дому в парке Доменилор, со мной случилось невероятное. Меня нагнала машина, из которой вышли двое верзил… Меня схватили прямо на улице!

П а н а и т. Это была машина сигуранцы?

Н и к о а р э. Не знаю, я даже не стал ломать голову над этим. Но после вечера я понял одну вещь: когда я следил за Нормой Тейлор, я сам был под наблюдением.

П а н а и т. Значит, эти двое схватили вас прямо на улице? Продолжайте…

Н и к о а р э. Меня запихнули на заднее сиденье, и я почувствовал себя Христом между двух разбойников, а после того, как машина тронулась, мне на глаза надели темные очки. Потом меня долго возили по городу. Наконец машина остановилась, меня завели в какой-то дом. Я оказался в кабинете, на стуле перед огромным письменным столом. В лицо бил слепящий свет — все как в американских боевиках… Кто-то по ту сторону стола обратился примерно так: «Послушай, Никоарэ, почему тебе не живется спокойно? — По голосу можно было предположить, что это мужчина в возрасте. Говорил он со мной так, будто знал меня испокон веку. — И чего ты суешь нос куда не следует?» Потом он сказал, что, если об этом узнает Бумбешть, мой хозяин, он сделает из меня отбивную. Какой смысл продолжать? Я получил кругленькую сумму…

П а н а и т. Там же, на месте?

Н и к о а р э. Да! Возмещение убытков и плата за то, чтобы я молчал, чтобы не писал больше о «любовной драме» и не слонялся вокруг дома в парке Доменилор, а занялся чем-нибудь, если не хочу, чтобы со мной произошел ну совсем неожиданный несчастный случай: наезд машины или что-нибудь в этом роде… Я взял деньги, поблагодарил. Тем все и кончилось… А вышел я оттуда точно так же, как в боевиках. Слепящий свет погас. Я услышал, как мой собеседник удалился. Затем ему на смену явились двое верзил, опять нацепили мне на нос темные очки… и повезли. Я до сих пор не знаю, кто говорил со мной, кто оплатил мое молчание, и, справедливости ради надо сказать, довольно щедро.

П а н а и т. После такого приключения вы ничего не предпринимали, чтобы удовлетворить свою любознательность?

Н и к о а р э. Да нет, кое-что я предпринял, разумеется, потихоньку. Журналист всегда остается журналистом. Он от рождения любопытен. Мне очень хотелось знать, что же случилось с мужчиной, которого Норма Тейлор оставила в отеле.

П а н а и т. С британским подданным Вирджилом Обретином? И вам это удалось?

Н и к о а р э. А как же! На второй или третий день после приезда Вирджил Обретин покинул страну на военном самолете какого-то западного государства.

П а н а и т. А относительно дома в парке Доменилор вы ничего не выясняли?

Н и к о а р э. Ничего. Я дал слово, и за то, чтобы я его сдержал, мне отлично заплатили…

П а н а и т. В своем репортаже вы намекаете читателям, что Панайтеску-Слэник поехал на своей машине за женой. Он в самом деле следил за ней?

Н и к о а р э. Нет. Он поехал совсем в другом направлении…»

Полковник выключил магнитофон и обратился к Лучиану:

— Вот так-то! Что ты из всего этого винегрета понял?

Лучиан не спешил с ответом и не потому, что вопрос был очень сложный. Просто им овладело чувство какой-то непонятной задумчивости. Дело, относящееся, казалось бы, к далекому прошлому, дурно пахло и десятилетия спустя. И чем они вынуждены заниматься? Утром — Чампеля с явными признаками отравления, в обед — чета Панайтеску с их зловещей драмой… А после полудня их ждет, может быть, решающее событие в доме Марии Ангелини. Кто знает, что принесет им Павел Дюган…

В поисках ответа Панаит взял карандаш и стал вертеть его, в то же время боясь сломать ненароком. Лучиан некоторое время следил за действиями полковника, потом, вытерев пот с лица мятым носовым платком, заговорил:

— Конечно, воспоминания журналиста не лишены интереса. Они подтверждают достоверность дневниковых записей Марии Ангелини, что для нас при отсутствии архивных данных очень важно. Отсюда возникает вопрос, который, как я предполагаю, вас волнует: кто тот мужчина, с которым Норма Тейлор приезжала в Румынию?

Панаит утвердительно кивнул, одобряя тем самым выбранный Лучианом путь рассуждений.

— Уж не скрывался ли под именем Вирджила Обретина Кодруц Ангелини? Товарищ полковник… — Капитан неожиданно повысил голос, и это заставило Панаита поднять голову и с напряженным вниманием взглянуть на него. — Товарищ полковник, теперь, после того как Чампеля в качестве источника информации для нас потерян, надо как можно быстрее браться за проблему, решение которой все-таки зависит от нас…

— Это за какую же?

— Эксгумация… — Лучиан замолчал: хотел послушать, что скажет начальник, который в задумчивости играл карандашом.

— Внимание Пантази из Бухареста к семье Ангелини, — заговорил после паузы Панаит, — подозрительная смерть Чампели показывают, что, хотя прошло два десятилетия с момента судебного процесса над Кодруцем Ангелини, интерес к этому делу не иссяк. Надо быть готовыми к новым сюрпризам. Кто-то встревожился… Одну пешку, о ценности которой мы пока не знаем, вывели из игры… Я имею в виду Чампелю. Покончил самоубийством? Или его убрали? И этого пока не знаем… Знаем только, что бывший архивариус скончался после того, как мы попросили его поддержки в деле Ангелини…

— Вечером, после того как я ушел, — перебил его Лучиан, — Чампеля оделся и отправился в город. Зашел к генералу в отставке Пашкану, забежал к Лизетте Вранче… С кем из них он поделился своими новостями?

Полковник почему-то ухмыльнулся, и это очень расстроило Лучиана.

— Ишь какой хитрец! А я уж было подумал, будто ты уходишь от вопросов, которые множатся, как грибы после дождя…

— Через два-три часа мы узнаем результаты судебно-медицинской экспертизы.

— Очень хорошо, но экспертиза не даст нам ответа на вопрос, покончил ли Чампеля жизнь самоубийством или был выведен из игры. Не знаем мы пока, навещал ли он какое-нибудь третье лицо, кроме генерала Пашкану и Лизетты Вранчи.

В дверь постучали. На пороге появился дежурный офицер и попросил у полковника Панаита разрешения обратиться к капитану Визиру. Полковник кивнул.

— Вас просит к телефону гражданка Ангелини… по очень срочному делу. Из вашего кабинета я попросил ее перезвонить сюда.

— Соедини! — приказал полковник.

Офицер ловко повернулся налево кругом и вышел. Панаит показал Лучиану аппарат, по которому предстояло говорить.

— Алло! У телефона капитан Визиру! Целую ручку!

Послышался сдавленный голос старой женщины.

— Господин Визиру! Господин Визиру! — простонала она.

Тяжелею дыхание Марии Ангелини вызвало у Лучиана тревогу, и он поторопился спросить:

— Что-нибудь случилось?

Уловив беспокойство подчиненного, Панаит поднял трубку параллельного аппарата. Голос женщины, как ему показалось, был испуганным.

— Несколько минут назад, — говорила Мария Ангелини, едва переводя дух, — какой-то незнакомец попросил меня к телефону. — Она задохнулась и замолчала.

— Хотите, я к вам приеду? — спросил Лучиан.

— Нет-нет! — возразила она.

— Что вам сказал этот незнакомец?

— Всего несколько слов… О господи, о господи! — запричитала старая дама. — Страшные слова сказал он мне: «Вы предали своего сына Кодруца. Вы не должны были отдавать конверт коммунистическим властям…» — Мария Ангелини зарыдала.

После некоторого молчания Лучиан снова спросил:

— А еще он что-нибудь сказал?

Мария Ангелини сделала над собой усилие и продолжала:

— Еще он сказал: «Кодруц жив… Но теперь, как только коммунисты нападут на его след… он умрет». Вот и все. Я не успела и слова вымолвить, как он повесил трубку.

Встревоженный состоянием женщины, Лучиан заявил:

— Я немедленно еду к вам… на машине и…

Панаит кивнул, одобряя его решение.

— Нет! Не надо, прошу вас! Не стоит…

— Но вам же плохо! — настаивал Лучиан.

— Что правда, то правда, но я не одна… Дома моя дочь. Это все, что я вам хотела сказать. Всего доброго!

Лучиан не успел поблагодарить: в трубке послышался щелчок. Он продолжал стоять, глядя на аппарат. В наступившей тишине вдруг прозвучали слова: «Бедная женщина!» — и он поднял глаза на полковника.

— Павел Дюган! — грустно и тихо проговорил Лучиан. — И последняя наша надежда исчезла.

— А я приготовил ему конверт с письмом от Кодруца Ангелини, — вздохнул Панаит. — Звонок этого негодяя доконает бедную мать…

— Что будем делать?

Полковник уловил в вопросе подчиненного нотки растерянности.

— Марию Ангелини попросил к телефону незнакомец… — начал излагать свои соображения Панаит. — Предположим, что неизвестным был Павел Дюган. Но столь же вероятно, что это не он. Поэтому встречу с Дюганом нельзя сбрасывать со счетов. После полудня пойдешь к Марии Ангелини… Кто знает, может быть, и выплывет откуда-нибудь этот Павел Дюган.

— Значит, за Марией Ангелини кто-то наблюдал. Как решим с эксгумацией?

— Надо найти какое-нибудь законное основание, — сказал Панаит. — Мария Ангелини должна потребовать, чтобы дали ход этому делу. Попытайся с ней поговорить… Впрочем… Ну разроем могилу, а дальше? Найдем в гробу скелет, может быть, даже обнаружим подтверждение, что человека расстреляли. Для того чтобы установить, принадлежит ли скелет Кодруцу Ангелини, нужно время… На исследование уйдет около двух месяцев.

— Нам все равно необходимо знать, что в гробу — труп или камни? — настаивал Лучиан.

— Решено! Посмотрим, с чем вернется Фрунзэ.

Как только Фрунзэ вошел в прихожую, в нос ударил отвратительный кошачий запах.

— Это здесь, — говорила женщина, ведя его за собой.

Он оказался в темной комнате, обставленной старинной мебелью, в углу, свернутые в трубку, лежали ковры. В комнате был такой спертый воздух, словно она никогда не проветривалась. Он хотел было выяснить, почему в разгар солнечного дня сюда проникает лишь бледный, едва заметный свет, но не успел, так как от пыли, которая поднималась столбом при малейшем движении, его одолел чих. «Куда, черт возьми, я попал? — возмущенно спрашивал себя Фрунзэ. — И это генеральский дом?»

— Parlez vous français?[11]

Капитан вздрогнул. Кто это его спросил? Уж не та ли женщина, которая открыла дверь и проводила его в этот пыльный склад вещей.

— Нет, мадам.

— Мадемуазель.

— …Мадемуазель? — вопросительно повторил Фрунзэ, сдерживая свое раздражение.

— Пашкану.

— Вы мадемуазель Пашкану? — Он был искренне удивлен ее манерой представляться, всем тем, что видел и слышал. А он-то принял ее за прислугу!

— Прошу вас, садитесь!

Фрунзэ не сразу решился на это, боясь поднять вокруг себя очередной столб пыли, отчего дышать было бы вообще невозможно. Наконец он сел и опять принялся чихать.

— Вы простыли? — спросила мадемуазель Пашкану с таким простодушием, что заставила Фрунзэ невольно улыбнуться.

«Куда я попал? — вопрошал себя Фрунзэ, сердясь все сильнее. — И что это за феномен неряшливости передо мной?»

— Не хотите ли воды?

— Нет-нет, — поспешил он отказаться, вообразив, каков будет стакан.

— Вы у нас не были, не так ли?

Благовоспитанность, с которой она говорила, поразительно контрастировала с черным, широко и неряшливо спадающим вдоль ее лишенного форм тела платьем. На ногах у нее были стоптанные тапочки. Она, казалось, не имела возраста, однако ее небрежно зачесанные волосы были седы.

— Мне хотелось бы поговорить с вашим отцом, — объяснил Фрунзэ цель своего прихода, оглядывая этот склад вещей.

— С господином генералом Пашкану? — уточнила она, словно гость нарушил протокол, а она восстанавливала его.

— Да, с господином генералом…

— В такой час? — удивилась она как-то совсем по-детски.

— А почему бы и нет?

Она присела на краешек стула и смотрела на Фрунзэ со все более возрастающим недоумением. Ну как не знать, что именно в это время генерал уединяется в свой кабинет, чтобы поразмышлять в тишине о проблемах войны и мира!

— Хорошо, сударь, но еще никто не осмеливался беспокоить его в такой час! — Глаза ее округлились. Она, казалось, была поражена дерзостью пришедшего мужчины.

— Скажите, что я пришел от господина Чампели.

— Вы его знаете? — воскликнула она, радуясь, что нашелся общий знакомый. — Какой приятный и симпатичный человек! Вчера вечером он заходил к нам попрощаться…

Последние слова мадемуазель Пашкану заставили Фрунзэ насторожиться.

— Я не знал, что он уезжает… — начал он игру.

— В отпуск, и надолго… Когда об этом узнал господин генерал, он очень огорчился.

— А чему огорчаться?

— Господин Чампеля ничего вам не сказал? — В ее голосе впервые прозвучала неуверенность.

— Нет, кое-что он мне говорил, — грешил против истины Фрунзэ.

Вдруг он заметил в углу черного пухлого кота. Кот лениво потянулся во всю свою огромную длину, потом собрался, как пружина, и проскользнул сквозь приоткрытую дверь в прихожую. Фрунзэ снова почувствовал отвратительный, вызывающий тошноту запах. «Господи, поскорее бы отсюда уйти!»

— Вы хотели поговорить с господином генералом Пашкану? — Теперь она будто даже немного сочувствовала гостю, и это сочувствие ощущалось в голосе. — Господин генерал нездоров… Господин генерал был контужен во время бомбардировки Бухареста американцами… С тех пор я ухаживаю за ним. — Она внезапно замолчала, растроганная только что сказанным. — У него нет никого, кроме меня. Я не знаю, как вы сможете договориться с господином генералом… Приготовить вам кофе? — переключилась она неожиданно. — Господину Чампеле очень нравилось, как я варю кофе. Вчера вечером я ему подала чашечку. Он выпил ее с коньяком… — Казалось, она была чрезвычайно рада, что появился человек, с которым можно перекинуться словом.

— Господин Чампеля и господин генерал понимали друг друга?

— О, они давно знают друг друга и очень хорошо понимают! Господин Чампеля знает, что отец болен, и никогда ему не возражает. И вы ему не противоречьте.

Фрунзэ вскочил со стула, подняв, конечно, вокруг себя клубы пыли, и выпалил:

— Прошу доложить обо мне господину генералу! — Он чихнул раз, потом другой.

Дверь неожиданно раскрылась, на пороге появился генерал, беспокойно огляделся и рявкнул:

— Севастица, интуиция мне подсказывает, что в наш бункер проник чужак! — Он увидел Фрунзэ и замер.

Севастица медленно поднялась и обратилась к отцу с покоряющей добротой в голосе:

— Папа, господин Чампеля прислал к нам своего знакомого.

— А! — воскликнул генерал, словно вспомнив о чем-то. Смерив Фрунзэ взглядом с головы до пят, он пророкотал приятным баритоном: — За мной!

Мадемуазель Пашкану улыбнулась Фрунзэ, подбадривая взглядом: «Смелее! Он воспринимает вас… Вы ему симпатичны…»

Генерал был высок, мертвенно бледен, в старой форме еще времен короля, с полным иконостасом наград на груди. Фрунзэ с трудом овладел собой — так смутило его внезапное появление генерала, потом подошел к двери и перешагнул порог кабинета. Там горел электрический свет, а единственное окно было плотно закрыто портьерой. На стене висела огромная карта Европы, утыканная в зоне Ла-Манша белыми и красными флажками. Генерал уселся за письменный стол, спиной к Фрунзэ, и мрачно спросил его:

— Какое у тебя звание?

— Капитан! — ответил Фрунзэ, рассматривая затылок с тонкими как пух серебристыми волосами.

— Говоришь по-английски?

— Нет!

— По-французски?

— Нет!

Генерал снова зарокотал, даже не взглянув на собеседника:

— Тогда как же ты хочешь высадиться на остров, не зная языка Черчилля? Я же просил Чампелю подбирать мне хороших агентов, с опытом, образованных… — Вдруг он стал жаловаться: — Мне не с кем, капитан, осуществить вторжение! Посмотри на карту… Разработка операции закончена. Войска стоят друг против друга… Приказ, только приказ — и остров полетит ко всем чертям! Капитан!

— Слушаю вас, господин генерал! — изобразил предельное послушание Фрунзэ.

— Немедленно покинь бункер! И смотри, чтобы тебя не заметила контрразведка врага. Ты доберешься до порта Плимут и будешь следить за передвижением королевского флота Британии! Понял? Если мы уничтожим английский флот, островитяне будут у нас в кармане. Понял?

— Понял!

— Знаешь шифр?

— Знаю.

— С богом, капитан!

Фрунзэ понял, что разговор закончен. Он еще раз оглядел кабинет сумасшедшего генерала и вышел. Генерал остался сидеть в кресле, устремив неподвижный взгляд на карту, туда, где разноцветными флажками была обозначена операция по вторжению в Англию.

Мадемуазель Пашкану ждала Фрунзэ, беспокоясь за последствия визита. И потому, увидев «посланника» Чампели, она просияла и проговорила извиняющимся топом:

— Болен, бедняга! Знаете, контузия… У него идея фикс — вторжение в Англию!

Фрунзэ окончательно запарился: рубашка от пота прилипла к спине. Он молча направился к выходу. Ему хотелось как можно быстрее выбраться из душного, пропитанного пылью «бункера» на свежий воздух. В прихожей он чуть было не наступил на кота.

Оказавшись на улице, Фрунзэ с облегчением посмотрел на небо и возрадовался тому, что он живет под этим бесконечно глубоким, лазоревым куполом, а не в мрачном обиталище генерала. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся: мадемуазель Пашкану стояла в проеме двери, будто в раме, и крепко держалась за косяк, словно боялась упасть в пропасть. На ее бледном, уставшем от страданий лице застыла признательная улыбка.

«Господи! — подумал Фрунзэ, отправляясь на поиски машины. — Бывает же такое!»

Полковник Панаит перестал играть карандашом: то ли устал, то ли это ему наскучило. Он слушал доклад Фрунзэ, спокойно сложив руки на столе, опустив голову и закрыв глаза, но чувствовалось, что он собран и в любой момент готов действовать. Невозмутимо дослушав доклад до конца, он спросил капитана: «Каковы же твои выводы?» — но своей позы не сменил.

— Выводы — это сильно сказано… У меня есть две гипотезы.

— Я сыт по горло гипотезами, — невесело признался Панаит. — Чампеля отравлен. Это подтвердила судебно-медицинская экспертиза. Яд замедленного действия… пять-шесть часов.

Фрунзэ не привык видеть своего начальника столь растерянным, а сейчас казалось, полковник готов признать себя побежденным.

— Приблизительно пять-шесть часов, — уточнил Панаит. — В крови у него нашли алкоголь, правда незначительный процент, кофеин, остатки непереваренной пищи… Покончил жизнь самоубийством или его убрали? Этот вопрос остается открытым. — Он поднял голову и посмотрел на Фрунзэ, стараясь уловить реакцию капитана на свои слова. — Вижу, ты чему-то рад. Чему?

Фрунзэ не стал объяснять причину своего радостного настроения, а ответил на первый вопрос полковника:

— Чампеля покончил жизнь самоубийством. Причину самоубийства следует искать в его прошлом. Однако обратимся к гипотезам, если разрешите.

Панаит заерзал на стуле, устремил взгляд на стакан с карандашами и, к удовольствию Фрунзэ, выбрал розовый, что, по мнению подчиненного, было хорошим признаком.

— Давай! — согласился полковник с легким вздохом.

— Неожиданное появление капитана Визиру с просьбой пролить свет на некоторые стороны дела Ангелини сильно встревожило Чампелю. Вероятно, он был в чем-то замешан. Может, в сорок четвертом году он участвовал в уничтожении некоторых архивных документов? Может, после сорок четвертого года он жил все время в страхе, как бы его не раскрыли? И вдруг реальная опасность. Он понимает, что разоблачения ему не избежать. Чампеля находит подходящий повод отложить беседу. А потом принимает решение убить себя. Но перед тем как покончить с собой, решает проститься с друзьями — генералом Пашкану и Лизеттой Вранчей. А свои неожиданные визиты объясняет внезапным отъездом в отпуск. Он возвращается домой. У генерала Пашкану он пил кофе с коньяком… У Лизетты Вранчи тоже… Алкоголь пробудил у него аппетит, и он решил поесть в последний раз… а заодно и проглотить яд замедленного действия…

Полковник удивленно улыбнулся:

— Красиво рассказываешь!

— Не только красиво, но и логично, — подчеркнул весело Фрунзэ. — Конечно, все это можно свести к шутке… Но почему бы не принять мою версию всерьез?

— Одним махом семерых побивахом…

Неожиданно ожил телефонный аппарат.

— Это Лучиан, — сказал Панаит, взглянув на ручные часы, и поднялся.

В трубке раздался голос:

— Докладывает капитан Визиру!

— Слушаю вас.

— После телефонного звонка Мария Ангелини плохо себя чувствует. Перед домом остановилась машина «скорой помощи»… Но, кажется, она из районной поликлиники…

— Будь внимателен! — предупредил его Панаит. — Пусть кто-нибудь из группы проверит, принадлежит ли эта машина поликлинике и кто из врачей оказывал помощь. А теперь что думаешь предпринять?

— Подожду, пока врач уедет, и тогда попытаюсь поговорить с Ангелини.

— Приближается назначенный час. Ты все еще веришь в появление Павла Дюгана?

— Я люблю надеяться, товарищ полковник…

— Хорошо! Держи меня в курсе!

Панаит возвратился на свое место задумчивым, как-то косо посмотрел на Фрунзэ, словно пытаясь припомнить, откуда он его знает и что ему здесь надо:

— На чем мы остановились?

— На «одним махом семерых побивахом»!

— Значит, исключаешь возможность убийства Чампели?

— Так точно, товарищ полковник! Если я допущу такую возможность, то возникает дилемма: генерал Пашкану или Лизетта Вранча, не так ли? А поскольку, простите мне мою вольность, генерал трехнулся не вчера и не позавчера, а давно… остается Лизетта Вранча. Тогда или эта связь в течение четверти века не имеет отношения к разведке, или, если мы признаем, что Лизетта Вранча его убрала, нам необходимо согласиться, что она его шеф…

— Логично.

— Есть и еще кое-что, о чем я хотел бы напомнить. Как мадемуазель Пашкану, так и Лизетта Вранча сказали, что Чампеля заходил к ним проститься. Если бы Лизетта Вранча была убийцей, она, вероятно, постаралась бы скрыть визит Чампели.

— Логично… логично… — засмеялся полковник. — Но почему ты исключаешь третье лицо, к которому Чампеля мог зайти вечером между этими двумя визитами?

Фрунзэ пожал плечами и без особой внутренней убежденности ответил:

— Я попробовал, приблизительно конечно, восстановить вечерний маршрут Чампели. От вдовы мы знаем, в котором часу он ушел из дома и в котором часу возвратился. И выходит, что у него не было времени зайти к третьему лицу.

Снова послышалось жужжание аппарата, Панаит буквально бросился к нему:

— Да, капитан, слушаю!

— Машина «скорой помощи» уехала, — докладывал Лучиан. — Лейтенант Станку займется ею… Я направляюсь к Марии Ангелини.

— Желаю успеха!

Пересев на другое место, Фрунзэ заговорил более серьезным тоном:

— Не знаю, как он там разберется без меня.

— Посмотрим, как ты разберешься без него. Итак, согласимся с твоей гипотезой. Чампеля пришел домой около двадцати трех часов тридцати минут… Пришел с решимостью покончить с собой… Перекусил кое-что и принял яд, лег в постель около двадцати четырех часов… Согласен?

— Согласен! — сказал Фрунзэ, с любопытством следя за ходом рассуждений начальника.

Полковник достал протокол судебно-медицинской экспертизы:

— Яд замедленного действия. Пять-шесть часов с момента введения в организм. Мы остановимся на среднем показателе — пять с половиной часов. Следовательно, если наш безвременно почивший Чампеля проглотил яд в двенадцать часов ночи, он отдал богу душу утром, в половине шестого… А теперь будь внимателен, слушай, что говорится в документе. — Панаит пододвинул бумагу, чтобы Фрунзэ было лучше видно. — В тринадцать тридцать экспертиза установила, что Чампеля мертв уже почти тринадцать часов… Ну пусть двенадцать с половиной. Если произведем элементарное вычитание, то установим, что Чампеля умер около половины второго ночи. Теперь произведем две операции вычитания, и нам станет ясно, что яд он проглотил что-то около двадцати одного часа тридцати минут… Где он находился в это время?

— Ушел от генерала Пашкану, но еще не пришел к Лизетте Вранче, — ответил удивленно Фрунзэ.

— И тогда?.. — Глаза полковника, сверкавшие стальным блеском, остановились на подчиненном, на лице которого в этот момент отразилась явная растерянность.

— Ну и как быть с версиями?

— Я не знал результатов вскрытия, — защищался Фрунзэ, стойко выдерживая взгляд начальника.

— Видишь, капитан, ты и Лучиан мне потому и нравитесь, что не следуете слепо за ходом моих рассуждений. Так-то вот… У тебя не было под рукой данных. Теперь они есть. Думай! Отдохни, прими душ и думай! Мне хотелось бы, чтобы ты, пока Лучиан напрасно ожидает Павла Дюгана, навестил адвоката Маноле Брашовяну. У тебя есть его адрес? Очень хорошо! Я всю ночь буду работать… Выполняй!

Он протянул Фрунзэ руку, и капитан воспринял его рукопожатие как добрый знак: вероятно, полковник надеялся разгадать тайну Тибериу Пантази, Кодруца Ангелини, Санду Чампели и Павла Дюгана. Вот только бы не появился на горизонте пятый!

Лучиан несколько раз нажал на кнопку. Дверь открыли лишь после третьего или четвертого звонка. Он мельком взглянул на часы: всего двадцать минут осталось до того момента, когда должен был появиться Павел Дюган.

— А, это вы?

Сэфтика Албушою стояла на пороге, раздосадованная тем, что у нее все же не хватило сил не открывать дверь. Теперь решимость, видимо, вернулась к ней. Во всяком случае, Лучиан понял это с первого взгляда.

— Я хотел бы видеть вашу мать, — обратился он к Сэфтике, упорно глядя ей в глаза.

Женщина категорически, даже грубовато заявила:

— Очень сожалею, но пригласить вас в квартиру не могу. Маму только что смотрел врач. У нее что-то с сердцем. Врач рекомендовал абсолютный покой…

— Сударыня… — Лучиан всем своим видом показывал, что невежливо продолжать беседу у двери, и хотел войти в прихожую, но Сэфтика Албушою решительно преградила ему дорогу. Капитана это окончательно обескуражило.

— Я сказала, что нельзя! — От напряжения она покраснела и едва сдерживала гнев. — Врач сказал, — говорила она, отчеканивая каждое слово, — что переживания могут оказаться для нее губительными. Уж не хотите ли вы?.. — Она вдруг поняла, что если не остановится, то может оскорбить гостя, и замолчала.

Павел Дюган мог появиться с минуты на минуту, и Лучиан попытался ее уговорить:

— Сударыня, успокойтесь. Не знаю, говорила ли ваша мама…

— Говорила или не говорила, — отрезала она, — какая разница? Я по горло сыта всей этой историей! Понимаете? Двадцать лет я только и слышу о трагедии своего брата. Довольно! С меня хватит! — Она нервно закусила губу. — Когда маме станет лучше, я позвоню вам, — добавила она и закрыла дверь.

Такой оборот дела расстроил Лучиана. Он отлично понимал, что гнев дочери Марии Ангелини вызван всей этой суетой вокруг смерти или исчезновения брата, а действия их службы пока не привели к какому-нибудь положительному результату. Это заставило ее упорно ограждать мать от ненужных, на ее взгляд, волнений. Теперь не оставалось ничего иного, как уйти и вместе с другими товарищами подстерегать Павла Дюгана.

Лучиан пересек двор, вышел на улицу. Машина ждала его в пятидесяти метрах, у продовольственного магазина. Оттуда была видна вся улица и дом, где жила Мария Ангелини. Лучиан направился к «Волге». Он с грустью думал, что столь хорошо продуманный начальником план выполнить не удастся. Конверт Кодруца Ангелини находился у него, и было бы хорошо, если бы он попал к Павлу Дюгану… Но вот придет ли он?

Прошел час. На город опустились сумерки, а Павел Дюган так и не появился. Капитан Визиру почувствовал, как внутреннее напряжение спало, а скопившееся против Сэфтики Албушою недовольство рассеялось. Стало очевидно, что это Дюган разговаривал днем с Марией Ангелини. Лучиан позвонил начальнику и доложил ситуацию.

— Меня это не удивляет, — ответил полковник Панаит.

— Что прикажете делать?

— Мария Ангелини и все члены ее семьи должны быть под надежной защитой. Будьте внимательны, как бы не случилось непоправимого! Усильте наблюдение в ночное время, а ты немедленно приезжай в управление.

— Понял! — Лучиан подождал, пока полковник Панаит положит трубку, потом по радио связался с начальником группы, которая обеспечивала безопасность семьи Ангелини.