Последний шаг

АДВОКАТ

Осенью 1939 года молодой адвокат Маноле Брашовяну, женившись, получил во владение виллу в фешенебельном квартале Котрочень. Там при помощи щедрого тестя, крупного торговца деликатесами, он открыл свою контору и вскоре приобрел значительную известность.

Он начал с судебного процесса, который в свое время наделал много шума: жена видного правительственного чиновника в момент депрессии застрелила любовника, молодого кавалерийского офицера, в то время, когда он выходил из ресторана «Капша». Конечно, разразился громкий скандал, который усиленно подогревался падкими на сенсации газетами «Темпо» и «Крединца». В результате муж, Пан Малтопол, был вынужден подать в отставку и покинул высокий правительственный пост. Однако он не бросил жену, доставившую ему множество хлопот. К удивлению столичной коллегии адвокатов, муж не прибег к услугам знаменитого адвоката Истрате Мическу, не попросил он помощи у журналиста Ионела Теодоряну, а воспользовался услугами никому не известного юриста, молодого адвоката Маноле Брашовяну.

Выбор защитника был неожиданным: Пан Малтопол слыл одним из самых состоятельных высших чиновников страны. Репортеры, неотступно следившие за событиями в зале «потерянных шагов» во Дворце юстиции, сумели обыграть и это дезориентирующее решение мужа обвиняемой.

Фамилия адвоката замелькала на страницах газет, печатались и его фотографии. «Выбрав себе молодого и неизвестного защитника, — писала газета «Универсул», — господин Пан Малтопол хочет тем самым способствовать более строгому наказанию неверной и несдержанной жены». Само собой разумеется, бухарестская публика с нетерпением ждала грандиозного спектакля. Процесс шел четыре дня при открытых дверях. Молодой адвокат блестящей защитительной речью опроверг спекулятивные заявления прессы и добился оправдания обвиняемой. Этот процесс укрепил авторитет Брашовяну и способствовал взлету популярности его конторы на улице Доктора Листера.

Все эти интересные подробности капитан Фрунзэ узнал от пожилого юриста, сотрудника министерства внутренних дел, с которым случайно встретился, спускаясь по лестнице. «Когда Брашовяну окончил факультет, — рассказал ему юрист, — он был бедным, но амбициозным и упорным юношей. Однако довольно быстро разбогател за счет тестя-торговца и клиентов-помещиков…»

В семь вечера капитан Фрунзэ, хорошо отдохнувший за два часа, звонил, как было условлено с адвокатом Маноле Брашовяну, в дверь его дома. Ему открыла элегантно одетая женщина.

— Муж ждет вас, — приветливо улыбнулась она и пригласила войти.

«Это она — дочь торговца деликатесами», — вспомнил Фрунзэ.

Из прихожей женщина провела его в небольшой салон, когда-то предназначавшийся для клиентов.

— Сюда, пожалуйста! — Хозяйка открыла обитую дверь, которая вела в комнату, освещенную настольной лампой. — Мами, пришел товарищ, которого ты ждал…

Мужчина среднего роста, сидевший за массивным дубовым письменным столом, отложил какую-то толстую книгу и вышел навстречу офицеру.

— Китти, дорогая, — обратился он ласково к жене, — будь добра, зажги свет…

Женщина тут же выполнила его просьбу. Пожимая руку адвокату, Фрунзэ, очарованный дружелюбным приемом, без всяких околичностей признался Маноле Брашовяну:

— Не знаю почему, но я вас представлял совсем иным. Мне казалось, что вы высокий могучий брюнет, с густыми черными бровями, с роскошной шевелюрой…

— Ого! — засмеялся адвокат. — Ты слышала, Китти? С такой внешностью, молодой человек, я играл бы на нашей сцене роли первых любовников.

Госпожа Брашовяну едва слышно засмеялась и тихонько покинула мужчин.

Фрунзэ окинул кабинет юриста откровенно любопытным взглядом. Самым примечательным здесь была библиотека — множество старинных книг в кожаных переплетах на латинском, немецком и французском языках. Из-за обилия массивных книжных шкафов кабинет казался совсем маленьким. Даже бегло осмотрев библиотеку, Фрунзэ не мог сдержать восхищения.

Это, разумеется, польстило хозяину дома.

— В эти книги я вложил целое состояние! — признался он с гордостью. — У каждого человека своя страсть. Любовь к книгам по юриспруденции я питал всю жизнь и питаю до сих пор. Только знаете… — Брашовяну взглянул на дверь, за которой исчезла жена, и, понизив голос, продолжал: — Величайшее несчастье нашей семьи в том, что у нас нет детей! Кому останется дом, библиотека? Ведь не возьмем же мы все это с собой на тот свет? — И, перейдя на более веселый тон, добавил: — Но это другой разговор… Ну, рассказывайте, что привело вас ко мне?

Фрунзэ был покорен приятным обращением хозяина, его манерой держаться, которая так контрастировала со строгостью окружающей обстановки. Понравилась ему и подчеркнутая простота в одежде хозяина — на нем была рубашка с короткими рукавами, поношенные штаны, а на ногах стоптанные тапочки. И все-таки в адвокате было что-то очень знакомое. «Своей полнотой и лысиной он напоминает нашего бакалейщика», — вспомнил наконец Фрунзэ.

Они сели по краям чуть продавленного дивана, и довольно большое расстояние, разделявшее их, позволяло им беспрепятственно изучать друг друга.

— Итак, чем могу быть полезен? — начал разговор адвокат.

На столике, справа от дивана, Фрунзэ увидел пепельницу и старинную курительную трубку. Брашовяну взял трубку, поиграл ею и, не зажигая, сунул в рот.

— Я бросил курить и не пью кофе… Знаете, с годами непременно развивается холецистит, поднимается давление и одолевают другие неприятности… Врачи настоятельно советуют мне не курить. — Голос его был приятен, мелодичен и вместе с тем необычайно энергичен.

Фрунзэ протянул адвокату свое удостоверение. Брашовяну с интересом принялся его рассматривать.

— Капитан?! Слушаю вас, товарищ капитан! — произнес он после того, как возвратил документ. Удобно устроившись в своем углу на диване, он положил ногу на ногу и с наслаждением посасывал трубку. — С самого начала мне бы хотелось вас предупредить, что если речь пойдет об одном из моих клиентов, то, вы ведь знаете, согласно нашему уставу, я вам не дам информацию, которая могла бы определить позицию суда в инстанции по отношению к моему клиенту.

— Товарищ адвокат, вы кое-что предугадываете. Но это неплохо, так как этим самым вы облегчаете мою задачу… Разрешите закурить?

— Пожалуйста, — обрадовался Брашовяну. — По этому случаю и я подышу табачком.

— В самом деле, речи идет о вашем клиенте, — начал Фрунзэ после того, как зажег сигарету, — но о клиенте двадцатилетней давности.

— Клиент двадцатилетней давности? — удивился адвокат.

— Но с таким известным именем, которое нелегко забывается… Это Кодруц Ангелини.

— О! — воскликнул Брашовяну радостно. Его белое, с полными розовыми щеками лицо просияло, словно имя клиента напомнило ему что-то очень приятное. — Дело Ангелини… Загадочное дело Ангелини… Моя юридическая молодость… Постойте!.. — Он на некоторое время задумался, а потом зашептал: — Июнь, июль… Конечно! В этом месяце исполняется двадцать лет!

В кабинете вновь появилась госпожа Брашовяну, чтобы поставить на столик перед мужчинами небольшой серебряный поднос.

— Мами, я тебе не стала варить кофе, — произнесла она ласковым голосом, — зато принесла немножко коньячку.

Адвокат бросил лукавый взгляд на офицера и с напускным огорчением кивнул, будто хотел сказать: «Видите, что нас ожидает в преклонном возрасте».

— Прошу, угощайтесь! — обратилась хозяйка на этот раз к обоим мужчинам сразу, после чего так же тихонько, как и в первый раз, вышла из комнаты.

— Кодруц Ангелини… — вздохнул адвокат меланхолично. — Значит, о нем речь. Я к вашим услугам, но сначала попробуйте этот чудесный коньяк…

Фрунзэ пригубил напиток. Адвокат не преувеличивал: такой коньяк капитану пить еще не приходилось. Напрасно он пытался угадать марку — ему это не удалось.

— Что скажете? Чудо, не правда ли? — Адвокат был доволен. — «Мартель», пять звездочек. Подарок одного клиента, который вместо десяти лет получил только восемь! — Он засмеялся, но вдруг вспомнил, с какой целью пришел к нему офицер госбезопасности, и на лице его появилось выражение глубокой грусти. — Дело Ангелини! Еще тогда я считал его темным, таинственным. Вам может показаться, что я преувеличиваю, так как моя юридическая подготовка в то время была еще довольно слабой, — без смущения признался адвокат, хотя, как теперь, так и в прошлом, он слыл высококвалифицированным юристом. Он задумался, рассматривая на свет коньяк в рюмке, потом обронил: — Жду ваших вопросов.

«Черт побери, если бы я знал, с чего и как начать! — заволновался Фрунзэ, сбитый с толку словами «Жду ваших вопросов». — Он ждет, а я…» Наконец он решил не мудрствовать и с неловкой искренностью признался:

— Товарищ адвокат, вы просите, чтобы я задавал вам вопросы, но я не знаю, как начать нашу беседу. В сущности, мне ничего не известно о деле Ангелини.

Брашовяну, естественно, удивился:

— Как, вы ничего не знаете?! Вы же пришли ко мне и назвали имя Кодруца Ангелини!

— Справедливости ради надо сказать, мне лишь известно, что вы были официальным защитником Ангелини, но, поверьте, о судебном процессе я не имею никакого представления. — Фрунзэ поставил пустую рюмку на поднос около чашечки с кофе.

Нет, адвокат смотрел на него не столько с недоверием, сколько с чувством досады. Он не мог поверить до конца, что госбезопасности не известны подробности о судебном процессе над Ангелини, и потому решил, что офицер просто не умеет вести беседу. С недоумением он произнес:

— Почему же вы не познакомились с делом, чтобы составить о нем определенное представление?

— Для того чтобы познакомиться с делом, необходимо прежде всего его иметь. Не так ли?

— У вас же архив. Почему бы вам не обратиться к нему? Деятельность Кодруца Ангелини была тесно связана с секретной службой, с ее архивами, — возразил Брашовяну, на этот раз не скрывая своего недоверия к легковесным объяснениям капитана.

— Вся информация об Ангелини равняется нулю. Фактически мы о нем ничего не знаем.

— Невероятно! — Адвокат нервно перебрасывал трубку из одного угла рта в другой.

— Конечно, если бы мы поменялись ролями, — признался печально Фрунзэ, — я, наверное, реагировал бы точно так же, как и вы… Но, поверьте мне, таково положение вещей…

— Как же случилось, что по прошествии двадцати лет вы вернулись к делу Ангелини?

Фрунзэ нашел этот вопрос вполне резонным.

— Недавно к нам заходила мать Ангелини…

— Она еще жива? — подскочил от удивления и восторга Брашовяну. — О, молодой человек, это необыкновенная женщина! Я никогда больше не встречал таких людей!

Желая, чтобы его аргументация выглядела еще более убедительной, капитан добавил:

— От нее мы узнали, что вы были официальным защитником ее сына.

— Она рассказала вам о том печальном дне, когда мы вместе с представителем военного трибунала вошли в комнату Кодруца Ангелини?

Фрунзэ утвердительно кивнул, нагнулся, взял чашечку кофе и, слушая адвоката, почувствовал, что они наконец встали на путь взаимного доверия.

— Позвольте узнать, чего ждет от вас госпожа Ангелини?

— Ей хочется прояснить обстоятельства этого дела, — с готовностью ответил Фрунзэ и отпил глоток ароматного кофе.

Снова на лице хозяина появилась задумчивая улыбка.

— Значит, подтверждается слух, который возник после судебного процесса. Говорили, что молодой Ангелини оставил семье завещание, в котором просил по прошествии какого-то времени потребовать пересмотра дела. Не помню, при каких обстоятельствах я спросил госпожу Ангелини, как она относится к этим слухам. Она уклонилась от прямого ответа, а я не стал настаивать…

Фрунзэ в этот момент представил себе Лучиана, читающего дневник Марии Ангелини: она как раз упоминала, при каких обстоятельствах произошел этот разговор с Маноле Брашовяну. Вспомнив о дневнике, Фрунзэ взглянул на происходящее более оптимистично и решил аргументировать свой визит следующим образом: дело Ангелини исчезло, та же участь постигла и большинство документов секретной информационной службы, и вот для ведения расследования приходится использовать скромный дневник…

— Поверьте, это истинная правда! Исполнилось двадцать лет, и она пришла просить пересмотра дела. А мы, как я уже сказал, не знаем, чем ей помочь, так как не располагаем никакими документами, связанными с этим процессом. Поэтому и решили обратиться к вам…

— Вернее, к моей памяти, — поправил его адвокат, обрадованный, казалось, целью визита офицера госбезопасности.

— В первую очередь к памяти, — подтвердил Фрунзэ.

— Что ж, товарищ капитан, попытаемся помочь вам преодолеть ваши трудности. — Он поднял рюмку с «Мартелем», призывая Фрунзэ последовать его примеру, что тот и сделал с превеликой радостью.

Адвокат уселся поудобнее в углу дивана, раскинув по сторонам руки, словно боксер на ринге в ожидании гонга.

Фрунзэ решил, что пришел момент вынуть записную книжку и ручку.

— С самого начала дело Ангелини показалось мне полным неясностей, тайны и тумана, — непринужденно повел свой рассказ Маноле Брашовяну. Чувствовалось, что ему не надо напрягать память, чтобы последовательно излагать события. — Это убеждение укрепилось во мне еще сильнее после судебного процесса, когда… — Адвокат встал, подошел к шкафу позади письменного стола и распахнул дверцы. Со своего места Фрунзэ увидел десятки и десятки аккуратно расставленных досье. — Здесь, товарищ капитан, — адвокат указал рукой, в которой держал трубку, на папки, — я храню материалы о судебных процессах, как значительных, так и незначительных, на которых мне приходилось вести защиту. Видите ли, еще в студенческие годы я задумал написать книгу или даже несколько книг, которые обогатят юридическую литературу. Ну, хорошо… — Он закрыл дверцы шкафа и вернулся на свое место. — Ну, хорошо, — повторил он. — Но вот заметки о наиболее важных моментах судебного процесса над Ангелини…

Фрунзэ с волнением воскликнул:

— Уж не хотите ли вы сказать, что они исчезли?..

Брашовяну снисходительно улыбнулся:

— Именно об этом… Мои заметки о суде над Ангелини пропали из архива вскоре после двадцать третьего августа сорок четвертого года. Вместе с досье исчез и студент Мирча Табаку, которого я держал в качестве секретаря. Скрылся, не оставив никаких следов… Конечно, пропажа заметок уже не могла повлиять на мои впечатления о процессе. Нет-нет, но этот факт еще раз подтвердил, что процесс был необычным. Если бы мои заметки сохранились, наша беседа была бы во много раз результативнее… Поэтому я и прошу, задавайте, пожалуйста, вопросы.

— Какое тяжкое обвинение было предъявлено Ангелини и почему судебные инстанции настаивали на вынесении смертного приговора?

— Обвинения во время войны всегда тяжкие. Он был обвинен в шпионаже в пользу противника.

— Какого противника?

Брашовяну вновь оживился:

— Видите, как хорош метод вопросов! Он был обвинен в шпионаже не в интересах какой-то определенной страны, а в интересах Объединенных Наций.

— Как защитнику, вам предоставили возможность познакомиться с доказательствами?

— Да, но в присутствии агента секретной информационной службы. Впрочем, и в течение всего судебного процесса я чувствовал, что нахожусь под неослабным контролем.

— В сущности, что конкретно ему инкриминировали?

Фрунзэ вспомнил о дневнике Марии Ангелини, и его любопытство усилилось: сейчас ему предоставлялась возможность проверить собственную память и искренность адвоката.

— Как высший чиновник секретной информационной службы, он изменил присяге. Он обязан был поддерживать связь с представителем абвера в Румынии…

— Фамилию немецкого офицера называли?

— Нет, он даже не появился на процессе как свидетель обвинения. Не исключено, что он все-таки присутствовал в зале, так как, вопреки сверхсекретности судебного процесса, я видел в зале двух-трех посторонних. Из материалов дела явствовало, что Ангелини довольно часто встречался с представителем немецкой секретной службы как на территории, контролируемой секретной информационной службой, так и на территории, контролируемой абвером. Ему были предъявлены следующие обвинения: он злоупотреблял своим служебным положением, которое позволяло ему посещать немецкие военные объекты, расположенные на территории Румынии, собирал сведения о Лагервальде, расположенном в районе Отопени, отснял на микропленку шифр, используемый немцами для связи с немецкими воздушными базами на Балканах. Все эти сведения будто бы были переданы агенту, который работал на Объединенные Нации.

— Была названа фамилия агента? Присутствовал он на судебном процессе?

Адвокат с симпатией взглянул на Фрунзэ: ему нравилась та страстность и заинтересованность, с которой капитан задавал вопросы.

— Агента Объединенных Наций звали Тибериу Пантази, но он в момент ареста покончил с собой, приняв цианистый калий…

Когда Фрунзэ услышал имя Тибериу Пантази, он замер, отчетливо и болезненно ощутив биение своего сердца.

— Таким образом, — подчеркнул адвокат, сделав вид, что не заметил реакции гостя, — Тибериу Пантази не сел на скамью подсудимых рядом с Ангелини.

— А был ли какой-нибудь свидетель защиты? — задал следующий вопрос Фрунзэ и не узнал собственного голоса — так он изменился от волнения.

Хозяин, видимо, понял состояние гостя и пришел ему на помощь:

— Не хотите еще коньяку?

Не дожидаясь ответа, он поднялся, вышел из комнаты и возвратился с бутылкой «Мартеля». Он разлил коньяк, поднял свою рюмку и дружески произнес:

— Желаю вам удачи! — Маноле Брашовяну дал Фрунзэ время выпить, потом продолжал: — Свидетелей защиты не было, однако… — Взгляд адвоката скользнул в сторону, словно там он мог отыскать нужную мысль. Видно, он нашел ее, но это не доставило ему удовольствия, он вдруг погрустнел: — Однако обвинению все же удалось представить суду свидетеля… единственного свидетеля — любовницу обвиняемого, известную актрису Норму Тейлор. Кажется невероятным, не так ли? — Он взглянул на Фрунзэ, и в глазах у него сквозила печаль. — Эта прекрасная, как богиня, женщина свидетельствовала против любимого человека хладнокровно, безжалостно. Это меня просто возмутило!..

— Что же именно она заявила?

— Обычно они встречались в небольшой квартирке Кодруца Ангелини, — рассказывал явно расстроенный воспоминаниями Маноле Брашовяну. — У нее был ключ, и она могла входить в квартиру днем и ночью. Однажды после репетиции она не пошла домой, а поднялась в квартиру Ангелини. Она была уверена, что он уехал из Бухареста, но неожиданно застала его у себя за необычным делом. Он просматривал микропленку и кого-то ждал. Гость, впрочем, вскоре пришел. Это был Тибериу Пантази.

Фрунзэ выразил удивление:

— Как же Ангелини мог поступить столь неосмотрительно — передавать материалы в присутствии третьего лица?

Маноле Брашовяну объяснял подробно и терпеливо:

— События развивались следующим образом. Этот тип стоял у двери, когда Ангелини попросил Норму Тейлор зайти в ванную комнату. Так вот, оттуда она и услышала их разговор. Сгорая от любопытства, она заглянула в замочную скважину и увидела, как Ангелини передает незнакомцу микропленку… Мне еще на суде эта история показалась надуманной, шитой белыми нитками, но, когда мне рассказали, что Норма Тейлор связана с абвером и что именно благодаря ей удалось нащупать и арестовать Ангелини, я все понял. И вот его осудили на смертную казнь и расстреляли. — Взволнованный воспоминаниями, Маноле Брашовяну взял рюмку коньяку и выпил ее залпом. — Норма Тейлор получила в конце концов по заслугам, — сказал он вдруг со злобным удовлетворением, — ее тоже застрелили… Застрелил собственный муж. Где наш Шекспир? Какой материал для драмы, трагедии и даже комедии!.. — Маноле Брашовяну показал рукой в направлении шкафа, где он хранил досье: — Чего только не найдешь в материалах о судебных процессах!

— Это был трудный процесс?

— Трудный? Как бы не так! Процесс был простой формальностью.

— Как так? — удивился Фрунзэ.

— Обыкновенно… Обвиняемый ничего не предпринял в целях своей защиты, не отверг ни одного обвинения. Казалось, он был совершенно лишен способности сопротивляться. Вы ведь знаете, что сопротивляющийся человек нередко из обвиняемого превращается в обвинителя. Такой человек не признает никаких обвинений, если сдает позиции, то не сразу… Это вроде игры в «полицейские и воры», понимаете? А Ангелини, казалось, с нетерпением ждал вынесения смертного приговора. В ходе судебного процесса мною порой овладевало чувство, будто я присутствую на репетиции какой-то пьесы… Здесь-то, видимо, и начиналась тайна, о которой я говорил… Уж очень все смахивало на инсценировку…

— Процедура суда велась по всем правилам?

— Более чем! — воскликнул адвокат саркастически. — В том, что судебный процесс был инсценирован, меня убедил тот факт, что по его окончании я был приглашен к председателю суда магистрата Бэлтэцяну (он умер, да простит ему господь бог все его прегрешения!), который в присутствии представителя секретной информационной службы потребовал от меня подписку о неразглашении секретов судебного разбирательства. При этом он ссылался на то, что страна находится в состоянии войны…

Все это происходило в июле сорок четвертого года, а через месяц пал Антонеску, а с ним и Эуджен Кристеску, Румыния повернула оружие против гитлеровцев. Потом пришли новые времена… И вот на тебе! Через два десятилетия кто-то вспомнил о Кодруце Ангелини, который после вынесения смертного приговора воскликнул: «Да здравствуют Объединенные Нации!»

Они говорили еще долго, но ничего нового капитану выявить так и не удалось — все сообщаемое адвокатом он уже знал из дневника Марии Ангелини. Беседа длилась больше двух часов, а Маноле Брашовяну не проявлял никаких признаков усталости или недовольства, напротив…

— Надо идти! — сказал Фрунзэ, поднимаясь и пряча ручку и записную книжку в карман.

Он улыбнулся Брашовяну, как давнему приятелю, не скрывая, что ему было приятно беседовать с общительным адвокатом, оставил свой номер телефона, а при расставании попросил разрешения, если потребуется, побеспокоить его еще раз.

— Сколько хотите, товарищ капитан, я к вашим услугам! Доброй ночи!

«Ложись спать!» — сказала Лучиану Лия и, отвернувшись, тут же заснула. В тишине спальни слышалось ее легкое ровное дыхание.

Темнота давила. Стараясь уснуть, Лучиан закрыл глаза и некоторое время прислушивался к дыханию жены. Сон не приходил. Примирившись с тем, что уснуть никак не удастся, Лучиан, лежа на спине, смотрел на потолок, как на серый экран, по которому время от времени быстро скользили мрачные тени от проезжавшего по улице транспорта. Потом мысли налетели, закружились, увлекли его, экран исчез, и он заснул.

Закончившееся час назад оперативное совещание, созванное полковником Панаитом, хотя и систематизировало новости дня, но ничего не прояснило в тайне Пантази — Ангелини — Чампели… Напротив, система конспирации врага теперь казалась еще более надежной.

Адвокат Маноле Брашовяну сообщил Фрунзэ поистине сенсационный факт: Тибериу Пантази привлекался по делу Ангелини в период, когда состоял резидентом шпионской сети «Аргус-1» (сеть «Аргус-2» была создана после событий 23 августа 1944 года, точнее, 6 марта 1945 года. — Х. З.) то есть как представитель службы противника. Связь, раскрытая адвокатом, казалась логичной.

«Патриотически настроенный Кодруц Ангелини, член группы «Про патрия», — мысленно рассуждал Лучиан, — выкрадывает с немецкого объекта документы большой важности, которые потом передает на своей квартире некоему Тибериу Пантази. Почему на своей квартире, а не где-нибудь в условленном месте? Потому что его квартира оказалась в тот момент самым надежным местом». До сих пор все факты логически увязывались. Путаница начиналась там, где, как сообщил адвокат Маноле Брашовяну, этот самый Тибериу Пантази, замешанный в деле о шпионаже Ангелини, покончил жизнь самоубийством. Этот факт мог быть расценен как вполне допустимый: для противной стороны резидент представлял настоящее сокровище. Захват его приравнивался к провалу всей шпионской сети. Значит, можно предположить, что ради спасения сети резидент и решился на самоубийство.

«Хорошо, согласен, — продолжал рассуждать Лучиан. — Это судьба одного Тибериу Пантази, времен войны. Но вот после двадцать третьего августа появляется новый Тибериу Пантази. С ним мы имели дело в пятьдесят втором. Конкретное доказательство — дело шпиона-призрака Ричарда Брука. Кто же тогда самоубийца сорок четвертого года? Уж не превратилось ли имя Тибериу Пантази в нарицательное, как бы символическое, которое передают от одного резидента другому? Паспорт швейцарца ведь тоже выдан на имя Тибериу Пантази!»

Да, сообщение Маноле Брашовяну усиливало путаницу, ставило новые вопросы, затрудняло следствие. Может быть, Пантази сорок четвертого года не кончал жизнь самоубийством, как не был расстрелян Ангелини? Но и такое предположение нисколько не проясняло дела. Лучиан попытался сдержать стремительный бег мыслей: «Уф! Какая досада! Ясно, Пантази остался в Румынии… Старый «джентльмен», «мемуарист», спрятался и теперь играет нами, провоцирует. С какой целью? На что он рассчитывает? Зачем ему вздумалось открывать столько фронтов? От чего или от кого он пытается отвести наше внимание?»

Потом Лучиан стал думать об Ангелини, об агенте П-41. Когда он анализировал отдельные элементы дела Тибериу Пантази, образ резидента представал перед глазами таким, каким он знал его в 1952 году или несколько дней назад, но вообразить Кодруца Ангелини ему никак не удавалось. Не сохранилось ни одной фотографии. Иногда он представлял его сильным, умным разведчиком, способным на благородные поступки. Иногда он казался ему вероломным, не имеющим ничего святого, способным мучить мать, предать родину, если у таких людей вообще может быть родина…

«Ангелини — герой или зловещий персонаж какой-то политической «пьесы», поставленной режиссером секретной информационной службы, «пьесы», которая была ориентирована на будущее социально-политическое развитие Румынии? Эксгумация, — думал Лучиан, — сейчас ничего не прояснит. Полковник прав. Если речь идет об инсценировке, то тогда режиссер наверняка поместил в гроб труп. А для того чтобы восстановить образ погибшего, необходимо много времени. Конечно, мы прибегнем к этому методу, если потребуется… Интересно, что и Маноле Брашовяну говорит об ощущении, будто он присутствовал на спектакле. Хм! По какому пути идти?» С этим вопросом он и заснул.

Спал он недолго — всего каких-нибудь три часа. Сквозь сон он услышал телефонный звонок, услышал, как проснулась Лия и недовольно пробурчала: «Лучи… звонит телефон!» — но сам проснуться никак не мог. Наконец он встал с постели и бросился к телефону.

В ночной тишине звонок казался оглушительным. Лучиан узнал голос полковника.

— Я разбудил тебя, капитан? Сожалею…

— Слушаю вас, товарищ полковник! — проговорил Лучиан и зевнул.

— Срочно одевайся… Сейчас четверть четвертого… Я послал за тобой машину. Она отвезет тебя на аэродром Бэняса. Там спросишь майора авиации Антона… Он ожидает тебя с вертолетом… Полетишь в Тимишоару. Понял?

— Понял, товарищ полковник! — Лучиан окончательно проснулся. — Что-нибудь новое?

— Во вторник, утром, милиция нашла на шоссе Тимишоара — Стамора-Моравица труп пожилого мужчины. Фамилию установить не удалось, при нем не оказалось никаких документов. Но после того как мы объявили на Тибериу Пантази розыск и разослали по стране фотографии, его опознали. Понял?

— Пантази?! — воскликнул Лучиан.

— Успокойся, — умерил его пыл Панаит. — Сначала посмотри, потом удивляйся. Шофер привезет тебе необходимые документы. Если в самом деле речь идет о трупе Тибериу Пантази, прими все меры. Возвратишься в Бухарест тем же вертолетом, ясно?

— Слушаюсь!

— Передай Лие мои извинения за беспокойство…

Лия, выглянув из спальни, шепотом спросила:

— Что, Лучи, надо ехать?

Услышав утвердительный ответ мужа, она направилась на кухню.

— Ты куда?

— Приготовить тебе чай, — сказала она.

— Спи, — остановил ее Лучиан, одеваясь.

— Чай тебе не помешает! — И она исчезла.

Была уже полночь, когда Фрунзэ, проделав перед зеркалом обычные упражнения с гантелями, растянулся на диване и попытался заснуть. В самом деле, день оказался трудным, изобиловал многими событиями. А может, это апогей в деле Пантази — Ангелини, к которым теперь присоединился и Чампеля?

Фрунзэ повернулся на бок, закрыл глаза и решил заснуть. Через несколько минут резко повернулся на другой бок. Ему никак не удавалось отогнать тревожные мысли. Сон не приходил… На оперативном совещании были подведены итоги дня — разговор с Лизеттой Вранчей, генералом Пашкану и, наконец, беседа с адвокатом Маноле Брашовяну… Результаты неплохие, и все-таки…

«Ах, какое это странное слово! — сокрушался Фрунзэ. — И все-таки что? Разве можно охватить все сразу? Конечно, замечания полковника вполне справедливы. Не следовало пренебрегать этим телефонным звонком Лизетте Вранче. Ведь кто-то же предупредил ее, чтобы она ждала прихода сотрудника госбезопасности…» А что сделал он, услышав о предупреждении? С возмущением подумал о старшем лейтенанте Матее Корвине. Теперь, с запозданием, в голову приходили разного рода вопросы: «Прошу вас, мадемуазель Лизетта, уточните, пожалуйста, примерно в котором часу раздался таинственный звонок?», «Показался ли голос вам знакомым?», «Не пытались ли вы продлить каким-нибудь образом беседу?». Может быть, ответы старой актрисы с самого начала отвели подозрения от Матея Корвина? Но кто, помимо участкового, мог ее предупредить? Сосед Чампели, который знал его сердечную тайну?.. Один из тех, кто стоял в толпе соболезнующих?.. «Завтра опять зайду к Лизетте Вранче и попытаюсь все выяснить», — решил Фрунзэ.

Он повернулся на спину, закрыл глаза, но веки, вместо того чтобы отяжелеть, стали легкими, как два лепестка. «Чампеля был отравлен. — Фрунзэ вспомнил убедительные доводы полковника Панаита. — В этом нет никакого сомнения… Согласно доказательствам полковника, Чампеля заходил еще и к третьему лицу… Но к кому? Откуда мне знать? Ясно, что Чампеля ушел из дому не прогуляться, — рассуждал Фрунзэ. — Просьба помочь прояснить обстоятельства дела Ангелини, с которой обратился к нему Лучиан, не давала ему покоя… Знает кошка, чье мясо съела… Вот Чампеля и отправился к кому-то вышестоящему, чтобы посоветоваться, а этот кто-то заткнул ему рот».

Фрунзэ поднялся на локтях и громким голосом повторил главный сейчас для него вопрос:

— Так кто же заткнул ему рот?

«Генерал? Он болен уже многие годы. Еще со времен Антонеску. «Вторжение в Англию» его окончательно добило. Дочь генерала? Ты смотри, придет же такое в голову! — Он снова лег на спину, закрыл глаза и приказал себе: — Ну, а теперь спать! — однако все его существо взбунтовалось против такого приказа. — Тогда определенно мадемуазель Лизетта Вранча заткнула ему рот! — продолжал он гадать. Он тихо рассмеялся: — С ума сошел! Так можно запросто сойти с ума! Начальник же тебе достаточно убедительно доказал, что того, кто ликвидировал Чампелю, надо искать на маршруте «генерал — актриса». Где-то посередине. И слава богу! Мне бы совсем не хотелось, чтобы Лизетта Вранча приняла участие в таком «спектакле»…»

Он было задремал, но в это время зазвонил телефон. Фрунзэ рванулся к нему столь нетерпеливо, словно ждал именно этого ночного звонка. Одной рукой он зажег свет настольной лампы, другой поднял трубку. Он был уверен, что услышит голос полковника Панаита.

— Товарищ Фрунзэ?

— Да, это я…

— Товарищ капитан, извините меня, но я не мог ждать до утра… — Человек говорил тихо, торопливо и испуганно, словно находился под дулом пистолета. — Это адвокат Брашовяну…

Фрунзэ медленно поднялся и с удивлением произнес:

— Вы?!

— Я… я… — подтвердил адвокат робким голосом. — После вашего ухода кое-что произошло… Я долго и мучительно раздумывал, звать вас или нет, и вот решился… Товарищ капитан, прошу вас, приезжайте немедленно ко мне!

— Настолько серьезно?

— Для меня — да… Думаю, нам небезопасно встречаться днем… Мне страшно! Мне страшно говорить по телефону!

— Хорошо, — согласился Фрунзэ. — Через двадцать минут буду у вас.

— И еще мне хотелось бы просить вас… Ради бога, не сердитесь на меня, так надо… Не входите в парадную дверь, зайдите через черный ход…

Впечатление об адвокате как о человеке спокойном, чрезвычайно сдержанном, которое создалось у Фрунзэ за несколько часов перед этим, рассеялось. Он почувствовал, что на другом конце провода почти обезумевший от страха, растерявшийся и беспомощный человек. Офицер спросил:

— А почему нельзя войти через парадную дверь?

— Я уверен, что она под наблюдением.

— Под чьим?..

— Не могу сказать по телефону… Не сердитесь. Я буду вас ждать у черного хода.

— Хорошо. Ждите.

«Что это с ним стряслось? Что случилось?» Фрунзэ набрал номер полковника Панаита. Конечно, он еще не уехал домой и терпеливо выслушал доклад Фрунзэ.

— Ты решил ехать?

— Я обещал ему, товарищ полковник, — напомнил Фрунзэ.

— Лучше бы ты отдохнул, ведь и завтра день предстоит не из легких. — Панаит вздохнул: — Но если ты обещал, я немедленно высылаю тебе машину… Когда приедешь к Брашовяну, пусть шофер подстрахует тебя, но на расстоянии…

— Ясно!

— Как только освободишься, позвони в управление и доложи. Понял? — И так как Фрунзэ не ответил, полковник накинулся на него: — Чего умолк? Что случилось?

— Да что может случиться, товарищ полковник! Я вот раздумываю, где завтра взять отдохнувшего начальника?..

— Не подлизывайся! — с напускной суровостью бросил Панаит и засмеялся: — Действуй!

— Есть!

Адвокат ожидал Фрунзэ в пижаме, поверх которой накинул легкий шелковый халат. С первого мгновения Фрунзэ почувствовал повышенную нервозность адвоката, а когда они прошли в кабинет, перед офицером предстал изменившийся до неузнаваемости, взъерошенный человек.

— Вас не раздражает свет? — спросил он ни с того ни с сего. — Я опустил на окнах жалюзи, чтобы никто не мог увидеть нас с улицы.

«Бесспорно, стряслось что-то серьезное! — Фрунзэ окончательно убедился в справедливости своих подозрений. — Он напуган до смерти…»

Маноле Брашовяну предложил капитану сесть, но не на диван, где они всего несколько часов назад так спокойно беседовали, а на стул перед массивным письменным столом, Сел и хозяин. Но прежде чем начать говорить, он сжал руками с белыми полными пальцами растерянное лицо. Выждав несколько секунд, он открыл лицо и произнес:

— Прошу вас, извините…

— Оставим извинения, — предложил Фрунзэ тем же дружелюбным тоном, которым они говорили в момент расставания. Ему передалось беспокойство адвоката: только что-то особенное могло привести его в такое состояние. — Лучше расскажите, что случилось.

Адвокат оперся о подлокотники кресла и всем своим видом напоминал сейчас пассажира самолета, приготовившегося к взлету. Несколько секунд он смотрел на Фрунзэ, не видя его, потом опустил взгляд на ящики, находящиеся с правой стороны письменного стола, и произнес:

— Где-то между десятью и десятью с четвертью я был в спальне, лежал в кровати и читал. Вдруг я услышал звонок в дверь. «Кто бы это мог быть в столь поздний час?» — спросила жена. Меня это тоже удивило. Я пошел посмотреть, кто там… У двери я увидел мужчину лет пятидесяти — пятидесяти пяти, хорошо сложенного, я бы даже сказал, атлетического телосложения. «Что вам угодно?» — спросил я. «Поговорить с вами!» — ответил он. «Со мной?! — удивленно переспросил я. — В столь неподходящий час?» — Рассказывая, адвокат все время смотрел на крышку письменного стола, и выражение крайней безнадежности не сходило с его лица. Казалось даже невероятным, что его губы еще двигаются, помогая их обладателю выражать свои мысли. — «Вы адвокат Маноле Брашовяну, не так ли?!» — спросил незнакомец. «С кем имею честь?» — «Сначала пригласите меня в дом, а уж потом я с удовольствием вам отвечу».

Фрунзэ старался поймать взгляд Брашовяну; рассказ захватил его целиком, и он с нетерпением ждал, когда адвокат перейдет к главному. Однако тот говорил раздражающе медленно, с нетерпимо длинными паузами:

— Я пригласил его в кабинет, он сел сюда, где вы сидите теперь… Он протянул мне удостоверение… — Наконец адвокат поднял усталые глаза, решившись посмотреть на Фрунзэ: — Да-да, удостоверение… выданное органами государственной безопасности!

— Наше удостоверение? — переспросил Фрунзэ, желая убедиться, что не ослышался.

Адвокат только кивнул:

— Да, на имя майора Тудорана Константина. Подождите, не спешите делать из этого какие-либо выводы. Я, конечно же, вспомнил о вас и спросил себя: «Почему сначала приходил капитан, а теперь появился майор?» И хотя в этот момент мне было не до шуток, я подумал: «А после того как уйдет майор, появится подполковник?» — Рассказчик попытался улыбнуться, но улыбки не получилось. — Не успел я выразить свое недоумение, как неизвестный отобрал у меня удостоверение и рассмеялся — обидно, высокомерно… Потом он обратился ко мне: «Господин Брашовяну…» Прошу вас, товарищ Фрунзэ, заметить, что до сих пор я был для него «адвокатом Брашовяну». А теперь я предлагаю вам послушать магнитофонную ленту…

— Какую ленту? — не понял Фрунзэ.

— Кассетного магнитофона, — уточнил адвокат.

— Какого магнитофона?

— Я купил его два года назад на черноморском курорте у одного иностранца. Полезная вещь. Я его с успехом использую в адвокатской практике, — объяснил Маноле Брашовяну.

Фрунзэ насторожился, в его голосе исчез прежний дружелюбный тон:

— Уж не записали ли вы и наш предыдущий разговор?

Брашовяну ответил, криво улыбаясь:

— Разве я мог себе это позволить? Уверяю вас… Но если хотите, я отдам вам все свои магнитофонные ленты. Аппарат я держу в этом ящике. — Он наклонился вправо. — А микрофон спрятан в книгах, здесь, на письменном столе.

Фрунзэ проследил за рукой адвоката, который показал, где был спрятан микрофон.

— Если какой-нибудь клиент упорно добивается посещения на дому и разговора с глазу на глаз, тогда я использую магнитофон.

— А разговор с ночным посетителем вы почему записали? — поинтересовался офицер.

— Вы сейчас поймете почему. — Маноле Брашовяну, казалось, преодолел свой страх. Он вынул из ящика кассетный магнитофон — это был портативный японский магнитофон «Националь» — и поставил его на письменный стол, потом перемотал ленту и нажал на кнопку. — Прошу вас, будьте внимательны! — предупредил он Фрунзэ.

Из магнитофона послышался слащавый голос какой-то женщины:

— «Господин адвокат, помогите мне… Больше не могу… Я должна развестись».

— Это клиентка, — объяснил хозяин.

— «Он терроризирует меня… У него есть другая женщина… Я могу доказать, но я не хочу ставить его в неудобное положение… Вы же знаете, какой пост он занимает…

— Сударыня, я сделаю все… — послышался теплый голос адвоката. — Вы выиграете процесс».

Брашовяну поднял указательный палец, предупреждая офицера:

— Начинается наш разговор.

Несколько секунд стояла тишина, потом раздался властный мужской голос:

— «Вы перепугались, господин Брашовяну? (Смех.) Успокойтесь, господин адвокат! Я не из госбезопасности. (Пауза.) Я понимаю ваше недоумение. (Пауза.) Прошу вас извинить меня за эту мистификацию…

— Моя реакция вполне объяснима, — послышался сдавленный голос адвоката. — Пора бы в конце концов узнать: с кем я имею честь?

— Я пришел в связи с судебным процессом Кодруца Ангелини. (Пауза.) Разве это имя вам ничего не говорит? (Пауза.)

— Вы не сказали мне, кто вы… — Голос Маноле Брашовяну зазвучал тверже. — Вы пока только сообщили мне, что удостоверение, которое предъявили, поддельное. Должен же я все-таки знать, с кем разговариваю…

— Удостоверения трудно подделывать, но все-таки можно.

— Не думаю, что вы меня побеспокоили в столь поздний час только для того, чтобы сообщить мне об этом. Прошу вас немедленно покинуть…

— С того момента, как вы узнали, что я не представляю госбезопасность, ваша храбрость возросла…»

Адвокат, сидевший по ту сторону письменного стола, раздраженно пробурчал:

— Какая наглость! Какая наглость!

— «Сударь, кем бы вы ни были, но вы испытываете мое терпение… Не забывайте, что вы в моем доме. Считаю нашу беседу оконченной…»

Маноле Брашовяну успел шепнуть офицеру:

— Я поднялся и стал ждать, что он тоже встанет, но он и не собирался уходить.

— «Не будьте столь нетерпеливы, господин адвокат… Прошу вас, сядьте на место! (Пауза.) Так… Двадцать лет назад вы были официальным защитником Кодруца Ангелини, не так ли? Меня радует, что вы начинаете припоминать. По этому случаю вы соблаговолили по требованию секретной информационной службы дать подписку о неразглашении секретов судебного разбирательства по делу Ангелини… Так это было или я ошибаюсь?

— Нет, вы не ошибаетесь».

Маноле Брашовяну остановил магнитофон и пояснил:

— Вначале я был склонен думать, что после пашей беседы вы решили подвергнуть меня проверке… Глупо, конечно, но такие мысли приходили мне в голову…

Фрунзэ молча посмотрел на него: ему было неудобно сказать, что обстановка, в которой происходит прослушивание, действует на нервы. Несмотря на свое возбужденное состояние, адвокат все же уловил нетерпение собеседника и снова включил аппарат.

— «Хотите, я покажу вам документ, который вы подписали летом сорок четвертого года?

— Если он при вас… почему бы и нет?

— Он у меня в фотокопии. (Пауза.) Пожалуйста! Убедились?

— Убедился… Но я никак не могу понять, что же вас все-таки привело в мой дом в столь поздний час.

— Вы дали подписку о неразглашении секретов… Но вы нарушили свое обязательство, о чем мы были вовремя оповещены. Более того, вы составили описание судебного процесса, Однако благодаря секретарю, который тогда служил у вас, описание оказалось в наших руках.

— Прошу не упускать из виду: я доктор юридических наук и знаю, что представлял собой в правовом отношении подписанный мною документ тогда и что он представляет собой в настоящее время. Я брал обязательство не перед частным лицом или организацией, а перед признанными конституцией государственным учреждением и законом…

— Я не собираюсь вам возражать. В сущности, господин Брашовяну, мы полагаемся на вашу прозорливость и профессиональную сообразительность. Я уполномочен…

— Как вы сказали? Вы уполномочены? Кем же? Разумеется, если мне позволено будет узнать…

— Я уполномочен довести до вашего сведения, что подписанное обязательство сохраняет силу даже по прошествии двадцати лет.

— Предъявленный вами документ автоматически переходит в юрисдикцию нынешнего государства. Таким образом, если у вас есть ко мне какие-либо претензии, прошу вас вызвать меня куда следует и там в соответствии с законом предъявить мне обвинения, которые вы сочтете нужными. Кроме того, вы не ответили мне на вопрос: кто же вас уполномочил? Уже поздно…

— Однако вы опять торопитесь. Я советую вам терпеливо выслушать меня до конца. Что верно, то верно, я не майор госбезопасности. Что касается меня — прошу вас внимательно выслушать, — я принадлежу к старому аппарату секретной информационной службы… Надеюсь, теперь вам ясно?

— К сожалению, нет… В сущности, чего вы от меня хотите?

— Прежде чем ответить на этот вопрос, я открою вам один секрет… Вероятно, это не доставит вам удовольствия, но у меня нет иного выхода… Вы были назначены официальным защитником Ангелини не случайно, а по указанию секретной информационной службы. Повторяю, по указанию секретной информационной службы.

— Любопытно! Если бы не столь поздний час, меня бы очень заинтересовало ваше заявление. Я ведь и не знал, что пользовался таким доверием секретной информационной службы.

— На вас было заведено досье…

— Итак?

— Выслушайте меня до конца, а уж потом, если сочтете нужным, вызовете милицию или госбезопасность. Вы были легионером[12], не так ли? (Пауза.) Надо ли повторять мой вопрос?

— Ну и что из того? Тогда это было модно. Зеленая рубашка, черные брюки, портупея…

— Конечно, для некоторых это было просто модой… Но в январе сорок первого года, после ликвидации мятежа легионеров, вы спрятали здесь, в этом доме, Хорию Симу[13]. А его в это время разыскивали власти… Мы-то знали, что он скрывается у вас. По соображениям высшего порядка мы не стали его арестовывать здесь. Что это вы перестали улыбаться, господин Брашовяну?

— К чему вы клоните?

— После мятежа, когда страсти поутихли, вы публично отреклись от легионерского движения и поклялись в верности маршалу. Как видите, и это мы знаем. И это фигурирует в вашем досье…

— И что же вы все-таки хотите от меня?

— Ничего особенного. Вы не должны разглашать секретов судебного разбирательства по делу Ангелини.

— Так ведь я до сих пор молчал. Я не помню, чтобы когда-нибудь даже заикнулся о деле Ангелини, хотя в качестве официального защитника и выступал только один-единственный раз. К тому же прошло двадцать лет…

— Извините, что я вас перебиваю… Нам стало известно, что госбезопасность заинтересовалась делом Ангелини. Возможно, они придут к вам. И даже очень скоро.

— Хорошо, но существует архив, досье судебного процесса. Зачем им ходить ко мне, когда у них все под рукой?

— Досье судебного процесса исчезло, как исчезли и ваши записки, которые вы когда-то составили о процессе. От вас мы требуем одного — хранить молчание. Этого условия придерживаемся и мы…

— Надо же, в каком положении я очутился через двадцать лет!

— Не драматизируйте, господин Брашовяну. Ей-богу, не стоит. Ваше положение несложное. Прошли годы… Плохо с памятью. Вы помните только, что был судебный процесс по делу о шпионаже, обвиняемого осудили на смертную казнь и расстреляли. Это все, что от вас требуется. Согласны? (Пауза.)

— Мне ничего не остается, как согласиться.

— Да, еще одна деталь: мы наблюдаем за вами. Заверяю вас, господин Брашовяну, вы пользуетесь у нас глубоким уважением, и нам не хотелось бы, чтобы госпожа Брашовяну осталась вдовой… А при определенной ситуации это может произойти…

— Постойте! Вы пришли, разворошили мое политическое прошлое и теперь покидаете меня, так и не сказав, с кем я все-таки имел честь говорить и где я могу вас найти. Разумеется, если у меня возникнет необходимость увидеться с вами…

— Пока я для вас Ионеску или Попеску… Называйте как хотите. А наша встреча от нас не зависит.

— Вы все время говорите «мы», «мы»…

— Да, мы, те, кто составляет группу «Про патрия»! (Пауза.) Вы удивлены, господин адвокат?

— А откуда мне знать, что вы не из госбезопасности? Что вы не пришли меня проверить?

— Успокойтесь, господин Брашовяну. Три лица знали о существовании ваших записок в сорок четвертом году: ваш секретарь, которого давно уже нет в живых, вы и я. Я полагаю, это веский аргумент, не так ли?

— Еще один вопрос: как звали чиновника секретной информационной службы, который брал у меня подписку?

— (Смех.) Значит, я вас не убедил? Пожалуйста: Григоре Петран.

— Сдаюсь… Таких подробностей не могла знать даже госбезопасность…

— Так вот, на этом наш разговор окончен… Прошу извинить меня за беспокойство… Вы хотите что-то сказать?

— Я хотел бы на прощание кое-что уточнить. Если меня будут допрашивать в госбезопасности о Кодруце Ангелини, о многом я, так или иначе, вспомнить не смогу. Я сдержу данное слово… Но я прошу передать вашим друзьям из «Про патрия», чтобы они не надеялись ни сейчас, ни позже вовлечь меня в свою организацию. Если такое предложение последует, я раскрою ваше существование. Мне много лет, и последние годы своей жизни я хотел бы прожить так же, как жил до сих пор, — в довольстве и на свободе, чтобы спокойно писать книги по юриспруденции…

— Ясно. Мы не станем перегибать палку. Спокойной ночи!

— Я прошу вас…»

Магнитофон зашипел, хозяин выключил аппарат. Наступила напряженная тишина. Маноле Брашовяну в замешательстве застыл в кресле. Казалось, теперь он по-настоящему осознал всю сложность своего положения.

Озадаченный только что услышанным и той тишиной, которая навалилась на него, словно каменная плита, Фрунзэ не поднимал глаз на собеседника. Постепенно в его душе возникло необъяснимое чувство неловкости. Этот таинственный визитер, не постеснявшийся заявить о своей принадлежности к подрывной организации, раскрыл эпизод политической карьеры адвоката, который, безусловно, порочил Брашовяну и который он желал забыть раз и навсегда. А чувство неловкости возникло, видимо, потому, что еще совсем недавно они расстались как старые друзья, а вот сейчас стало ясно, по крайней мере для Фрунзэ, что их разделяет слишком многое. Правда, сидящий перед ним человек выполнил свой гражданский долг: он немедленно вызвал Фрунзэ по телефону и рассказал обо всем, но руководил им страх. В сущности, он довольно откровенно высказал свое кредо: «…Последние годы своей жизни я хотел бы прожить так же, как жил до сих пор, — в довольстве и на свободе…» «Нельзя же требовать от каждого, — старался оправдать Брашовяну Фрунзэ, — чтобы он руководствовался высокими идеалами».

— Теперь вы меня понимаете? — нарушил молчание адвокат. — Понимаете, почему я вас потревожил в столь неподходящий час? Вы не сердитесь на меня? — Он смотрел на Фрунзэ усталыми, красными глазами.

— Господин Брашовяну, я благодарю вас за проявленную инициативу… Я уверен, что и мое начальство оценит ее должным образом. Так что ни о чем не беспокойтесь. Особенно о нашем разговоре…

На печальном лице адвоката появилась неопределенная улыбка. Он сказал:

— Лента и магнитофон, если желаете, в вашем распоряжении.

— Благодарю вас. Я хотел обратиться к вам именно с этой просьбой.

Маноле Брашовяну занялся магнитофоном. Следя за его медленными, усталыми движениями, Фрунзэ спросил равнодушным тоном:

— Незнакомец упомянул о некоторых эпизодах из вашего прошлого. Что здесь правда, а что ложь?

Адвокат оставил в покое магнитофон. Стараясь смотреть собеседнику прямо в глаза, он объяснил:

— Все правда. Только он, видимо, не знал, что при вступлении в коллегию адвокатов я не скрыл ничего из своих политических заблуждений… Вы еще очень молоды… А в прежние времена многие адвокаты строили карьеру, используя политическую борьбу. Я, кстати говоря, не застал многочисленных буржуазных партий…

— В какое время у вас жил Хория Сима?

— Я его прятал всего две ночи. Если не ошибаюсь, двадцать шестого и двадцать седьмого января тысяча девятьсот сорок первого года. В ночь на двадцать восьмое за ним приехала немецкая машина и увезла его. С тех пор у меня не было никаких контактов с легионерским движением. Все, о чем я вам рассказываю, после двадцать третьего августа сорок четвертого года я сообщил и народной власти.

Фрунзэ дал понять, что у него нет больше вопросов, и Маноле Брашовяну снова занялся магнитофоном.

— Готово! — сказал наконец довольный адвокат. — Можете забирать. — Он пододвинул магнитофон к офицеру. — На этой же ленте записаны два-три разговора с моими коллегами. Пожалуйста, не сотрите их как-нибудь ненароком…

Фрунзэ принялся с интересом разглядывать магнитофон. Это был красивый, тщательно отделанный аппарат. «У японцев золотые руки!» — подумал капитан. Прежде чем попрощаться, он обратился к адвокату с просьбой:

— Вы сможете описать того типа, который приходил к вам?

— Конечно.

Фрунзэ в поисках ручки пошарил по карманам, вынул записную книжку.

— Начнем с роста, — предложил Маноле Брашовяну, выходя из-за стола. — Он будет с меня — у меня метр семьдесят пять. Моложе меня лет на пять-шесть. Я толстоват… появляется живот… сидячая жизнь. А он сложен атлетически, плечи как у пловца. Лицо скорее круглое, чем овальное, загорелое — видно, ему приходится часто бывать на солнце… на солнце у моря. Шатен, коротко острижен, волосы зачесаны назад. Высокий лоб, нос прямой, губы тонкие. Производит впечатление человека интеллектуального труда. Костюм светло-голубого цвета, в едва заметный рубчик, такого в наших магазинах не найдешь… Современный покрой. На рукавах рубашки большие золотые запонки… Это все, что я заметил.

— Благодарю вас, — сказал Фрунзэ. — Я выйду через черный ход, как вы просили.

Маноле Брашовяну согласно кивнул. Провожая гостя до двери, он добавил:

— Прошу вас, не забывайте об угрозе этого типа. Я не хочу, чтобы они хоть на секунду заподозрили, что я нарушил слово…

— Успокойтесь, господин Брашовяну, мы позаботимся, чтобы с вами ничего не случилось. Благодарю вас. Магнитофон я вам верну, как только мы закончим дело. Доброй ночи или доброго утра, уж, ей-богу, не знаю, что вам пожелать.

Выйдя на улицу, Фрунзэ ощутил прохладное дуновение ветерка.