ХЛОПОТУН

— Наконец-то объявились, лесные гулёны, — обрадовалась бабушка, когда Лёнька заскочил в дом. — Не уморил тебя дед?

— Нет, — ответил мальчик, сияя. — Я бы ещё долго гулял. А завтра на лесное озеро пойдём, мне дед пообещал.

— Ну, садись за стол, — пригласила бабушка и опять не вытерпела:

— Поди, заболтал тебя Акимыч, а, Лёнь? Пелагея, к примеру, его придумок терпеть не может, прямо закипает вся. Утром прибегала ко мне и всё причитала: дескать, испортит мой филин лесной твоего внучка, задурит голову своими бреднями. Да присоветовала тебя с Фёдором больше не отпускать.

— Ты что, бабушка! — Лёнька перепугался не на шутку. — С ним знаешь как интересно?

Бабушка призадумалась:

— Я вот тоже говорю, ну что в этих байках плохого? Подрастёт маленько — сам поймёт, где правда, где выдумка. Сказка — она и есть сказка, какой от неё вред?

«А если это не сказка? — подумал Лёнька, опуская деревянную ложку в густые горячие щи. — Вот сегодня всё сам и узнаю».

Вечером, отправившись к себе, Лёнька решил не ложиться: а ну как заснёшь? Чтобы скоротать время, мальчик открыл свою книгу французских сказок. Но сегодня ему не читалось: то, что Лёнька узнал от Акимыча, было куда интересней любых сказок. Он засунул книгу подальше и стал терпеливо дожидаться назначенного часа. Через открытое окно мальчик видел, как в небе понемногу проступают серебряные звёздные блёстки, и слышал нежные трубящие голоса незнакомых ему крошечных созданий. Эти подлунные музыканты незаметно убаюкали Лёньку, и он медленно поплыл куда-то, прямо сидя на стуле.

…За стеной очнулись старые часы и принялись гулко отбивать прощальный гимн минувшему дню. Вздрогнув, Лёнька понял, что ему пора, и на ощупь, стараясь ни единым звуком не спугнуть чутко дремлющую тишину, направился в кухню.

Там он отыскал коробок спичек и керосиновую лампу, которая про всякий случай всегда стояла на подоконнике в полной боевой готовности. Лёнька перенёс её на стол, неумело снял округлое стекло и запалил фитиль. Потревоженный червячок сразу вспыхнул, но темноту вокруг не рассеял, пока Лёнька не прикрыл его стеклянным садком. Кухня чуть проявилась смутными очертаниями предметов. Мальчик прибавил света и огляделся. Нигде не было не души, и даже дымчатый кот исчез со своей любимой лавки, и вечно плачущий рукомойник не ронял в ведро привычных слез.

Запинаясь на каждом слове и озираясь по сторонам, Лёнька произнёс заклинание, но ничего не произошло. Решив, что прочитано было плохо, он повторил свой призыв. И опять всё осталось по-прежнему. Тогда мальчик громко начал в третий раз:

— Домовушка, не чинись, а возьми да об…

— Ну, хватит кричать, — вдруг раздалось над самой его головой. — Подавай сюда свой пирог, раз принёс.

На печке, прислонившись к трубе, сидел некто, весь чёрный и лохматый от кончиков больших, похожих на лошадиные ушей до самых пяток, болтающихся над печным шестком. Лицо незнакомца можно было лишь угадывать под мягкой маской той же густой, овечьей шерсти. Но глаза на нём Лёнька все же разглядел: они остро поблёскивали сквозь мех. Всё это Лёнька уловил в одну секунду, а в следующую он восхищённо выдохнул:

— Ты и есть домовой?

— Я здешний хозяин, — с важностью ответил тот и мягко спрыгнул вниз, оказавшись ростом чуток повыше Лёньки. — Ну, давай пирог или что у тебя там?

Лёнька с готовностью протянул угощение и почувствовал, как ласково коснулась его руки каракулевая ладошка доможила. Не успел он моргнуть глазом, как хозяин управился с пирогом и устремил на Лёньку свой цепкий, блестящий взгляд.

— Ты почто меня звал? — спросил он. Голос у домового был тихий и глухой: молвит — словно ветер сухими листьями прошелестит. — Сказывай поскорее, а то мне недосуг лясы точить. У меня заботы на дворе — аж сорок три животины, и каждой внимание требуется. Сегодня корове левый бок не поглажу — завтра животом будет маяться, молока хорошего не даст. Крольчиха крольчат на белый свет выпускать готова, не помогу — и сама пропадёт, и детки загинут.

Он поймал горящий Лёнькин взгляд и вдруг передумал:

— Впрочем, времечко у меня ещё есть: крольчата только через час на волю запросятся, а остальное после успею… Говори что хотел.

— Я… — неуверенно сказал Лёнька, — я дружить хотел.

— Со мной? — пришёл черёд удивиться домовому.

— Ага…

Домовой с минуту поразмыслил, испытующе поглядывая на мальчика, и согласился:

— Что ж, давай дружить. А лампу эту больше не зажигай, обойдёмся и так, — он снял стеклянный колпак своей широкой кошачьей лапой и задул огненного светляка. В кухне сделалось темно, но Лёнька по-прежнему ясно видел доможила.

— А теперь давай знакомиться, — предложил хозяин. — Меня Хлопотуном зовут, а как тебя — я знаю. Откуда ты здесь, мне тоже известно. А откуда и зачем я — знать человеку необязательно. Так что вот и познакомились.

— Хлопотуша, скажи мне, откуда ты взялся? — попросил Лёнька. — Из сказки?

— Нет, — твёрдо ответил доможил. — Сказки уже после люди придумали. А откуда мы взялись, про то есть старая-престарая легенда, какую повторяют все домовые уже столько лет, что и не сосчитать. И я её в детстве услыхал и на всю жизнь запомнил. Вот только поймёшь ли ты, ведь мал ещё, — в раздумье произнёс Хлопотун. — Ну, ладно, авось поймёшь… Так слушай.

…Много веков назад жило на земле большое и весёлое племя. Хотя имело оно уже тогда и рога, и длинные хвосты, никто в сердцах не называл его проклятой нечистью, потому что это был самый мирный и добродушный народ на всём белом свете. Он жил на вершине неприступной горы, где в открытые окна домов забредали лёгкие облака, и рогатая детвора любила играть ими, как подушками. Наши предки не знали, что такое зло, и жизнь их протекала в радости и покое.

Но однажды ночью они проснулись от страшного зарева, охватившего полнеба. Все выскочили из своих домов и бросились на площадь, где зарево полыхало ослепительнее всего. А там в лучах небесного огня высилась грозная фигура исполина, закутанная в длинный чёрный плащ. Чёрные волосы незнакомца развевал ветер, а глаза сверкали на бледном лице, как чёрные угли. Облик его был так ужасен, что каждый невольно содрогнулся.

И вот великан разомкнул свои уста.

— Вы, беспечное племя, укрывшееся среди высоких гор! — ледяным голосом заговорил он. — Вы прячетесь за стенами убогих лачуг и не хотите видеть дальше собственного носа. А если бы ваше сознание сумело объять земли, населённые людьми!.. Вы ужаснулись бы от злодейств, которыми полна человеческая жизнь! Вы бы увидели, как ради денег и власти люди забыли своё предназначение — быть хранилищем священного духа свободы — и сделались рабами злобы, зависти, мщения. А вы в это время радуетесь солнцу и облакам.

Я пришёл, чтобы вернуть людям утраченную свободу духа, имя мое — Светоносец.[1] Я выбрал вас, ещё не изведавших зла и способных победить его, для великой цели. Я дам вам такую силу, которая и не снилась смертному. Мы не станем ждать, пока люди сами прозреют от своих злодейств. Мы под корень уничтожим низкие страсти, владеющие безумцами, даже если они не захотят этого. Мы сделаем их счастливыми силой. Мы будем суровы и непреклонны, мы не станем жалеть людей для их же блага. Мы неслыханно ускорим прозрение человека, мы свернём века в часы и часы в мгновенья.

От страстной речи Светоносца маленькие сердца беззаботного прежде народа забились в стремлении поскорее спуститься к людям. Глаза загорелись, и в каждой паре отразился чёрный огонь от глаз Светоносца. Растерянность сбежала с лиц, и толпа плотно сомкнулась вокруг своего вождя.

— Готовы ли вы? — сурово спросил тот.

— Готовы! Веди нас!

Чёрный Светоносец вскинул руки, и голос его загремел как неистовый ураган:

— Даю вам неистребимую силу и власть над человеком! Ступайте со светом!

И вслед за этим могучий порыв настоящего урагана подхватил решительное племя, закружил его над родным городом с опустевшими домами и понёс в холодные недосягаемые выси, чтобы оттуда рассеять, как зёрна для посева, по всей земле…

…Голос Хлопотуна прервался, и острые уши вздрогнули.

— Вот и вся легенда, — с волнением сказал он. — Что было дальше? Получив такое могущество, мои предки бросились выполнять волю Светоносца, но это оказалось нелегко. Упрямые люди не хотели расставаться со своими грехами, а по правде сказать — и не могли. В долгой битве совсем извелись Светоносцевы слуги. Вспомнили, как тот благословлял их: «Мы не станем жалеть людей для их же блага», и пошли рубить с плеча без всякой уже оглядки. Что тут началось… Полилась кровушка со слезами пуще прежнего, а счастья не прибавилось. Совсем ожесточилось Светоносцево войско, карало уже и правого, и виноватого, забыв, для чего пришло со светом к людям.

И долго творилось всё это, пока однажды кое-кто из хвостатого племени не задумался: для чего тянется из века в век безнадёжная эта вражда? Сначала немногие, а потом всё больше усталого народу засомневалось. Вспомнили старую легенду про прежнее житьё в горах и запечалились: ради чего променяли свою мирную жизнь на вечное беспокойство гонителей? Захотелось им вернуться в свой город, да как его найти? Про то легенда им не говорила. А может, и не стало уже на земле того города, рассыпало его время в прах, и ветер без следа этот прах развеял. Ещё пуще затосковало обездоленное племя… Тут и пригляделось оно впервые к людям без своей вечной враждебности. И что же? Увидели недруги человеческого рода, как изменились люди за прошедшие века, как всё сильнее учились любить друг друга и сами боролись со злом в своей жизни.

Горше горького стало обманутому народу за свою вражду: «Мы людей злодеями считали, как могли изводили, а они куда лучше нас и своё счастье, свою свободу сами найдут». И решили тогда никуда не ходить, остаться жить где жили и искать людской дружбы. Ведь как получилось: после Светоносцева урагана каждый угодил в какое-нибудь место да там и осел. Кто шлёпнулся в реку или болото — стал водяным, кого в лес занесло — лешим, кто в степи пристанище нашёл — полевиком.

Нам, домовым, больше других повезло. Наши предки прямо к людям попали и в их домах устроились. Мы к человеку ближе всех были, сильнее всех к нему привязались. Помогать начали, охранять, из лютых врагов сделались добрыми друзьями. У нас теперь и заботы общие, и надежды. Помогаем, как умеем, человеку вернуть свою свободу. А ведь и наша свобода где-то быть должна, и наше счастье. Не верю, что для одних пакостей мы все на земле появились. Хотя вон если нашего водяного взять, так он и до сей поры на белый свет злобится, всё норовит лихо учинить. Ну и прочие иные никак от прежних повадок не отвыкнут. А много таких, кто и лютовать больше не хочет, и к человеку всё не прибьётся.

Я же так понимаю, что без человека нам нельзя, и когда про тот город в горах вспомню, так не жалею, что туда дороги нет. Хоть и понаслышке о нём знаю, а всё-таки думаю: что за жизнь там была? Жили все, как трава в поле, никто ни о чём не думал, радовались своему покою — и всё тут. Нет, Лёнька, уж я с человеком останусь, хоть и трудно бывает ужиться с ним…

…Хлопотун умолк, устремив свой взгляд в какие-то недосягаемые для мальчика дали и изредка пошевеливая ушами. Лёнька давно уже замер в своём уголке, как воробей в потаённой нише. Вкрадчивыми бледными щупальцами в кухню незаметно пробралась луна и опутала всё тонкой, тускло мерцающей паутиной. Хлопотун встрепенулся и шумно фыркнул:

— Ну, больше мне нельзя задерживаться, пора в крольчатник. А ты спать ступай.

— Хлопотуша, — несмело спросил Лёнька, — а ты ещё придёшь?

— Приду, — пообещал тот. — В другой раз можешь и не дожидаться полуночи. Как стемнеет, придёшь и позовёшь.

— Домовушка, не чинись?.. — заулыбался Лёнька.

— Дался тебе этот домовушка, — отмахнулся Хлопотун. — Придёшь сюда и просто подумаешь обо мне. Я тебя так ещё быстрее услышу.

Проговорив это, домовой встал, по-кошачьи размял гибкое, пружинистое тело и неслышно удалился во двор.

Загрузка...