Солнечная тропа

ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ

Вечером Лёнька снова пришёл к дому бабки Долетовой: а вдруг ему удастся ещё раз увидеть Валентину? Мальчик простоял под домом, наверное, целый час — пока на крыльцо не вышла сама Долетова.

— Что, долго ещё будешь стену подпирать? — противным надтреснутым голосом крикнула она. — Спит Валентина!.. И ты иди… ухажёр!..

Лёнька покраснел так, что даже в темноте, наверное, было видно, и почти бегом покинул бабкин двор.

— Баба Яга — костяная нога!.. — сквозь зубы пробормотал он, выскочив в улицу. — Мало тебя Кадило пугал…

По дороге домой мальчик увидел Акимыча, который запирал курятник, и подошёл пожелать ему спокойной ночи.

— Что, Лёнька, новый дружок у тебя? — спросил дед Фёдор.

Мальчик почувствовал, что снова краснеет.

— Какой дружок? Она же девочка…

— Девочки, брат, косы носят. И в платьях ходят, — сказал Акимыч. — Или нынче всё наоборот?

— Какая разница, в чём они ходят? — насупился Лёнька.

— А, нету разницы? — старик попытался рассмотреть Лёнькино лицо. — Ну, ладно, хорошая девчушка-то?

— Хорошая, — напряжённым голосом ответил Лёнька. — А ты разве её не знаешь? Она же сюда приезжала…

— А что с того, что приезжала? Просидела у Катьки под юбкой, как мышонок под веником.

— Её Долетова никуда не отпускала, — заступился за Валентину Лёнька. — Она же маленькая была!.. А ты чего её с собой в лес ни разу не взял?

— Эка!.. — удивился Акимыч. — А ты чего это с меня допрос снимаешь?

Лёнька упрямо молчал. Дед Фёдор почесал бороду.

— А чёрт его знает, — сказал он. — Я от Катерины-то подальше держусь, а девчонка… кто её знает, что за девчонка… Опять же, чего мне в их дела нос совать?

Акимыч помолчал и, не дождавшись ответа, заговорил снова:

— Я, Лёнька, признаться, целый день про другое думаю. Сон наш с тобой один на двоих вспоминаю. Не идут у меня из головы эти терема, хоть ты что!.. Это какие же мастера нужны, чтоб такие дворцы выстроить!..

— А ты разве не мог бы?

— Хе! Про это и думаю, уже голова трещит.

— Ну и что?

— Кажись, смог бы. Ну, ладно, беги домой, вишь, темень нынче какая…

…Лёжа в своей постели, Лёнька думал о том, что Валентина сейчас наверняка летает и видит разные диковинные страны, о которых Лёнька не имеет даже представления… Ему вдруг стало так жалко себя, что зачесались глаза. Потом Лёнька представил, как Валентина летит к далёкой планете — крошечная и хрупкая — в чёрной необозримости космоса, и чуть не заплакал — на этот раз от пронзительной жалости к ней…

Затем Лёнька вспомнил, что Валентина обещала научить летать и его. Он тут же представил, как они поднимаются над Песками и, взявшись за руки, плывут в тёплом небе, подобно облакам, а внизу медленно течёт земля… Мальчик так размечтался, что не заметил, как в комнате появился Хлопотун.

— Лёня, — негромко позвал домовой.

— А?.. Что? Кто это? — Лёнька протёр глаза, как человек, внезапно разбуженный после крепкого сна. — Что случилось?

— Ничего, — ответил Хлопотун. — Нам с тобой пора на посиделки.

— Посиделки?..

Лёнька не знал, что ответить, в эту ночь он впервые предпочёл бы одиночество компании домовых…

— Я всё понимаю, — глуше обычного проговорил Хлопотун. — Но тебе нужно пойти, Лёня.

Не говоря ни слова, мальчик выскользнул из постели и быстро оделся.

…В доме Егора Сеничева Лёнька увидел, кроме прочих, Пилу и Соловушку.

— Здравствуйте… то есть… доброй ночи, — сказал им Лёнька. — Как поживаете?

— Благодарствуй, хорошо поживаем, — ответила Соловушка. — Федосья нас не трогает, а больше нам ничего и не нужно.

— А чего больше-то? — подхватил Пила.

Лёньке показалось, что оба они, тем не менее, чем-то озабочены или взволнованы. Мальчик перевёл взгляд на Толмача.

— Садись, Лёня, — сказал старый домовой. — Мы тебя нынче потревожили, ну да уж не взыщи.

— Ничего, — ответил Лёнька, присаживаясь на лавку. — Я думал, случилось что-нибудь…

— И то, — сказал Толмач. — У нас каждый день что-нибудь да случается. Вот Пила женился, Выжитень домой к себе вернулся…

— Я, я тоже теперь в доме живу!.. — крикнул нетерпеливый Панамка.

Этого Лёнька не знал:

— Ты — в доме?.. У Мойдодырова? А если он…

— Нет, он согласен.

— Откуда ты знаешь?

— Ха! — сказал Панамка. — Я все его мысли про нас читал… с тех пор, как он в город приехал. Сперва он хотел дачу продать. Затем подумал, что, если кто купит дом с нечистой силой, то потом ему, Мойдодырову, не поздоровится. Он тогда в библотеку пошёл…

— В библиотеку, — подсказал Лёнька.

— Ну да, где книжки… И говорит: дайте мне такую умную книжку, в которой было бы про домовых написано. Вот дали ему такую книжку, он и прочитал, какие мы хорошие и как нас в дом нужно зазывать. В эти выходные приедет… меня зазывать, а я уже в его доме живу!..

— Здорово! — воскликнул Лёнька. — Я его тогда в лес свожу, а то обещал…

Домовые переглянулись, и опять мальчику показалось, что они знают что-то такое, что неизвестно Лёньке, но почему-то молчат…

— Вот видишь, Лёня, — снова заговорил Толмач, — как много всего произошло с того дня, как ты приехал в Пески… Помнишь, как ты в первый раз зашёл в этот дом?

— Помню, — ответил Лёнька, томимый какою-то неясною тревогой.

— И как я сомневался в тебе? Но твой Хлопотун оказался мудрее меня. То, что должно было случиться, случилось…

«Нет, не хочу!.. — взмолился Лёнька, чувствуя, как что-то неотвратимое надвигается на него. — Я ничего не хочу!.. Пусть всё останется по-прежнему!..»

Кто-то из домовых прерывисто вздохнул. Рядом с Лёнькой часто-часто засопел Панамка.

— Ну, тогда расскажи нам свой сон в ночь на Ивана Купала, — попросил Толмач, и в его голосе больше не было пугающих ноток.

— Конечно! — с облегчением выдохнул Лёнька. — Я видел наши Пески!.. Какими они станут в будущем. Дома такие, как в сказке… Есть совсем новые, ещё стружкой пахнут… Усадьбы большие, больше, чем у бабушки, наверное, раз в десять. В каждой усадьбе — сад.

Панамка потеребил Лёньку за рукав:

— А домовые там были?

— Домовые, наверное, спали… Был день…

— Ну а людей-то ты видел? — спросил Выжитень.

— И людей не видел…

Тогда, во сне, это не показалось Лёньке странным, но сейчас он задумался: кто-то ведь жил в этих расписных теремах, кто-то обрабатывал поля за деревней, иначе весь Лёнькин сон — просто фантазия, мираж в пустыне забвения… И вдруг его память озарила короткая и яркая вспышка.

— Вспомнил! — закричал он и даже вскочил с лавки. — Я видел детей!.. Дети!.. Они играли в саду, и их было много!.. Как я мог про это забыть?!

— Ну, если ты видел детей, значит, всё в порядке, — довольно проговорил Толмач, а все прочие домовые радостно загудели.

— А другие деревни? — осторожно спросил Пила. — Ты видел другие деревни? Может быть, ты видел Харино?

— Нет, — чувствуя неловкость, ответил Лёнька.

— Да не бойся ты! — подмигнул Пиле Кадило. — Переселишься обратно в Пески, делов-то!..

— Я думаю, что переселяться никому не придётся, — заговорил Толмач. — Когда над полем идёт дождь, он поит каждый колосок, когда светит солнце — оно каждый колосок освещает. Жизнь вернётся во все деревни…

— А когда она вернётся, ты часом не узнал? — спросил у Леньки Кадило.

— Я и так знаю, — ответил мальчик с такой уверенностью, что все домовые мгновенно повернулись к нему да так и застыли.

— Это будет, когда я вырасту. Вам осталось подождать не так уж много. Вот сколько лет живут домовые?

— Это смотря как живут, — Толмач посмотрел на Панамку и тут же опустил глаза. — Раньше жили долго, теперь…

— Вам нужно продержаться, — убеждённо сказал Лёнька. — Я обязательно вернусь сюда и помогу вам всем. Я знаю, как!..

— Что же ты сделаешь… один? — спросил Толмач.

— Я не один! Не может быть, чтобы я был один!.. Я даже знаю ещё одного человека, который приедет сюда жить!..

— Кто же это?

— Валентина, — ответил мальчик.

Он и сам не знал, как вырвались эти слова, но в следующую секунду Лёнька уже не сомневался, что так и будет.

— Валентина? Это ведь Кадилина будущая хозяйка? — уточнил Толмач. — Ну, Кадило, что ты нам скажешь насчёт Валентины Долетовой?

— Да никакая она не Долетова, а Журавлёва!.. И вообще на бабку свою не похожа. Только ведь старуха моя любит всех под себя подминать!..

— А ты на что? — строго спросил Толмач. — Это должно быть сейчас твоё главное дело — не дать ей сломать Валентину.

— Да её никто никогда не сломает! — с гордостью сказал Лёнька. — Тем более какая-то Долетова…

— Мой Мойдодыров тоже, может быть, здесь жить будет!.. — вставил Панамка.

— Очень нам нужен твой Мойдодыров!.. — незамедлительно отозвался Кадило. — Пускай в городе сидит… вместе со своей пианисткой…

— А вот тут ты не прав, — перебил его Толмач. — Деревне нужны и писатели, и музыканты… И художники нужны…

— Тоже мне писатель! — упорствовал Кадило. — Что он про деревню знает?..

— А как же он узнает, если будет в городе сидеть? — повысив голос, спросил Толмач. — Конечно, здесь для него всё новое, непонятное… А наше дело — помочь ему понять, а не пугать и гнать из деревни… А поймёт он — и привяжется к Пескам, и полюбит… Ты хоть знаешь, сколько великих книг было написано в русской деревне?

— Откуда ему, он же в библотеку не ходил!.. — ввернул Панамка, скорчив уморительную гримасу.

— Это ты… про меня? — зловеще спросил Кадило. — Это значит, ты за коробку конфет продался и теперь вот как заговорил…

— Ничего я не продался! — вспылил Панамка. — Мойдодыров хороший человек, он уже много понял… и ещё больше поймёт!.. А я о нём заботиться буду.

— Молодец, Панамка, — похвалил домовёнка Толмач. — Мы тебе все поможем. А если у писателя на самом деле талант, представляете, как однажды он прославит наши Пески?

Кадило проворчал что-то нечленораздельное, из чего можно было разобрать только «прославит» и «кикимора-бражница». Лёнька понял, что Кадило остался при своём мнении, но сам он в который раз подивился мудрости Толмача.

— Писатель должен жить бок о бок с крестьянином, — говорил старый домовой. — И хорошо, что Мойдодыров пишет для детей. Ну кто им скажет, что самый важный и самый красивый на свете труд — это труд земледельца? Вот ты, Лёня, кем раньше хотел стать?

— Космонавтом, — ответил Лёнька, отчего-то застыдившись. — У нас в классе все мальчики хотят быть космонавтами… Но это давно было, теперь я хочу работать здесь.

— Это потому что ты узнал и полюбил деревню, — сказал Толмач. — А если её полюбит писатель, представляете, скольким детям он передаст эту любовь?

— Мы с ним вместе будем сказки сочинять, — пообещал Панамка. — Мы ещё про такого домового сочиним, что все ахнут!..

— Лёня!.. — неожиданно громко сказал Толмач, и Лёнька вздрогнул — звук собственного имени показался ему чужим. — Мы хотим сделать тебе маленький подарок…

— А разве сегодня праздник? — спросил Лёнька, вспомнив свадьбу домовых и деревянную свистульку в виде птички.

— К сожалению, нет, — с грустью, как показалось Лёньке, ответил Толмач. — И подарок мы сделаем тебе на будущее…

— Спасибо. А какой?

В лапах у Толмача было пусто, и в горнице Лёнька не видел ничего, хотя бы отдалённо напоминающего волшебный короб с подарками…

— Когда ты уедешь из Песков, — начал доможил, и его слова кольнули Лёньку в самое сердце. — Ну, рано или поздно ты ведь уедешь домой?.. Так вот, оставаясь в Москве, ты сможешь видеться с нами, когда этого захочешь…

— Правда?! А как?

— Мы можем приходить в твои сны. Все вместе или поодиночке… Тебе стоит только пожелать — и мы появимся.

— Нет, правда?! Вот это да! А… я же буду спать… Это же будет простой сон!..

— Совсем не простой, — возразил Толмач. — Сон — это тоже жизнь, только иная… И не верь никому, кто скажет, что сны — это чепуха и выдумки. А для тебя это ещё дверь, через которую мы можем проникнуть к тебе. Если, конечно, ты этого захочешь…

— Конечно, я захочу!.. Ещё как!

— Ну так что, принимаешь подарок? — спросил Пила, совсем как несколько дней назад, и домовые засмеялись, но как-то не очень весело.

— Принимаю, принимаю, я вам не дам скучать!

— Вот и хорошо, — Толмач вдруг поднялся из-за стола, и все домовые тоже встали. — Тебе пора, Лёня.

— Пора? Куда?

— Спать. Тебе нужно хорошо выспаться.

— Зачем?..

— Пойдём, — Хлопотун взял Лёньку за руку. — Прощайся и пошли.

Мальчик послушно поднялся:

— Долгой ночи!..

— Долгой ночи!.. — нестройно ответили домовые.

— Какие-то они все не такие, — сказал Лёнька Хлопотуну по дороге домой.

— Почему не такие? Обычные… — голос у Хлопотуна был «осенний» — похожий на шум ветра в сухой листве…

— Нет, не обычные. Ты тоже не обычный. Почему ты всё время молчал?

— А хочешь, я расскажу тебе сказку перед сном?

— Хочу!

— …Жил-был мальчик, — сказал Хлопотун, когда Лёнька шмыгнул в свою постель и свернулся клубочком. — Он жил в большом городе и вот однажды приехал в деревню…

— Это про меня?

— Почему про тебя? Вообще про мальчика, — Хлопотун опустил мягкую лапу на стриженный Лёнькин затылок.

— А когда я был маленький, мне мама рассказывала сказки про меня, — пробормотал Лёнька, зевая. — Ну и что дальше?

— А деревня, куда он приехал, была заколдованная. Её заколдовал один волшебник, он сделал так, что земля возле деревни стала родить только серые камни…

— Как тот валун? — Лёнька поднял голову. — Значит, это были Пески?..

— Не обязательно, ложись, — Хлопотун укрыл Лёньку разноцветным одеялом. — И тогда все люди ушли из деревни…

— Куда? В город?

— В город… и в другие деревни… Осталась только одна старушка, очень древняя, которая не ушла вместе со всеми. Эта старушка сама была волшебницей, доброй волшебницей. Но она не могла расколдовать деревню… И вот мальчик пришёл к ней и спросил: чем можно помочь этой несчастной земле? «Про это знает только тот, кто её заколдовал», — ответила старушка и рассказала мальчику, как найти злого волшебника.

И мальчик пошёл к нему. Он нашёл волшебника в чаще густого леса…

— Волшебник был страшный?

— Представь себе, нет. Волшебник был грустный. «Зачем ты заколдовал деревню? — спросил его мальчик. — Теперь в ней никто не живёт, и она совсем мёртвая…»

«Она уже давно мёртвая, — ответил волшебник. — Она умерла, когда люди разучились любить землю, на которой они живут… Я наколдовал эти камни, надеясь, что в людях проснётся сочувствие к ней, а затем воскреснет любовь… Но я ошибся, в их сердцах милосердия не больше, чем в серых камнях. Ни один из людей не попытался спасти родную землю…»

«Но неужели этой деревне нельзя помочь? — воскликнул мальчик. — Я сделал бы всё на свете, чтобы она ожила!»

«В самом деле? — спросил волшебник. — Ну что ж, тебе стоит только убрать камни с полей — и она оживёт».

Вернувшись в деревню, мальчик рассказал доброй старушке, какое условие поставил перед ним волшебник.

«Я помогу тебе, — сказала старушка. — На самом деле, чтобы избавить поля от камней, тебе нужно найти один-единственный камень — мать всех этих валунов — и закопать обратно в землю. Тогда её дети последуют за ней, и поля освободятся».

«А как же я найду мать серых валунов? — спросил мальчик. — Может быть, она самая большая из всех?..»

«В том-то и дело, что отличить её от остальных камней невозможно, — ответила старушка. — Но я дам тебе волшебный напиток. Ты выпьешь его и начнёшь понимать язык серых камней. Так ты сумеешь найти их мать…»

«Так, значит, эти камни живые?» — удивился мальчик.

«Конечно, живые, и скоро ты в этом убедишься. Но запомни, что ошибаться тебе нельзя. Ты должен угадать нужный камень с первого раза».

И мальчик, выпив волшебный напиток, отправился в поле, где сразу услышал множество голосов.

«А ну подвинься, болван, ты меня раздавишь!..» — кричал один камень другому.

«И не подумаю! Двигайся сам, а мне и здесь хорошо!..»

«Замолчите вы оба, не то я покажу, как мешать мне спать!» — пригрозил третий.

«Ага, понятно, вы братья, — подумал мальчик. — А ну, поищем вашу матушку».

Однако сколько он ни ходил по полям, засеянным серыми камнями, он слышал только споры и препирательства.

Но вот, когда солнце уже клонилось к закату, мальчик услыхал чей-то плач.

«Что с тобой? Отчего ты плачешь?» — спрашивал один камень у другого.

«Я плачу оттого, что хочу лежать на берегу быстрой реки и слушать, как поёт вода… А вместо этого я целыми днями слушаю, как ругаются мои братья…»

«Бедное моё дитя! — сказал лежащий рядом невзрачный камень. — Как бы я хотела помочь тебе, но, увы, я тоже должна оставаться на этом поле…»

«А, так это ты мать всех этих камней! — закричал мальчик. — Сейчас я закопаю тебя и освобожу поля от твоих гадких детей!..»

И он уже вонзил в землю свою лопату, когда мать серых камней сказала: «Прошу тебя, не принуждай моих деток уйти в сырую землю!.. Отнеси меня на берег быстрой реки, где мы найдём покой и счастье!..»

«Да ведь ты, наверное, тяжёлая, — усомнился мальчик, — а до быстрой реки не близко…»

«Милое дитя, у тебя тоже есть любящая мать, — умолял его камень. — Я прошу не ради себя, а ради сыночка, который мечтает лежать возле реки и слушать её песни… Да и другие камни — они ведь тоже мои родные дети…»

«Хорошо, я попробую», — согласился мальчик.

Он с трудом оторвал камень от земли и сделал первый шаг.

«Смотрите, смотрите, он поднял нашу матушку!» — загалдели валуны вокруг.

«Он куда-то несёт её!..»

«Эй, что ты делаешь?!»

«Да замолчите вы!..» — прошептал мальчик, чувствуя, что в любой миг может выронить свою ношу.

Ему было так тяжело, что слёзы выступили на глазах, ноги дрожали, а из-под ногтей на руках стала сочиться кровь… Но мальчик пронёс камень через поле, затем через луг и, дотащив до реки, уронил возле самой воды. После этого он упал на песок и заплакал. Он плакал, а мать камней утешала и благодарила его…

Наконец мальчик встал и, пошатываясь, побрёл в деревню. Серые камни всё ещё лежали на поле.

«Ваша матушка перебралась к быстрой реке! — крикнул им мальчик. — Она ждёт вас!..»

Придя в деревню, мальчик рассказал старой волшебнице, как он поступил с матерью камней.

«Зачем ты не послушался меня! — горестно воскликнула та. — Мать камней перехитрила тебя!.. Теперь никто и ничто не спасёт нашу деревню!..»

Услышав это, мальчик выскочил из избы и бросился за околицу. Там он увидел поля — свободные от камней и истосковавшиеся по теплу человеческих рук…

— Я так и знал! — крикнул Лёнька и подскочил, словно в нём распрямилась невидимая пружинка. — Так и должно было случиться!..

— Конечно, — ответил Хлопотун, укладывая Лёньку и укутывая одеялом.

— А как люди вернулись в деревню? — спросил тот. — Как они узнали, что нужно возвращаться?

— Очень просто. Придя в деревню, мальчик хотел сначала завернуть к старой волшебнице, но передумал. Он зашёл в первую попавшуюся избу и затопил в ней печь. Потом затопил печь во второй избе, в третьей…

— Я понял, все правильно, — проговорил Лёнька и уткнулся носом в подушку. — Спасибо тебе, Хлопотуша.

— Спи, — сказал домовой, и мальчик задышал глубоко и ровно.

Хлопотун просидел рядом с Лёнькой почти до рассвета. Он словно забыл о делах, ожидавших его дома и во дворе… Если Лёнька хмурился во сне, домовой взмахивал лапой и отгонял дурной сон, как назойливую муху, а на каждую улыбку мальчика отвечал отражённой улыбкой… Время от времени Хлопотун гладил Лёньку, и в такие минуты тому снились особенно счастливые сны…