Татарские писатели Крыма

Мамут Дибаг В ДАЛЕКОМ СЕЛЕНИИ Рассказ

Весной, когда деревья одеваются ослепительно ярким цветом и повсюду слышится сладковатый аромат, жена колхозного чобана Мемиша — Теслиме, по прозвищу «Чала», становится все более беспокойной. До дней каникул сына осталось еще целых два месяца, а она уже ходит и приговаривает:

— Скоро приедет Билял! Если так суждено — агрономом приедет…

Колхозные женщины не удивлялись беспокойству Теслиме, зная, что Билял ее единственный сын.

Теслиме родила всего шестерых детей. Первенцом у нее был мальчик. Едва второй ребенок ее, черномазая девочка, достиг шести месяцев, как мордастый крепыш-первенец умер от скарлатины. И когда Теслиме была тяжела третьим ребенком, неожиданно умерла черномазая резвая девочка. За каких-нибудь десять лет родила Теслиме и похоронила пятерых детей.

И никто не знает, сколько плакала Теслиме, сколько горючих слез лила по ночам несчастная мать. Зато все помнят, что в двадцать восемь лет угольно-черные волосы Теслиме прошили вдруг серые, цветом похожие на свинец, нитки, прибавив бедняжке целых десять лет.

Когда умер первый ребенок, чобан Мемиш не особенно тосковал. «Судьба, — говорил он спокойно. — Ничего, Теслиме молодая, еще родит». Но в день похорон последней девочки, которой было уже два с половиной года и она легко взбиралась на низкий сет или прыгала вдруг на обмазанный желтою глиной земляной пол, в тот день неудержимо плакал чобан. Он до того расстроился, что даже в кош не ходил несколько дней.

Наконец, уже на пороге четвертого десятка лет родила Теслиме тощего, крохотного мальчика. Руки, ноги да и шея его были настолько тонки, что Мемиш с большой осторожностью брал его в руки и говорил с огорчением: «Не выживешь ты… Хилый очень».

Но, к удивлению всех, хилый выжил, перерос своих ровесников и вскоре стал красивым, крепким парнем…

День каникул все приближался. Становилось теплее и теплее. И с каждым днем росло нетерпение Теслиме. Однажды она, наклонившись к мужу, украдкой шепнула ему:

— Приедет Билял — женим его. Хватит жить в городе. Четыре года уже там, пусть теперь с нами будет.

Старому чобану, который хотел бы всегда видеть сына около себя, видимо, понравилось это. Теребя кривыми пальцами коротенькую седую бородку, он одобрительно покачивал головой и улыбался.

Вечером Теслиме и Мемиш вышли на густо повитое плющем крыльцо, уселись на сет и принялись выбирать Билялу невесту.

— Ну, кого ты считаешь достойной сына? — спросила Теслиме.

— Дочь Акара Арифа хороша. — подумав, ответил Мемиш. — Красивая девушка, здоровая, да и работяга большая.

— О, нет! — Резко возразила Чала. — Сколько училась она? А агроному знающая жена нужна. Да, да. Дочь бригадира Мурата, по-моему, лучше: вежливая, нежная девушка, да и с образованием.

— Ну и нашла, — обиделся старый чабан. — Она же совсем мала ростом, будто ребенок. Нет, эта не пара Билялу.

Заботливые родители перебрали в этот вечер всех девушек селения. Они снова возвращались к дочерям Акара Арифа и Мурата, но невесту для Биляла, которая была бы им обоим по душе, так и не подыскали.

Наступили знойные июльские дни. Из городов стали возвращаться студенты. Однажды на табачной плантации увидела Теслиме стройную девушку. Приглядевшись, она узнала в ней Акиме, учившуюся в Феодосии. Еще недавно, два года тому назад, была Акиме совсем подростком. А теперь — пышные каштановые волосы, большие светлосерые глаза, крепкие загорелые руки. Совсем невеста! «Эта достойна моего Биляла. Она понравится ему», — подумала Теслиме и мельком взглянула на других девушек, чтобы сравнить с ними Акиме. Работа у Теслиме шла вяло. Ежеминутно поглядывая на Акиме, думала она только о предстоящей свадьбе.

Домой Тесиме вернулась радостно взволнованная, всецело поглощенная мыслями об Акиме. Она по рассеянности положила в картофельный соус лишнюю ложку соли, упустила и разбила тарелку и дважды споткнулась о край подвернутого ковра.

В сумерки вернулся домой Мемиш. Сел он под высоким с жесткими листьями орехом, снял с ног растоптанные посталы да пропыленные портянки.

Навстречу ему выбежала Теслиме.

— Эй, муж, я сегодня влюбилась! Влюбилась, понимаешь?

Старый Мемиш удивленно поднял седые брови.

— О чем ты болтаешь, в кого ты влюбилась? — почти сердито спросил он.

Теслиме присела на корточки и огляделась вокруг.

— В Акиме я влюбилась, в Акиме. Помнишь ее?

— Ах, Акиме! Дочь Джалагая Али. А как же мы не вспомнили о ней?

— Мала была. А теперь — хорошая девушка. Цветок. Высшую школу в Феодосии окончила. Сегодня газету в бригаде читала. Голос у нее соловьиный, и обо всем на свете знает она. Умная девушка.

Хоть и не принято в Отаре в летние вечера в гости ходить, но Теслиме с мужем пришла в тот вечер к Джалагаям. Семья Джалагая ужинала. За покрытым клетчатой клеенкой огромным столом сидел Джалагай Али, его жена и семеро детей. Увидев гостей, все положили ложки и встали.

Дородная Пенбе, жена Али, пригласила гостей к столу.

— С добром, должно быть, раз во время еды пришли, — сказала она.

Теслиме и Мемиш отказались от угощения и присели на диван, стоявший у открытого окна. Уговоры были напрасны, и семья Джалагая снова окружила стол. Теслиме пристально смотрела на детей и втайне завидовала счастливым родителям. Ей вспомнились свои дети — полнолицый мальчик, шустрая, смуглолицая дочурка, умершие так давно. Вздохнула Теслиме, но когда взглянула на Акиме — забыла горе.

Мемишу тоже понравилась Акиме. Он взглянул на жену и лукаво подмигнул ей.

Теслиме и Мемиш не сомневались в том, что сговор состоится, но начать переговоры с Джалагаями они не решались. «Акиме девушка не простая… А вдруг обидится?» — думала Теслиме. Поговорив с Джалагаями кое-о-чем, совершенно не относящемся к делу, гости простились и ушли восвояси, утешая себя мыслью о том, что невеста для сына все же найдена.

Нельзя сказать, чтобы Джалагаи не догадались о цели прихода соседей. Готовясь ко сну, супруги долго шушукались о своих догадках. Говорили о том, как Теслиме не отрывала взгляда от их дочери и как старый чобан тоже то и дело украдкой поглядывал на Акиме и щурил узенькие глазки.

Разговор Теслиме с мужем длился еще дольше. Было уже далеко за полночь. За окнами слышался лишь мерный шелест жестких листьев ореха да однообразные голоса сверчков, напоминавшие перекличку городских сторожей.

В начале августа приехал в селение Билял. Утомленная ожиданием Теслиме, которой длинный летний день казался целой неделей, встретила сына посреди двора:

— Иди… иди, родной мой… иди, мой единственный. Глаза мои устали глядеть на дорогу… Почему же так долго заставляешь себя ждать?..

Она крепко обняла сына длинноватыми сухими руками и тихо заплакала от радости.

Билял нежно положил свои широкие ладони на костлявую спину матери.

— Одежда моя больно истрепалась, мать. Я ведь написал вам, вот и работал месяц в совхозе. Костюм купил и туфли. Успокойтесь, мать, не плачьте…

Теслиме одной рукой приняла у сына новый пиджак, а другой вытерла слезы.

— Хорошо… хорошо… уф, никак не удержу слез. Ну, заходи, заходи… Кто знает, как ты устал…

Билял, пригнув голову, вошел в дом и присел отдохнуть.

Теслиме села рядом. Билял за год заметно изменился: он вытянулся, стал еще выше, да и похудел. Но выглядит он хорошо: черные глаза попрежнему горят живостью, даже немного запыленные волосы, брови и ресницы нисколько не потеряли жгучего блеска. Однако стал Билял еще более серьезным, молчаливым. Теслиме сейчас захотелось сказать кое-что об Акиме, похвалить ее, но она не решалась, выжидая удобного момента, и принялась готовить вкусный ужин.

Узнав о приезде сына, прибежал запыхавшийся Мемиш.

— С приездом, агроном!.. С приездом, родной! — радостно приветствовал он сына.

Билял тотчас поднялся с места и взял руку отца:

— Спасибо, спасибо, отец.

— Много заставляешь по себе тосковать, Билял! В этот раз мы сильно соскучились по тебе. Но теперь ты никуда не уедешь, Билял. У нас ты один. Будь с нами…

— Посмотрим, отец, как придется…

— Не мое дело, как придется. Не уедешь — и все. Да, — повеселел старик, — мать для тебя нашла очень хорошую девушку: дочь Джалагая Али — Акиме. Очень красивая девушка и большая умница, сын мой.

— Мы старые стали, — вмешалась Теслиме, — обрадуй нас невестой, пока живы, сын мой…

Билял помрачнел.

— Нашли же вы, о чем говорить! — сказал он, не скрывая своего недовольства, и умолк, чтобы не обидеть родителей.

— Акиме теперь совсем не такая, какой знал ее ты, — стала уговаривать мать. — Увидишь и сам удивишься. В нашей деревне нет ей равной.

Билялу стало душно.

— Мама, давайте говорить о чем-нибудь другом. Мне ведь только двадцать первый год. Придет время — женюсь.

«Акиме кажется им крепким деревом. Привязав к ней, они хотят оставить меня в деревне», — подумал Билял с огорчением.

Видя, что сын не расположен к подобным разговорам, Теслиме и старый Мемиш больше ничего ему о женитьбе не говорили.

Вечером, когда Билял ушел в деревню, Теслиме устало опустилась рядом с мужем и вполголоса сказала:

— Видел? Учили, учили, а теперь нас не слушается…

Старый чобан, как всегда теребя кривыми, угловатыми пальцами куцую бороду, задумчиво качнул головой.

Уже три недели живет в Отаре Билял. Ходит он, держа в руках то одну, то другую книгу.

Было понятно, что жениться Билял не спешит. И не видно, чтобы он хотел оставаться в своей деревне. У Теслиме и старого чобана не было других средств, которые могли бы удержать его в Отаре. Родители горевали.

Однажды Теслиме прибежала с работы радостная, настолько радостная, что трепетало ее сердце, дрожали от волнения руки и ноги.

Встретив мужа у калитки, торчащей над низкой плетеной загородкой, она поспешно произнесла.

— Эй, муж, муж… есть новость… большая новость!.. Заходи скорей… скажу…

Старый Мемиш, ходивший целый день за колхозным стадом и изрядно утомившийся, проворно зашагал за женой. Он, но сбрасывая со спины чалмана, сел на нагретый солнцем камень.

— Знаешь что? — начала Теслиме, тревожно озираясь по сторонам, будто должна была сообщить строгую тайну. — Оказывается, Билял любит Акиме!..

— Да ну? — поднял голову Мемиш.

— Женщины говорят, что он каждый день бывает с ней вместе. И удивляются, почему об этом до сих пор не знаем мы?

— Каждый день вместе?

— Да. Вчера Фадьме собственными глазами видела, как Билял шел рядом с Акиме.

— Ты подумай! Неужто дело пойдет само по себе, без хлопот, а? Я пойду посмотрю, Теслиме. Авось встречу их где-нибудь.

Старый чобан, сбросив чалман на земляной пол крыльца, пошел в деревню, радостно бормоча:

— Какое дело, а! Сам ничего не говорит. Даже имени Акиме не упоминает. Ай, какой молчаливый Билял! Какой скрытный…

Мемиш обошел деревню, был в абрикосовом саду, но, не найдя сына, направился в клуб. Было уже темно. В зале никого не было. Он, мягко ступая по ступенькам узкой лестницы, крадучись поднялся на второй этаж. В читальне был свет. Мемиш подошел к окну и, приставив обросшее волосами лицо к стеклу, увидел сидевших рядом Биляла и Акиме.

— А, нашел, — обрадовался он, — смотри ты на них, где спрятались!

Билял читал какую-то книгу. Акиме, сидя совсем близко, слушала его. Книга была на русском языке. Вдруг Билял и Акиме рассмеялись. Затем Билял снова принялся за чтение. Мемиш слушал внимательно, будто понимал русский язык, и каждый раз, когда, прерывая чтение, смеялись Билял и Акиме, он тоже радостно улыбался. Простояв в коридоре с полчаса, Мемиш, наконец, вышел из клуба и почти бегом пустился домой.

— Теслиме… Теслиме… Правду тебе сказали… чистую правду… Сам теперь видел… своими глазами, — и Мемиш подробно рассказал то, что он видел.

В этот вечер у Теслиме и Мемиша снова завязался разговор о том, как просватают они сына за Акиме и женят его. Разговор продолжался до позднего вечера. Родители настолько увлеклись им, что даже не заметили, как притих и угас маленький самовар, кипевший с таким веселым визжанием. Спать не хотелось. Теслиме и старый Мемиш говорили о многом. Уже сейчас они решили отдать сыну и невестке светлую комнату, перенести туда гардероб, стол и новые стулья, купить ковер, занавески.

Свадьбу они думали устроить в клубе. Теслиме и Мемиш немало шушукались и о том, кто больше всего достоин приглашении на свадьбу из соседних деревень. Затем Теслиме говорила о том, что из куска синего атласа, который остался у нее в сундуке еще с молодости, она сделает одеяльце для внучка, а из другого куска — маленькие подушечки…

Старому чобану, который вставал очень рано, захотелось уже спать.

— Ну, хватит, Теслиме, — сказал он, слезая с сета. — До реки еще далеко, а мы уже приготовились: посталы сняли, чулки. А ты даже сундук свой выпоражнивать начала.

Сказав это, Мемиш зашел в комнату и лег на постель.

На следующий день, вечером, когда Теслиме и Мемиш собирались пойти к Джалагаям и прямо заявить о своем намерении женить сына на Акиме, в комнату вошел Билял. В руках у него было распечатанное письмо.

— Завтра уезжаю в город, в институт! — сообщил он и положил на стол письмо.

Ошарашенные столь неожиданной вестью, Теслиме и Мемиш, мигая глазами, молча смотрели на сына. Теслиме, как бы не веря ему, взяла со стола письмо, досадливо осмотрела его, а потом упавшим голосом спросила:

— Билял, а как с Акиме?

— И она поедет, мама. Поступает в мединститут. Словом, доктором будет.

— Билял, — начал старик, чуть не плача. — Ты уже агроном. Чему еще учиться?

— Я только пол-агронома, папа. Надо стать агрономом полным.

И Билял принялся укладывать в чемодан одежду и книги.

— Опять уезжает… — печально произнесла Теслиме… — Теперь через год приедет. Жди каждый день письма и волнуйся.

Теслиме поднялась с места:

— Когда поедет Акиме, сынок? Поехали бы вместе.

— Скоро и она выедет, мама. Ждет сообщения из института. А я спешу, через несколько дней занятия начинаются.

Рано утром, распростившись с матерью и отцом, Билял отправился в дорогу. Старый Мемиш, повесив голову, а Теслиме, вытирая глаза, направились на работу.

В этот день опечаленная мать забралась в угол табачного сарая, подальше от всех, и работала молча, ни разу не вмешиваясь в разговор женщин. Девушки, видя ее печаль, не шутили с ней. Только дочь бригадира Мурата, наполнив свой передник крупными листьями табака, высыпала их перед Теслиме, желая оказать уважение загрустившей матери.

Долго ходила Теслиме на работу подавленная, молчаливая. Прошло несколько месяцев, и она забыла свою печаль, немного повеселела.

— Билял все учится и учится, — говорила она теперь. — В главной школе учится. Будет самым большим агрономом…

Хоть и гордилась она будущим агрономом своим, но в душе ругала «главную школу», которая разлучила ее с сыном.

Не знала Теслиме, что сын ее встает теперь каждое утро на рассвете и бегает на аэродром. Там прыгает он с парашютной вышки точно так, как, будучи мальчишкой, прыгал с плетня на мягкую траву. Если бы знала она, как на днях Билял прыгал с самолета с высоты в тысячу метров, как бы испугалась бедная мать. Хорошо, что Теслиме, да и остальные жители Отара об этом не знали. Об этом и Акиме в своих письмах к матери не написала. Как же писать ей, если она уже целый месяц вместе с Билялом посещает школу парашютистов и со странным чувством, чувством страха и решимости, готовится прыгать с самолета.

Узнай об этом Пенбе, мать ее, человек со спокойным и ровным характером, и та всполошилась бы. А Джалагай Али тотчас выехал бы в город уговаривать дочь, и даже поругал бы ее.

Когда Акиме училась в Феодосии, она увлекалась волейболом, баскетболом, а на парашютный спорт смотрела с каким-то содроганием, считая его опасной забавой. Но с тех пор, как подружила она с Билялом, мнение ее о парашютном спорте изменилось. У нее теперь чем дальше, тем больше усиливалась страсть подняться высоко-высоко над землей и, летая птицей в чистом просторе, наблюдать мир.

В середине ноября в одно тихое и необычайно теплое утро на машине привезли Акиме в аэроклуб. После осмотра врачом, она снарядилась к прыжку. Когда Акиме была в кабине самолета, прибежал взволнованный Билял.

— Хорошо, что успел… Ты уже готова, Акиме? — спросил Билял, часто дыша.

— Да-а, — ответила Акиме, и, желая казаться бодрой, улыбнулась. Однако побледневшее лицо, широко раскрытые светлосерые глаза ее, говорили о том, что сердце девушки бьется тревожно.

— Не волнуйся, Акиме!.. Ничего с тобой не будет, — начал успокаивать Билял, но шум мотора прервал его слова.

Огромная стальная птица с двойными крыльями, подняв своим пропеллером целый буран, помчалась вперед и взмыла вверх.

Теперь весь город, заводы с высокими трубами, железная дорога и река, все это лежало внизу на тусклом осеннем поле, как грандиозная картина, написанная огромной кистью. Но сейчас Акиме не до этих прелестей. Ее мысль занята прыжком, и она не в состоянии любоваться открывшейся панорамой.

В этот напряженный момент инструктор подал команду «приготовиться». Акиме, цепко держась за борт самолета, неспеша вышла на плоскость крыла.

Выждав момент, она прыгнула. Чуть заметный, тихий утренний ветерок отнес ее в сторону, к вспаханному полю. Она только теперь окинула взглядом окрестность. Ей сразу стало легко и весело. Захотелось петь, позвать Биляла. Но, чувствуя, что она все быстрее и быстрее опускается вниз, Акиме свела согнутые в коленях ноги… «Земля уже совсем близко… земля, которая кормит всех людей, животных и насекомых! Ах, с какой силой она тянет к себе человека!» — подумалось ей.

Акиме коснулась ногами земли. Тем временем примчался Билял.

Совсем иными глазами посмотрела Акиме на своего земляка, несколько раз глубоко вздохнула, улыбнулась, но почему-то ничего не сказала.

Билялу захотелось обнять ее и, неся на руках, представить начальнику клуба. Но другие парашютисты, подоспевшие в этот момент, прервали его сладкую мечту.

Так два студента из далекого селения Отар стали парашютистами.

Наступило жаркое лето. Теслиме давно уже ходила и приговаривала:

— Скоро приедет Билял. Приедет из главной школы.

Наконец, настал и долгожданный июль. Билял и Акиме зашли в кабинет начальника аэроклуба.

— Товарищ начальник. Мы, значит, Акиме и я поженились, — сказал Билял и нерешительно подошел к столу.

— Хорошо, очень хорошо. — поднялся начальник. — Стало быть будете работать вместе дружной семьей, не так ли? Поздравляю, поздравляю вас!

Акиме все еще стояла возле дверей. Начальник, подойдя к ней, сперва поздравил ее, затем Биляла. Акиме покраснела.

— Товарищ начальник, — снова заговорил Билял. — Во время каникул мы хотели побывать в своей деревне.

— Я не против. Поезжайте…

— Это хорошо, товарищ начальник, но… мы не хотим ехать туда на подводе…

— Туда, кажется, нет железной дороги?

— Да, село наше далеко от железной дороги, товарищ начальник. Поэтому мы хотели туда полететь…

— Полететь?! — удивился начальник.

— Да, мы хотим показать односельчанам, как прыгают с парашютом.

— Хорошо, — согласился начальник после некоторого раздумья.

Горбатый почтальон, напоминающий на велосипеде большого паука, кричал еще издали:

— Тетя Теслиме! Вам телеграмма, телеграмма!

— Мне телеграмма?.. Неужто несчастье с сыном случилось?!.

Женщины с любопытством и тревогой окружили Теслиме. Дочь бригадира Мурата, прочитав телеграмму, объяснила:

— Сын ваш женился на Акиме, завтра вечером в Отар приедут…

Теслиме побледнела, слезы радости сразу показались на ее глазах. Она взяла телеграмму обеими руками и держала ее перед собой. Затуманенные слезами глаза ее ничего не видели.

— Ах, ты мой родной, послушался все-таки меня, нашел Акиме… — шептала она в забытье.

Весть, которую принесла телеграмма, распространилась так быстро, словно ее разнес ветер. Сегодня и старый чобан вернулся с пастбища рано. Он, не знавший песен и не умевший петь, сегодня все время ходил и бурчал какую-то мелодию.

А Теслиме готовилась. Она вымыла все окна, вычистила медную посуду, сперва золой, а затем кислым катыком, а фарфоровую посуду начисто вытерла самотканным мягким полотенцем, после чего расставила все это рядами на полки, так что каждый саан, кастрюля, тарелка, чашка и блюдце были на виду, словно на выставке.

Правление колхоза, узнав о женитьбе студентов-отарчан, решило устроить красную свадьбу.

Утром молодежь вынесла из клуба все столы и стулья и расставила их под широким навесом, покрытым листьями виноградника. Двое пожилых женщин и несколько девушек принялись готовить угощения. Пришли Теслиме и Пенбе, одетые в клетчатые летние платья.

К вечеру, когда солнце опустилось совсем близко к горам, отарчане стали собираться под прохладным навесом.

Столы, застеленные белыми скатертями, были уставлены разной снедью. От черных чугунных котлов, поставленных на огонь на железных треножках, несло жирным запахом рисового пилава; поодаль стоял, точно разодетый царский генерал, громадный самовар.

Теперь все готово. Но студентов все еще нет. Теслиме и Пенбе стали беспокоиться, а вдруг не приедут?

Они вышли на улицу и нетерпеливо поглядывали на проселочную дорогу, которая видна была далеко-далеко меж хлебных полей. Они думали, что Билял и Акиме непременно приедут этой дорогой. И вдруг над деревней появились два самолета. Все отарчане высыпали из-под навеса. Кто-то с самолета помахал рукой.

Сделав над деревней два круга, самолеты устремились ввысь. Когда они были уже довольно высоко, от них оторвалось одно за другим нечто черное… Точки эти повисли на белых зонтиках.

— Парашютисты! — выкрикнул кто-то.

Все побежали в степь. В этой суматохе Теслиме не заметила, как старый Мемиш скрылся в толпе колхозников.

— Откуда же взялись эти аэропланы, будь они неладны, — огорченно посмотрела Теслиме на Пенбе и они снова повернулись к дороге:

— Не видно. Хотя бы доехали благополучно…

Когда матери с таким беспокойством ждали своих детей, к ним прибежал мальчик.

— Тетя Теслиме… Тетя Пенбе… Это наши прилетели: Билял ага и Акиме апте… Вот они идут сюда, — и мальчик снова побежал к толпе.

Теслиме вздрогнула, точно на нее вылили целое ведро холодной воды. Ошеломленная, она сделала несколько неловких шагов, с тревогой глядя на Пенбе.

— Да не пугайтесь же, бедная! — сказала Пенбе дрожащим голосом. — Значит, на самолете прилетели. Вот, черти, ой какие шалуны они! — и потянула Теслиме к колхозникам.

Пока они обошли школьный двор, толпа была уже на улице. Билял и Акиме, выйдя из гущи колхозников, бросились к своим матерям. Теслиме снова заплакала:

— Зачем ты, дитя мое, делаешь это? Ты, видно, хочешь остановить слабое мое сердце… — Она поцеловала сына и удивленно посмотрела на синий комбинезон, на ушастый кожаный шлем.

— А где Акиме? Иди, моя дочка, взгляну на тебя. Ах ты, сероглазый мотылек. — Теслиме обняла невестку: — Как же ты не боишься прыгать с такой высоты?

Под звуки авиационного марша, который исполняли двое колхозных скрипачей и бубнист, все заняли свои места под навесом. Бригадир Мурат усадил Биляла и Акиме за первый стол. Теслиме и старый Мемиш сели рядом с сыном, а Джалагаи — рядом с дочерью. Несколько маленьких Джалагаев тотчас пристроились между ними.

Председатель сельсовета, пожилая женщина, подняла руку. Это означало: «успокойтесь, начинаем!» Она произнесла довольно длинную речь, какую она произносила каждый раз, открывая красные свадьбы осенью. Но в этот раз, она кончила свою речь совершенно иначе:

— Товарищи, — сказала она, — с тех пор, как наш Отар зовут Отаром, здесь было очень много свадеб. Мы видели свадьбы девушек-сирот, которые шли к жениху пешком, видели свадьбы девушек бедных, отправляющихся к жениху в безрессорном дилижансе с колокольчиками, видели свадьбы кулацких дочерей, отправлявшихся на фаэтонах с бархатной обшивкой. Наконец, каждую осень видим красные свадьбы колхозных девушек, приезжающих на автомашинах. Но нам сегодня довелось видеть свадьбу, на которую жених и невеста прилетели точно так, как прилетают весною журавли.

Один за другим выступили представители всех четырех бригад колхоза. Они поздравляли новобрачных и пожелали им счастливой жизни. Так каждый раз кончалась торжественная часть красной свадьбы в Отаре. Сейчас, взяв в руки бокал, еще раз поднимется председатель сельсовета, и тогда все, опустошив свои рюмки, станут закусывать и веселиться.

Но неожиданно поднялась молодая женщина из табачной бригады с ребенком на руках.

— Джемаат![29] — крикнула она, улыбаясь. — Пусть теперь тетушка Теслиме скажет что-нибудь!

— Пусть, пусть скажет! — загудели все.

Не только перед всем обществом Отара, но даже перед своей бригадой стеснялась выступать Теслиме Чала. Сейчас же она, растерянно пожав плечами, посмотрела на своих односельчан, будто спрашивала: «что же я смогу вам сказать?»

Председатель опять подняла руку. Все притихли.

Теслиме медленно встала, поправила свой широкий платок, морщинистое худое лицо ее стало розовым, на лбу выступил пот. Она чувствовала, что дрожат ее руки и подкашиваются ноги.

Пересилив волнение и делая после каждого слова паузу, Теслиме прерывающимся голосом начала:

— Я не знаю… что вам сказать… уважаемый джемаат… Сегодня я очень обрадована… Если бы можно было… я вынула бы свое сердце и положила его на чистую тарелку… Тогда все увидели бы, как велика моя радость… Словами я передать вам ее не могу… Только те матери, у которых есть лишь одно дитя… только они, они могут понять, что я сейчас переживаю. У меня есть один сын, вот он, — указала Теслиме дрожащей рукой-один-единственный сын, которого час назад к нам принесли небеса.

Все отарчане, растроганные, затаив дыхание, смотрели на Теслиме. Бедная мать, не найдя слов, сделала слишком большую паузу, вынула из широкого кармана вышитый платок и вытерла глаза.

— Джемаат… — снова заговорила она, — теперь у меня есть и дочь… И она, прилетев, как весенняя ласточка, прибавила моей радости еще большую радость… Что еще сказать, джемаат? И сын и невестка — оба учатся… Сын мой будет самым большим агрономом… Невестка будет — доктором… Их учит советская власть… Советская власть воспитывает их такими умными и смелыми…

Теслиме, кажется, сказала все, что знала. Но джемаат ждал. Ни звука, ни вздоха не было слышно. Теслиме снова вытерла глаза и лоб. Надо было еще что-то сказать…

— Мне уже пятьдесят лет, джемаат, — как-то громче и смелее сказала она и взяла граненую рюмку, стоявшую перед ней. — Я в первый раз в жизни беру в руки рюмку с вином и эту первую рюмку поднимаю в честь советской власти, которая учит моего единственного сына, мою любимую невестку, в честь власти, которая обрадовала меня сегодня до слез.

Сразу вспыхнула буря рукоплесканий. Теслиме растерянно смотрела на своих односельчан: ведь ничего особенного она не сказала… А они хлопали и кричали ей. Она опустилась на стул, опьяненная радостью, улыбнулась и эта улыбка говорила: «Я сегодня счастливее всех».

Перевод И. Горелова.