Улыбка зверя

ПРОЗОРОВ

Семиэтажное, старинной постройки здание гостиницы “Парадиз”, совсем недавно переоборудованное и модернизированное ее нынешними владельцами, располагалось на набережной Москвы-реки как раз напротив причала прогулочных теплоходов московского пароходства. На гранитном ее фасаде денно и нощно светились розовым неоном два упитанных языческих амура, целящихся друг в дружку из луков. Под самой крышей разместился ресторан “Седьмое небо”, а в левом крыле нижнего этажа в уютных зальчиках казино “Кесарь” звучала тихая музыка, вертелись колеса рулеток, лукаво подмигивали разноцветными огоньками игровые автоматы, чередовались черные и красные масти на зеленом сукне карточных столов…

Одним словом, гостиница “Парадиз” была и внутри и снаружи устроена в точном соответствии с грубыми представлениями закоренелых грешников об устройстве рая небесного. По крайней мере три основных составляющих таких представлений о вечных наслаждениях, которые, кстати, любят изображать на собственной коже сентиментальные уголовники — карты, вино и женщины — имелись здесь налицо. Впрочем, настоящая полноценная жизнь с ее хмельным гвалтом и праздничным коловращением страстей, начиналась здесь с наступлением сумерек, в в будничный полдень, когда Прозоров и Ада подъехали сюда на такси, жизнь эта едва теплилась.

— Ты уверен, что это хорошая, спокойная гостиница? — с подозрением взглянув на дуэль амуров, спросил Прозоров таксиста.

— Не “Метрополь”, конечно, — сказал водитель. — Случаются драки и разборки, но насчет того, чтобы тут убили кого или из окна выкинули, можете не сомневаться. Место мирное…

Усатый пожилой швейцар в золотых профессорских очках отворил перед посетителями массивную солидную дверь, пронзил вошедших многоопытным и мудрым взглядом человека, немало повидавшего на своем веку, и моментально определил в них людей приезжих, состоятельных, но разбогатевших внезапно и легко… Он с таким достоинством склонил седеющую голову, что Прозоров поневоле сунул руку в карман, извлек сложенную пополам российскую десятку, но затем, поколебавшись с секунду, сунул старику пять долларов. Сердцевед швейцар, безошибочно уяснив растерянное колебание чувств дарителя, еще раз кивнул, но уже с таким надменным выражением лица, что на Прозорова каким-то непостижимым, но весьма ощутимым образом излился дух его презрительной благодарности…

Вступив в холл, мягко освещенный бронзовыми люстрами и мерцающий настенными зеркалами, которые странно искажали и расширяли пространство, Прозоров, отвыкший от столичной цивилизации, несколько растерялся, не говоря уже об Аде, скромной провинциалке, которая сразу же споткнулась на ступеньке и поспешила опереться о его локоть.

“Вот, черт старый, — с досадой обругал Иван Васильевич швейцара. — Все настроение испортил. Хрен ты у меня в другой раз чего получишь, сволочь высокомерная… А с другой стороны, что я так суечусь и заискиваю? Бред какой-то… Нет, это уж, видно, наша, национальная крестьянская черта…” — заключил он, невольно припомнив вдруг одну характерную сценку, свидетелем которой стал несколько лет назад в Польше, когда в рыбном магазине Кракова услышал, как громадного роста турист-волжанин, сильно окая, обращался к продавцу-поляку, тщедушному человечку с пушистыми шляхетскими усиками:

— Мне, пожалуйста, вот эту рыбину… — и тут же торопливо добавил, как-то заискивающе взглянув на продавца: — Если можно, конечно…

И это идиотское “если можно, конечно …”, униженно произнесенное соотечественником, очень больно ударила тогда Прозорова по сердцу.

Иван огляделся, отыскивая стойку дежурного администратора.

Дежурным администратором гостиницы “Парадиз” оказалась статная блондинка лет тридцати пяти, каждой линией тела откровенно излучающая абсолютную и всепобеждающую сексуальность. Недвусмысленно-интригующим голосом жрицы одноразовой любви она, не взглянув ни разу на Аду, выяснила у Прозорова интересующие ее подробности: цель приезда (“командировка”), время проживания (“пока на сутки”), какой вам номер? — (“номер одноместный”) — и в две минуты оформила все необходимые бумажки.

Приняв из ее рук талон на вселение и, заглянув попутно в голубые глаза с поволокой, Прозоров на миг почувствовал себя почти прелюбодеем. Провожая Аду в указанный номер и поднимаясь с нею в лифте, он через ее плечо увидел в зеркале свое лицо, и к стыду своему вынужден был признать, что после двухминутного общения с белокурой обольстительницей щеки его малость порозовели.

“Однако, персонал у них… — с новым приступом досады подумал он. — Нет, задерживаться здесь надолго, пожалуй, не следует…”

Пока Ада разгружала баул и раскладывала свои пудреницы, Прозоров по телефону заказал завтрак для двоих, затем по профессиональной привычке выглянул в окно и внимательно изучил окрестности, определяя возможные направления отхода… К причалу швартовался белый прогулочный теплоход, немногочисленные в этот час праздные гуляющие слонялись на верхней палубе, ежились на ветру, несколько пассажиров пили пиво за столиками…

В дверь легонько постучали и, выдержав деликатную паузу, в номер вкатился столик на колесиках. Ада, вышедшая было встречать посыльного, ахнула и изумленно попятилась.

— Прошу прощения, господа, — извинился круглолицый лоснящийся негр, наряженный в белую куртку с золотыми эполетами. — Ваш завтрак…

Получив чаевые от Прозорова, он сделал печальное лицо и молча удалился.

Ада присела к столику, разлила кофе в чашки, склонилась над тарелками и недоверчиво повела ноздрями.

— Ты знаешь, Прозоров, мне что-то с утра не очень хочется есть, — сказала она. — Кофе, пожалуй, выпью… А ты?

— Из-за негра расстроилась? — догадался Иван Васильевич.

— Да не то, чтобы…

— Я, пожалуй, тоже ограничусь чашкой кофе, — отозвался Прозоров. — Занятная гостиница… Ты пока здесь обживайся, а я постараюсь побыстрее управиться с делами… В любом случае, вечером зайду.

Прежде, чем отправиться в свой старый дом, Прозоров посетил парикмахерскую. Затем заехал в бюро путешествий, справился там о ценах на путевки в Испанию и в Италию, сделал предварительный заказ, но оплачивать его не стал, пояснив:

— Я вернусь через час-другой… Возможно, поедут двое… — При этом он испытал нечто похожее на легкий укол запоздалой ревности.

Он остановил такси за два квартала до своего бывшего дома, вышел как раз на том углу, где когда-то стоял, обдумывая свои дальнейшие планы, связанные с неожиданно обрушившейся на него свободой, и тут ему показалось, что вернулся он сюда через пропасть времени, хотя всего-то прошло неполные два месяца… Сколько же всего уместилось в эти дни! И как странно, что где-то, не ведая о его существовании, жила Ада, да и он не догадывался о ней…

Потянуло вдоль улицы осенним сквознячком, Прозоров запахнул плащ и бодро пошагал знакомыми дворами. Он шел вполне довольный собой, в сладком предвкушении того удивленного и недоумевающего выражения, которое непременно проявится на лице бывшей жены, когда она увидит его, одетого с иголочки, причем одетого не с плебейской роскошью какого-нибудь внезапно разбогатевшего вахлака, а со сдержанной простотой делового потомственного миллионера…

У мусорного бака бранились два бомжа, вырывая друг у друга из рук какую-то желтую шуршащую дрянь.

И приятное легкое чувство, отмеченное предвкушением некоей условной мести супруге, сменилось в сердце Прозорова таким же легким чувством жалости ко всем алчущим и обездоленным, стремящимся к тленным земным благам и не обретающим их. Однако — прочь философию! Теперь перед ним стояла задача устроить грядущую встречу таким образом, чтобы не унизить чужого достоинства, ибо в наслаждении местью определенно есть что-то варварское и глубоко мещанское…

Пешком поднимался он по лестнице, выгадывая время и перебирая варианты предстоящего долгого и трудного разговора с женой. То, что разговор будет трудным, он был уверен. Она явно заподозрит что-нибудь, станет упираться, спорить… И потом, как объяснить ей про эти путевки на дорогой иностранный курорт?.. Пошутить, что это, дескать, плата за ее загубленную молодость? А деньги, спросит, откуда? Ответит, что устроился в один из банков начальником службы безопасности…

Он позвонил условным звонком — два коротких и длинный.

Дверь квартиры тотчас распахнулась. Жена, одетая словно для выхода в театр, глядела на него с удивленно и недоумевающе.

— Где это ты так густо надушился, Прозоров? — спросила она и Прозоров понял, почему всю дорогу воротил от него свой нос таксист. — Да и вырядился, как шут гороховый…

— Ничего себе… шут… — пробормотал Иван, растерянно оглядывая свою одежду и вмиг озаботясь, что с ней что-то случилось. — Этот костюм, между прочим, стоит две тысячи долларов, — доложил он, вступая в тесную прихожую и натыкаясь на стоящие в ней чемоданы.

— Ну и дурак, — простецки сказала жена, пощупав материю на рукаве его пиджака. — У нас внизу в магазине точно такой же всего за сотню висит, пылится. Слушай, ты надолго? Вот бы кстати, а то мы с Лешкой на юга улетаем… К морю… Эй, скоро ты там?! — крикнула она вглубь квартиры. — Ну, копуша! — Далее, обернувшись к Прозорову, сообщила: — Мы в Крым едем, в военный пансионат. Ты меня за всю жизнь не удосужился… — Вздохнула. — Но да ладно… Пожил бы месяц здесь, как? А то я уже с бабой Верой договорилась. Мне главное, чтобы цветы раз в неделю поливать, только и забот. Поживи, а, Прозоров…

Прозоров молчал, изумленно моргая.

Послышался шум спускаемой в унитаз воды, хлопнула дверь.

— Ну наконец-то, Леша, — укоризненно произнесла жена в сторону возникшей в темноте коридора мужской фигуры. — Вот, знакомься, мой бывший… Иван Васильевич.

В прихожую, затягивая на ходу ремень, вышел бодрый улыбающийся мужик в очках, протянул руку Прозорову.

“После вымою…” — подумал Иван Васильевич, вынужденно пожимая протянутую руку.

— Так, билеты здесь, путевки здесь, все здесь… Деньги в разные места по частям… — бормотала жена. — Леша, он месяц у нас поживет. Цветы поливать будет. Если что, ключи оставь бабе Вере. По межгороду не звони. Ну, пока, Иван Васильевич, пожелай нам приятного отдыха…

— Приятного вам отдыха, — пожелал от души Прозоров и посторонился, пропуская торопящихся хозяев.

— Только без баб! — крикнула с лестницы жена и вслед за тем грохнула дверь лифта.

Иван Васильевич прошелся по квартире, рассеянным взглядом отмечая многочисленные мелкие перестановки и благотворные перемены, произошедшие за время его отсутствия: аккуратно подклеенные обои, починенную дверца шкафа, заново закрепленный карниз, подновленную плитку в ванной, исправно действующий кран, из которого перестала произвольно сочиться горячая вода… Все эти несообразности когда-то являлись предметом небольших семейных ссор и размолвок.

Заглянул в свой тайник, до которого, к счастью, не добралась еще рука нового мастеровитого хозяина. Все его богатство было на месте.

Прозоров достал свою записную книжку, полистал ее и направился к телефону.

Корпус разбитого телефонного аппарата также был тщательно заделан и скреплен прозрачной клейкой лентой. Прозоров набрал номер.

— Привет, Егоров, — сказал он. — Возникли проблемы, брат… Долго рассказывать. Наведи, дружище, по своим каналам справки о московских филиалах некоей черногорской фирмы “Скокс”… Хозяин — Ферапонтов Егор Тимофеевич, возраст тридцать-тридцать пять лет. Через пару часов я к тебе наведаюсь… Там и подробности обсудим. Пока… Да, еще… Машинку расхожую мне в пользование не найдешь?

В сумерках Прозоров на подержанных “Жигулях” проехал мимо мраморных ступеней залитой праздничными огнями гостиницы “Парадиз”, остановился поблизости, в укромном переулке и открыл заднюю дверь. Ожидавшая его с собранным баулом Ада скользнула на сиденье. Машина двинулась по набережной.

Небольшие, но существенные метаморфозы произошли за это недолгое время с внешностью Ивана Васильевича. Теперь, сменив свой утренний, отливающий сталью костюм, на потертые джинсы и серый невзрачный пиджачок, сбросив с ног модельные ботинки и надев старые кроссовки, водрузив на нос очки в простой пластмассовой оправе, он походил на стесненного в средствах учителя физкультуры или же на мастера по ремонту бытовой техники.

Прозоров был предельно собран и внимательно присматривался к окружающей его обстановке, и сейчас, сидя за рулем, непрерывно поглядывал в зеркало заднего вида. Для этого у него имелись достаточно веские основания. В первую очередь его немало смущали странные выходки капризного рока. Рок этот как-то явно заигрывал с ним и с Адой, конструируя череду странных, но отличавшихся неизменно благополучным финалом ситуаций. А когда знаковые случайности следуют одна за другой, и когда слишком навязчиво преследует человека удача, следует отнестись к этому с повышенной осторожностью.

Чудесным образом освободившаяся квартира рассматривалась им теперь не как единичный и частный случай проявления теории вероятностей, а как некая приманка, как звякнувшее вдруг звено мистической цепи, которая, может быть, готовится уже сомкнуться и захлестнуть их обоих…

Случайный таксист, подсказавший, в какой из приличных гостиниц можно остановиться на сутки-двое и доставивший их с Киевского вокзала к “Парадизу”, в этом неожиданно высветившимся смысле происходящего казался теперь вовсе не таксистом, а активным и толковым агентом неведомого гроссмейстера тайных сил. Из десятков возможных гостиниц, мотелей и отелей он привез их именно в ту, которая ровно месяц назад, после нескольких таинственных убийств, самоубийств и загадочных автомобильных аварий перешла в полную и безраздельную собственность московского филиала черногорской фирмы “Скокс”!

— Ада, я, кажется, вышел на их след, — после долгого молчания сказал Прозоров. — И мы, оказывается, были в самом их логове. В этой гостинице — их штаб-квартира. Поэтому я просил тебя никуда не выходить из номера и поэтому сейчас мы едем в безопасное место. Очень возможно, что тебя кто-нибудь узнал. В любом случае, оставаться там не следует. А я вернусь сюда на пару часов, жди меня дома… И еще: мне нужна часть наших денег…

— В смысле?

— Ну, тысяч пять из тех, что мы взяли с собой.

— А я у тебя что, бухгалтер? — усмехнулась Ада. — Ох, Ванечка, сколько же у тебя комплексов… Да и при чем здесь какие-то доллары? Ты хоть на что их растрать, лишь бы сам вернулся…

— Это, представь, и в моих интересах, — буркнул Прозоров. — Даже не сомневайся.

В двенадцатом часу ночи в казино “Кесарь” вошел нервный близорукий посетитель с блокнотиком в руках, с авторучкой, торчащей из нагрудного кармана потертого пиджачка, и — с хорошо знакомой охранникам данного заведения безуминкой в расширенных зрачках.

Когда посетитель, минув раму металлоискателя, двинулся в глубь зала, один из охранников сказал другому:

— Будет стоять со своей сотней, записывать расклады… А в конце все равно продуется.

— Математики, блин, — равнодушно отозвался другой.

Иван Васильевич тем временем осмотрел обширное помещение: стеклянная, под потолок, дверь примыкавшего к игровому залу ресторана, в дальнем конце — стойка бара, толпящиеся возле рулеточных столов игроки, официантки в бикини, разносящие мельхиоровые подносы с напитками и сигаретами…

Публика здесь собралась разношерстная: были и превосходно одетые господа и дамы, словно щеголявшие друг перед другом своими туалетами, и плотные мальчики в кожаных курточках, и какие-то блеклые и невзрачные типы, на чьем фоне простецки одетый Прозоров ничуть не выделялся.

Двое посетителей, беседующих за стойкой бара, неожиданно привлекли его внимание, хотя он увидел их со спины. Прозоров направился к стойке и, чем ближе он подходил к ней, тем тревожнее становилось на сердце. В следующий миг один из беседующих повернулся в профиль, и теперь последние сомнения в том, что одного из парней он уже видел, у Прозорова улетучились.

“Ах вот ты где, мой родной!” — злорадно восхитился он, узнавая косой шрам, тянущийся от виска до подбородка. Именно этот тип некогда ободряюще хлопал по плечу Тимоню, и звали его, кажется, Мосол…

Прозоров, почувствовав невольный холодок внутри, подобрался.

“Нет, не Мосол, а Мослак! Точно — Мослак! Не из рядовых, и, судя по ухваточкам, наверняка опытная и хитрая тварь. А приятель его — лицо новое… Морда, вернее. Так… Теперь думай, Иван, думай. Стоит ли сегодня что-либо учинять или же нет… Наверное, нет. Осмотримся, сыграем в рулетку, тем паче, никогда ранее ты себе это по бедности не позволял. А лезть напролом не стоит, ведь, помимо этих гадов, в зале могут находиться их компаньоны… Кстати, почему бы ему не выпить рюмку коньяка?”

Он взобрался на высокий стульчак с крутящимся круглым сиденьем, протянул руку по направлению к бармену, подзывая его, а когда неловко принял руку обратно, то опрокинул стоявшую на стойке пластмассовую вазочку с салфетками. Мослак и его приятель косо поглядели в его сторону. Прозоров, кинувшись подбирать с пола рассыпавшиеся салфетки, наклонился над ними, и тут из неглубокого внутреннего кармана пиджака выскользнули, разлетевшись по скользкому мраморному настилу сотенные американские купюры.

Суетясь, он непослушными руками принялся сгребать их. Затем, виновато улыбнувшись бармену, сел на свое место, выпил торопливо коньяк и, расплатившись, вернулся в зал, чувствуя на спине внимательные тяжелые взгляды бандитов.

Не обернувшись на них, походил рядом с рулеточными столами, глядя на черные панно, отражающие выпавшие накануне цифры. На одном из столов, как заметил он, четырнадцать раз подряд выпадало “черное”, причем, сплошь нечетное. По всем законам теории вероятности ситуация вскоре должна была хотя бы единажды, однако поменяться на противоположную, а если бы такого и не случилось, то все равно стоило бы рискнуть, сыграв по системе удвоения ставок.

Однако Прозоров, лишь смутно знакомый с сомнительной теорией противоборства с коварной рулеткой, решил рискнуть хоть раз, но по крупному.

Он подошел к столу, обменял у крупье две тысячи долларов на пестренькие “чипсы”, а после, выждав, когда шарик, упав, заскользил в ободе деревянной тарелки, поставил полторы тысячи на “чет” и полторы — на красное, твердо уверенный, что ничего не потеряет — гипотетически какая-то из ставок непременно должна была состояться, если, конечно, ее не срежет коварное “зеро”…

Шарик, описав неровную дугу, словно бы нехотя улегся в красную ячейку четной цифры.

Среди публики пронесся завистливый вздох: три тысячи долларов выигрыша за один заход на максимально допустимой ставке!

Оставив крупье пару “чипсов” в качестве искренней благодарности, Прозоров, не решаясь более испытывать судьбу, прошел к кассе, обменял пластмассовые кругляшки на наличные деньги и, скосясь в зеркало, узрел знакомую парочку, исподволь, но крайне напряженно наблюдавшую за ним.

А затем пошел через пестрые залы игральных автоматов, путаясь и ошибаясь в направлениях, спрашивая и переспрашивая дорогу, снова ошибаясь и путаясь, и только, убедившись, наконец, что две темные тени, то и дело возникающие на периферии его зрения, точно так же путаются в поисках выхода, вышел наружу. Помешкал у края дороги, пережидая автомобильный поток, затем перешел на противоположную сторону, молниеносно наклонившись над остовом недавно, видимо, сгоревшего то ли в разборках, то ли по случаю “БМВ”, достал прилепленный на мощном магните к днищу “маузер” и быстрыми шагами пересек набережную, спустившись по ступенькам на пристань. Теперь он находился в надежной западне, откуда путь к отступлению был только один — в темную осеннюю воду, где мутно голубели блики городских огней.

— Эй, мужик, — произнес кто-то за его спиной тихим, не сулящим ничего хорошего голосом. — Нехорошо поступил. Сорвал куш и убежал. Нехорошо. Делиться надо.

Прозоров обернулся. Две давешние тени теснили его к воде.

— С какой стати я должен делиться? — дрожащим голосом спросил Иван Васильевич. — Я рисковал, ставки делал…

— Процент надо платить. Закон такой… — произнес Мослак.

— Ну и какой у вас процент?

— По-братски, — оглядываясь на шумящую сверху набережную, пояснил другой парень — мордастый, стриженный коротким ежиком. — Гони половину. Это честно…

— Пока я вам половину буду отсчитывать, вы все у меня вырвете. А меня по голове и в воду…

— Ну зачем по голове? — По интонации чувствовалось, что говоривший улыбается. — У нас кое-что получше имеется. — Мослак сунул руку за пояс.

— Давно хотел у вас спросить, — неожиданно произнес Прозоров. — Ваши прически как называются? “Бокс”? “Полубокс”? “Полька”?

Этот невинный вопрос почему-то очень рассердил грабителей.

— Ты гляди, Длинный, фраерок-то наш с гонором…

— Не говори, Мослак… Любознательный…

Но в то же время чувствовалась в нападающих какая-то нерешительность, слишком уж спокойным выглядел Прозоров.

— И откуда же вас столько наплодилось? — продолжал Иван Васильевич, отступая к самому краю причала и отстраненно рзмышляя о том, что теперь бандитам стрелять в него не резон, ибо придется нырять за упавшим в воду телом, дабы извлечь из карманов намокшие деньги. — Честное слово, как тараканы… Из каких щелей вы повылезли? Ведь вот что удивительно, куда ни приедешь — одни и те же хари… Какие-то вы все одинаковые, именно, как тараканы… Одного придавишь, другой точно такой же вылезает… Так как же все-таки, ответьте мне напоследок, именуются ваши стрижки — “бокс” или “полубокс”?

— Ты, паскуда наглая, как с нами разговариваешь?! — вытаскивая пистолет и быстро навинчивая на его ствол глушитель, сказал Длинный. — Ты сам, сука, меня завел…

— Хорошо, половина ваша…

— Поздно, фраерок, — снова оглядываясь на набережную, промолвил Длинный. — Ты все нам отдашь…

— Это ограбление? — удивляясь своему спокойствию, недоуменно спросил Прозоров и поглядел на направленный в его сторону ствол. — Ладно, братва… Еще завалите по дури, ну вас… Потом Ферапонт вас в асфальт закатает из-за меня…

Рука с пистолетом дрогнула и медленно стала опускаться вниз.

— Ты откуда Ферапонта знаешь? — настороженно спросил Мослак.

— Дела у меня с ним. Большие дела…

— Какие еще дела? — Было видно, что противники сбиты с толку и находятся в немалой растерянности.

“Все, кончаем спектакль, — мелькнуло в голове Прозорова. — Натешился, хватит. За такие диалоги тебе бы прежде в Конторе устроили прочную дисквалификацию в дворники… С покойниками бесед не ведут”!

Расстояние между ним и оппонентами было оптимальным для того, чтобы решить все проблемы без помощи оружия, таящегося в рукаве пиджака и готового выскользнуть в поджатые к ладони пальцы.

Прозоров привычно перенес вес тела на опорную ногу, не обращая внимания на выпавший из рукава пистолет, а дальше уже сам собою включился тысячекратно отрепетированный на тренировках механизм, когда из отдельных разрозненных элементов естественно и гармонично выстраивается на редкость цельное и красивое движение: “делаем — р-раз, делаем — два, делаем — три…”

Да, хрупок и уязвим человек.

Два темных тела скользнули по крутому бетонному спуску, тихо хлюпнула небольшая волна, разбившись о сваи пристани, и воды славной Москва-реки сомкнулись, приняв в свои недра неожиданный дар страстей человеческих…

Прозоров рассовал по карманам изъятые у бандитов вещи — записные книжки, бумажники, мобильный телефон… Пистолеты Длинного и Мослака, поколебавшись, все-таки выбросил в реку. Единственное — свинтил со стволов профессионально изготовленные глушители.

“Вот так и происходит привыкание к убийству, — с грустным равнодушием думал он, вышагивая по ночной набережной. — Никаких эмоций. Хоть сейчас иди в казино и продолжай дерзать… Не думал только, что так быстро происходит это привыкание…”

Неожиданно посреди пустынной набережной, где-то совсем рядом раздалась трель телефонного звонка.

Прозоров вздрогнул, диковато оглянулся… Затем, уяснив, в чем дело, сунул руку в карман пиджака, достав миниаюрную, размером чуть больше спичечного коробка, трубочку. Разложил ее на три сомкнутые составные части, вытащил наружу темный усик антенны.

— Слушаю, — произнес глухо, приостановившись у бетонного парапета.

— Мослак, ты? — нервно домогался далекий голос, прорываясь сквозь шорох и треск.

— Я.

— Что с голосом?

— Воды нахлебался…

— Какой еще там воды? Мослак!.. Алё, Мослак…

— Ну…

— Что “ну”? Длинный где?

— Со мной рядом лежит…

— Вы что там, нажрались уже? — грозно спросил голос, ставший внезапно отчетливым и близким, поскольку трески и помехи вдруг как-то разом прекратились.

— Я же тебе ясно сказал, — сурово произнес Прозоров. — Мы оба нахлебались воды. Лежим рядом на самом донышке. Под пристанью напротив “Парадиза”… Здесь темно и сыро, зато покойно…

— Кто это? — после некоторой паузы настороженно спросил голос.

— Смерть твоя, — раздельно и внятно сказал Прозоров и — зашвырнул телефон в реку. Затем поднял руку, остановил частника и поехал в центр города, где вышел, прошагал переулками пару кварталов и пересел в другую машину. К своему дому он подъехал в первом часу ночи уже на третьем по счету частнике.