Улыбка зверя

СТРАСТИ БАНДИТСКИЕ

В час дня Алексей Тимохин по кличке Тимоня сидел в кафе “Три гуся”, пил даровое пиво и находился в самом великолепном расположении духа. Юрка Коноплёв, лучший его друг, с которым они вместе ходили когда-то в детский сад, учились в школе, а затем и в ПТУ, намекнул, чтобы Тимоня готовился “выставить”, поскольку Ферапонт намеревается перевести его из рядовых бойцов в “звеньевые”.

Бывшего “звеньевого” Репу замели рубоповцы с наркотой и, похоже, дело закрутилось серьезное и долгое.

Плывущий на волнах легкого хмеля и мечтательных грез, Тимоня с удовлетворением вспоминал состоявшийся накануне разговор с товарищем:

— Ну я тогда тебя и объявил, Леха. Мол, кто еще лучше? Никого! Ферапонт согласился, что ты, Тимоня, пацан правильный, так что радуйся и готовься. А о том фраере с комбината не переживай, с кем не бывает промашек?.. Вечерком едем к Ферапонту, так что похмелись, но особо не напивайся…

— Да ты чё, Конопля, Ферапонт так и сказал, что я пацан правильный?

— Так и сказал…

Данный диалог, а вернее, воспоминание о нем в немалой степени поднимало настроение Тимони. Да, ему повезло, причем повезло так, как он и предположить-то не мог! Ведь с недавних пор у него были значительные основания полагать, что в бригаде им недовольны: пьяница, не собран, болтлив… Именно такого рода глухие намеки и слухи доходили до Тимони. Поэтому его особенно интересовало, верно ли Конопля запомнил слова Ферапонта, и то, что Конопля несколько раз повторил их и поклялся, что в точности эти слова и были сказаны, особенно радовало Тимоню.

Эта радость даже заслоняла радость от неожиданного и лестного повышения по службе, которое сулило прямые и немалые выгоды. Во-первых, бабок теперь он будет получать в два раза больше прежнего, во-вторых, авторитет…

Авторитет, — да, вот что, пожалуй, главнее всего! Пусть теперь вякнет что-нибудь Тыква, козел позорный… То-то ему досадно будет, гниде, когда узнает, как его, Тимоню, оценил Ферапонт!

И эта предполагаемая досада Тыквы была особенно приятна Тимоне, так приятна, что он, сидя за столиком и, представив удрученную рожу Тыквы, вдруг расхохотался, дрыгнул ногой и нечаянно опрокинул пластмассовую кружку с пивом на стол.

— Ты чё там, Тимоня? — оторвавшись от игрового автомата, крикнул Конопля. — Чё балдеешь?

— Да это… Анекдот вспомнил, — отозвался Тимоня, вскакивая и отряхивая брюки от струек пива, пролившихся со стола.

Затем искоса взглянул на разделяющих с ним досуг сотоварищей: Конопля помаленьку играл, Горыныч же большей частью сидел рядом и наблюдал за тем, как вертятся разноцветные диски и качал головой, время от времени матерясь по-черному, когда выпадала особенная удача. Они тоже пили пиво, правда, безалкогольное. Это кафе было закреплено за их звеном, и здесь они собирали дань.

— Во, пруха, Горыныч! — потирая руки, говорил Конопля, кивая на металлический поддон автомата, засыпанный жетонами. — Давай тоже поиграй. Хочешь, мы тебе вон тот автомат настроим…

Прижимистый осторожный Горыныч как всегда отнекивался:

— Азарта нет, Конопель. И потом я это железо не уважаю, в натуре. С него не спросишь, если чё… Я больше в нарды, в карты, в честные игры…

Принято думать, что игровой автомат в конце концов обязательно облапошит азартного лоха, ибо устроен именно с этой целью, но Конопля никогда не оставался в накладе и даже сделал из этого небольшой, а главное, регулярный приварок к своим доходам. Мастер Валера что-то подкручивал в недрах аппарата, и на некоторое время коварный механизм глупел, начиная сорить деньгами. Единственное, что нужно было делать, это не зарываться и соблюдать меру, а потому, поставив сотни четыре, Конопля к концу игры уносил восемьсот, а на большее не зарился.

Приятели сквозь пальцы смотрели на эти забавы, не совсем, впрочем, законные, ибо по логике вещей подобного рода доход также квалифицировался как дивиденд с точки и был бы обязан отчисляться на общак. Существовал в этом, конечно, и спорный элемент, однако Горыныч, зная, что дискуссии Ферапонт не любит и заканчивает их выстрелом в упор, на всякий случай обезопасил себя, поставив шефа в известность о шалостях товарища. Ферапонт никаких воспитательных мер покуда принимать не стал, лишь глубокомысленно обронил: “Ничего, пусть пока зарабатывает себе ненужные плюсы. А там поглядим…”

Тимоня между тем сходил к стойке и взял себе новую кружку пенного напитка. Наливала Тонька, двоюродная сестра Тыквы, с которым Тимоня в последнее время глухо враждовал, но в открытую столкнуться боялся. Тыква был поздоровее, крупнее в габаритах, но, главное, отличался язвительностью языка, и мог очень обидно и точно отбрить, — так, что потом не отмоешься… Тонька, чьи телесные формы давно не давали покоя Тимоне, как и ее братец, была насмешлива, бесстрашна и — категорически неприступна. Высокая, на полголовы выше Тимони, крепкая, ладная. Как к ней подступиться, он и не представлял, тем более, никакими положительными особенностями своей внешности Тимоня не отличался: был низкоросл, узкоплеч и коротконог. Его и проститутки-то выносили с трудом и через силу, и постыдным скотским делом платного соития занимались с ним, стиснув зубы и отвернув голову.

“Звеньевым стану, сама, сучка, мне пиво носить будет”, — думал Тимоня, искоса поглядывая на Тоньку. Та как раз вышла из-за стойки и направилась к кухонным дверям. Была она в белом кружевном передничке и в короткой юбчонке, под которой играла и рвалась наружу вся ее молодая мощь, — казалось, еще шаг, еще одно игривое движение бедер, и юбка лопнет по швам…

Тимоня скрипнул зубами и злобно прикрикнул на старуху-уборщицу со шваброй, которая подтирала разлитое им пиво:

— Ты, коза старая, давай пошевеливайся и — ползи отсюда!

Настроение его как-то резко упало.

Да и вообще с утра творилась с ним какая-то несуразица, выраженная в этих беспричинных перепадах настроения. Проснулся он поздно, когда вовсю уже светило за окном солнце и кричали на улице соседские дети. Проснулся в тоске и тревоге после вчерашней гульбы в ресторане “У Юры”, где едва не случилась у него драка с Тыквой. Болела голова, и Тимоня все никак не мог вспомнить, что с ним было после двух ночи. Неотчетливо всплывал какой-то неприятный разговор с Горынычем, после Тимоня о чем-то запальчиво разглагольствовал в кругу малознакомых людей, и, судя по всему, намолол лишнего, похваляясь и глупо откровенничая. Однако вчерашний вечер Горыныч не комментировал, косых взглядов не кидал, а значит, прошедший пьяный угар сошел Тимоне с рук. То есть пьянка прошла пределах нормы. Иначе бы Горыныч наверняка не удержался от ядовитых замечаний.

Если с Коноплей Тимоня дружил с детского сада, то с Горынычем сошелся уже в училище, где началась их криминальная карьера: втроем они ограбили табачный киоск, а потом славно гуляли на первые лихие денежки. Вместе и засыпались через месяц на ювелирном, вместе оттянули два года на общем режиме. В лагере жили дружной командой — он, Горыныч и Конопля, никому не давали спуску. Хорошее время было, хотя на воле, конечно, всегда лучше…

За все время знакомства с Горынычем они повздорили только один раз и случилось это, в общем-то, по вине Тимони. Дело было так — Ферапонт приказал завалить одного коммерсанта. Акцию расписали в деталях, съездили на место, изучили машину будущего покойничка, стоявшую на стоянке, наметили пути отхода. Словом, все по уму, все складно. И дело провернули без осечек, дружно, да только вот фраер чудесным образом выжил и в больничку попал, а утром его навестил следак и к палате приставили надежную охрану.

А не завалили коммерсанта из-за неловкости Тимони, который на такое дело ходил впервые, дрогнул в последний миг и потому весь рожок из “люгера” ушел у него в сторону. Случайную дуру-тетку, что с авоськой пустых бутылок из подъезда выперлась, по ногам задело, визгу было на весь район… Горыныч, притаившийся за мусорным баком, почти в упор стрелял из “макарова”. Всю обойму в расход пустил, а тоже всего две пули цель нашли, хотя и не в первый раз он в таких стрельбах участвовал. Шустрый фраерок оказался, за бетонную оградку нырнул как эквилибрист какой…

Начался шухер, перезаряжать оружие и исправлять оплошность было некогда, пришлось спешно ретироваться.

А в машине, с визгом шин петлявшей по кривым улочкам, Горыныч, с искаженной от ненависти физиономией, с кулаками набросился на Тимоню:

— Ты чё, сучара, менжевался?! Чё, в натуре, очканул, вылупень шершавый?!

— Так не тот же коммерсант, Горыныч! — слабо отбивался Тимоня. — Тебе что Ферапонт говорил? “Маленький, плотный, рыжий…” А этот вроде и не такой уж рыжий, и не маленький…

Горыныч едва не поперхнулся от ярости:

— Тебе какая разница, “маленький, рыжий…”? Тебе три штуки за что платят? Чтобы ты его разглядывал? Тачка та, время то, номера те, что тебе еще надо? Вали лоха и отваливай, получай бабки…

— Ладно, Горыныч, — урезонил товарища Конопля, сидевший за рулем. — Подожди, что Ферапонт скажет…

Это замечание поселило в Тимоне ужас перед страшной карой, на которую главарь был скор и нераздумчив, однако — обошлось… Мало того, что Ферапонт рассудил о происшедшей накладке справедливо и снисходительно, так еще и “правильным пацаном” назвал Тимоню, и в люди его поднимает. Умен шеф, мудр, ничего не скажешь! И природу такого его решения он, Тимоня, превосходно понимает: ведь доказана им верность делу и проявлена личная отвага, вот что главное! А уж то, что обстоятельства не сложились — это спрос не с него.

На сердце у Тимони снова потеплело.

“Стану звньевым, оттрахаю тебя, сучка… Ух, оттрахаю!” — думал он, наблюдая за тем, как Тонька снова пересекает зал и уходит за стойку.

Он потягивал пиво, вольно откинувшись на спинку стула, покачивал ногой в лад веселой музыке, лившейся серебряным дождем из колонок. Сквозь большие, чисто вымытые стекла окон било солнце, за открытой входной дверью гомонил рынок и казалось, неподалеку шумит близкое море, выйди наружу и увидишь пляж, золотой песок, отборных девок в узеньких тряпочках-купальниках…

В заведение то и дело входили мелкие торговцы с оттопыренными от выручки карманами спортивных брюк, наскоро перекусывали беляшами с пивом и вновь выходили, подобострастно кивая Тимоне, ибо здешний деловой люд от мала до велика знал его и побаивался, да и как иначе? — ведь Тимоня являл собой живое воплощение жуткой банды “ферапонтовских”, и был здесь хозяином, судьей и прокурором.

“Эх, пора расслабиться… Чин звеньевого отмечу, пацанам выставлю бухалова и — к морю! Но отметить повышение надо со вкусом, чтоб запомнилось. Телок сниму для братвы, столик “У Юры”… Или нет, лучше шашлыки на природе… “Калашникова” взять, по мишеням пошмалять… А после — в сауну! Да, тут каждую деталь продумать надо, основательно продумать, она, деталь эта, в дальнейшем на многом отзовется, а в первую очередь — на авторитете… Мол, не зажал Тимоня, с размахом отметочку устроил… А Ферапонт — справедливый босс, ох справедливый”…

Между тем у игровых автоматов Конопля и Горыныч вели вполголоса довольно-таки любопытный разговор.

— Горыныч, а может ты сам его завалишь? — оттягивая вниз хромированный рычаг, безразличным тоном говорил Конопля. — А то мне как-то западло…

— Не, Конопля, западло тут ни при чем тут, — пустым взором наблюдая за мельканием цилиндра с картинками из вишенок и бабочек, отвечал Горыныч. — Тебе Ферапонт поручил, ты и делай… Да и вообще он тебе как матери родной доверяет, не чухнется… Сядешь рядом с ним на заднее сидение, а когда он выходить сунется к дверям, затылок подставит…

— Все-таки, Горыныч, как-то не по-людски… С детсада все-таки. На зоне вместе. И потом — убогий он, если б я не привел его в звено, кто бы его взял? А тете Зое что скажу? Он же один у нее, она ж в меня вопьется, душу будет выворачивать… Сиди с ней, базары разводи… А у баб, знаешь, какое чутье? Недолго и проколоться…

— Базары с ней разводить тебе так и так, — резонно заметил Горыныч. — И попробуй только проколись! Э, да что-то ты обмяк, Конопля… Он же злой, паскуда. По жизни — злой. Он тебя на две штуки выставил в карты, а ты…

— Да, действительно, сучара! — косо глянув в зал, на безмятежного компаньона, согласился Конопля. — Если б ему Ферапонт велел меня замочить, он бы не думал…

— А то… Ни секунды бы не думал.

— Даже бы обрадовался! — заводил себя Конопля, которому очень хотелось, чтобы Горыныч сказал что-нибудь еще скверное про Тимоню. Что-нибудь этакое, отчего перестала бы Коноплю мучить эта досадная нерешительность и жалость. Да еще и тетя Зоя… “Юрочка, а вот пирожочек к чаю… Кушай, Юрочка…” Черт бы ее подрал с пирожками этими…

— Пора, Конопель, — взглянув на часы, подытожил Горыныч. — Я за руль, а ты с ним сзади. Справа садись…

— Он бы ни секунды не думал, — зачарованно повторил Конопля. — Ни одной секунды…

— А то…

— Счас, Горыныч, я деньги сниму с аппарата, а ты выходи с ним.

Тимоня допил пиво, поднялся и поспешил вслед за уходящим Горынычем. Им предстояло ехать за город, на турбазу, где любили отдыхать “ферапонтовские” после своих беспокойных трудовых будней. Место было тихое, укромное, окруженное лесными озерами, с прозрачной узкой речкой, протекающей прямо по территории зоны отдыха.

Когда-то турбаза принадлежала обогатительному комбинату, и здесь целебным сосновым воздухом наслаждалась разная шушера — инженеры и работяги. Несколько лет назад “ферапонтовцы” надумали прибрать турбазу к рукам, но профсоюзный комитет, тогда еще совсем непуганый и напыщенно-высокомерный, встал “на ручник”. Пришлось пристрелить упорствующего заместителя комитета, а спустя неделю скинуть с шестого этажа и самого председателя. Далее заветная территория путем не очень сложных комбинаций перешла в собственность к одной спешно образованной фирме с трудно запоминающимся названием, причем фирма эта просуществовала считанные дни, однако успела переоформить собственность на другую фирму, и в итоге получилось то, что получилось — собственность обрела достойного хозяина.

Здесь были неплохие номера, сауна, банкетный зал, бар, спортивный зал с тренажерами, а в подвале Рвач оборудовал стрелковый тир. Единственный и весьма существенный недостаток этого прибежища заключался в том, что турбаза находилась не на открытом пространстве, где просматривались бы все подступы к ней, а в густом лесу. То есть потенциальный враг мог нагрянуть неожиданно и застать размякших братков врасплох. Не выставишь же часовых по всему периметру бетонного забора? Да и что часовые, если на какой-нибудь сосне уместится под вечерок опытный снайпер? Сделал дело, спрыгнул с дерева и — исчез в чащобе. Потому отдыхали здесь в основном рядовые бойцы, а люди же авторитетные, ценя свое законное конституционное право на жизнь, предпочитали на отдых уезжать за границу, в места более цивилизованные, где уважают закон и порядок, в государства с крепкими полицейскими режимами. Турбазу они использовали лишь для кратких встреч и деловых совещаний.

У “ферапонтовских” было немало врагов и, несмотря на затяжные войны с большими кадровыми потерями, ряды врагов почему-то не редели и количество их никак не хотело уменьшаться. Вроде бы и собственность, и все сферы влияния давно уже были поделены, но не проходило недели, чтобы не возникал новый конфликт, новый очаг напряженности — и тогда “забивались стрелки”, и с воспрянувшими духом и силами конкурентами велись тяжкие переговоры, нередко кончавшиеся жестокими сражениями с применением огнестрельного оружия. Похоронив убитых, противники ненадолго расползались по своим углам, чтобы отдышаться, зализать раны и заделать бреши. Выбывших из строя бойцов заменяли новобранцами, и все начиналось сызнова.

Как будто чья-то невидимая рука управляла этим процессом, разжигала войны и рознь, сеяла смуту и тревогу, не давала ситуации выйти из берегов и в то же время не позволяла жизни устояться и войти в спокойное русло, когда все заняли бы окончательно свои места под солнцем и, наслаждаясь миром, пользовались благами своего положения в меру своих заслуг и способностей.

Машина стояла у рыночной палатки, торгующей антитараканьими и клоповьими снадобьями, и называлась палатка, увенчанная вывеской с позолоченным шрифтом: “Последний ужин”.

Мельком взглянув на вывеску, Горыныч, следуя одному ему ведомой ассоциации, с философской многозначительностью крякнул.

Когда подъехали к площади, Тимоня, нервно заерзав на сидении, сказал:

— Вон там брат Мослака подорвался!

— Знаю, — отозвался Горыныч, косо глянув в сторону храма. — Метров двести не дошел. Чего-то у него там замкнуло, никто понять на может… На десять минут раньше времени рвануло.

— А хорошие были бы поминки у Клеща, — мечтательно сказал Конопля. — Жаль, не вышло по задуманному… В большой бы компании на тот свет отчалил, не соскучился бы по дороге…

— Скоро закончится передряга, — вставил Тимоня. — Вот откинется с зоны Седой, наведет порядок в городе. Будет у нас настоящий воровской ход. А Седой — вор справедливый…

— Ферапонт ему особняк приспосабливает. Прессанул коммерсанта, тот особняк сразу сдал… — сообщил Горыныч. — Хорошо коммерсант жил. Пальмы развел, летний сад на первом этаже с фонтаном, павлины кругом… Я был там, смотрел. Ковры, люстры бронзовые. Красиво, бля, со вкусом…

— А мужичок-то какую подляну нам устроил! — в который уже раз напомнил Конопель. — Так мы классно у моста ему задницу подставили, под “москвичок” его. Комар носа не подточит. И согласился, главное, квартиру уже продать… А назавтра взял и повесился, козел…

— Да, не учли, — вздохнул Горыныч. — Зря только джип раскурочили…

— Всего не учтешь, — резонно заметил Тимоня. — Кто ж думал, что он повесится. Тем более, жена у него инвалид, дочка маленькая…

— Надо все-таки наехать на них, — сказал Конопля. — Нагнать жути. За хату их штук десять можно выручить. Жалко такие бабки терять. Надо ж было ему вешаться, козлу…

— Они сейчас невменяемые, после похорон-то… — сказал Тимоня. — Надо выждать…

Через полчаса подъехали к развилке — узкая шоссейная дорога круто сворачивала к турбазе, а вправо в лес уходила грунтовая, ведшая на Дубовый Лог. Горыныч притормозил у обочины, заглушил мотор и закурил.

Тотчас стало слышно, что весь лес кругом наполнен звонким птичьим пением. Прозрачно и весело светилась березовая роща, насквозь пронизанная солнцем, на яркой зелени полян пестрели лесные цветы. В открытое окно залетел золотистый шмель, стукнулся раза два о стекло, пытаясь выбраться на волю, затем медленно пополз по хромированной окантовке стойки. Горыныч ругнулся и чиркнул зажигалкой, пытаясь подпалить ему крылья. Шмель увернулся.

— Ты пламя прибавь, — посоветовал Конопля, с интересом наблюдая за действиями товарища.

— Пацаны, я вот думаю, где лучше погулять, отметить это дело, — сказал Тимоня, которого вновь начала распирать беспокойная радость. — Горыныч, ты как насчет “У Юры”? Или на природе лучше? Шашлычки, а?

— Шашлычки, это хорошо, — отозвался Горыныч из-за руля. — “У Юры” душно. Мы счас крючок небольшой сделаем, я там место приглядел… Бережок такой, полянка…

Он с хрустом придавил шмеля пяткой зажигалки.

Поехали по грунтовой дороге.

— Я тебе, Тимоня, вот что скажу, — неожиданно начал Конопля. — Не мое, конечно, дело, но зря ты Поэта изуродовал. На хрена тебе это надо было? Чё он тебе?

— Да к матери привязался, козел! — поморщился Тимоня, которому и самому неприятно было это воспоминание. — Записку прислал, пидор старый… “Приди и соответствуй…”

– “Приди и соответствуй!” — рассмеялся Горыныч. — Это он хорошо залепил… Зря ты его… Он безвредный…

— Да я понимаю, пацаны, что зря… Дело прошлое. Я нажрался в тот вечер, дай, думаю, зайду, припугну старого хрена. Во двор зашел, в жесть врезался, штаны подрал. Пятьдесят баксов штаны, итальянские. Он там везде жести наставил… И потом — совсем оборзел фраер, топором из-за двери тычет. Я топор вырвал, а там уже хер его знает, как получилось… Всю харю ему разворотил. Пьяный же был.

— Зря, — покачал головой Конопля.

— Ничего не зря, — возразил Тимоня. — Вспомни, что Ферапонт с фермером из Запоева сделал, а он — что? Всего-то — долг недодал. И правильно, тут строго надо, чтоб страх был в народе. Я, пацаны, вот что планирую, насчет праздника, — вернулся он к актуальной теме, сворачивая разговор с неприятной стези. — Надо телок из “шанхая” прихватить, там классные есть организмы… Но лично для меня главное — Тоньку выманить на шашлычки…

— Приехали, Конопля, — объявил Горыныч, вновь останавливая машину. — Вылезаем, оцениваем ландшафт…

— Это, что ли, место твое дивное? — удивился Тимоня, оглядываясь по сторонам. — А где бережок, где речка?

— А вон, видишь, бочка стоит на опушке? Там спуск за кустами… пошли, глянем.

Тимоня взялся за ручку двери и стал ее открывать. Дверца сопротивлялась, точно это была дверь какой-нибудь подводной лодки, на которую снаружи давили многотонные толщи… Тимоня уперся ногой и, к его немалому изумлению, в приоткрывшуюся щель внезапно с диким рыданием и визгом хлынул непроглядный космический хаос.

А через некоторое время, когда схлынула воющая волна мрака, Тимоня, поднявшись метра на три над землей, с любопытством разглядывал, как дружки его, Конопля и Горыныч, тащат через солнечную поляну его безвольное, с волочащимися по траве раскинутыми руками неудобное тело. Тимоня слетал на опушку, покружил над бочкой и медленно вернулся к друзьям.

— На хрена было в машине это делать? — сопел тощий Конопля, подхватывая под мышки ногу выскальзывающего провисающего трупа. — Пусть бы своим ходом дошел до бочки, а там уж… Возись теперь.

— Машина звук гасит, экранирует, — умудренно объяснил Горыныч. — А в лесу эхо далеко разносится. Мало ли тварь какая по лесу гуляет? Грибники всякие, ягодники, мать их… Давай, грузи его…

— Погоди, надо карманы проверить, — роняя ноги трупа на траву, сказал Конопля.

Он быстро обшарил карманы Тимони, вытащил кожаный бумажник, перочинный нож, записную книжку… Снял с пальца золотой перстень.

— Вот видишь, — сказал с укоризной, обследовав содержимое бумажника. — Четыре сотни баксов чуть не сожгли…

Он аккуратно положил на выжженную плешь возле бочки реквизированные имущество покойного приятеля.

— Ладно, грузи его, — приказал Горыныч. — А я за канистрой пойду.

Через минуту он вернулся с полной канистрой бензина. Конопля уже успел запихать в бочку головой вниз тело Тимони, который все это время кружил рядышком, равнодушно и отстраненно наблюдая за всей этой никчемой возней.

— Ноги поправь, — снова приказал Горыныч, вытаскивая из-под ремня пистолет с глушителем. — Согни в коленях. Чтоб не торчали.

— Гнул уже, — вытирая выступивший на лбу пот, ответил Конопля и повернулся к Горынычу. — Они опять разгибаются… Э-э… да ты чё, Горыныч, охренел?!

— Ферапонт велел, Конопля, — спокойно отозвался Горыныч. — Ты с автоматов имел, а это все равно, что на общак покуситься… Так что все по закону. Тимоне привет от меня…

Глухо стукнул выстрел. Конопля мешком повалился лицом в землю. Горыныч обшарил его карманы, снял часы и золотую цепочку с шеи. Затем легко поднял тело Конопли и торчком сунул его вниз головой в бочку. Вылил туда же весь бензин из канистры, потряс ею в воздухе, роняя оставшиеся капли. Подобрал с земли вещи Тимони, сунул их в карман, затем огляделся, чиркнул зажигалкой и — отскочил от взвившегося к небу вихря пламени.

Удивительнее всего, что Тимоня и Конопля тоже резко отшатнулись от вырвавшегося из бочки огня, но тут же опомнились и рассмеялись. Земной огонь не мог причинить им вреда, и это было для них уже слишком очевидно. Они несколько раз прошли сквозь него, вглядываясь в гудящее чрево, где чернели их бренные тела, где на лицах их от жара лопалась кожа. Вскоре зрелище им прискучило, поскольку впереди ожидали приятелей замечательные чудеса, на которые не следовало опаздывать.

Они пролетели над озабоченным Горынычем, который уже сел в машину и заводил мотор, и направлялись теперь на тот берег реки, где в золотом сиянии поджидали их чудесные чистые ангелы. Ангелы помахивали крыльями и подманивали Тимоню и Коноплю к себе.

— Ты все-таки нехорошо поступил, Конопель, неблагородно, — попенял Тимоня, радостно улыбаясь Конопле. — Но погляди-ка, что происходит! Оказывается, не врут попы…

— Да, нехорошо поступил, — смиренно согласился Конопля, отвечая другу виноватой улыбкой. — Но видишь, как все в оконцовочке-то славно выходит? Чувствуешь, как легко теперь? Как здорово! Будто гири на нас висели… А вон и ангелы. В рай сейчас полетим, Тимоня!..

— А то!

Низко-низко над водой летели они, а в прозрачных струях речки трепетали косяки плотвы, и время от времени, когда луч солнца падал на зеркальную их чешую, Тимоня и Конопля блаженно щурились, ослепленные сиянием. И чем ближе подлетали они к светлым ангелам, тем мучительнее и блаженнее становился их восторг. В свою очередь ангелы, не дожидаясь, пока новопреставленные души приблизятся к ним, отвернули лучезарные лица свои и поплыли впереди, увлекая за собою двух счастливцев.

Они летели на закат, и ослепительное солнце понемногу угасало, бронзовело, вот уже превратилось оно в мягко полыхающий багровый шар, на который можно было смотреть уже не щурясь.

Все ниже опускалось солнце над горизонтом, все стремительнее двигались к западу наши путники. Длинные косые тени густели, скрывая земные пространства, и уже каким-то неспокойным сумраком наливался воздух. Блаженство летящих постепенно сменилось сладкой щемящей тревогой, ибо все более манили и притягивали их лазурные чистые небеса, которые раскрывались высоко-высоко над ними, но какая-то неодолимая чудовищная сила словно бы исподволь гнула их к земле, вязала по рукам и ногам, не давая воспарить вольно и свободно.

Плывущие впереди ангелы остановились у края земли, над которым широко полыхал и переливался в темных тучах косматый багрово-кровавый закат, и уже напрасно и глупо сопротивляясь неодолимой страшной силе, двигались приятели к этому жутко открывшемуся вдруг перед ними краю, отчетливо сознавая, что никакой это не закат, а рвутся навстречу их предначертанному полету из бездонных глубин чадные языки…

Ангелы стали медленно поворачивать к ним истинные свои лица, но Тимоня и Конопля судорожно закрыли глаза руками, чувствуя, как коченеют их существа от ледяного ужаса совершающегося.