Закуси горе луковицей

Глава 20 Награда

На следующий день около одиннадцати утра во двор вбежал невысокий кудрявый паренек. Некрасовы в это время занимались каждый своим делом: Володя, удобно расположившись на доске, подвешенной на канате, конопатил один из верхних швов сруба, Зоя снимала с веревки белье — вот-вот мог пойти дождь, — а малыши, недавно накормленные ею и перепеленатые, сладко посапывали в коляске. Мальчишка, задрав голову, сказал Володе:

— Дядя, вам просили передать записку, — и, высоко подняв над собой, показал листок бумаги.

— Спасибо, мальчик. Отдай ее моей жене, — ответил ему Володя. И уже ей: — Зоенька, прочитай, пожалуйста.

Мальчуган поспешно подошел к Зое, протянул голубоватый квадратик, тут же живенько заглянул в коляску и удовлетворенно хихикнул. В намерении что-то спросить распахнуто посмотрел на Зою, но смутился и, на ходу прошептав: «я пойду», умчался.

На развернутом листке настольного календаря было набросано несколько строк. Она пробежала их глазами, потом вслух прочитала:

«Уважаемый товарищ Некрасов! Пожалуйста, наденьте свою форму. Приехал представитель военкомата с целью вручения вам правительственной награды. Васильева».

Володя хмыкнул.

— Хм. Спектакль им подавай! Вот еще не хватало. Перетопчутся как-нибудь.

Через полчаса подъехал военный вездеход. Дружно открылись дверцы, и вылезли очень официальная Ольга Ивановна, достаточно упитанный военный; легко, словно козочка, выпрыгнула Анечка.

Васильева как-то пренебрежительно по-орлинному взглянула на все сразу. Увидев Володю в таком откровенно будничном виде, да еще и наверху, за работой, она удивленно подняла свои тонкие председательские бровки. Военный поморщился. Его тоже что-то огорчило: то ли отсутствие оркестра, то ли — прессы, а может быть, и боль в пояснице. Он свеженьким зеленым платочком вытер лицо, лысину, шею и решительно водрузил на свою голову фуражку с высоченной тульей.

— Товарищ Некрасов, ну я же просила вас надеть форму…

— Пардон, мадам, — перебил председательшу Володя. — Но я сейчас занят серьезным делом. И, собственно говоря, о какой форме идёт речь?

— Разумеется, о военной.

— Ольга Ивановна, я — гражданский человек. И формы у меня нет. Я ее уже износил, извините, — улыбнулся Володя.

— Майор Павленко, — с достоинством представился военный. — Здравствуйте, товарищ Некрасов.

— Добрый день, товарищ майор.

Зоя, почему-то вполголоса, тоже поздоровалась.

— В наш военный комиссариат, — хорошо поставленным голосом начал майор, — на ваше имя поступила правительственная награда и к ней соответствующие документы: выписка из приказа и орденская книжка. За мужество и самоотверженность, проявленные при исполнении служебного долга, Указом Президента России вы награждены орденом Мужества. Я уполномочен вручить вам эту награду.

— Вон оно как, — раздумчиво проговорил Володя. — Значит, награда нашла героя.

Военный недоуменно посмотрел на него.

— Вы бы не могли спуститься пониже?

— А вам, товарищ майор, общаться так разве не удобно?

— Да, знаете ли, как-то неловко: шею можно вывихнуть.

— Представьте себе, мне тоже неловко так смотреть на людей.

— Сочувствую, капитан. Но я-то тут при чем?

— В том и проблема, майор, что государство посылали нас на войну, а когда мы вернулись — все вдруг оказались ни при чем.

— В чем, собственно, вопрос? — с досадой спросил майор.

— Прошел год, как я выслал вам письмо с просьбой направить меня в один из медицинских центров на протезирование. И что же? От вас ни строчки в ответ.

— Это не в нашей компетенции. Нужно обращаться в Министерство социальной защиты.

— А вы не могли сообщить мне об этом или переадресовать им мое письмо?

— Лично я перепиской не занимаюсь.

— Может, тогда проясните ситуацию с моей страховкой? За полтора года не малейшей подвижки.

— Вашей страховкой я тоже не занимался.

— Ну и правильно, товарищ майор! Забивать себе голову всякой ерундой — противно и скучно. Так недолго и здоровье подорвать.

— Что вы себе позволяете, капитан? По-вашему, я дурака валяю? Была мне охота на ваших ольховских горках кувыркаться. Но мне приказано вручить вам награду, поздравить вас как положено, и я поехал. А вы тут митинг устраиваете.

— А вам это не нравится? — с сарказмом спросил Владимир. — Понимаю. Мои проблемы — лишние хлопоты. То ли дело медальку или звездочку за полсотни километров отвезти. Доставить человеку радость. Приколоть ему на грудь — и пусть себе дальше… ползает. Вот это по-человечески! Сердечное вам спасибо!

Майор едва сдерживал себя. Он достал ручку, открыл папку с бумагами.

— Ладно, капитан, расписывайтесь в получении награды и продолжайте свою… стройку века.

Заглянул в бумагу, непонимающе насупил брови.

— Да, вот, кстати, Ольга Ивановна, — обернулся он к Васильевой, — передайте, пожалуйста, эту справку на льготы ветерану войны Богомолову Василию. У него есть все основания на получение повышенной пенсии, пусть оформляет.

Она с недоумением взяла в руки протянутый ей листок, вчиталась в текст.

— Но ведь этой справке больше двух лет…

— Не беда: она — действительна. Ее же из Центрального госархива прислали.

— Майор, — твердо сказал Володя, — Василий Николаевич умер еще в феврале.

— Жаль. Видно, нам не сообщили.

— Если бы так обошлись с вашим отцом, я уверен, у вас бы сейчас проявились более сильные чувства.

— Да, вероятно. Я разберусь с этим. Ну, все. У меня уже нет времени расшаркиваться с вами. Принимайте награду, и я поехал.

Владимир сделал протестующий жест.

— Нет, майор, я ее не приму. Чтобы в полном смысле слова ощутить себя человеком, мне, черт возьми, сейчас нужен не орден, а протезы. И страховка — строить не на что. Так что везите его назад.

— Ну, ты, капитан, и гусь.

— Да и вы, майор, редкая птица. В таких фуражках в деревнях только гусей дразнить.

Майор, возмущенно пыхтя, направился к машине. Зоя с Анечкой и вконец обескураженная всем происшедшим Васильева последовали за ним. С трудом залезая в кабину, майор, глядя на Зою, осуждающе произнес:

— Ну, у вас и муженёк.

Она, придержав дверцу, простосердечно сказала ему:

— А мне он нравится. Представьте себе, я горжусь им.

Майор удивленно стрельнул в нее глазами.

— До свиданья.

И захлопнул дверцу. Уазик недовольно фыркнул и уехал.

Васильева поджала губки и нервно дернула плечиком.

— Ну, знаете, Зоя Николаевна, от вашего мужа я этого не ожидала.

— Я тоже. Но по существу он прав. Не в Москву же нам ехать со своими проблемами. Тем более что государство начинается именно здесь: в поселке, в районе. Значит, здесь и нужно учиться ответственности и человечности. Или вы думаете иначе?

Васильева с каким-то мистическим трепетом посмотрела на Зою, задумчиво покивала головой.

— Да, да. До свиданья.

И, подтолкнув Анечку, пошла с ней прочь, унося на лице обнаженную мысль: «Эти Некрасовы — опасные люди. С ними надо держать ухо востро».

На улице стало сыро и холодно. Строительные работы Володя прекратил. Их прогулки стали реже. Последние деньги Некрасовы поистратили на теплую одежду для ребятишек. У Зои уже не было никакой уверенности, что к весне они смогут раздобыть хоть какие-то деньги для продолжения строительства. Но у Володи оптимизма не убавилось. Он не сомневался, что выход будет найден.

Уже вторую неделю шли обложные дожди. С потолка начало капать. Светланка Данилова, принесшая бидончик молока, увидела подставленный под капель таз и рассказала родителям. Ближе к вечеру появился Сергей. Он взял небольшой тюк с остатками рубероида и влез на чердак. Минут через двадцать спустился вниз.

— Ну, как там? — поинтересовался у него Некрасов.

— Больших дыр нет. Трещины в основном и щели во фронтоне. Подоткнул, где можно было. Крышу повело, тут уж ничем не поможешь.

— Я так и думал. Ну, ничего, — махнул рукой Володя. — Скоро заморозки. А течь — еще один аргумент в пользу продолжения стройки.

Вскоре дожди прекратились.

Внезапно приехало семейство Геляевых. В доме все пришло в движение. Мальчишки стали обследовать их жилище, Елена — нянчить малышей, Зоя с бабушкой — накрывать на стол, а мужчины засели за шахматы.

— Осуетились люди, — сетовал отец Анатолий. — Стремление во что бы то ни стало разбогатеть, обедняет души. Но предаваться пьянству или унынию еще пагубнее.

Володя соглашался с ним, но в полемику пока не вступал — он был сосредоточен на игре. Однако это ему не помогло. Растеряв половину фигур, Некрасов уже через двадцать минут получил мат. Они начали расставлять фигуры для новой партии.

— Мы… вот тут вчера посмотрели один фильм, — задумчиво сказал Владимир, — да дело собственно не в нем, а в тенденции нашей творческой элиты буквально все выворачивать наизнанку. Как-то гадко это. Им надо непременно опорочить все славные имена России, плюнуть на каждую святую могилу, перелицевать всю нашу историю. Что ими движет: ненависть, зависть, жадность или глупость?

— Да, — сказал Анатолий. — Все это не похоже на поиск истины, на заботу любящих детей о добром имени своей матушки. Мы ведь не копаемся в характерах своих домочадцев в поисках их несовершенств и дурных привычек? Нет! Мы находим в них хорошее, и за это ценим их. Так же или еще более бережно следует относиться к именам людей, составляющих славу России, и помнить об их беспримерном подвижничестве. А с их грехами Господь уже разобрался.

— Это верно, батюшка. И еще я думаю, как бы ни были велики прегрешения наших знаменитых соотечественников: художников, писателей, поэтов, полководцев, все же результирующая составляющая их жизни — польза, принесенная Родине. За это им и честь. А те, кто сегодня формирует общественное мнение, не могут осознать простой вещи — не всякую правду нужно вытаскивать на свет божий: об одной следует умолчать ради себя, о другой — ради будущего своих детей. Вот о них-то и не думают. А ведь наши дети бред какого-нибудь писаки или пошлые фантазии режиссера могут принять за истину, и потом жить с их установками всю жизнь.

— Да, я этим тоже очень обеспокоен, — сказал Анатолий и вдруг спросил:

— Владимир, ну а как у вас продвигается поиск ответов на религиозные темы?

— Без особого успеха, — ответил он.

— Ну и что там за вопросы? Давайте вместе поразмышляем над ними.

— Что ж. Вот один из них, только не удивляйтесь: он из разряда дискуссионных. Почему христианские церкви живут не по-родственному?

— Я так не думаю, — сказал Геляев. — Просто они разные: у каждой свой характер, свой опыт, свои предпочтения.

— Но это не похоже на обычную размолвку трех сестер, — возразил Володя. — Раз они уже чуть ли не тысячу лет не могут собраться вместе — это ссора и, должен заметить, глубокая. Почему они не помирятся? Ведь это может укрепить семью и даже не утроить ее силу, а умножить многократно.

— Не спорю. Но боюсь, они не готовы к этому. Ведь каждой из сестер придется в чем-то уступить другим. Поступиться своими принципами, традициями, самостоятельностью…

Некрасов, задумчиво потирая пальцем белого ферзя, сказал:

— Когда я чего-то не понимаю, то не могу двигаться дальше. Я должен найти для себя хоть какое-то разумное объяснение. Если для всех христиан Библия — источник веры, то, что может помешать проявлению христианской терпимости и милосердия в отношении друг друга? Конечно, борьба за чистоту веры, за свою паству, за спасение их душ — обязанность каждой церкви. Но чего больше в этом противостоянии: мудрости или фанатизма, святости или корысти?

Анатолий встал со стула, оперся о его спинку и с горечью произнес:

— Кто из нас не думал над этим? Но укрепление веры каждый понимает по-своему. Меня, например, тревожат упадок морали и сокращение верующих на всем пространстве христианского мира. И, безусловно, хотелось бы слияния церквей. Почти два миллиарда христиан… Мощнейшая моральная сила. Представляю, какой стойкий оптимизм могло бы вызвать у населения это событие. Но справиться с той грудой непонимания и противоречий, что накопились между нами, вряд ли кому под силу. Разбирать их — сизифов труд.

— А нужно ли растаскивать эти валуны?..

— Вы предполагаете возможность компромисса?

— Да, батюшка. А разве любовь к Христу не достаточный повод для компромисса?

— Разумеется, достаточный. Но он предполагает взаимные уступки. А значит, нужно будет от чего-то отказываться, и от очень важного. Потому что в религии все важно. Например, в культе православия важны все семь христианских таинств, для католиков значимо особое почитание богоматери, для протестантов — право каждого на собственное толкование Библии, и прочее, прочее.

— Да-да, я понимаю, насколько все это важно для них, — сказал Владимир. — Но давайте в своих рассуждениях сделаем пару шагов назад. На мой взгляд, ситуация вовсе не безнадежная. И расхождения не так уж велики. Я смею предположить, что драматизм столь долгого противостояния церквей состоит в том, что все они совершенно правы в способах проявления любви к Богу, потому что ему угодны любые проявления любви. А не правы церкви-сестры лишь в том, что каждая из них считает собственную практику доказательств этой любви исключительно верной и единственно возможной. Или вы не согласны?

— Если абстрагироваться от всего, то да, согласен, — ответил Анатолий.

А Володя, глядя как-то особенно глубоко, продолжал развивать свою мысль.

— Вот скажите, пожалуйста, почему почти каждый из нас способен правильно истолковать даже мимолетный любящий взгляд, брошенный в нашу сторону, ласковое слово, сказанное нам, легкое прикосновение?

— Язык общения душ всем понятен, — сказал Геляев.

— Вы правы. Мы легко понимаем его. И кто хоть однажды любил глубоко, по-настоящему, тот знает: сила этого чувства зависит не от обстоятельств, обрядов или символов, а лишь от свойств души человека, от его способности любить. Так отчего же наши великодушные, чуткие сестры, ревностно настаивая каждая на своей истине, отказывают Богу в способности самому разобраться в чистоте помыслов молящихся, в искренности их веры? Кроме того, упорствуя в своей правоте, каждая из них, тем самым, утверждает, что две другие ветви христианства бесплодны. А это, как вы понимаете, отнюдь не способствует усилению христианства.

— Владимир, вы меня, право, удивляете.

— Отец Анатолий, здесь нечему удивляться. Однажды я уже размышлял над этим вопросом. А толку — чуть.

— И все-таки к чему-то вы пришли? — спросил Геляев.

Некрасов смущенно улыбнулся.

— Вы случайно не припомните, что явилось причиной войны между Лилипутией и Блефуску у Свифта? — неожиданно спросил он.

— Я только фильм видел, и то в детстве, — ответил Анатолий. — Не помню.

— Я тоже многое не успел прочесть. Ну, так вот, причиной войны стали взаимные обвинения в церковном расколе путем нарушения основного догмата о вареном яйце, а точнее, — позволю себе процитировать, — насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: «Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее». А вот какой конец признать более удобным и вызвал непримиримые споры. Это вам ничего не напоминает?

Геляев улыбнулся.

— Это в наш огород камешек.

— Очевидно, — сказал Володя. — Но непросто камешек, а подсказка к решению проблемы. В нынешних обстоятельствах нужна новая точка отсчета, новое понимание ситуации. Сейчас, на мой взгляд, правильней всего было бы из прошлого вынести главное: то, что все христиане — единоверцы, и не им самим, а Богу решать, кто из них более прав. А все существующие противоречия между церквями можно снять одномоментно…

— И как же именно? — подался вперед Анатолий.

Владимир, тщательно подбирая слова и помогая себе жестами, достроил скучную казенную фразу:

— …совместным заявлением о признании правомерности отправления верующими религиозных обрядов любым удобным для них способом.

— В соответствии с уставами их объединений и традициями? — уточнил Геляев.

— Верно, — подтвердил Володя.

— Да-а. Такое, пожалуй, могло прийти в голову только неверующему, — сказал Анатолий и, словно ставя точку в разговоре, припечатал ферзя к доске. — Но, быть может, здесь и нужна беспристрастность?

Он постоял, будто прислушиваясь к чему-то, и в раздумье добавил:

— Не знаю, не знаю… Во всяком случае, это любопытно… Владимир, а вы однако интересный собеседник.

— Вы тоже, батюшка, — заметил Некрасов. — Однако игру я продул.

Зоя, почти доподлинно зная, чем закончатся и последующие их партии, поспешила пригласить всех за стол.

Нет приятнее чаепития, чем за неторопливой беседой с близкими сердцу людьми. Хозяева и гости делились новостями, рассказали друг другу о своих удачах и перипетиях. В конце концов, мальчишки стали позевывать, и Зоя попросила Владимира показать им свою мастерскую. Делать нечего. Он без лишних слов собрался и увел ребят «на экскурсию». Лена взяла опустевший чайник и отправилась на кухню вскипятить водички. Бабушка тоже сползла со стула и, похрустывая суставами, пошла в спальню, проведать Артемку и Аленку.

Когда Анатолий и Зоя остались наедине, он поманил ее пальцем. Она склонилась к нему, он вдруг тоже приблизился. Глаза Зои сами собой распахнулись, и она испуганно отпрянула от него. Он непонимающе взглянул на нее, и стыдливый румянец лег ему на лицо.

— Зоя Николаевна, что это вы меня в конфузию вгоняете? — понизив голос, спросил Анатолий. — Или вы забыли, что я священник?

— Мне показалось… — в замешательстве пролепетала она.

— Креститься надо. А мне, Зоя, нужен от тебя дельный совет.

Тут уж покраснела она.

— Извини, Толик. Слушаю тебя.

— Тут вот какое дело. Пустяки, конечно. Но все-таки… У нас возникли осложнения с Ромкой. Пацаны задергали его, поповичем дразнят. Он это очень переживает. Стесняется. С уроков пока не сбегает, но дома ведет себя крайне нервозно. Не терпит ни ласкового слова, ни малейшего прикосновения. И никакой помощи от нас с Леной не принимает. В общем, уходит в обструкцию. Уже не знаем, что и делать. Может, посоветуешь что?

— А ты не пробовал повозить Романа по своим друзьям? Пусть бы увидел, как они дорожат твоей дружбой. Шепни им о своих проблемах. Думаю, они сумеют тебе помочь. Вот увидишь. Да и я сейчас, как бы ненароком, поговорю с ребятами. Ты мне только дай время.

— Спасибо, лягушонок, ты — прелесть.

— Бабушка! — позвала Зоя. — Займи гостя, пожалуйста. Мне к Володе сходить нужно.

— Иду-иду, — с горячей готовностью отозвалась она.

А Зоя на четвертушке тетрадного листа набросала: «Рома на грани срыва. Стыдится работы отца. Нужна помощь». Свернула ее, накинула Володин бушлат и пошла в мастерскую.

Мальчишки не скучали. Антошка держал в руках деревянный молоток, а Ромка небольшим рубаночком пытался выстрогать доску.

— Как успехи? — осведомилась Зоя.

— Неплохо, — отозвался Володя. — Инструменты осваиваем.

— Молодцы!

Антошка растерянно посмотрел на нее.

— А где мама с папой?

— Мама на кухне — чай заваривает, а папа с бабушкой разговаривает. Вот я и вышла, чтобы им не мешать.

— А я подумал, что они куда-то уехали, — сказал Антон.

— Ну что ты. Скоро чай пить будем. Володя, тут в кармане какие-то записи твои. — И протянула ему записку. — Тебе нужен этот листочек?

Он с любопытством взял его, прочел, сунул в карман.

— Да-да, — закивал он. — Мне это еще пригодиться.

Ромка отложил рубанок в сторону и, осторожно приступая к мучившим его вопросам, спросил ее:

— Тётя Зоя, а это правда, что вы с нашим папой в одном классе учились?

— Да, Ромочка. Я не только училась, но и дружила с ним целых десять лет. Он был очень эрудированным мальчиком. Хорошо учился, много читал. И вообще, у нас в классе он был самым умным. Бывало, как начнет рассказывать какую-нибудь интересную историю, так ребята все перемены за ним по пятам ходят, пока он всю им не расскажет.

Антошка довольно усмехнулся.

— Папа и сейчас много читает. Мы выписываем пять журналов и две газеты.

— Ну, вот видите? Значит, он и сейчас один из самых образованных людей района. Кстати, и в шахматах ему не было равных во всей школе.

— А я подумал, что в шахматы он у меня случайно выиграл, — задумчиво пробормотал Володя, — да вынашиваю планы отыграться.

— О реванше, муженек мой, и не мечтай. Даже учителя не могли его обыграть.

— А его кто-нибудь дразнил в школе? — по-прежнему зажато спросил Ромка.

— Конечно, — как можно более беспечно ответила Зоя. — В нашем классе почти у всех были прозвища. Вашего папу… только это секрет. Договорились?

Ребята заговорщицки кивнули.

— Его дразнили Мандаринчиком.

Мальчишки удивленно захлопали ресницами.

— Почему? — спросил Ромка.

— А потому что мандаринами в Древнем Китае называли советников, по иному говоря, придворных мудрецов, — пояснила Зоя. — А меня, например, дразнили лягушкой-путешественницей.

У мальчишек озорно заблестели глаза.

— Я вообще-то была симпатичной девчонкой, и вскоре меня стали звать просто — путешественницей. Только один ваш папа до сих пор дразнит меня лягушонком.

Ребята весело прыснули.

— И вы не обижались? — поразился Ромка.

— Вот еще, — фыркнула Зоя. — На такую чепуху? Конечно же, нет. У меня с чувством юмора все в порядке.

— А вы всегда откликались на прозвище? — спросил Роман.

— Нет. Если случалось, что мне уж очень не хотелось от кого-нибудь слышать это, то я или вообще переставала их замечать, или придумывала им в отместку такие обидные клички, что они уже на другой день начинали звать меня только по имени.

— А какие, например? — заинтересовался Ромка.

— Да самые простые, что-нибудь с намеком на их человеческие несовершенства: доходяга, лилипут, желудок, толстолобик, полено — все, что в голову приходило.

— А вам за это не попадало?

— Мне — нет. Я все-таки девчонкой была.

— Рома, — вступил в их разговор Володя, — я думаю, мальчишке негоже бояться драк.

— А если враг намного сильнее?

— Не беда. Суворов со своим войском часто бывал в меньшинстве и все равно побеждал. Смекалка, терпение и упорство — вот что ему помогало. Победа не всегда решается одной схваткой. Главное — не сдаваться. Отвагу и мужество ценят все, даже враги.

— Но драка — это такое же крайнее средство, как хирургическая операция, — вмешалась Зоя. — Самое правильное в подобной обстановке из врага сделать друга. Здесь, ребята, нужен особый талант. Ваш папа умел это делать, да и сейчас умеет. У него нет врагов: все — или его хорошие знакомые, или друзья. Он в любой ситуации всегда находит единственно верное решение. Теперь знайте, что и у вас, как у китайского императора, тоже есть надежный советник и чаще советуйтесь с ним. Только насчет мандаринчика… — предостерегающе погрозила пальцем — …ни гу-гу.

Ребята заулыбались.

Вдруг чей-то женский голос прокричал во дворе: «Зоя!»

Она поспешила на улицу. Это была бабка Степанида — соседка Лидии Тимофеевны.

— Здравствуй, Зоя.

— Здравствуйте.

— У вас батюшка Анатолий?

— Да, у нас.

— Лида Бабкина помирает. Как узнала, что батюшка в поселке, сейчас же попросила сходить за ним. Вы уж извините, что вашего гостя увести хочу.

— Смерть — веская причина. Что тут поделаешь?

Анатолий облачился в рясу, засобирался. Бабушка напросилась с ним. Усадили ее в машину, и они уехали. Вернулись через час.

— Умерла Лида, — прошептала бабушка. — Поплакать хочется, да все слезы выплакала. Говорит, ты своим нужна, вот и живи, а я даже себе в обузу. Жалко мне себя, Зойка. Все мои подруги умерли. Одна я осталась.

— Ты не одна, бабушка!

Внучка порывисто обняла ее. Ласково погладила ее тусклые покорные волосы.

— У тебя есть я, Володя, Артемка, Аленка, дочка. Мы еще с тобой в новом доме поживем. Вот увидишь! Знаешь, как там будет хорошо? Воздух — как в лесу.

В эти дни Некрасовы старались надолго не оставлять ее наедине со своими мрачными мыслями. Впрочем, это было и не трудно. По правде сказать, правнуки — отменное средство от скуки и одиночества. Бабушка их любила и с большим удовольствием нянчилась с ними: развлекала их, баюкала, кормила, подавала им игрушки, меняла ползунки и пеленки.

Работы по дому Зое хватало с лихвой: стирка три раза в день, сушка и глажка белья, кормление, пеленание, готовка еды, уход за животными и еще тысяча всяких мелочей. Просто нескончаемый круговорот.

Володя чаще всего пропадал в мастерской. Когда же у него было время помочь ей, то он гладил белье, готовил и тоже нянчился с ребятами. Читал им сказки, рассказывал стихи, пел песни. Малышам уже исполнилось по полгода, и они с любопытством слушали его.