Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

Глава LXXII БИБЛИОМАН

Скорее всего я уничтожу предыдущую главу — помимо всяких других соображений еще и потому, что ее заключительные строки содержат мысль, довольно неясную, а я не хотел бы в будущем давать пищу досужим критикам.

Представьте себе: лет через семьдесят какой-нибудь тощий, желтый, убеленный сединами субъект, из тех, для кого книги — единственная в жизни привязанность, склонится над предшествующей главой в надежде разгадать наконец вышеупомянутую неясность; он читает, перечитывает второй раз, третий, разбивает фразу на слова, а слова на слоги, вытаскивает один слог, за ним — другой, затем остальные, осматривает их внутри и снаружи, со всех сторон, даже на свет, выколачивает из них пыль, протирает о штаны, моет — но тщетно: неясность остается неясностью.

Сей субъект — библиоман. Автор ему неизвестен; имя Браза Кубаса не значится в наших биографических справочниках. Том этот он, должно быть, нашел на книжном развале у букиниста. Купил за двести рейсов. Доискался, разузнал, докопался и выяснил, что это единственный экземпляр… Единственный! Если вы не просто любитель чтения, но одержимы любовью к книгам, то вам отлично ведом смысл этого слова и вы поймете восторг моего библиомана. Ради того, чтобы стать обладателем единственного экземпляра, он отказался бы от сокровищ индийской короны, от богатств Ватикана, от всех драгоценных реликвий, хранящихся в музеях Италии и Голландии, и отнюдь не потому, что это мои «Записки», — подобные же чувства в нем вызвал бы и «Альманах» Леммерта[54], будь он в единственном экземпляре.

Неясность в тексте хуже всего. Она держит человека склоненным над страницей, с лупой у правого глаза, — он всецело поглощен благородной и неотступной целью — расшифровать загадку. Он уже дает себе слово, что напишет небольшое исследование, в котором расскажет о своем открытии, о том, как ему удалось проникнуть в тайный смысл сей загадочной фразы. Но, увы, никакого открытия он так и не совершает и довольствуется самим приобретением. Он захлопывает книгу, долго любуется ею, потом идет к окну и рассматривает ее при свете солнца. Единственный экземпляр! И проходи в этот миг у него под окном Цезарь или Кромвель во всем блеске своего величия, он лишь пожмет плечами и затворит окно. Потом развалится на диване и примется любовно, не торопясь и смакуя, перелистывать свое сокровище. Единственный экземпляр!