Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

Глава LXXXIII ТРИНАДЦАТЬ

Котрин вывел меня из этого приятного состояния, отозвав к окну.

— Позвольте мне сказать вам одну вещь, — доверительно начал он, — откажитесь от этой поездки; это опрометчиво и рискованно.

— Почему?

— Вы прекрасно знаете почему, — не без резкости ответил он. — Повторяю, вы рискуете, и рискуете многим. Здесь, в столице, история, подобная вашей, не слишком обращает на себя внимание по причине многолюдства и светской суеты. Но в провинции это все будет выглядеть иначе; и поскольку речь идет о людях, занимающих государственные посты, то ваше положение и в самом деле будет в высшей степени скользким. Оппозиционные газеты, чуть только пронюхают, в чем дело, мигом оповестят о том своих читателей, не скупясь на подробности, и пойдут карикатуры, шуточки, прозвища…

— Но я не понимаю…

— Понимаете, понимаете. Неужели вы так мало нам доверяете, что не хотите сознаться в том, о чем осведомлены решительно все. Я узнал о вашей истории много месяцев назад. Еще раз вас прошу, откажитесь от этой поездки. Разлуку вы как-нибудь переживете, но если вы поедете, скандала вам не миновать, и вас ждут большие неприятности.

Сказав это, Котрин оставил меня и вернулся к гостям. Сквозь оконное стекло мне был виден уличный фонарь на углу — старинный масляный фонарь, унылый, тусклый, согнутый, словно вопросительный знак. Как же мне теперь поступить? Поистине гамлетовское положение: то ли подчиниться судьбе, то ли вступить с ней в поединок и победить ее? Другими словами: ехать или не ехать? Вот в чем вопрос. Фонарь не мог мне на него ответить. Слова Котрина все еще звучали у меня в ушах; я отнесся к ним куда серьезнее, нежели к словам Гарсежа. Вероятно, Котрин прав; но как могу я расстаться с Виржилией?

Ко мне подошла Сабина и спросила, о чем это я задумался. Я ответил, что ни о чем я не думаю, просто меня клонит ко сну и я хочу отправиться домой. Сабина немного помолчала.

— Я знаю, что тебя заботит; тебе нужно жениться. Не горюй, я непременно подыщу тебе невесту.

Я вышел из дома Сабины удрученный и вконец сбитый с толку. Все во мне уже настроилось на эту поездку — и рассудок и сердце, — и вдруг на пути моем встает привратник условностей и требует у меня входной билет. К черту все условности, а с ними вместе и конституцию, и законодательство, и министерства — все, все.

На другой день, развернув газету, я прочел, что указом от 13-го числа мы, Лобо Невес и я, назначены соответственно губернатором и секретарем провинции. Я тут же послал Виржилии записку и, выждав два часа, направился к нашему домику в Гамбоа. Бедная дона Пласида! Раз от разу она выглядела все более печальной; и все спрашивала меня, не забудем ли мы нашу старушку, если поездка затянется и мы будем так далеко от нее. Я, как мог, ее утешал, но и сам нуждался в утешениях: доводы Котрина приводили меня в уныние. Виржилия не заставила себя ждать, щебечущей ласточкой влетела она в комнату, но, увидев, что я чем-то расстроен, сразу сделалась серьезной.

— Что-нибудь случилось?

— Я в затруднении, — начал я. — Не знаю, могу ли я принять…

Виржилия, смеясь, опустилась на канапе.

— Почему? — сквозь смех спросила она.

— Это неудобно, все слишком бросается в глаза…

— Но мы уже не едем.

— Как не едем?

И тут Виржилия мне рассказала, что ее муж отказался от этого назначения по причине, которую он открыл только ей, под большим секретом, взяв с нее слово, что она никогда никому этого не скажет.

— Причина ребяческая и смешная, он сам это отлично понимает, но для него она достаточно основательна. Дело в том, что указ о его назначении принят тринадцатого числа, а с этим числом у него связаны самые печальные воспоминания. Его отец умер тринадцатого, и это случилось ровно через тринадцать дней после одного званого обеда, на котором с ним вместе оказалось тринадцать человек. Мать его скончалась в доме номер тринадцать. И так далее. В его жизни это число всегда оказывается роковым. Разумеется, в разговоре с министром он не мог сослаться на такого рода причину. Он объяснил, что вынужден отказаться по обстоятельствам личного характера.

Я, как и ты, любезный читатель, был несколько ошарашен тем, что губернаторский пост принесен в жертву какой-то цифре; но, зная, как честолюбив Лобо Невес, я не мог усомниться в его искренности.