Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

Глава LXXXII ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ РАСТЕНИЙ

Пусть ипохондрики говорят что хотят, но жизнь все- таки хороша. Так я думал, следя за тем, как Сабина с мужем и девочкой шумно спускаются по лестнице, посылая мне наверх, на лестничную площадку, где я стоял, разные милые словечки; я отвечал им тем же. Но ведь и в самом деле — разве я не счастлив? Виржилия меня любит, ее муж мне доверяет, я еду с ними в качестве официального лица, и, наконец, я помирился с родственниками. О чем еще может мечтать человек?

В тот же самый день, желая подготовить общественное мнение, я начал повсюду распространять версию о том, что еду на Север с намерением всерьез заняться политической деятельностью. Я говорил это, гуляя по улице Оувидор, и назавтра повторил у «Фару» и в театре. Кое-кто, связав мою поездку с миссией Лобо Невеса, о которой уже было известно, не без ехидства улыбался, другие похлопывали меня по плечу. В театре одна дама язвительно заметила, что моя страсть к античным статуям может завести меня очень далеко. Она явно намекала на античные формы Виржилии.

Еще более прозрачный намек мне пришлось выслушать в доме Сабины три дня спустя от некоего Гарсежа, хирурга, похожего на старого карлика, болтливого пошляка, который, доживи он до шестидесяти, восьмидесяти и даже до девяноста лет, все равно никогда не обрел бы строгого благообразия, приличествующего старости.

— Ну ясно, на сей раз вы едете, чтобы на покое заняться Цицероном, — объявил он мне, услыхав о моей поездке.

— Цицероном?! — изумилась сестра.

— А почему бы нет? Ваш брат — великий знаток латыни. Вергилия переводит запросто… Прошу не путать Вергилия с Виржилией… — И он разразился грубым, утробным и непристойным хохотом.

Сабина с беспокойством взглянула на меня, не зная, как я отнесусь к этой выходке, но, увидев, что я улыбаюсь, улыбнулась сама и поскорее отвернула лицо, чтобы присутствующие не заметили ее улыбки. Гости Сабины смотрели на меня с выражением любопытства и снисходительной доброжелательности, заметно было, что ничего нового они не услышали. Моя любовная история приобрела гласность гораздо более широкую, чем я предполагал. А моя улыбка, еле уловимая, мимолетная и многозначительная, была достаточно красноречива. Да, Виржилия — мой грех, но грех восхитительный, и сознаваться в таком грехе — одно удовольствие. Поначалу, слыша подобные намеки, я мрачнел, хотя и тогда, клянусь, в глубине души они были мне приятны и льстили моему самолюбию. Но однажды, когда кто-то прошелся на мой счет, я неожиданно для себя улыбнулся и с тех пор всегда улыбался в подобных случаях. Не знаю, сумел ли бы кто-нибудь объяснить природу этого явления, я же пытаюсь объяснить его следующим образом: поначалу мое самодовольство было тайным и потому улыбка моя тоже была обращена внутрь, подобно лепесткам в бутоне; но прошло время, и бутон раскрылся на глазах любопытствующих зрителей. Простейший эпизод из жизни растений.