Начало Великой Отечественной войны остается, несмотря на, казалось бы, достаточную изученность, одним из неизвестных и спорных эпизодов Второй мировой войны.
Вы встретили войну в первые ее часы. Расскажите, пожалуйста, о событиях, предшествующих агрессии. Интересно было бы услышать от Вас следующее: роль пограничников в отражении первых атак немецко-фашистских войск; что делали чекисты в первые дни войны; в чем заключалась работа особых отделов франтов; для чего были нужны заградотряды; можно ли было обойтись без этой меры; какие отдельные поручения Вы исполняли по поручению командования.
С первых месяцев 1941 года стало отмечаться резкое увеличение количества забрасываемой к нам агентуры. Гитлеровское командование активизировало воздушную разведку, все чаще поступали сведения, свидетельствующие об усиленной подготовке фашистской Германии к наступлению на Советский Союз.
В течение весны 1941 года гитлеровское командование сосредоточило на границе с нами в районе белостокского выступа большое количество войск. Имелись Данные, что то же происходит и на других участках нашей западной границы и что основные группировки германских войск создаются в Восточной Пруссии, восточнее Варшавы и в районах Хелма, Грубсшува и Томашува-Любельски. Наблюдалось строительство траншей, ходов сообщения, блиндажей и других военно-инженерных сооружений, а с середины мая до 18 июня фиксировалась работа многочисленных рекогносцировочных групп во главе с генералами и офицерами германской армии.
Гитлеровцы усилили наблюдение за нашей территорией, вели фотографирование местности, топографическую съемку, измерительные работы на пограничных реках и т. п. В первой половине июня пограничники наблюдали подвоз тяжелых орудий и установку их на огневых позициях. По ночам до нас доносился шум усиленного передвижения германских войск на границе. Немцы усилили охрану границы полевыми войсками.
Сведения поступали все тревожнее. В ночь на 17 июня мне позвонил генерал-лейтенант Богданов и сообщил, что в районе Ломжи пограничники задержали 8 вооруженных диверсантов. Я попросил доставить всю эту группу в Белосток. Диверсанты были одеты в форму чекистов, командиров и политработников Красной Армии, имели хорошо оформленные фиктивные документы. На допросах они показали, что им дано задание скрытно войти в район города Барановичи и, как только начнется война, приступить к активным действиям: портить телефонную связь; ракетами и другими способами указывать немецким самолетам районы сосредоточения наших войск, военной техники, а также аэродромы; сеять панику среди советских людей, убивать чекистов, работников милиции, командиров и политработников Красной Армии, распространять ложные, клеветнические слухи и т. п.
Задержанные подтвердили, что к нападению на Советский Союз у фашистов все готово: войска находятся на исходных рубежах и ждут только сигнала, танки — в укрытиях, артиллерия — на огневых позициях, горючее и боеприпасы в большом количестве спрятаны в лесах.
21 июня с сопредельной стороны удалось прорваться одному из наших товарищей. Он сообщил, что гитлеровские войска получили приказ начать наступление на рассвете 22 июня. А в 1.30 ночи 22 июня из-за кордона прибыл второй наш человек и подтвердил содержание приказа.
Разведка пограничных войск и территориальных органов НКГБ белостокского направления в основном своевременно информировала о сосредоточении и развертывании германских войск вблизи границы. Однако в то время нам порой казалось, что к нашим сообщениям в верхах не всегда прислушивались. Работа по укреплению обороноспособности западных рубежей велась большая, но все-таки с некоторым отставанием от требований времени, без учета быстро обострявшейся обстановки.
Обращает на себя внимание такой факт: забрасываемая в мае и начале июня 1941 года на нашу территорию германская агентура не имела при себе радиостанций, так как должна была вернуться обратно не позже 15–18 июня. Это лишний раз подчеркивало то, что день нападения на нашу страну приближался.
Суммируя сказанное, можно смело утверждать, что разведка погранвойск и территориальных органов белостокского направления имела в достаточном количестве и своевременно данные о сосредоточении и развертывании германских войск на нашей границе. Нам казалось тогда, что на эти наши разведданные не было должного реагирования.
Теперь, по истечении столь длительного времени, когда много по этому вопросу было сказано и написано, можно сказать, что работа по укреплению обороноспособности наших западных рубежей велась огромная, но враг опередил нас. Его армия была полностью мобилизована, получила боевой опыт на военных театрах Европы, а экономический потенциал в огромнейшей степени был усилен оккупированными фашистами странами.
В течение многих лет нам внушалось, что если придется воевать, то только на территории врага. Это очень крепко укоренилось в нашем сознании, поэтому даже в умах некоторых наших руководящих работников была твердая уверенность в том, что правительство предпринимает все необходимые меры для дачи решительного отпора врагу, если он нападет на нас. Более того, некоторые из них боялись лишний раз подчеркнуть возрастающую с каждым днем угрозу нападения, чтобы не вызывать панические настроения среди народа.
Припоминается даже такой факт, когда мы на бюро обкома партии рассматривали решения некоторых пограничных райкомов партии об исключении из ВКП(б) тех, кто начал отправлять свои семьи в наши тыловые объекты. Мы, члены бюро, ясно представлявшие, что грозовые тучи сгущаются, оказались в крайне затруднительном положении.
Простая логика подсказывала, что надо было найти способ семьи пограничников, партийных и советских работников приграничных районов и семьи офицерского состава частей Красной Армии, дислоцированных вблизи границы, эвакуировать, но у нас даже в лексиконе не было этого слова.
В очень серьезной степени нас дезориентировало сообщение ТАСС. 14 июня 1941 года радиовещание и печать распространили в стране успокоительное сообщение, в котором говорилось: «… слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на нас лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска Германией войск… в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». Обнародование за 8 дней до начала войны этого сообщения могло только притупить чувство бдительности у нашего населения.
Теперь мы знаем, как отреагировал на это сообщение Гитлер. 17 июня, то есть спустя 3 дня, он отдал приказ начать на рассвете 22 июня осуществление плана «Барбаросса», именно с этого числа (17 июня) началась еще более высокая активность фашистов. Нам надо было объявить полную мобилизацию, но, увы, этого не случилось.
Факты убедительно говорили о том, что Германия вот-вот нападет на нас, а развернувшееся в широких масштабах строительство укреплений вдоль новой границы, которое началось в 1940 году, было еще далеко до завершения. Однако многие из нас считали, что на старой границе у нас есть укрепленные районы, которые сыграют свою роль в случае нападения. К сожалению, как потом оказалось, эти укрепленные районы были в разоруженном состоянии. Мне хочется несколько подробнее остановиться на самом факте начала войны.
Я уже ранее говорил о том, что в соответствии с решением правительства органы госбезопасности провели большую работу по очищению от враждебных элементов освобожденных районов Западной Белоруссии и Украины. На территории Белостокской области мы завершили эту работу буквально накануне нападения на нас гитлеровской Германии. Осуществление этого столь важного в политическом отношении мероприятия приковало к себе внимание всей партийной организации и актива области. Все мы находились в мобильном состоянии, чувство бдительности было повышенным.
Буквально за несколько дней до начала войны органы госбезопасности осуществили высылку из Белостока враждебных элементов из числа местных жителей. Была проведена большая операция по их аресту. Арестованных поляков погрузили в вагоны и отправили на восток. И я с полной уверенностью скажу, что арестованные стреляли бы нам в спину при отступлении, как это было в Прибалтике. Эта мера была крайне необходимой. Более того, арестованным полякам вскоре предоставили возможность или вступить в Армию Людову, сражающуюся с гитлеровцами на стороне СССР, или быть переданными через Иран англичанам.
Накануне войны связь управлений УНКГБ и погранвойск области с заставами и районными и городскими аппаратами была непрерывной. В ряд пограничных районов выехали руководящие работники, дежурными были назначены ответственные работники, но у многих в глазах можно было еще прочесть:
«А может быть, все это излишне? Может, Германия не нападет на нас?»
21 июня в 24.00 я закончил разговор по телефону с начальниками пограничных райаппаратов НКГБ, с ответственным дежурным по управлению пограничных войск округа и с начальником особого отдела 10-й армии товарищем Лосем. Все были одного мнения — на границе очень неспокойно. Против участка 2-й комендатуры Шепетовского пограничного отряда вечером 21 июня в кустах и посевах ржи в 600 метрах от линии границы отмечалось сосредоточение пехоты, артиллерии и танков противника. О выдвижении гитлеровских войск к границе сообщалось и из других отрядов.
Несколько позже из других погранотрядов доносили, что на сопредельной стороне слышны шумы моторов, усиленный лай собак и другие необычные явления. Я связался по телефону с находившимся в это время в Белостоке секретарем ЦК КП Белорусии товарищем Малиным, с первым секретарем обкома товарищем Кудряевым и доложил об этих данных. Мы с ними условились, что я по телефону переговорю со всеми начальниками районных и городских аппаратов НКГБ и дам указание, чтобы они всю секретную переписку партийных, советских органов и органов госбезопасности упаковали в мешки и направили под охраной в Белосток.
Я поручил своему заместителю А. Ф. Сотикову связаться с командованием погранвойск и порекомендовать им от моего имени сделать то же самое, невзирая на отсутствие указаний по этому вопросу со стороны главка.
Об этом нашем решении и получении данных было доложено по высококачественной связи (ВЧ) руководству НКГБ БССР.
Вполне естественно, всех нас интересовали меры, предпринимавшиеся командованием соединений белостокского направления, а также предпринимаемые командованием соединений Красной Армии. У меня была прямая связь с командующим 10-й армией генералом Голубевым. На мой вопрос: «Какие вы принимаете меры?» — он ответил, что командованию округа доложено об обстановке, соединения армии приводятся в боевую готовность.
Около двух часов ночи меня проинформировали о том, что командующий 10-й армией получил по радио приказ, в соответствии с которым советские воинские соединения занимают боевые рубежи.
Получив эту информацию, я без предварительного звонка буквально ворвался в кабинет генерала Голубева. Я увидел его в полевой форме, с сумкой на боку, в спешке закрывавшего сейф. Нервным, срывающимся голосом генерал сказал мне, что, видимо, начинается война, и посоветовал привести все силы в мобильное состояние, сам же выехал на командный пункт армии.
Заместитель начальника пограничных войск округа комбриг Курлыкин сообщил, что на сопредельной стороне слышен шум моторов. Наши пограничные подразделения продолжали нести усиленную охрану границы, свободные от нарядов пограничники заняли оборонительные рубежи.
Подняв трубку аппарата прямой связи, чтобы поговорить с Минском и доложить об обстановке, я обнаружил, что связь не работает. Это было в третьем часу ночи. Моя попытка связаться по этому же телефону с Брестом и Вильнюсом тоже не имела успеха. Не работала и обычная связь. Как оказалось потом, это был результат действий диверсионных групп противника. Однако связь с райцентрами Августов, Ломжа, Граево и другими пограничными районами еще действовала. Пользуясь этим, я дал указание оперативному составу органов госбезопасности в случае войны выполнять свои задачи в тесном контакте с пограничниками и частями Красной Армии, а также с нашим управлением.
По указанию обкома партии работники всех партийных и советских органов в третьем часу ночи были вызваны в свои учреждения. В управлении мы накоротке провели совещание оперативного состава.
В 3 часа 15 минут 22 июня в небе раздался рев моторов. Над Белостоком завязался ожесточенный воздушный бой. Первые бомбы упали рядом с домами, где располагался штаб 10-й армии и управления НКГБ — НКВД. Стекла в зданиях вылетели, осколками было ранено несколько человек. Гитлеровцы бомбили вокзал и другие объекты, имевшие оборонное значение.
На границе в это время разыгрались трагические события. Первый удар артиллерия и авиация противника нанесли по пограничным заставам, штабам пограничных комендатур и отрядов, узлам связи, резервным частям и подразделениям. Особенно сильному удару подверглись линейные заставы. Большинство зданий было тут же разрушено или охвачено пламенем. Там, где оборонительные сооружения находились в непосредственной близости от застав, пограничники понесли большие потери. Все узлы и линии проводной связи сразу вышли из строя, заставы лишились возможности связаться с командованием. Многие семьи пограничников, находившиеся на заставах, разделили участь воинов.
Из допросов пленных гитлеровских офицеров, участвовавших в боях на границе, и из трофейных документов выяснилась тактика противника в этих первых боях. С началом артиллерийской подготовки нашу границу перешли специальные ударные отряды и разведывательные подразделения, усиленные танками, артиллерией и саперами. Перед ними стояла задача уничтожить советские пограничные заставы. Вслед за ударными отрядами шли танковые и моторизованные части войск первого эшелона.
Гитлеровское командование рассчитывало одним ударом уничтожить наши пограничные заставы. Однако противник встретил упорнейшее сопротивление. Все заставы белостокского направления, как об этом свидетельствуют архивные материалы и рассказы участников боев, к моменту нападения противника заняли свои оборонительные сооружения и в бой вступили организованно. Пограничники ряда застав не только оборонялись, но и переходили в контратаки, наносили противнику чувствительные удары. Ни одна застава не оставила своих позиций без приказа. На ряде участков первые атаки фашистов захлебнулись.
Так, например, 7-я пограничная застава Августовского отряда, заняв оборонительные сооружения, встретила противника организованным огнем. Понеся большие потери, фашисты вынуждены были отойти. Бесстрашно встретили врага пограничники, не дрогнули: открыли огонь из винтовок, пулеметов, пустили в ход гранаты. Комсомолец рядовой Сидоров с 8-й заставы связкой гранат подорвал вражеский танк.
Мужественно сражались пограничники Ломжинского пограничного отряда. 2-я пограничная застава в течение 11 часов отбивала атаки вражеского пехотного батальона. В ходе боя батальон потерял треть своего личного состава.
17-я пограничная застава этого отряда сначала отбила атаку фашистов, а затем сама перешла в контратаку и отбросила врага за линию государственной границы.
Пограничники стояли насмерть. Полностью или почти полностью погиб личный состав застав 1-й и 2-й комендатур Августовского пограничного отряда, 1-й, 2-й и 3-й комендатур Шепетовского пограничного отряда, на участках которых наносили главный удар 8-й, 20-й и 42-й армейские корпуса 9-й полевой немецко-фашистской армии.
Ударные отряды противника намного превосходили наши силы по численности, а заставы на нашей границе не имели ни артиллерии, ни противотанковых средств.
За то время, пока пограничные заставы дрались с превосходящими силами противника, части прикрытия Красной Армии сумели выйти на оборонительные рубежи и на ряде направлений контратаками и контрударами сдерживали рвавшегося вперед врага.
Но, как и на других участках фронта, на белостокском направлении обстановка для наших войск складывалась очень неудачно. Части 10-й армии вынуждены были отступать.
Около 6 часов утра собралось бюро Белостокского обкома партии, на котором наряду с решением других неотложных вопросов было принято постановление о создании чрезвычайной комиссии для немедленной эвакуации семей военнослужащих, гражданского населения, а также ценного имущества и секретных документов. Во главе комиссии был поставлен начальник управления НКВД Константин Александрович Фукин.
Назначая Фукина на этот ответственный участок в столь тяжелое время, бюро обкома партии исходило из того, что он старый коммунист и чекист, активный участник Гражданской войны, борьбы с басмачеством в Средней Азии, хороший организатор. Надо сказать, что Константин Александрович оправдал доверие обкома. На этом же заседании бюро обкома предложило управлениям НКГБ и НКВД создать боевые чекистские группы для взрыва и уничтожения оборонных объектов, военных баз и складов в момент вступления врага в город. Это указание обкома чекистами было выполнено. Обстановка в области становилась между тем все более трагической.
В районе Гродно были уже фашисты, с левого фланга Белостокской области также двигались вражеские танки. С большим трудом нам удалось связаться с командующим 10-й армией генералом Голубевым. Он ответил, что противник обходит армию с флангов и оборонять Белосток армия не в состоянии, что у них главная задача — оторваться от нападающих гитлеровских войск и закрепиться на более выгодных рубежах.
В создавшейся обстановке на органы государственной безопасности и милиции была возложена боевая задача — вооружение всех коммунистов, комсомольцев, беспартийного актива, формирование из них отрядов, установление твердого порядка в городе и охрана его, так как воинских частей в городе не было — они ушли на передовые позиции.
Вернувшись в свое управление, я собрал оставшихся на месте сотрудников, выслушал их краткие доклады о новых данных обстановки, полученных от агентуры, от пограничников, с которыми держал непрерывную связь, т. к. их управление дислоцировалось рядом, информировал всех о решениях обкома партии, дал дополнительные распоряжения. Окна моего кабинета, как и всех других служебных домов, были замаскированы от проникновения света. Внезапно послышался гул самолетов, и, приоткрыв маскировку, мы увидели, как в небе шел жестокий воздушный бой наших 3 истребителей с немецкой группой, насчитывавшей около 10 самолетов. Тут же, на наших глазах, было сбито 3 немецких самолета. Бой ушел из нашего поля зрения, и судьба наших героев осталась неизвестной.
Наиболее важные в военном отношении объекты Белостока подвергались ожесточенной бомбардировке, особенно те, где находилось много людей. Бомбы падали рядом с нашими домами, внутрь летели их осколки, оконные и дверные рамы, кирпичи. Четверо сотрудников, стоявших рядом со мной, получили ранения, а один из осколков пролетел рядом с моей головой и вонзился в шкаф…
Значит, не судьба! Потом подобных случаев было много, к концу войны я был четырежды контужен.
Имея данные о вторжении фашистов, об отступлении наших войск, я сформировал две разведывательно-диверсионные группы во главе со своими заместителями — старшими лейтенантами госбезопасности Юриным и Сотиковым. Они должны были действовать до контрнаступления Красной Армии и очищения от оккупантов нашей земли. Однако это затянулось на долгих 4 года. Я могу вам сказать с уверенностью, что у меня в тот момент не было никаких помыслов о партизанской борьбе.
23 июня бюро обкома партии приняло решение об оставлении города и отступлении в город Волковыск. На шоссе Белосток — Волковыск мы увидели тяжелую картину: дорога была забита сплошным потоком отступавших наших войск и гражданского населения. Вскоре в небе раздался рев моторов, и на колонны людей обрушился смертоносный груз авиабомб.
В этой до предела накаленной обстановке образец мужества и организованности показали воины-пограничники и сотрудники НКГБ — НКВД. При отходе на Волковыск, а затем на Минск мне не раз приходилось видеть, как воины в зеленых и васильковых фуражках наводили порядок в отступавших колоннах, ликвидировали заторы на дорогах, помогали раненым, подбадривали тех, кто терял уверенность в себе.
Волковыск сильно бомбили. Подъехав к райотделу НКГБ, я увидел, что здание, где он находился, разбомблено. Рядом валялись трупы наших сотрудников. Около здания мы увидели разбросанные секретные документы. Вместе с сопровождавшими меня сотрудниками мы собрали эти документы и сожгли их. Недалеко мы обнаружили бочку с бензином, которым мы заправились, и двинулись дальше.
Так случилось, что белостокская группировка наших войск через некоторое время оказалась в окружении фашистских войск, и почти все время с ожесточенными боями приходилось прорываться на соединение со своими войсками на востоке. В составе этих войск действовали чекисты НКГБ — НКВД Белостокской и других областей оставляемой нами территории.
Вскоре я принял участие в коротком, но ожесточенном бою в качестве старшего оперативного начальника в составе сборной группы пограничников по ликвидации десанта, выброшенного немцами северо-западнее города Зельва.
В ходе боя 50 десантников были уничтожены. Об этом десанте нам сообщили местные жители. Все вооружение противника было захвачено пограничниками.
Война — жестокая штука. На одной из дорог я увидел мертвую женщину. По ней ползал живой годовалый ребенок. Машины проезжали мимо, и никому не было дела до этой трагедии. Я приказал своему водителю остановиться. Ребенок плакал. Увидев санитарную машину, следовавшую на восток, я вышел на дорогу и поднял левую руку. В правой руке держал маузер так, чтобы шофер «санитарки» видел его. Это была крайняя мера, но иначе я поступить не мог. Машина оказалась забита ранеными красноармейцами. Я попросил шофера взять ребенка. Однако он наотрез отказался. Тогда я сказал ему, что, не сходя с места, расстреляю его, как не выполнившего приказ старшего по званию. Поглядев мне в глаза и поняв, что я, несомненно, исполню свою угрозу, он молча подошел к ребенку, взял его и разместил в кабине водителя. Дальнейшая судьба этого малыша мне неизвестна.
На реке Зельва буквально в 100 метрах друг от друга находились железнодорожный и шоссейный мосты. Последний был взорван гитлеровскими диверсантами. Железнодорожный мост немцы не бомбили, так как, видимо, хотели использовать его в своих нуждах. Около него скопилось огромное количество автотранспорта и живой силы в расчете на переправу и по причине личной безопасности.
Прибыв туда в чекистской форме с одним ромбом в петлицах, что равнялось комбригу или бригадному комиссару, я представился чинам из генеральского и высшего офицерского составов, создал группу по переброске людей и транспорта через железнодорожный мост. Что самое удивительное, на этом мосту стоял эшелон с арестованными поляками из числа врагов Советской власти, отправленный из Белостока. Оказалось, что машинист и его помощники сбежали. Все они были поляками. И теперь этот эшелон мешал эвакуации на другой берег реки.
Я встал на кузов полуторки и громким голосом крикнул в толпу, что мне нужны машинисты паровоза. Образовалась тишина. Я повторил сказанное. Ко мне подбежали 3 человека. Один оказался капитаном Красной Армии, остальные рядовыми. Я им приказал завести паровоз и немедленно начать движение. Капитан спросил: «А куда ехать-то?» Я ответил: «На восток!»
После этого, со второй половины дня и до полуночи, было переброшено огромное количество людей и автотранспорта на левый берег по шпалам. Машины, которые от прыжков по железнодорожным шпалам выходили из строя, я приказал сбрасывать в реку. Моя машина также была выведена из строя и сброшена в реку с середины моста. Пришлось пересесть в машину начальника НКВД по Белостокской области Фукина, которая благополучно пересекла этот злосчастный мост.
Свою семью в первый день войны я отправил на полуторке в сторону Минска. Вместе с ней ехали семьи двоих моих заместителей — Сотикова и Юрина. Сборы проходили в суматохе. Как всегда бывает в таких случаях, самое главное было забыто. Так, моя жена не взяла ни одного документа, удостоверяющего ее личность.
Кроме того, у нас была тревога за старшего сына Гелика, который находился в пионерском лагере в Друскининкае на территории Литвы. Я хотел выехать за ним, но мне сообщили, что там уже немецкие танки. Его судьба была нам неизвестна, и мы очень переживали за него. Как выяснилось потом, пионерский лагерь в первые часы войны был эвакуирован, детей посадили в эшелон, который увез их в далекий тыл, в Ижевск.
Моей жене пришлось достаточно пережить. Уже в городе Борисове машину, на которой ехали семьи чекистов, конфисковали в пользу фронта. На поездах под постоянной бомбежкой гитлеровской авиации происходила эта эвакуация.
По приказу первого секретаря ЦК КП Белоруссии П. К. Пономаренко я явился на военный совет в Могилев. Совет проходил на открытой местности, на окраине города. Я удивился, когда увидел маршала К. Е. Ворошилова и начальника Генерального штаба Б. М. Шапошникова, и понял, что дела наши не очень хороши. В то время я имел звание майора госбезопасности, что соответствовало в армии званию комбрига (генерал-майор), но без приглашения я не мог подойти к столь большим военачальникам.
Появился Пономаренко и, увидев меня, помахал рукой, приглашая подойти. Увидев незнакомого офицера, Ворошилов спросил меня, кто я такой и откуда прибыл. Узнав мою должность, он нахмурился и спросил, почему я не с личным составом на подчиненной мне территории. Я доложил, что нахожусь здесь по приказанию партийного руководства республики и что под руководством моих заместителей созданы две разведывательно-диверсионные группы. Тогда-то я и услышал от Ворошилова (буквально): «Ну что ж, значит, будут партизанить…»
ЦК компартии Белоруссии на основе вынесенного решения об организации партийного и комсомольского подполья и партизанского движения провело тут же на поляне совещание по конкретному осуществлению этого важнейшего военно-политического мероприятия.
К. Е. Ворошилов на основе своего богатого опыта, вынесенного из Гражданской войны, дал ряд ценных советов организационного порядка и рекомендаций. Компартия Белоруссии прочно взяла в свои руки организацию и руководство этим судьбоносным мероприятием.
В Могилеве я получил назначение на должность заместителя начальника отдела контрразведки (Особый отдел) Западного фронта. В тот же день я включился в работу, твердо зная, что германские спецслужбы сразу будут в массовом порядке засылать свою агентуру в нашу действующую армию и ее тылы. В отделе я встретил опытных военных контрразведчиков, с которыми, как считаю, работал успешно до 30 мая 1942 года.
Военная контрразведка — особая тема, и, к сожалению, о ее людях очень мало и скупо написано. Скажу одно: военные чекисты провели огромную работу по обнаружению и разоблачению шпионов, засылаемых в большом количестве в действующую армию и ее тылы. Совместно с территориальными органами НКВД чекисты ликвидировали немало диверсантов, засылаемых в глубокий тыл, оградили штабы и другие службы действующей армии от шпионов и диверсантов, обеспечив секретность замыслов командования. Нужно сказать, что военные чекисты внесли весомый вклад в нашу Великую Победу.
Минск я застал горящим и разрушенным. Проезжая по городу вместе с Фукиным, я обратил внимание на троих красноармейцев, конвоировавших какого-то человека. Приглядевшись, я узнал в нем начальника одного из горотделов Управления НКГБ по Белостокской области лейтенанта госбезопасности Хлюстова, которого я хорошо знал по службе. На нем было кожаное пальто, сам он был по природе рыжий и в тот момент очень походил на немца.
Я подошел к конвойному и спросил, кого они ведут и куда. Следует заметить, что время было неспокойное, все боялись вражеских диверсантов, я не исключение, и поэтому в руке у меня был маузер в боевом положении. Были случаи, что солдаты, не разобравшись, просто стреляли в советских офицеров.
Один из бойцов ответил мне, что они поймали немецкого диверсанта и ведут его к коменданту. Я им сказал, что это мой подчиненный и чтобы они немедленно освободили его. Проверив мои документы и удостоверившись, что я майор госбезопасности, красноармейцы отпустили Хлюстова под мою личную ответственность.
Хлюстов вскоре возглавил один из партизанских отрядов, был контужен, затем работал в особых отделах ряда фронтов.
Отступая, Красная Армия откатывалась все дальше на восток. Немцы приближались к Смоленску.
Павлов был опытным командующим Белорусским (Западным) особым военным округом. Участник боевых действий в Испании. Считался одним из талантливых военачальников. В Наркомате обороны СССР Белорусский (Западный) военный округ считался на привилегированном положении. В округе были лучшая техника, войска и т. д.
Я не допускаю мысли, что Павлов струсил в первые дни войны. Но некоторая растерянность присутствовала. Это его и сгубило. Павлов недоучел уроков проведенных учений накануне войны.
Мне П. К. Пономаренко рассказывал, что Павлов являлся членом бюро ЦК КП Белоруссии, был героическим человеком, который пользовался всемерным уважением и доверием у руководства республики. Однако в первые дни войны получилось так, что не он искал пропавшие полки и дивизии как командующий округом, а пришлось искать его самого.
Павлова арестовали на территории Белоруссии. Я не участвовал в его аресте и даже затрудняюсь назвать точное место, где это случилось.
Впоследствии Павлов был реабилитирован, но мне никогда не встречались документы, в которых он в чем-то конкретно бы обвинялся. Скорее всего, как я думаю, тогда нужен был козел отпущения за поражение нашей армии в первые дни войны, и Павлов как раз оказался тем, на кого свалили все грехи. Я не исключаю и того, что его арест и последовавший за ним расстрел были показательным примером для других командиров Красной Армии.
Состав сотрудников особого отдела Западного фронта комплектовался из работников территориальных органов безопасности, военных контрразведчиков, в том числе чекистов, затерявшихся при отступлении. Как всегда, сказывалась проблема кадров.
Надо сказать, что германская разведка работала очень активно, и в нашей прифронтовой полосе было достаточно ее агентов и даже действовали целые агентурные группы.
Вербовали их из пленных бойцов и командиров Красной Армии. В первый период войны из окружения выходило много красноармейцев, и нам приходилось заниматься фильтрационной работой, выискивая агентуру противника. Среди завербованных было немалое количество из офицерского корпуса.
Приходится констатировать, что иногда бывали и перегибы в отношении вышедших из плена у оперативных работников. Из-за некомпетентности и даже малограмотности, стремления быстро заработать награды некоторые сотрудники отдела злоупотребляли своей властью. Но со всей ответственностью хочу сказать, что мной подобные случаи пресекались, а виновные наказывались.
Часто завербованные немцами красноармейцы и командиры нашей армии сами приходили к нам с повинной. Они объясняли, что пошли на сотрудничество с гитлеровцами из-за безвыходности своего положения, т. е. или сотрудничество, или смерть. К каждому из таких людей был индивидуальный подход. В большинстве случаев это были искренние, готовые драться за свою Родину бойцы. Однако были и такие, которые по заданию немецких спецслужб целенаправленно приходили к нам «с повинной». Против таких «патриотов» мы проводили соответствующие оперативные мероприятия и часто ловили их с поличным.
Хочется отметить и такую деталь, что в начальный период войны к разоблаченной агентуре противника применялись самые жесткие меры. Ввиду отступления нашей армии и тяжелейшего положения на фронтах оперативные игры с использованием перевербованных вражеских агентов практически не проводились.
Командный пункт (КП) Западного фронта длительное время находился в районе железнодорожной станции Карсня, севернее Вязьмы. Из-за долгого пребывания на одном месте германской разведке, видимо, не составило труда установить местонахождение КП. Командовал Западным фронтом в этот момент генерал И. С. Конев.
3 октября 1941 года авиация противника нанесла по станции Карсня массированный бомбовый удар. Особый отдел фронта располагал агентурными данными о том, что гитлеровцы знают точное месторасположение КП Западного фронта. Однако надлежащих мер принято не было.
В этот день в районе командного пункта был сбит вражеский самолет. Летчик, майор люфтваффе, выпрыгнул с парашютом и был захвачен бойцами Красной Армии. Его срочным образом доставили в особый отдел Западного фронта, где его допросил лично Л. Ф. Цанава. Я также присутствовал при этом допросе. Летчик начал давать показания. После допроса Цанава ушел в штаб фронта, поручив мне обработать полученную информацию и направить ее на имя наркома внутренних дел СССР Л. П. Берия.
Только наш шифровальщик Новиков начал отправлять телеграмму, послышался гул моторов, и началась страшная бомбежка. Немногие успели добежать до бомбоубежищ. Рядом взорвалась бомба и разрушила дом, в котором мы находились. Я потерял сознание. Очнулся на пороге разрушенного дома, головой внутрь комнаты. На мне лежали деревянные обломки. Кое-как освободившись из завала, я попытался добраться до бомбоубежища. Однако мне этого сделать не удалось. Вражеские самолеты шли волна за волной, и бомбежка продолжалась очень долго. За всю войну я не раз попадал под бомбежку, но эта была самая мощная.
По окончании этого ада появились медсестры, оставшиеся невредимыми бойцы и командиры. Из высшего командного состава пропал дивизионный комиссар Лестев. Оказалось, что он завален бревнами, и его нашли только через несколько часов.
Меня, видимо, сильно контузило, так как я почувствовал сильную головную боль и тошноту. От госпиталя я отказался, хотя врач настаивал на этом. В ночь на 4 октября меня вызвал Цанава. Я еще был очень слаб, меня бросало из стороны в сторону. Цанава сказал, что по распоряжению генерала Конева мне и члену Военного совета Хохлову (бывший председатель Совнаркома РСФСР) нужно поехать в район населенного пункта Кардымово и найти 30-ю армию, которая попала в окружение и с которой не было связи.
В сопровождение нам дали двоих автоматчиков. 5 октября на машине мы поехали выполнять задание. Ехали мы лесистой местностью. Ночью услышали автоматные очереди. Фары у нас были выключены. Наши водители научились в ночное время обходиться без них. Мы остановились, вышли из машины и стали слушать. Вдруг в нескольких метрах раздался окрик: «Стой, стрелять буду!» Это были трое красноармейцев, находившихся в авангарде роты охраны. Командир роты нам доложил, что они прикрывают отход остатков 30-й армии. Мы распорядились, чтобы они здесь не задерживались и отходили, ввиду возможного полного окружения.
Мы поехали назад. Стрельбы больше было не слышно. Эта лесная дорога была отмечена на нашей карте. Начало рассветать. Двигаясь точно на восток, мы въехали в какую-то лесную деревушку. Не доезжая до нее, мы остановились и послали одного своего бойца в разведку. Оказалось, что здесь уже были немцы и, долго не задерживаясь, отправились в сторону Москвы. Таким образом, мы оказались в тылу противника.
В одном месте наша машина застряла в болотистой низине. В соседней деревне мы попросили лошадей или быков для того, чтобы вытащить забуксовавшую машину. Нам дали двух коров, благодаря которым машина выбралась из ямы.
Что самое удивительное, мы не встретили вражеских частей. Мы уже были в Подмосковье. В одном из населенных пунктов меня неожиданно окликнули. Обернувшись, я увидел своего старого друга генерал-лейтенанта Богданова. Впоследствии он стал первым командующим Резервным фронтом.
Мы остановились в одном из домов. После того как мы умылись, хозяйка дома, пожилая женщина, покормила нас.
— Эх, сейчас бы по рюмочке, — хитро посмотрел на меня Богданов.
— У меня пусто, — ответил я.
— Зато у меня есть, — сказал боевой товарищ и вытащил откуда-то полбутылки спирта.
Выпили мы по паре рюмок и заснули как убитые. Наутро двинулись дальше на восток. Как оказалось, КП фронта находился уже в населенном пункте Перхушково, недалеко от Москвы.
Там я разыскал особый отдел. Цанавы на тот момент не было. Переодевшись, мы доложили о своей поездке командованию. Конев нам сказал, что командование 30-й армии уже связалось с ним.
— Хорошо, что вы не попали к немцам, — сказал нам Конев. — Ведь вы практически прибыли из тыла врага.
У меня до сих пор вызывает удивление, с какой легкостью руководство фронта отправило нас, двух генералов, на задание, которое было под стать любому младшему офицеру.
Вскоре командование фронтом принял Г. К. Жуков. Всех сразу облетел ответ полководца, который он дал на вопрос И. В. Сталина.
— Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.
— Москву безусловно удержим. Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.
Эти слова явились мобилизующим моментом для командного состава Красной Армии.
Положение на фронтах было очень серьезным. Сплошной линии фронта не было. Начали ходить слухи, что командный пункт надо перенести восточнее Москвы. Узнав об этом, Жуков высказался о применении к распространителям таких слухов мер уголовной ответственности. Это еще более укрепило нас в мысли, что столицу мы удержим.
В героической битве за Москву я участвовал от начала и до конца. Мы, военные чекисты-контрразведчики, активно выявляли, задерживали и разоблачали в большом количестве засылаемых к нам гитлеровцами шпионов и диверсантов, мешая тем самым их внедрению в наши войска, фронтовые штабы и глубокие тылы страны, надежно сохраняли в тайне планы и замыслы нашего командования, состояние экономики и др.
Неоднократно мне приходилось в составе группы или одному выполнять особые поручения Г. К. Жукова. На самолете или других средствах передвижения немедленно отправляться в соединения или части для оказания помощи в организации вывода их из окружения, восстановления прерванной связи, установления конкретных лиц, виновных в невыполнении некоторых приказов, объективного изучения и оценки обстановки, предложений в том или ином направлении и др.
В августе 1941 года 22-я армия под командованием генерала Ершакова попала в окружение в районе города Великие Луки. Для вывода ее из окружения и закрытия оставленного без обороны одного из участков Военный совет фронта направил группу в составе члена Военного совета дивизионного комиссара Д. М. Лестева, начальника оперативного управления фронта генерала Г. К. Маландина и меня. Нами были использованы все возможности, и армия по частям и группами стала выходить из окружения. Серьезную помощь в этом оказали великолукские партизаны — отличные проводники, хорошо знавшие местность.
Мы на самолете прилетели в Торопец и выяснили, что там из окружения постепенно выходят небольшие группы бойцов и командиров 22-й армии. Нашелся и начальник Особого отдела этой армии. Он нам доложил, что командующий контужен и направлен в тыл.
Из всех частей и подразделений, вышедших из окружения и обнаруженных в Торопце и ближайших местах, было создано прикрытие образовавшейся бреши. Судьбой генерала Ершакова очень интересовался Г. К. Жуков, и мы донесли, что генерал тяжело контужен и особистами был вынесен на носилках в тыл и отправлен в госпиталь.
Следует отметить, что положение, где держала фронт 22-я армия, было критическим. Не хватало, прежде всего, живой силы. Надо было выправлять положение. Пришлось создать силы прикрытия за счет выходивших из окружения частей и подразделений, а то и отдельных красноармейцев и командиров.
Рядом держал оборону мой сослуживец по Средней Азии Иван Иванович Масленников. До войны он был заместителем Л. П. Берии по войскам.
Узнав, что я лично знаю, причем близко, командующего 29-й армией, Маландин и Лестев мне сказали: «Сергей Саввич, вы же знакомы с Масленниковым, попросите его помочь нам людьми».
Я поехал в Старую Торопу, это примерно 30 километров южнее города Торопца. Нашел командный пункт И. И. Масленникова. Он очень обрадовался, когда увидел меня, потом сказал, что информирован о достаточно тяжелом положении 22-й армии. Я передал просьбу Маландина и Лестева — помочь закрыть один из участков фронта. Но Масленников сказал, что правый фланг его фронта открыт, есть данные, что немцы в ближайшие часы начнут там наступление и что он сам едет туда для подготовки контратаки. Я знал, что командарм — любитель ночных боев, которые проводил с величайшим умением. Ввиду отсутствия у него лишних людей, помочь он нам ничем не смог.
Возник вопрос о новом командире. Вместо Ершакова наша группа рекомендовала опытного генерала В. А. Юшкевича. Жуков согласился с нашим предложением. Вскоре Юшкевич прибыл в г. Торопец. Мы все вместе решили оценить обстановку на переднем крае. Стрельбы не было слышно. Казалось бы, продвижение на Восток немцев было приостановлено, и мы пошли к окопам, не маскируясь. В этот момент немцы накрыли нас и трассирующими пулями, и плотным минометным огнем. Хорошо, что окопы оказались рядом. Разведка донесла, что где-то в километре от нас в лесочке оказалась разведгруппа противника и по красным лампасам генерала Маландина засекла нас. Так что нам опять повезло.
Поскольку генерал Юшкевич принял командование армией, нам было приказано прибыть на командный пункт фронта.
30 ноября 1941 года Г. К. Жуков направил членов Военного совета Западного фронта дивизионного комиссара Д. М. Лестева, И. С. Хохлова и меня в район Завидово, принять у Калининского фронта 30-ю армию (командующий генерал Хоменко), которая быстро откатывалась к Москве по шоссе Москва — Ленинград.
Задание было ясное: немедленно остановить ее отступление и закрепиться. Штаб армии и наша группа своим участием помогли в решении оргвопросов, добились от Г. К. Жукова необходимой для армии помощи, в том числе небольшого количества танков. Хоменко был снят с должности, а на его место был назначен генерал Лелюшенко.
Во время проведения одного из совещаний мы со штабом попали под массированную бомбежку немецкой авиации. Член Военного совета Д. М. Лестев был убит, а начальник штаба Калининского фронта генерал-лейтенант Е. П. Журавлев ранен. Были и другие убитые и раненые. И. С. Хохлов и я были тяжело контужены. Примечательно то, что я сидел рядом с Лестевым плечом к плечу и остался жив.
Дело обстояло следующим образом. Все мы находились в деревянном доме на окраине небольшой деревни. Начинало светать. Выйдя во двор по своим делам, я услышал гул одинокого самолета. Мы уже научились определять на звук, чей это самолет, наш или немецкий. Это оказался самолет противника. Я понял, что это, скорее всего, разведчик. Так оно и оказалось.
Я зашел в дом и сказал товарищам, что, возможно, скоро мы можем подвергнуться бомбежке. Дом был совершенно не замаскирован. Мое предупреждение оказалось пророческим. Через десять минут на деревню полетели бомбы…
Укрыться было негде. Я сидел за столом и разговаривал с Лестевым, когда бомба упала рядом и снесла дом, где мы находились. Очнулся я в противоположном углу комнаты. Рядом лежал генерал-лейтенант Журавлев, раненный в руку. Я начал подниматься. Получилось это не сразу, так как я оказался контужен. Генерал Лестев был смертельно ранен. Осколок попал ему в затылок. (Впоследствии именем Лестева назвали одну из улиц Москвы.)
Половина людей, находившихся в этом доме, были убиты. Девушке-стенографистке осколком срезало голову…
Были и другие поручения Г. К. Жукова, причем мне лично. Вот одно из них. В декабре 1941 года он вызвал меня на КП, дал несколько телеграмм и сказал: «Читайте». В них генерал П. А. Белов, командующий кавалерийским корпусом, который действовал в тылу врага, невдалеке от Вязьмы, жаловался на наших летчиков, что не прикрывают его с воздуха, а противник, используя это, систематически бомбит корпус и наносит большие потери. В других же телеграммах командир авиадивизии доносил из Тулы, что его истребители непрерывно прикрывают корпус Белова. Кому верить? Жуков приказал немедленно на самолете У-2 отправляться в Тулу и провести тщательное расследование, узнать, кто обманывает. Вскоре я был на аэродроме в Туле. Встретил меня командир этой дивизии. В тот момент приземлились два истребителя, и при мне летчики доложили командиру, что прикрывали конницу генерала Белова. Документальная проверка и личные опросы летчиков подтвердили, что приказ точно выполняли. Но, учитывая, что корпус все время в маневре и удалялся все глубже в тыл врага, расстояние от аэродрома и обратно увеличивалось. Поэтому летчики, опасаясь нехватки горючего на обратный путь, сокращали время на прикрытие конницы, возвращаясь на аэродром значительно быстрее.
В результате до вылета следующей смены истребителей был значительный перерыв, его использовали немцы и до появления наших истребителей бомбили корпус, особенно лошадей. Этой простой веши не учел командир дивизии и его подчиненные. Вместо немедленного перебазирования вперед наши истребители оставались в Туле. Я немедленно связался с командующим 50-й армией генералом И. В. Болдиным и от имени генерала Г. К. Жукова просил его быстро и безотлагательно, в течение 2–3 часов, принять все исчерпывающие меры к подготовке аэродрома для приема авиадивизии, используя свою технику, состав и местное население. Болдин доложил, что аэродром будет готов. Я приказал немедленно передислоцировать дивизию в район Калуги (город был только освобожден), сейчас же, по тревоге, безотлагательно отправить туда же батальон аэродромного обслуживания. Комдив доложил мне, что у него нет лидера. «Лидер — вы», — сказал я. Через два часа все самолеты совершили там благополучную посадку, и теперь расстояние позволяло прикрывать корпус Белова.
По телефону ВЧ из Калуги я все подробно доложил Г. К. Жукову. Георгий Константинович приказал полковника, командира авиадивизии, привезти к нему, что я выполнил. Мне стало известно, что он хотел его отдать под суд, но т. к. полковник был боевым летчиком, имел много наград, то Жуков понизил его в должности и отправил на фронт. А мне сказал, что теперь самолеты прикрывают корпус хорошо.
Без ложной скромности скажу, что среди многих боевых наград одной из самых дорогих для себя считаю первый орден Красного Знамени, который был вручен мне лично Георгием Константиновичем в битве за Москву 26 декабря 1941 года. Фронтовую газету с этим указом я бережно храню.
А узнал я о своем награждении от самого Георгия Константиновича. Он меня вызвал и поинтересовался, читаю ли я фронтовые газеты. Я ответил, что если есть время, то, конечно, читаю. «Ну, значит, вы слишком занятой человек, коль не соизволили прочитать даже о своем награждении», — засмеялся командующий. Тут же достал орден, пожал мне руку и вручил его. Сказать честно, я был несколько ошеломлен.
В особом отделе мы отметили это событие. Орден положили в жестяную солдатскую кружку и наполнили ее до краев водкой. Потом пустили ее по кругу. Таким образом, каждому досталось граммов по пятьдесят.
Назначение на должность заместителя начальника особого отдела Западного фронта для меня явилось неожиданностью. По службе это было несомненно повышением. У меня часто возникал вопрос, почему Цанава взял меня к себе заместителем. Во-первых, он любил пограничников, к ним у него было особое доверие. Во-вторых, на мой взгляд, его убедило то, что я как начальник Управления оставил Белосток не так, как другие из приграничных областей. Я ушел с нашими отступающими частями.
Цанава был властолюбивым, злопамятным человеком, не стеснялся в выражениях, когда ругался. Вспоминается случай в Белостоке. Цанава приехал для какой-то проверки и зашел ко мне в кабинет. В это время зазвонил телефон. Только я потянулся к нему, как Цанава, опередив меня, взял телефонную трубку и сказал: «Слушаю, Цанава говорит!» Связь была неважная, и на другом конце провода начали переспрашивать, с кем они имеют дело. «Цанава у телефона», — громко повторил нарком Белоруссии. Видимо, абонент опять не понял, с кем говорит. Тогда, разозлившись, мой начальник прокричал в телефонную трубку: «Е… твою мать, Цанаву не знаешь? Цанаву весь Советский Союз знает!» И бросил трубку.
Он не был трусливым человеком. Умел завязывать отношения с командованием фронта и армий, был коммуникабелен. Не выпячивал себя, когда не было в этом особой нужды. Ну, а когда было нужно, он мог разговаривать очень жестко.
Мне нередко приходилось ездить с ним по частям и соединениям в целях проверки.
В первый месяц войны заградотрядов не было. Они появились, когда фронт был в районе города Орши. Начиная с этого момента немцы стали нести серьезные потери, так как из нашего тыла стали поступать резервы.
По Уставу Красной Армии командир имел право расстрелять бойца за то, что он покинул поле боя. А в настоящее время стала бытовать точка зрения, что заградотряды — это было плохо и что они не оправдали себя. Скажу твердо, это принципиально неверно. Это была вынужденная мера.
Как-то меня вызвал Цанава и сказал: «Приехал из Москвы начальник Главного управления пограничных войск Григорий Григорьевич Соколов с мандатом за подписью И. В. Сталина. Требуется организовать войсковую охрану тыла из пограничников и войск НКВД. Но есть проблема. Его здесь никто не знает, поэтому я прошу вас оказать ему всемерное содействие». Цанава показал мне мандат, который давал Соколову практически неограниченные права в осуществлении его деятельности. Более того, Жуков лично просил Цанаву оказать ему содействие.
Соколова я знал по Средней Азии лично. Недалеко от Орши я его нашел и доложил, что послан ему на помощь. Заместителем у него был генерал-майор Любый, пограничник. Заместителем по политчасти был полковой комиссар Шевченко, бывший редактор журнала «Пограничник». Всех их я также хорошо знал.
На мой вопрос, где наиболее целесообразно применить мои силы и опыт, Соколов сказал, что на витебском направлении, где ситуация была наиболее сложной.
Основная проблема была, как всегда, в нехватке кадров. Мы среди отступающих находили пограничников, бойцов войск НКВД, сотрудников милиции и сформировывали из них части по охране тыла.
Я подумал, что мне неплохо было бы иметь удостоверение помощника начальника охраны тыла. И Соколов сделал мне такое удостоверение, где было указано, что майор госбезопасности С. С. Бельченко занимается вопросами охраны тыла и всем командирам Красной Армии следует оказывать ему содействие.
В этот момент в Витебске вовсю шла эвакуация промышленных предприятий. Я попросил ответственных за это лиц ускорить это дело, ввиду того, что немцы были уже очень близко.
Я дал указание руководству управлений НКВД и НКГБ по Витебской области задерживать всех пограничников и чекистов, двигающихся с отступающей армией, и направлять их в распоряжение Г. Г. Соколова.
В это время я наблюдал ряд случаев, когда люди, вызванные повесткой в военкомат, обнаруживали, что он уже эвакуирован. Большинство из них, к их чести, не разбежались, а стали двигаться, причем группами по 50–100 человек, на восток, в надежде быть принятыми в Красную Армию. Из этого контингента мы также черпали кадры для войск охраны тыла.
Меня постоянно сопровождал адъютант Глазов. У него тоже очень интересная судьба. Глазов, ввиду того, что не ложился, будучи раненным, в госпиталь, не мог после войны доказать свои ранения комиссии по распределению пенсии. В 1975 году вышел сборник «Фронт без линии фронта», где я в одной из статей писал о своем адъютанте. В военкомате поверили, что он фронтовик и был ранен, но потребовали подтверждения. Глазов попросил меня подтвердить факт ранения, что я и сделал. Пенсию стали платить.
Войсковая охрана тыла Западного фронта состояла из полков. Ввиду необходимости, мы направляли их для сдерживания бегущих от врага армейских соединений. Однако заградотрядами они в то время не назывались. Конечно, отношение войск к охране тыла было отрицательным. Но, повторяю, это была вынужденная крайняя мера, чтобы хоть как-то остановить отступление.