Надир Ширинский
ЭЛЕГИЯ
Давно ль в сиянии ликующей весны
В груди кипел и рвался неудержно,
Как властный зов немолкнущей волны,
Звук песни сильный и, как арфа, нежный?
Казалось, смелым звукам нет конца;
Казалось, грудью дышит исполин…
Прошли года — разбита арфа у певца,
И песнь звучит, как дряхлый клавесин.
Зачем дрожит, как прошлому укор,
Зачем не смолкнет звук унылый,
Иль у певца, как жизни скорбный взор,
Угаснет песня только у могилы?..
Автор этого стихотворения, опубликованного в газете “Утро России” в 1910 году, — Леонид Витальевич Собинов. Не тезка знаменитого русского певца, тенора-премьера Большого театра, не его родственник, не таинственный незнакомец, пытающийся скрыться за громким псевдонимом. Это — он сам.
Мало кто знает, что выдающийся артист занимался стихотворчеством. Причем вполне профессионально. Газета “Утро России” далее сообщала, что опубликованное стихотворение “положено на музыку молодым композитором М.М.Багриновским и будет исполнено певцом в своем концерте в пользу недостаточных учеников гимназии Медведникова”.
Композитор Багриновский, стараясь как можно точнее передать свои первые впечатления от голоса Собинова, писал, что в нем “были весенняя свежесть, весенний свет, весеннее смешение радости и грусти”. Видимо, эти качества были присущи натуре певца. Может быть, поэтому он так часто выражал свои чувства в поэтических экспромтах — легких, изящных, ироничных.
Общеизвестно, что Собинов пользовался баснословным успехом у женщин. Да и как могло быть иначе при его красоте и таланте? В свое время столичные газеты сообщали о трагикомическом случае с известным театральным критиком С.Кругликовым. Он имел неосторожность публично возмутиться “психопатическим писком женщин и дев”, который “грубо нарушает художественное значение серьезной демонстрации”, имея в виду поведение поклонниц Собинова на оперном спектакле. Разозленные “собинистки” прислали Кругликову на дом посылку, в которой критик обнаружил пучок розог и записку с угрозой применить присланное “орудие возмездия” по назначению. Бывало, что с концерта Собинов приходил рассерженным: пока он пробирался сквозь толпу поклонниц, они успевали оторвать от его фрака фалды “на память”.
Видимо, смирясь в конце концов со своей горькой участью, он как-то во время репетиции набросал экспромт:
Не по таланту знаменит,
Не по заслугам заслужён,
Жизнь прожил душка Леонид
И умер под рыданье жён…
Со стихотворного экспромта начался и роман Собинова с блистательной балериной Верой Каралли.
Октябрьским вечером 1908 года в Большом театре давали оперу Делиба “Лакме”. В спектакле были заняты Леонид Собинов и Антонина Нежданова. Как всегда, этот дуэт завораживал слушателей. По точности интонирования, безукоризненному строю, виртуозной вокальной технике он мог соперничать с лучшими инструментальными ансамблями. Спев свою партию, Леонид Витальевич, спокойный и сосредоточенный, в ожидании выхода на сцену прохаживался за кулисами. Вдруг его внимание привлек веселый девичий смех. Две хорошенькие девушки обсуждали какие-то события своей юной жизни. Казалось, то, что происходит на сцене, не возбуждает у них никакого интереса. Одну из них, одетую в шубку, он видел в театре впервые. Их взгляды встретились, и это решило все.
“Кто это?” — спросила девушка. “Ты с ума сошла! — зашептала подруга. — Это же Собинов!” Пробегавший мимо администратор строго заметил новенькой солистке, что находиться в театре в верхней одежде запрещено. Смущенная девушка поспешила к выходу. Но не успела она подняться по лестнице, как почувствовала, что кто-то легко, но настойчиво берет ее под руку. Тот же самый служащий извиняющимся голосом сказал: “Простите за замечание, Леонид Витальевич очень просит вас вернуться. Если вы соблаговолите послушать его в этой роли, то доставите ему огромное удовольствие”. Обернувшись, она увидела знаменитого тенора, выходящего на сцену. Его лицо светилось.
На следующий день они встретились в театре. Леонид Витальевич готовил роль Лоэнгрина, а Вера Каралли, только что принятая в труппу Большого, пришла на репетицию.
«И вот ко мне навстречу вместе с З.Н.Николаевой шел, как юноша, веселый, сияющий, улыбающийся Собинов, которому в то время было тридцать шесть лет. Вспоминая его сейчас, мне хочется повторить слова Л.Н.Толстого: “Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотой лица!!!”» — писала много лет спустя Вера Алексеевна Каралли.
Через несколько дней курьер доставил ей билеты в ложу бельэтажа на спектакль “Евгений Онегин” и письмо, в котором были стихи:
Той, которая всегда
Так пленительно смеется,
Той, к которой иногда
Мое сердце так и рвется.
Письмо было анонимным, но для Веры не составило труда догадаться, кто автор. Она была тронута и, придя на спектакль, передала Леониду Витальевичу букет роз. Тоже инкогнито. Собинов недолго мучился догадками и на другой же день послал Вере в ответ огромный букет ярко-алых роз в “неправдоподобно красивой” вазе.
Кстати, у Веры Каралли была очень интересная судьба. Совсем юной она дебютировала в Большом театре в заглавной партии “Лебединого озера”. В ее репертуар очень быстро вошли ведущие роли классического репертуара. Она танцевала в “Дочери фараона”, “Жизели”, “Спящей красавице”, “Дон-Кихоте”, “Раймонде”… Снималась в первых российских кинофильмах, деля славу с Верой Холодной. Но в 1916 году ее судьба круто изменилась из-за того, что она стала участницей заговора против Григория Распутина. Именно Вера Каралли по просьбе великого князя Дмитрия Павловича написала Распутину письмо с приглашением посетить дом князя Юсупова в роковую ночь 16 декабря. После этого Каралли отстранили от сцены, и дальнейшая ее сценическая деятельность проходила уже в эмиграции. Надо сказать, что и там ей сопутствовал большой успех. В славе она не уступала гастролировавшей по Европе Анне Павловой. Жаль только, что ее имя сейчас так мало говорит соотечественникам…
Но вернемся к нашему герою. Нужно сказать, что он беспечно относился к своему поэтическому дару. Набрасывал экспромты на клочках бумаги, салфетках, которые мог тут же выкинуть в корзину, а иногда в лучших традициях писал рифмованные строчки прямо на манжетах. Когда его просили бережнее относиться к поэтической музе, он смеялся, называя свои стихи праздной забавой. Он не лукавил. Для него, человека высокообразованного, ценившего поэзию, это действительно было только забавой. А настоящими музами всегда оставались музыка, опера, театр. Но поэтические способности Собинова не остались незамеченными профессионалами. Истинный знаток поэзии Корней Иванович Чуковский любил вспоминать такой эпизод.
Как-то они вместе отдыхали в санатории. Встретились у кабинета, где должны были принимать процедуры, разговорились. Корней Иванович вспомнил любимого Некрасова, его дактилические рифмы и посетовал, что они даются поэтам труднее, чем другие.
— Труднее? — удивился Собинов. — Нисколько!
И в доказательство без малейшей натуги набросал следующий превосходный экспромт, весь построенный на дактилических рифмах:
В уголочке отгороженном,
Лампой кварцевой палим,
Охлаждая жар мороженым,
Стройный, словно херувим,
Сам Корней с улыбкой скромною
Мне ладонию огромною
Машет мило в знак приветствия,
Предлагая то же средствие.
Тут же сестры милосердия
В электрической клети
В исцелении предсердия
Держат птичкой взаперти
И меня, раба блаженного.
Знать, и впрямь я много пенного,
И французского и ренского,
Выпил в славу пола женского.
Чуковский был потрясен: “Форма этого экспромта виртуозна, и я уверен, что со мной согласится любой профессиональный поэт. Со стороны техники она безупречна”.
— Русский язык так богат, — добавил Собинов, — что не только дактилические, но и гипердактилические рифмы не представляют для русского человека никаких затруднений.
В доказательство он привел свой недавний экспромт:
Ждали от Собинова
Пенья соловьиного,
Услыхали Собинова —
Ничего особенного.
Можно восхититься не только искрящейся веселостью, легкостью слога, но и способностью к самоиронии великого певца, лучшего исполнителя партий Ленского, Лоэнгрина, Ромео и Вертера на русской сцене. Эти роли он и сам считал удавшимися. Другие свои партии судил строже. А всего за 35 лет сценической деятельности Собинов исполнил 42 вокальные партии. Ни одна из них не оставила слушателей равнодушными.