А. К. Глазунов

УЧИТЕЛЯ

Саша проснулся от яркого света, и его сразу же охватило чувство радости. Солнце, заглянувшее утром, на целый день заряжало его энергией и немножко наивным ожиданием чего-то хорошего.

— Что же может быть сегодня приятного, — подумал он. — Ах да, ведь сегодня вторник, значит, будет музыкальный вечер у Балакирева.

Он очень любил эти балакиревские «вторники», на которых собирались новые музыкальные друзья Милия Алексеевича и ученики Придворной певческой капеллы, где он работал.

Балакирев жил теперь уединенно и почти нигде не бывал. Зайдет иногда к Николаю Андреевичу послушать новое Сашино произведение, сядет где-нибудь в углу и сидит там с таким видом, будто его чем-нибудь обидели. Иногда поиграет сам и уйдет. Тут все вздыхали свободнее и начинались оживленные разговоры, показ задуманных сочинений.

Однако Балакирев был таким не всегда. В молодости, рассказывал Николай Андреевич, его влияние на окружающих казалось безграничным, он буквально заражал всех своей энергией. Обаяние его личности было огромным.

Теперь только у себя дома Милий Алексеевич становился таким, как когда-то. Он шутил, рассказывал интересные истории, пересыпая речь любимыми изречениями из Козьмы Пруткова, и даже декламировал стихи. Балакирев публично уже не выступал, но играть для друзей любил. Обычно он начинал с произведений Шумана, а потом переходил к Шопену и Листу. Композитор знал наизусть чуть ли не все произведения этих авторов, поэтому почти никогда не повторялся, выбирая каждый раз что-то новое.

Заканчивались вторники тем, что все переходили в столовую и пили чай с малиновым вареньем. Никто не мог уйти, прежде чем хозяин не скажет: «Господа, пора расходиться». Он подавал каждому пальто, смущая этим попавших к нему впервые, и со своей собакой Дружком шел провожать гостей. Иногда эти проводы (Балакирев очень любил их и называл «ночными бдениями») затягивались далеко за полночь. С ним было так интересно, что никому не хотелось уходить. Однако Саше это удовольствие разрешалось редко.

— Пора, Сашенька, пора, тебе завтра рано в училище идти, — говорил Милий Алексеевич, прогоняя его домой.

— А может быть, мне разрешат сегодня остаться подольше и пройтись со всеми по ночным улицам? — подумал юноша. — Эх! Вот если б можно было не ходить в училище! Сколько музыки я тогда б написал!

Саша достал из-под подушки записную книжечку, в которую заносил все свои планы. Первый струнный квартет. Он его уже заканчивает. Кажется, получилось неплохо. И Милию Алексеевичу понравилось.

Успешное исполнение симфонии вызвало в нем такой сильный прилив творческой энергии, что учеба, к которой он и прежде не испытывал особой склонности, теперь окончательно отодвинулась на второй план. Он писал почти одновременно струнный квартет, «Увертюру на три греческие темы», «Характеристическую сюиту» и каждое из этих произведений показывал Балакиреву.

Саша приходил в маленькую квартирку на Коломенской улице, где замечательный музыкант жил уже много лет. Русоволосый парень, одетый по-деревенски, открывал ему дверь и через полутемную переднюю провожал в светлую гостиную, главным украшением которой были два концертных рояля и портрет Глинки с дарственной надписью.

Балакирев брал из рук Саши ноты и тут же, проигрывая за роялем, разбирал каждую музыкальную фразу. Его замечания бывали очень интересными. Милий Алексеевич мог, например, изменив ритм темы, придать ей недостававшую ранее пленительную живость, мог посоветовать эффектный оркестровый прием. Он добивался от Саши большей самостоятельности в характере тем, напряженности и единства в их развитии.

Однако иногда на Балакирева что-то «находило».

— Что это у тебя за охота в лесу, разве бывает в лесу охота? — говорил он о симфонической увертюре Саши «Лес».

И если что-либо в показываемом произведении ему не нравилось, он, даже не доиграв до конца, высмеивал его так едко и беспощадно, что иногда вообще отбивал охоту продолжать задуманное. Саша, всегда очень мягкий и сдержанный, терпеливо переносил критику Милия Алексеевича, делая вид, что соглашается с его замечаниями. Но часто в такие минуты он начинал почти ненавидеть своего учителя, и ему казалось, что взгляд больших круглых глаз Балакирева приобретает какое-то хищное выражение. При этом он вспоминал рассказ Лядова о том, как тот однажды сжег свою пьесу после того, как показал ее Милию Алексеевичу.

В конце концов Саша стал приходить к композитору в те дни, когда знал, что тот пойдет ко всенощной и времени на урок останется немного. Он показывал ему гармонические задачи, написанные согласно его назиданиям, а «очень свое» откладывал напоследок, когда Балакиреву уже нужно было уходить. Иногда он провожал Милия Алексеевича в церковь и потом возвращался к нему обратно. Они пили чай с вареньем, композитор находился в благодушном настроении, и о непросмотренных сочинениях не было уже ни слова. В такие дни Саша, возвращаясь домой, радовался, что не по его вине, а по вине учителя его сочинения со «смелостями» оставались непоказанными и невысеченными.

Но если с Балакиревым ладилось не всегда, то дружба между Сашей и Стасовым росла с каждым днем. Саша иногда прямо из училища шел в Публичную библиотеку, где работал Владимир Васильевич. К нему приходили туда все — за советом, за помощью, просто поделиться впечатлением от новой картины, от концерта. Неугомонный старик всегда был окружен молодыми людьми, которым как-то помогал, что-то советовал, за которых где-то хлопотал. Представляя их своим знакомым, Стасов таинственно шептал: «Будущий великий поэт (или художник, или скульптор)». Многие, услышав это, скептически улыбались, но Стасов ошибался редко.

Общение с ним могло заменить учебу в университете. Владимир Васильевич был историком, искусствоведом, археологом, музыкальным критиком, блестящим знатоком литературы и народного творчества.

Во всех этих областях он создал серьезные труды, где страстно бичевал проявления рутины и косности и отстаивал новые, передовые, демократические убеждения.

Однажды Саша зашел к Стасову в его отдел, стены которого были сплошь увешаны портретами Петра Первого. Как и всегда, Владимир Васильевич был не один. Он о чем-то таинственно шептался с незнакомым молодым человеком, но шепот его был так громок, что слышался даже в коридоре.

Увидя гостя, Владимир Васильевич поднялся с места.

— А!.. Самсон Силыч пришел, — обратился он к Саше, называя его им самим выдуманным именем. Саша страдальчески поморщился.

— Уж какой я Самсон, ничего из меня не выйдет.

Стасов участливо заглянул в лицо, обнял за плечи.

— Что, опять от Милия досталось? Подожди меня. Я вот тут закончу с молодым человеком и провожу тебя.

Когда они шли по улице, прохожие оборачивались. Владимир Васильевич был необыкновенно красив и величествен. Высокий, статный старец с огромной седой бородой и мудрым прекрасным лицом, он походил на сказочного богатыря. Стасов ходил прямо, гордо подняв голову, а Саша, хотя и был моложе своего спутника больше чем на сорок лет, немного сутулился и глаза опускал вниз. Но и он тоже был высокого роста, и во всей его фигуре и спокойном выражении лица чувствовалось много скрытой, доброй силы.

— Да, трудный человек Милий и деспот, но ты на него не обижайся, — говорил Стасов. — К людям надо по большому счету подходить. И если видишь, что они еще много хорошего сделать могут, слабости мелкие и простить можно... А я, когда думаю о судьбе Милия и Мусорянина погибшего, хочу кричать и в набат бить! Такие талантища, силища такая растоптаны равнодушием и косностью российской.

Помню, в пятьдесят пятом году приехал Милий в Петербург. Он тогда был всего лишь восемнадцатилетним юнцом, но пианистом уже сложившимся. Играл чудо как хорошо, и притом русских авторов. Серов даже статью о нем написал. Мы тогда крепко с Милием подружились. Читали вместе, мечтали... — Стасов замолчал, задумавшись.

О дальнейшей судьбе Балакирева Саша уже знал. По приезде в Петербург будущий руководитель «Могучей кучки» познакомился с Глинкой, который раскрыл ему глаза на его призвание, показал, какие огромные, увлекательные задачи стоят перед русским искусством, убедил, что именно он, Балакирев, может и должен помочь осуществлению этих задач.

Милий Алексеевич был полон огня, энергии и надежд. И эти великие силы, до того времени неосознанно бродившие в нем, теперь разлились вдруг неудержимой лавиной, захватывая все на своем пути. Он выступал как пианист, дирижировал концертами Русского музыкального общества, организовал первую в России Бесплатную музыкальную школу. Познакомившись с Кюи, Бородиным, Мусоргским и Римским-Корсаковым, он увлек их на путь искусства. И хотя сам был младше многих из них, стал для всех этих начинающих музыкантов вдохновенным учителем, непререкаемым авторитетом.

«Не будь Балакирева, судьбы русской музыки были бы совершенно другие», — говорил Стасов.

Однако жизнь готовила ему тяжелые удары, которые постепенно подтачивали силы, веру в себя, разрушали здоровье. На Бесплатную музыкальную школу не хватало денег. Реакционно настроенная дирекция Русского музыкального общества была недовольна его пропагандой творчества русских композиторов. Ученики выросли и стали тяготиться непременным требованием своего учителя писать именно так, как ему кажется лучше.

Балакирев почувствовал себя усталым и одиноким. Ему пришлось покинуть пост дирижера Русского музыкального общества. Всеми силами пытался он спасти свое любимое детище — Бесплатную музыкальную школу, но и здесь потерпел неудачу. Не выдержав неравной борьбы, Милий Алексеевич наконец совершенно отошел от музыкальных дел и стал чуждаться всех своих бывших друзей. В душе у него что-то надломилось. Ему, непримиримому атеисту, вера в бога и религия стали казаться утешением в невзгодах. Он окружил себя гадалками, святошами и все время отдавал церкви.

Прошло почти десять лет, прежде чем Балакирев смог вернуться к жизни. Концерт 17 марта 1882 года, на котором исполнялась симфония Глазунова, стал знаменательным не только для Саши, но и для самого Милия Алексеевича. Это был один из первых концертов Бесплатной музыкальной школы, которым он продирижировал после длительного перерыва...

Они шли молча, думая об одном и том же, и Стасов вдруг вспомнил слова Пушкина:

Однако подобные грустные настроения были не в его характере. Через несколько минут, когда они пришли к Глазуновым, Стасов с прежней кипучестью усаживал Сашу за рояль.

— Ну, сыграй скорей, что там у тебя новенькое?

И Саша охотно играл, потому что Владимир Васильевич, пожалуй, как никто другой, мог проникнуться настроением исполняемого произведения, угадать еще не выполненные намерения, увлечься чужими мечтами и радостями.

Летом 1882 года Саша часто приезжал из Финляндии, где его семья снимала дачу, в Петербург — поиграть Стасову, увидеть Римского-Корсакова. В одну из таких встреч Николай Андреевич сказал, что его приглашают в Москву продирижировать «Антаром» и Сашиной симфонией, и спросил, не хочет ли автор поехать с ним вместе. Саше пришлось долго упрашивать родителей, но в конце концов они отпустили его. Это была незабываемая поездка. Радостно было услышать симфонию еще раз и снова пережить ее успех, увлекали и прогулки по городу. Юноша приехал в Москву в первый раз, и она оказалась удивительной, солнечной. Больше всего поразил Кремль, его величественные соборы, их стройная архитектура и спокойная торжественность старины. Он вспоминал оперы Мусоргского, действие которых развертывалось под кремлевскими стенами, только тут начиная понимать, с какой гениальной проникновенностью воплощались безвременно погибшим композитором картины прошлого.

Наступила зима 1882/83 года. Одно за другим исполнялись произведения Глазунова, и каждое новое сочинение встречалось с такой же искренней теплотой, как и первая симфония. 13 ноября в квартетном собрании Русского музыкального общества был сыгран первый квартет. На концерте присутствовал Антон Григорьевич Рубинштейн, которому музыка квартета очень понравилась. Когда публика стала вызывать автора, он подошел к Саше, взял его за руку и показал путь на эстраду. Цезарь Антонович Кюи снова написал восторженную статью.

8 января 1883 года прозвучала «Увертюра на три греческие темы № 1», а 7 марта — «Увертюра на греческие темы № 2». «Если б сам Бетховен встал из могилы, то его не чествовали бы более», — писал после концерта один из рецензентов.

Весной 1883 года Саша окончил училище. На торжественном акте вручения дипломов директор отметил его концертные выступления как событие, достойное занесения в летопись их учебного заведения.

Летом он много занимался музыкой, часто встречался с Бородиным, Римским-Корсаковым и Стасовым.

Осенью Саша поступил в университет вольнослушателем на историко-филологический факультет. В университете он увлекался историей Греции и политической экономией. Однако и теперь главным оставалась музыка. Он играл на валторне в студенческом оркестре, занимался на тромбоне, кларнете, виолончели, сочинял.