Адвокатская этика (СИ)

40

Ольга

— Постарайся сконцентрироваться, перескажи события того дня, не упуская ни одной детали, -

настаивал Паша.

После заседания меня оставили в СИЗО. Данилов сообщил, что во время расследования всплыли новые обстоятельства. Что за обстоятельства, о которых я ничего не знала? Нам с Павлом оставалось только догадываться.

— Паша, я всё тебе рассказала.

— Оль, я верю, но давай ещё раз?

Он не давил, просил спокойно, входил в моё положение. За это я была ему очень благодарна.

Медленно, вспоминая тот день по минутам, я начала пересказывать. На каждую мою фразу

Данилов кивал, сверяя сказанное с записями, которые делал ранее.

—..а потом я забрала пистолет. Я не хотела стрелять, клянусь. Но у Антипова оказался нож. Он ранил Андрея, в кабинете находилась до смерти напуганная Надя. Что мне ещё оставалось?

Это был риторический вопрос, и Данилов это прекрасно понимал, поэтому оставил его без ответа.

— Он пошёл на меня, угрожал. Я видела на лезвии кровь Андрея… Паш, это… это очень страшно. У

меня не было времени, чтобы принять взвешенное решение. Я должна была его остановить. Да, я стреляла. Кричала и стреляла. Паша, я…

— Стоп! — тут же изменился в лице Данилов. — Что ты кричала?

Я неоднозначно повела плечами, но ответила:

— Что ненавижу его…

Данилов шумно выдохнул. Провёл рукой по лицу, а после молча поднялся со стула и начал ходить по комнате свиданий. Убрал руки в карманы, смотрел в стену. Думал. Или искал слова. Я не понимала.

— Оля, это плохо. Запись твоего звонка в полицию находится у следователя. Возможно, именно это и есть те самые обстоятельства.

— Паш, я понимаю, но…

— Нет, Оль, ты не понимаешь.

Он впился в меня встревоженным взглядом. Опять взял паузу. Опустил глаза в пол, шевелил челюстью, я уже начинала сходить с ума от этого молчания.

— Оль, это уже не состояние аффекта. Это уже совсем другая статья.

Он быстро вернулся за стол, пристально посмотрел мне в глаза.

— Это слишком неосторожное высказывание. Представь, к тебе на улице подходит человек, приставляет нож к горлу, он угрожает тебе. Ты не будешь кричать этому человеку: «Я тебя ненавижу». Оля, не будешь. Даже если в этот момент ты желаешь ему смерти. Такое высказывание — это личное. Это мотив.

— Паша, я не хотела его убивать!

— Я знаю. Просто так, встретив на улице, ты бы этого не сделала. Но суд расценит, что в момент нападения ты хотела это сделать.

— Паш! — почти воскликнула я.

Он выставил вперед ладонь, пытаясь меня усмирить.

— Я сейчас озвучиваю тебе аргументы, которые озвучат обвинитель и судья. Ты могла держать

Антипова на мушке, могла ранить его, а не стрелять на поражение. Да, ты не профессиональный стрелок и не знаешь, как правильно стрелять, чтобы ранить, а не убить. И да, я обязательно приведу этот аргумент в качестве защиты.

Потом он тяжело вздохнул и закончил:

— Но я всего лишь солирующая скрипка в этом оркестре. Дирижёром остаётся судья, и вот как он отреагирует на проявление эмоций у профессионального адвоката — неизвестно.

Мы тоже люди, и тоже можем бояться, защищать себя и других — мы можем испытывать обычные человеческие эмоции. Можем, но право на это мы не имеем. Мы до последнего должны уметь держать себя в руках, просчитывать на два-три шага вперёд. Ещё раз: я не отчитываю тебя, я привожу аргументы, которые сто процентов полетят против тебя в суде.

Внутри всё перевернулось. Суда ещё не было, а я уже чувствовала себя так, будто мнетолько что вынесли приговор.

— То есть, шансов у меня нет, — сказала я обречённо.

— Шанс есть всегда. Но ты должна быть готова ко всему.

Данилов барабанил пальцами по столу, смотрел куда-то мимо меня.

— Впрочем… — протянул он задумчиво. — Был один случай, дело вёл не я, но я его очень хорошо запомнил. Подсудимый был профессиональным спортсменом, качок два на два, к тому же имел разрешение на оружие и носил его с собой. На него напали двое, один из них был вооружен. Так вот одного он застрелил, второму сломал челюсть и рёбра. Оль, это в обоих случаях превышение пределов самообороны: в первом случае он превысил, потому что у нападающего было только холодное оружие, а во втором он превысил, потому что спортсмен. Он заведомо имел преимущество по весу, силе, навыкам.

— И чем всё закончилось?

Хмурый лоб Данилова разгладился. Уголки губ слегка дрогнули и поднялись.

— Оправдали.

Мои глаза стали просто огромными.

— Поэтому я и говорю — шанс есть всегда, смотря кто дирижёр.

— Но ты — солирующая скрипка, — повторив его же слова, улыбнулась я с надеждой. — Её слушают, ей очаровываются и именно ей аплодируют первой.

Без какой-либо пошлости и намёков Павел накрыл мою ладонь своею и сжал в знак поддержки.

Лучший друг Андрея, кто знает, возможно, и между нами только что зарождалась дружба.

— Как Андрей? — решила воспользоваться оставшимся временем и задала вопрос, который волновал меня не меньше собственного будущего. — Он идёт на поправку?

— Да, Оль. Идёт. Превратил палату в мини-офис, разве что клиентов не принимает, — по-доброму усмехнулся Данилов.

Я не имела представления, догадывался ли Паша о нашем романе. Мы не афишировали, но

Гордин прислал его, позаботился обо мне. Он всё время заботился обо мне… Всё время…

— Мне так плохо без него, — сказала я то, что давно хотела сказать.

Глаза наполнились слезами, я дала себе минуту на слабость. Хотя бы здесь, хотя бы рядом с человеком, который не станет задавать лишних вопросов.

— Ему без тебя тоже, — ответил он, не удивившись.

— Так ты знаешь о нас? — догадалась я.

Паша кивнул. Засунул руку во внутренний карман пиджака, вынул сложенный вдвое листок и протянул мне.

— Андрей просил тебе передать.

Я подцепила пальцами записку. Неожиданно, волнительно. Взглянула на Пашу.

— Я не читал, честное слово, — уверил он, да я и не сомневалась. — Только, Оль, прочти сейчас и верни мне. Вдруг у тебя её заберут?

Частичка любимого человека: мне её дарят и тут же лишают. Как это больно… обидно.

— Но я обязательно верну её, когда мы увидимся с тобой вне стен СИЗО и суда. Обещаю.

Я кивнула, глотая слёзы. Развернула листок и снова бросила взгляд на Пашу.

— А, да, прости.

Он поднялся со стула, отошёл и тактично отвернулся, оставляя меня наедине с посланием от любимого.

Строчки плыли перед глазами, каждое слово било точно в сердце. Дышать становилось труднее, эмоции переполняли, но я читала. Читала и запоминала каждую букву, каждый слог. Запоминала, как молитву, которую буду повторять в минуты отчаяния, когда вера покинет. Когда будет невыносимо, когда будет страшно… Я читала, представляя, как прикасаюсь к нему, как согреваюсь в его объятиях.

«Оленька моя, я знаю, как тебе трудно, но ты должна держаться. Данилов — профессионал, доверься ему, как мне. Он тебя не бросит. Я не брошу. Мы вместе перевернём землю, но вытащим тебя. Верь. Ни на минуту не переставай верить.

Оленька моя, я бы отдал всё, чтобы сейчас оказаться рядом с тобой. Я думаю о тебе каждую секунду, не могу не думать. Держись, родная. Ты самая сильная женщина из всех, кого я знаю, но сейчас надо быть ещё сильнее. Помни, ты не одна. Знай, что за этими холодными каменными стенами есть человек, который выжил только благодаря тому, что наконец-то обрёл счастье рядом с любимой женщиной. Это слишком ценно, чтобы подыхать, и слишком дорого, чтобы не надеяться, что совсем скоро мы будем вместе.

Я рядом, пусть не физически. Мысленно, душевно я с тобой, Оленька.

Я люблю тебя.

Нет! Не просто люблю. Я ОЧЕНЬ СИЛЬНО ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Твой Андрей»

Слеза скатилась по щеке, оставляя мокрую кляксу на бумаге.

— Я всё, — сказала сдавленно.

Данилов протянул руку, чтобы забрать письмо. Дрожащими пальцами я отдала его Паше, и как только он убрал листок обратно в карман, слёзы уже было не остановить.

— Я обещал, что верну тебе записку на свободе, — уверил он. — А я, Оля, всегда держу свои обещания.