Агава

1

Воскресное утро в середине августа… Для города это пора ритуального «промывания желудка»: он освобождается от заторов на дорогах, невообразимой сутолоки, сумасшедшего грохота, от пешеходов, гор всяческих товаров, от разъедающего глаза и горло смога.

По улицам тихо бродят туристы. Они изнывают от жары — давящей, застоявшейся среди древних стен и аркад, нависшей над пологими склонами Палатино и Челио, над древними руинами, где чувствуют себя вольготно одни только нахальные ящерицы.

Рим выглядит обезлюдевшим, как в те времена, когда среди замшелых развалин, превращенных в выпасы, косила людей малярия.

Широкие зеленые аллеи Археологического бульвара, чрево затхлых древних районов Гетто и Трастевере, тихий квартал Прати и суматошный Париоли начинают понемногу отходить от осипшего лая клаксонов, скрежета тормозов, проклятий водителей и угарного газа. Притихли даже пригороды. Улицы выглядели бы совсем пустынными, если бы мальчишки не устраивали здесь гонок на мотоциклах.

Изматывающие нервы пробки на дорогах к морю — Понтина и Аурелиа, ожесточенная борьба за жалкие квадратные сантиметры грязного пляжа и замусоренного моря никакого отношения к городу уже не имеют.

Вот такое воскресенье сегодня в Риме. Богатых римлян носит где-то между Кенией и Сейшелами; римляне среднего достатка довольствуются Капри и Позитано, а те, кто победнее, осели в Остии и Кастелли.

В Главном управлении корпуса карабинеров на Румынском бульваре, к удивлению начальника службы внешних связей полковника Моидзо, появляется сам командующий генерал Эльвино Фаис Запершись у себя в кабинете, он опускает шторы, чтобы стекло письменного стола не ослепляло солнечными бликами. Некоторое время взгляд его блуждает по белым стенам кабинета. Распятие над дверью; позади стола, под портретом президента республики, большая карта Рима; слева — карта Италии и островов, утыканная флажками, которыми отмечены подразделения корпуса карабинеров — все, вплоть до самых мелких. Огромная, густая паутина.

Многие из этих флажков воткнул в карту он сам. Правда, некоторые ему пришлось потом передвинуть на другое место — не без борьбы, разумеется, упорной, хотя, как правило, бесшумной.

Всего шесть месяцев осталось ему до пенсии. Но враги решили больше не ждать. Они пошли даже на гнусный шантаж, раскопав в давнем прошлом генерала историю, которую сам он считал давно забытой.

Как звали того парня-грека? Он встретился с ним когда-то в Афинах. Даже имени в памяти не осталось, настолько все отошло куда-то, кануло в небытие.

Однако нашлись люди, которые ничего не забыли и теперь пользуются моментом, чтобы уничтожить плоды всей его тридцатилетней работы. А ведь ему следовало знать, что после той истории за каждым его шагом следили, каждый поступок брали на заметку, фиксировали, где-то на него завели разбухавшее с каждым годом досье — чтобы в подходящий момент пустить его в ход. И вот этот подходящий момент наступил.

Достав из внутреннего кармана ключ, генерал открывает ящик и достает исписанный лист — копию своей докладной министру обороны. Прошение об отставке. Он отправил его две недели тому назад, но министр ответил, что должен еще подумать.

Фаис смотрит на свое отражение в стекле письменного стола — непривычно пустого, сверкающего чистотой. В зеленоватом, искаженном отражении — золоченые знаки отличия на генеральском мундире, покрасневшие веки, основательные мешки под глазами, дряблые, отвисшие щеки. Старик, думает он.

Много лет генерал живет вместе со своей сестрой Эленой. Когда он сказал, что собирается подать в отставку, сестра серьезно и коротко ответила: «Ты — офицер, знаешь, что делаешь». В сущности, Элена — единственный человек, перед которым он мог бы излить душу; теперь же ему остается только смотреть в стекло и беседовать с собственным отражением, с этим противным старческим лицом. Очень велико искушение покончить со всем одним махом. Что было — то прошло, он не собирается копаться в мелочах, гадать, не была ли его жизнь сплошной ошибкой, бессмысленной, никому не нужной. И стоит ли все это продолжать?

Ему прозрачно намекнули, что для него найдется место в административном совете какой-то финансовой компании, занимающейся военными заказами. Влиятельный член правительства сказал: «Человек с вашими данными обладает ценным опытом, который может быть весьма полезен и даже необходим в других сферах деятельности. Никто не вправе лишать страну вклада, который могут внести в общее дело такие люди, как вы».

Генерал переводит взгляд на телефонный аппарат, стоящий на столике рядом с креслом.

Паоло Алесси проснулся слишком рано. На субботу ему выпало ночное дежурство, или, как у них говорят, бдение. Направляясь в редакцию, он прихватил с собой книжку, ибо знал, что его ждет обычный скучный вечер: неизменная мелкая правка уже готовой полосы часов в одиннадцать — двенадцать, наспех, по трафарету слепленное сообщение «в последний час» и, как правило, два-три новых заголовка. Но кто-то напутал с подверсткой рекламы, и в одиннадцать вечера главный редактор сунул ему под нос пустую полосу — заполняй чем хочешь. Предстояло перерыть все поступившие за день сообщения телеграфных агентств. Чертыхаясь, он отобрал ранее не поместившиеся или пропущенные куски, из которых можно было состряпать семь колонок сверху, трехколонник справа, что-нибудь на подверстку, броский материал для центра полосы, небольшой подвальчик и несколько мелочишек. В час ночи, когда он уже решил, что все в порядке, пришло сообщение: какой-то тип из Казерты в припадке безумия зарубил топором жену и детей, а сам выбросился из окна. Пришлось все перетасовывать и добавлять пару новых абзацев. Так что освободился он очень поздно и домой добрался только в три часа ночи, совершенно измочаленный. В таком состоянии уснуть он не мог, взял книжку, да так и не выпустил ее из рук, пока не дочитал до последней страницы. А проснулся в половине девятого, не поспав и четырех часов, очумевший от духоты и раздраженный сбившимися, прилипшими к телу простынями.

Вот тут и начинаешь понимать, как плохо, что рядом нет женщины, подумал он. Обычно, когда перед ним возникала эта проблема, Алесси приходил к выводу: пока вокруг так много соблазнов, спешить с решительным шагом не стоит. Рано или поздно, конечно, наступит момент, когда любопытство уступит место чувству самосохранения. У него есть связь, которая в общем-то его устраивает: женщина его же возраста, разведенная. Но у нее двое детей. Свои отношения они никак не оформляют; оба, как говорится, свободны, но Паоло и в голову не приходит, что свободен, в сущности, он один, поскольку Марии, чтобы побыть с ним, приходится отрывать время от детей и работы.

Сегодня воскресенье, а он опять дежурит; в августе обычно выясняется, что у всех есть дети, жены, матери с их вечными претензиями, всякие неотложные домашние дела и обязанности, так что тянуть воз приходится молодым редакторам — холостякам, все валят на них. Что касается возраста, то в свои тридцать Паоло молодым может себя уже не считать, но против того, что он холостяк и шляпа, не возразишь.

Послонявшись по квартире, он принимается читать, потом убирает постель, что-то жует, просматривает какие-то заметки и звонит Марии, устроившейся с детьми в недорогом пансионе на берегу Адриатического моря. От нечего делать он решает пойти пораньше в редакцию, хотя еще нет и двух и вряд ли он кого-нибудь там застанет. Зато там кондиционеры.

Свой «фиат» Паоло оставляет перед запертым центральным подъездом и проходит в редакцию через дверь типографии и экспедиции. Швейцар даже головы не поднимает. Наверное, он видел выходившего из машины Паоло на экране своего монитора: камеры установлены на всех четырех углах здания. Телекамеры, пуленепробиваемые стекла входных дверей, двое полицейских, дремлющих в машине на углу…

Алесси сам берет в швейцарской пачку газет и начинает внимательно просматривать издания конкурентов: сначала римские, потом северные, у них самый большой тираж.

Еще одно ничем не примечательное воскресенье. Заведующий отделом сокрушенно вздохнет, пробежит глазами несколько жалких информации, раскопает в ящике какой-нибудь залежалый материал, чтобы хоть чем-то заполнить полосу, предложит, не без ехидства, отдать свободное место другим отделам, потом обратится к нему с неизменным вопросом: «Что бы такое придумать на сегодня, черт побери?» А Паоло, как водится, ответит: «Сейчас зазвонит телефон и нам сообщат сенсационную новость. Вся первая полоса и целый разворот — только мне и тебе». В эту игру они играют уже много лёт. Сенсационные сообщения время от времени действительно поступают, но не по телефону, не по воскресеньям и не в середине августа. В общем, пока он довольствуется глухим урчанием кондиционера.

На третьем этаже небольшой четырехквартирной виллы в тихом аристократическом районе неподалеку от виа Номентана генерал Армандо Фульви медленно, стараясь сдержать дрожь в руке, опускает на рычаг телефонную трубку. Взволнованный голос на другом конце провода обрывается. Гуараши!

Уже два дня как это случилось, а он ничего не знает. Ему даже не позвонили: ждали звонка от него. Там понимали, что рано или поздно он это сделает, и теперь, позвонив, генерал подтвердил правильность их расчета. Он сам позаботился о переводе Гуараши на Сицилию, чтобы в случае необходимости иметь возможность связываться с ним, не вызывая ни у кого подозрений. Но у этих людей подозрительность в крови. Итак, карточные долги и женщины… Самоубийство. Лицо генерала искажает горькая усмешка: да, все было бы смешно, если б не было так трагично.

Генерал в доме один. Все остальные жильцы виллы разъехались из Рима. Он ходит по квартире в трусах и майке, шаркая резиновыми шлепанцами.

Несколько лет назад он еще позволял себе роскошь держать ординарца. Но в связи с кампанией за всеобщую экономию, после того как он сам работал в комиссии по подготовке реформы вооруженных сил, ему пришлось отказаться от такой привилегии: и самое большее, что он может себе позволить — это вызвать шофера, когда надо ехать в министерство.

Он давно разошелся с женой, и, хотя суд постановил, что дочь, Франка, должна навещать отца по воскресеньям, девочка предпочитала проводить выходной со своими друзьями: сегодня она уехала в Сперлонгу и вернется только к ужину. Если, конечно, не застрянет в дорожной пробке. Франке еще только восемнадцать, но характер у нее такой же непреклонный, как у матери; к отцу она относится с болезненной неприязнью, которую он привык принимать безропотно. При встречах с дочерью генерал всегда испытывает неловкость, смутно сознавая» что он перед ней в долгу; да и по отношению к жене он чувствует себя виноватым: ведь и ей, и дочери пришлось подчинять свою жизнь, свои интересы его жизни, его интересам, хотя жена, выходя замуж за офицера, знала, на что идет.

А бедная Франка с детства была вынуждена переезжать с места на место и каждый раз терять своих немногочисленных подружек, общество которых помогало ей сносить придирчивую опеку матери — у той ведь никого, кроме дочки, не было, — и безразличие отца, вечно отсутствующего, невнимательного, никогда не находившего для нее времени. Так стоит ли теперь удивляться, что она не упускает случая продемонстрировать свою самостоятельность и, являясь наконец, тычет ему под нос газету «Лотта континуа»1, обязательно ухитряется ввернуть в разговор, что все убитые «даже из ваших — дело ваших же рук: все вы, военные, путчисты».

Но сейчас его тревожные мысли заняты Франкой лишь отчасти. Он думает о Гуараши. Гуараши нет в живых. Генерал потрясен: этот человек был для него не просто другом, а союзником, необходимой фигурой в рискованной партии, которую он терпеливо и тщательно разрабатывал на протяжении нескольких месяцев и которую теперь очень легко может проиграть.

Генерал подходит к окну и осторожно выглядывает на улицу. На дороге машин не видно.

Фульви мысленно перебирает свои слова и поступки, пытаясь догадаться, где допустил ошибку. Может, он слишком раскрыл свои карты? В чем-то же он просчитался. Есть одно смутное подозрение: неужели все дело в той последней встрече? Неожиданный рапорт Фаиса об отставке заставил 'его и Гуараши поторопиться. Они встретились в ресторане на виа Кассиа в три часа дня. Посетителей там почти не было. За соседним столиком сидели двое мужчин. Они нарочито не смотрели на вошедших, даже случайного взгляда не бросили. Слишком уж эти люди были безликими, слишком равнодушными, слишком молчаливыми. Один из них повесил свою большую сумку на спинку стула, как раз позади него. В наше время хороший магнитофон может записать даже шепот.

Выходит, им все известно. Они знают теперь о его намерениях. Смерть Гуараши — это предупреждение ему, он тоже у них на прицеле. Именно он. Тревога генерала возрастает; утратив контроль над собой, он снова подходит к окну и вглядывается в автомобили, стоящие у тротуара. Солнце плавит асфальт и отражается в стеклах припаркованных машин: не поймешь, есть в них кто-нибудь или нет. Он лихорадочно пытается взять себя в руки, разобраться в ситуации, но от безотчетного страха спазм сводит желудок. Нет, не сейчас, только не сейчас. Он должен немедленно что-то выяснить, что-то предпринять, придумать что-нибудь и перейти в контрнаступление. Может быть, еще не поздно.

Почему не звонит Страмбелли? Он обещал позвонить, предупредить, если возникнут какие-нибудь осложнения. Генеральный штаб уже собрался; кандидатура Фульви предложена. Принятие решения — вопрос нескольких часов.

Да, он сам позвонил Гуараши: нервы сдали, скорее всего потому, что Страмбелли все еще молчал. Не следовало делать этого. Его телефон, конечно же, прослушивается. Теперь они знают о его звонке в Катанию.

Но он тоже может сделать предупреждающий шаг. Взяв телефонную книгу, он лихорадочно ищет нужный номер, найдя — нетерпеливо набирает его.

Длинные гудки долго падают в пустоту воскресного дня. Почему никто не отвечает? Генерал вынимает из ящика письменного стола пистолет и кладет его перед собой. Глупость, конечно, но так он чувствует себя немного увереннее и укрепляется в своей решимости. Он солдат. Он на войне.

В редакции Паоло Алесси обсуждает с одним из спортивных обозревателей игру итальянской сборной на европейском первенстве по футболу. 'Тема эта не очень его занимает, но собеседник увлечен, и Паоло остается лишь поддакивать. Его выручает телефонный звонок,

— Алесси у телефона…

— Алло, слушайте меня и не кладите трубку. Я не могу назвать своего имени. Скажу только, что в последний раз мы виделись с вами на пресс-конференции министра обороны.

После мгновенного замешательства Алесси узнает этот голос: Фульви, корпусной генерал из сардинских гренадеров высокий, худощавый, с острым подбородком и нерешительным взглядом, который плохо вяжется с бравой фигурой. В обществе журналистов немногословен. Помнится, в последний раз они перекинулись парой фраз. Где это было? Да, тогда говорил министр, а они оба стояли в глубине зала, подпирая стенку. Министр распространялся о нравственных ценностях Сопротивления, о вооруженных силах как гаранте государственных институтов и свобод. Генерал слушал, держа руки по швам и не сводя глаз со спинки кресла, стоявшего перед ним. Именно отсутствующее выражение лица этого человека, когда остальные офицеры наперебой демонстрировали живейший интерес к словам министра, побудил Алесси вызвать его на разговор.

— Все слушают министра внимательно, как прилежные школяры учителя. А вы, генерал, нет. Почему?

Фульви вздрогнул. Положив руки на спинку кресла, он подался чуть вперед, словно стараясь спрятать глаза от Алесси, и ответил не сразу.

— У меня всегда была отвратительная память. Если мне что-то неясно, запомнить этого я не смогу.

Алесси сначала решил, что ослышался.

— Вы имеете в виду слова министра? Это они вам неясны?

Генерал выпрямился и застыл. Выступление закончилось, зал бурно зааплодировал. Генерал тоже хлопал. Остальное он договаривал, уже глядя Алесси прямо в глаза:

— Я вообще никогда не заучивал уроки наизусть. — И добавил, словно опасаясь, что его могут неверно понять: — А подобные лекции не стоят того, чтобы их заучивали.

Алесси хотел удостовериться, что понял его правильно: — Слишком много попугаев развелось, не так ли? Генерал улыбнулся, напряженность спала.

— …Я хотел бы получить информацию, — слышится в трубке голос генерала. — Если, конечно, вы можете мне ее дать. Простите за беспокойство, но мне повезло, что я напал именно на вас сегодня и в такое время… Я хотел вас спросить, что вам известно о смерти полковника Гуараши?

— О смерти полковника Гуараши?

— Да, Валерио Гуараши, начальника отряда уголовной полиции катанийского легиона карабинеров. Сегодня я узнал, что он умер от выстрела в сердце. — И после паузы: — Ведь именно вы занимаетесь вопросами, связанными с министерством обороны, не так ли?

— Да, но я пришел в редакцию только что и еще не успел просмотреть сообщения телеграфных агентств. Вы говорите, что это случилось в Катании? Минуточку, — прикрыв рукой микрофон, Алесси орет что есть мочи: — Тигр, все телеграммы сюда! Пожалуйста!

Тигр — старший рассыльный — притаскивает ворох телетайпных лент, и Паоло Алесси торопливо начинает их просматривать.

— Когда это произошло? — спрашивает он и жестом показывает, что ему нужна ручка.

— Мне сообщили сегодня утром, а произойти это могло вчера или позавчера.

— В телеграммах ничего нет. Катанийский корреспондент об этом не сообщает. Странно… А вы уверены?

— Час тому назад я разговаривал с Катанией.

— Простите, генерал. — Он уже позабыл и о духоте, и о скуке воскресного августовского дня: когда у покойника погоны со звездами, генералы не звонят журналистам. — У вас такое высокое звание, а я… простой журналист, и мы с вами едва знакомы. К тому же я здесь сегодня совершенно случайно… Что все это значит?

Несколько мгновений трубка молчит, потом снова слышится сбивчивая речь Фульви. Алесси изо всех сил прижимает трубку к уху, словно боится упустить хоть слово.

— Из Катании мне передали, что он застрелился из-за карточных долгов. И еще там замешаны женщины…

— А вам эта версия кажется неубедительной?

Генерал говорит быстро, явно стараясь перейти от вещей, давно и хорошо известных, к главному:

— Два года тому назад вы занимались историей с «гепардами». Мне известно, что на вас оказывали давление, но вы не поддались, и потому я считаю вас человеком, заслуживающим доверия.

История с «гепардами». Дело о трехстах миллиардах. Поговаривали, что одних взяток было роздано двенадцать миллиардов, и не кому-нибудь, а министрам и генералам, двое из которых вышли из игры, покончив с собой. В этой истории были замешаны американские и западногерманские секретные службы, между которыми происходили постоянные стычки. Но наружу тогда ничего так и не вышло.

Алесси выступил с серией статей после того как генеральный штаб потребовал дополнительных закупок на двести миллиардов лир, которые следовало изыскать, не обременяя военного бюджета. Но Италия уже вступила в период жесткой экономии и завинчивания гаек по части налогообложения, и новые танки ей были не по карману.

Алесси не рассчитывал, что его статьи смогут помешать заключить сделку или сорвать ее. В подобных случаях такой малостью не обойдешься.

— Я хотел бы понять вас лучше, генерал. Те мои статьи… Вы хотите сказать, что считаете меня человеком, докапывающимся до истины не только в историях с самоходками, но и в историях с мертвыми генералами? Или что смерть полковника Гуараши и скандал с «гепардами» как-то связаны между собой?

— Я спросил вас только, известно ли вам что-нибудь о смерти полковника Гуараши, дорогой мой Алесси. Этот человек несколько лет тому назад работал со мной.

— А я вам ответил: нет, не известно. Точно так же, как мне не было ничего известно о «гепардах». Что нужно выяснить теперь?

В тоне журналиста звучит вызов, но ответ генерала сух и в то же время уклончив:

— Журналист не я, а вы… Я отрываю вас от работы. Простите, не буду больше мешать…

Алесси пытается еще раз забросить удочку:

— Надеюсь, мы с вами скоро увидимся, генерал…

— В ближайшие дни я буду просматривать вашу газету.

Разговор окончен. Алесси, немного подумав, набирает девятку.

После нескольких гудков коммутатор наконец отвечает. — Соедини-ка меня с нашим корреспондентом в Катании.

Генерал Армандо Фульви, услышав щелчок в трубке, еще какое-то время не опускает ее, чтобы убедиться, не раздастся ли в ней какой-нибудь посторонний звук. Конечно, это был рискованный шаг. Но вдруг сработает? В том, что журналист теперь пойдет по следу, генерал уверен. А другие? Как прореагируют они? Наклонившись, генерал массирует ляжки, икры йог. От нервного напряжения свело мышцы. Руки тоже ноют. Генерал поднимается из-за стола. В ожидании звонка от Страмбелли он не находит себе места. Страмбелли — однокашник, они вместе учились в академии, и судьба развела их только в конце войны: сначала Страмбелли был заброшен на Балканы, потом его депортировали немцы… Фульви встряхивается, отгоняя неприятные воспоминания. Снова встретились они в сорок седьмом, в Модене, где оба проходили специальную подготовку. С тех пор судьба вела их, можно сказать, параллельным курсом.

Генерал меряет шагами комнату, размахивая руками, чтобы немного размяться. Ладони у него вспотели. Он машинально пытается сунуть руки в карманы, забыв, что на нем одни трусы. Потом идет в кухню: нужно как-то справиться с волнением. Вынув из морозильника бифштекс, кладет его на тарелку, чтобы он оттаял, моет под краном небольшой пучок салата. Есть не хочется, но при его гастрите перекусить необходимо, ведь неизвестно еще, когда соизволит явиться Франка. И вообще, лучше занять себя каким-нибудь обыденным делом — иногда это помогает справиться с нарастающей тревогой, снять напряжение.

Накрыв для себя часть стола, генерал откупоривает бутылку пива. Слава Богу, холодное. Прежде чем наполнить стакан, он делает жадный глоток прямо из бутылки.

Продолжая держать стакан в руке, генерал слегка присаливает мясо в ставит сковородку на плиту, а когда бифштекс подрумянивается, убавляет огонь до минимума и накрывает сковородку крышкой.

И тут из груди генерала вырывается что-то вроде короткого смешка: до чего же нелепая ситуация. Шестидесятилетний генерал Армандо Фульви, без пяти минут главнокомандующий корпусом карабинеров, стоит в трусах и майке, с вилкой в руках и, прислонясь к кухонной двери, ждет, когда поджарится замороженный бифштекс, а там, в кабинете, на пустом письменном столе лежит зловещая штуковина — пистолет, совсем как свернувшаяся на солнышке черная ядовитая змейка, готовая нанести смертельный удар.

— Черт побери, почему же не звонит Страмбелли?

Генерал начинает делать глубокие вдохи, стараясь как можно дольше задерживать воздух в груди, и медленные выдохи — как учили его делать, когда он был еще новобранцем. Потом он снимает сковороду с огня и ставит ее на стол. А мясо-то жесткое. Первые куски он глотает почти не жуя и даже не ощущая вкуса. Внезапно раздается звонок. Сначала генерал не может понять — телефон это или кто-то звонит у двери. Сколько раз он собирался сменить дверной звонок. Звук совершенно одинаковый. После второго звонка он поднимается. Тяжелая ручка ножа, задев край тарелки, оставляет царапину на фаянсе.

В своем кабинете на Румынском бульваре командующий корпусом карабинеров генерал Эльвино Фаис нервно барабанит пальцами по столу. Полковник Моидзо доложил ему о звонке какого-то журналиста, интересующегося обстоятельствами смерти полковника Гуараши в Катании. А Фаис ничего об этом не знал. Он сам позвонил в Катанию, и ему с извинениями и ссылками на какие-то малоубедительные причины сообщили, что начальник отдела уголовной полиции покончил жизнь самоубийством у себя в кабинете вечером, два дня назад, но историю эту решили не разглашать, чтобы не поднимать шумихи вокруг мотивов самоубийства. Составлена секретная докладная записка, которую генерал обязательно получит не позднее понедельника. Причины? Азартные игры и женщины. Главным образом, карточные долги. Намекнули, что речь идет о векселях на несколько миллионов. Имеются и кое-какие письма.

Генерал с досадой бросил трубку. Потом потребовал, чтобы Моидзо принес ему личное дело полковника Гуараши. К очередному званию Гуараши был представлен недавно и сразу переведен в Катанию. Раньше он занимал высокий пост в одном из подразделений секретной службы при министерстве обороны.

Снова звонит телефон. Генерал поднимает трубку и молча слушает. Слушает до конца, не перебивая. Господи, еще один?