Агния Барто

БОЛЬШОЙ МИР ДЕТСКОГО ПОЭТА

Поэтическое творчество Агнии Барто — важная и необходимая часть нашей духовной культуры. Оно принадлежит к выдающимся достижениям не только русской, но мировой социалистической литературы для детей. На протяжении полувека каждая книга поэта — это новая завоеванная вершина, победа таланта и мастерства, гражданственности жизненной позиции и человечности идеалов.

В альпинизме за каждой покоренной вершиной встает не один лишь подвиг восхождения, а и вся предшествующая жизнь восходителя, колоссальный подготовительный труд. Нечто похожее заключено и в литературе — в новаторстве ее вечного поиска, в неутолимом стремлении художника к решению все более трудных и ответственных задач. Хотя самые крутые и сложные свои восхождения художник совершает обычно дома, за рабочим столом.

У Агнии Барто два таких стола. Один — в ее небольшой комнате в московском Лаврушинском переулке, с окном, выходящим в каменный колодец двора. Другой — в мансарде дачи, в лесном поселке Перхушково, неподалеку от Москвы. Дачный стол как бы подсобный. Он и не письменный в строгом смысле, без тумб, без ящиков — просто столик, на котором располагается обычно привозимая из Москвы рукопись очередной книги, записываются и переписываются бесконечные варианты стихотворных строк, прозаических страниц, глав. А московский стол всегда завален своими и чужими рукописями, гранками печатающихся книг и статей, письмами...

Писем особенно много. Ежедневно на столе возникает горка свежей почты. Пишут ребята и взрослые. По-русски, по-немецки, по-английски, по-болгарски... Редко на конверте обозначен точный адрес. Чаще письма пересылаются из Союза писателей, из различных редакций. Бывает, пишут и так: «Москва. Барто». Но это лишь малый ручеек огромного потока.

Сотни писем по-прежнему идут на радио: не смолкает эхо девять лет звучавшей в эфире передачи «Найти человека». Ребята шлют отзывы на любимые стихи в Дом детской книги. Большая международная почта приходит в московский Дом дружбы с народами зарубежных стран, где Агния Львовна — президент Ассоциации деятелей литературы и искусства для детей. И каждое письмо — крепкая ниточка, протянутая от сердца читателя к сердцу поэта.

Когда видишь на рабочем столе Агнии Львовны только что вскрытые конверты, когда слышишь в чтении самой писательницы особенно взволновавшее ее письмо, невольно думаешь о том, сколь бесчисленны, естественны и нерасторжимы связи поэта с миром. В эти минуты отчетливо понимаешь, почему на Втором съезде писателей России А. Барто с такой горячностью возражала против выдвинутого в свое время критиком М. Петровским «критерия цирка», якобы призванного объяснить специфику детской литературы. «Ну, хорошо! — говорила тогда А. Барто.— Цирк учит ловкости, силе, смелости. Но как извлечь из циркового представления воспитание гражданских чувств? Как быть с воспитанием честности, доброты, человечности? Как быть с общественными понятиями, которые умеет донести до ребенка талантливая книга? Вряд ли можно сомневаться, что задачи литературы для маленьких много шире и глубже задач циркового представления».

Не игра, не цирк, а вся Земля, все человечество с его борьбой, заботами, тревогами, счастьем — мир детского поэта, большой мир детской литературы.

О том, как этот мир велик, как глубоко и органично проникает он в душу поэта, оплодотворяя и поднимая на новые высоты его творчество, вдохновенно рассказывают вышедшие в 1976 г. «Записки детского поэта». Над этой книгой А. Барто работала в течение 1974—1975 годов — в Москве и Перхушкове. Но фактически книга складывалась всю жизнь. Казалось бы, жанр «записок», не налагающий на автора строгих формальных ограничений, допускает полную свободу в обработке жизненного материала, но А. Барто никогда не удовлетворялась тем, что дается легко. Она в любых случаях умеет подойти к материалу жизни под таким углом, когда этот материал начинает оказывать упорное сопротивление. В преодолении его, в подчинении содержания словесной форме и состоит победа художника.

Своеобразной канвой «Записок» являются отрывки из писательских дневников Барто 1974 года. Но одновременно поставлена задача рассказать о главных, узловых моментах судьбы художника, о том, что, говоря словами Маяковского, «было с бойцами, или страной, или в сердце было в моем» на протяжении шести последних десятилетий. К событиям, происшедшим с писателем в течение одного лишь года (поездки в Грецию, в Михайловское, в Бразилию, участие в Неделе детской книги и в работе XVII съезда комсомола, посещение детских яслей и садов, школ, ПТУ, работа в Ассоциации деятелей литературы и искусства для детей, репетиции новой пьесы и т. п.), добавились отдельные эпизоды детства, рассказы о встречах с выдающимися мастерами советской литературы, о наиболее памятных поездках и годами выношенные, подкрепленные уникальным творческим опытам размышления о детях, о психологических особенностях различных возрастов, о специфике литературы для детей, о работе детского поэта...

Все это надлежало связать единой мыслью, воплотить в цельной и лаконичной форме. В общем, задуманы были не аморфные заметки, а книга, небольшая по объему, богатая содержанием, с крепкой, художественно обоснованной композиционной структурой. Не удивительно, что материал сопротивлялся: слишком обширный и разнородный, он не легко спрессовывался в книгу.

Агния Львовна буквально на слух выверяла каждый абзац, по многу раз читала готовые главы друзьям, советовалась, одно изменяла, другое сокращала, третье переписывала наново, меняла местами главы и главки, отвергала напрочь иные великолепно написанные страницы только потому, что они «не ложились» в концепцию книги, и дописывала новые эпизоды, которых, как оказалось, не доставало.

В итоге возникло произведение нового жанра: многоплановое, «многослойное», органично сочетающее дневниковые записи «для себя», мемуарную и путевую прозу, литературно-теоретические и этико-психологические эссе, стихи, рассказ о тайнах поэтического мастерства, социальные размышления и многое иное. Лишь отдельными гранями книга отодвинута в прошлое. А вообще-то «Записки» Агнии Барто — о сегодняшнем, о том, как, чем и во имя чего живет советский детский поэт, наш с вами современник, из каких сгустков боли, гнева, любви, страдания и радости, дарованных поэту вселенской жизнью, рождаются в конечном счете кристально-прозрачные строки, обращенные к доверчивым и открытым детским сердцам и заряжающие эти сердца оптимизмом, несокрушимой верой в добро, жаждой изо всех сил споспешествовать его утверждению.

Обычно мемуарист как бы говорит читателю: смотрите, вот чему мне довелось быть свидетелем и участником, вот оно — зримое для меня, а теперь, благодаря моей памяти и умению рассказывать, также и для вас, прошлое. Для Агнии Барто прожитое не является самодовлеющим. Ветры минувших времен точно так же, как и ветры настоящего, в едином порыве надувают паруса ее поэтического корабля, корректируя и убыстряя его движение. Поэт всегда в центре свершающихся событий, там, где может понадобиться его живое участие, слово и дело. Закономерно, что объединяющим ядром, внутренней доминантой книги стал советский человек в динамике его духовного, нравственного роста. И прежде всего — в его решающие, детские и отроческие, годы.

После выхода книги Агния Львовна рассказывала, что некоторые писатели, вероятно желая подчеркнуть высоту своей оценки, говорили: «Зря вы поставили в заголовок слово «детский». Ваша книга — это записки поэта. Так ее и следовало назвать».

Но художник В. Колтунов, оформлявший первое издание, в полном согласии с замыслом автора, выделил на обложке слова «детского поэта» красным шрифтом. Помимо того, что такое название абсолютно точно отвечает содержанию книги, оно имеет для Барто еще и полемический смысл. Писательница, отдавшая более полувека творчеству для младших граждан страны, подчеркивает названием книги, что эпитет «детский» в приложении к словам «писатель» и «литература» отнюдь не нуждается в стыдливом замалчивании. Что звание детского писателя может быть самым высоким из литературных «званий». Конечно, при условии, если литература не маскируется под детскую, а соответствует своей сущности.

Имея в виду эту сущность, В. Белинский, как известно, утверждал, что детским писателем нельзя сделаться,— им должно родиться. Агния Барто родилась детским писателем. Но узнала об этом много позже того, как, еще будучи сама школьницей, сочинила первые стихи, которые, по ее собственному признанию, были «беспомощным подражанием Ахматовой». И даже позже, чем стала писать и печатать стихи для детей.

Агния Барто — детский поэт не потому, что пишет для детей, а потому, что лучшие ее стихи стали детским фольклором. Они словно бы утратили черты авторства и превратились из поэзии для детей в поэзию самих детей, став адекватным выражением их духовной жизни, их мировосприятия, чувств, стремлений.

Великолепный тому пример — история со стихотворением «Челюскинцы-дорогинцы», о которой Барто с юмором рассказывает в «Записках детского поэта». Прочитав в электричке К. Чуковскому написанные ею шесть строк по случаю благополучного возвращения в Москву участников челюскинской эпопеи, Агния Львовна от смущения приписала эти стихи неведомому пятилетнему мальчику. И тончайший знаток языка и психологии детей, автор знаменитой книги «От двух до пяти» не только был пленен этой «пылкой и звонкой песней, хлынувшей прямо из сердца», но и не усомнился, что поэту именно пять с половиной лет. В потоке стихов, посвященных челюскинцам, «челюскинцы-дорогинцы» с легкой руки Чуковского не затерялись и даже в какой-то мере вышли на первый план, зазвучали с эстрады, были прославлены «Литературной газетой», упоминались в докладе С. Маршака на Первом съезде писателей. «С какой экономией изобразительных средств,— писал К. Чуковский в «Литературной газете» о мнимом пятилетием поэте,— передал он эту глубоко личную и в то же время всесоюзную тревогу за своих «дорогинцев»! Талантливый лирик дерзко ломает всю строфу пополам, сразу переведя ее из минора в мажор... Даже структура строфы так изысканна и так самобытна...»

В этой высокой оценке нет скидки на малолетство предполагаемого автора, на «детскость», но в ней есть, конечно, точное понимание специфичности явления, о котором идет речь. Примерно теми же словами Чуковский мог бы оценить безымянный фольклорный шедевр неведомого создателя. Как и в лучших произведениях устного народного творчества, здесь есть определенная изысканность, самобытность, дерзость новаторства. Но это не плоды изощренного «головного» мастерства, литературной многоопытности, а результат кровной, органической близости к общей жизни, к общим переживаниям, являющимся изначальными истоками всякой подлинно народной поэзии. Истинная детскость и истинная народность, несомненно, смыкаются в своих истоках. Поэтический талант Агнии Барто— и в этом его счастливая суть — способен не только постигнуть, но и выражать это единство. Как бы далеко ни уходила писательница по пути мастерства, она ни на миг не отрывается от тех природных основ, имя которым народность и детскость. С размышления об этом и начинаются «Записки»:

«В стихах почти каждого поэта с годами начинает звучать грусть об ушедшей молодости. Но я гоню от себя сии лирические вздохи, ведь у моих читателей — детей нет вчерашнего дня, у них все — впереди, все — сегодня и завтра. Стихи, написанные для них, должны быть неистощимо молоды. А если сосредоточиться на том, что «Все миновалось, молодость прошла», тогда пиши пропало, детский поэт!.. Нет, у поэта детского свое, совсем иное лирическое «я».

О том, из каких слагаемых это «я» состоит, по каким законам оно формируется, как и чем обогащается, как живет, и рассказывают «Записки детского поэта».

Собственные детские воспоминания — слагаемое номер один. У Барто они несут печать первозданной свежести, остроты и подлинности. Автор «Записок», например, вспоминает свой визит с мамой к богатым родственникам. На буфете маленькая Агния впервые в жизни увидела ананас. «Он игрушечный?» — спросила она. «Нет, детка, — сказала хозяйка, — мы потом его попробуем». Кончился визит. То ли забывчива была родственница, то ли сберегала ананас для более именитых гостей, но «пробование» заморского фрукта не состоялось. И разочарованная Агния сказала, уходя: «А ананас-то все-таки игрушечный». «Хитрая у тебя девочка»,— заметила обиженная хозяйка, прощаясь с матерью.

Она, судя со своей «взрослой» точки зрения, увидела в словах ребенка тонкий намек на собственную корыстную расчетливость. На самом деле дети, если только они не приучены взрослыми к хитрости, простодушны и справедливы. Реакция девочки — нормальная детская: раз ананасом не кормят, держат его «для вида»,— значит он игрушечный. Другого ответа быть не может.. Не подозревать же, в самом деле, взрослого человека в обмане! Ребенок скорее склонен допустить обманную внешность предмета, чем обманную сущность взрослого.

В «Записках» Барто не раз возвращается к мысли о том, что пишущему для детей «надо постоянно общаться с детьми, идти в детский народ», знать не ребенка вообще, а конкретных, сегодняшних детей, наших маленьких современников. В главе «Великие о детях» она апеллирует в этой связи к авторитету Достоевского, Тургенева, Льва Толстого, Гоголя, Чехова. Ибо, по ее словам, в высказываниях этих писателей «находишь почти все главное, насущное для современного писателя, стремящегося глубже проникнуть в психологию ребенка. Разве не главное — детей надо уважать. Охранять их нравственную чистоту. Отвечать на их интерес к современности. Раскрывать их мир, обращаясь к их воображению».

Вот строчки из дневника писательницы: «Часто бывала я в детских садах...», «Была в яслях...». В годы войны, работая над книжкой «Идет ученик», посвященной юным уральцам, вставшим к отцовским станкам, Агния Барто вместе с подростками проходит учебную программу в училище, овладевает профессией токаря. Это помогает ей «проникнуть в психологию» уральских пареньков, героев книги. С целью ближе узнать сегодняшнего ребенка писательница может прибегнуть и к своеобразному «анкетированию» по методу «интервью», обратившись к своим семи-девятилетиим собеседникам с таким, например, неожиданным вопросом: «Ты можешь мне сказать: что такое душа?» Ответы, которые Барто приводит в «Записках», придутся «по душе» не одной ей, но и каждому взрослому читателю. Наши маленькие материалисты, как оказалось, не отрицают понятие души, но связывают его с добротой, сердечностью, великодушием.

«В прежние времена, — записывает Агния Барто, — я часто приходила к детям не для выступления. По уговору с заведующей детсадом или директором школы не сообщала ребятам о своей профессии... я хотела видеть будни. Сохранить инкогнито стало много труднее, когда чуть не в каждом доме появился телевизор. Был такой случай. Несколько дней сидела я на уроках в первом классе одной из школ. Директор... разрешил сказать детям, что я из районо... И вот сижу я на последней парте, никому не мешаю, никто на меня не оглядывается, а я примечаю все, что мне кажется интересным... Но во время перемены ко мне подходит шустрая девочка с двумя бантиками, торчащими как рожки, и доверчиво говорит:

— Вы в районо работаете? А раньше вы работали писательницей, я вас в телевизоре видела».

Где бы ни была писательница, каким бы делом ни занималась, дети остаются в центре ее внимания. Испания 1937 года, обливающаяся кровью, расстреливаемая в упор фашистскими пушками; рабочий Урал суровых военных лет; действующая армия осенью 1943 года; сегодняшняя Япония; село Михайловское во время очередного Пушкинского праздника поэзии; пролетарская окраина Пирея в период диктатуры «черных полковников» в Греции; тропическая Бразилия — все воспринимается А. Барто сквозь «призму детства». Типичная запись: «На детей я смотрела во все глаза, встреч с ними мне в Португалии как раз не хватало. Они для меня своеобразный барометр, через них я лучше ощущаю, какая нравственная погода в стране».

Рассказывая о своей работе народного заседателя, Барто пишет о «трагичной слепоте матерей», о том, что «сознание полной безнаказанности, укоренившееся с детства, часто приводит человека к беде» и «как часто судьба человека зависит от нравственных понятий, привитых ему в годы детства», когда так необходим «живой, сильный голос детского писателя!» Подобно стрелке компаса, всегда ориентированной на север, чувства, внимание, мысли поэта неизменно направлены к детям. Точнее — к сегодняшним детям.

«Я из страны своего детства»,— сказал Экзюпери,— записывает Агния Львовна.— О себе я хотела бы сказать по-другому: — Я из страны современного детства».

Читаешь «Записки» и видишь, как радует автора проявляемое кем бы то ни было знание, понимание детей, любовь к ним. «Дар этот, в сущности говоря, положен по штату каждому воспитателю, но как хорошо, когда воспитатель обладает им в полной мере», — замечает автор книги. Увы, встречаются и среди педагогов, не говоря уже о родителях, люди, начисто лишенные этого дара, нравственно нечуткие, душевно бестактные. Барто пишет о ясельной воспитательнице, которая детей младшей «ползунковой» группы называет по фамилиям; о директоре школы, произносящем перед учениками стертые, шаблонные фразы; о создателях телевизионного документального фильма «Мой отец», которые крупным планом показывают миллионам зрителей страдания девочки, плачущей при одном упоминании слова «отец»... В самое сердце ранят поэта строки из детского письма, полученного по случаю Международного женского дня: «...а моя мама пьет, что мне делать с такой мамой».

Отношение к детям — важнейший в глазах писательницы нравственный критерий оценки человека. Мимолетное, но навсегда врубившееся в память впечатление из поездки на фронт. Лейтенант Козлов принес из вражеского тыла, куда ходил на разведку, больного мальчика трех лет, который в бреду повторял одно только слово: «Вас?», «Вас?». «Фашистский пацан, а все равно ребенок»,— сказал он в медсанбате. Мальчик оказался русским. Но этого Козлов уже не узнал. Его убили в следующем бою.

Для писателя отношение к детям — критерий также и профессиональный. О Гайдаре автор «Записок» пишет: «То новое, значительное, что происходило в мире взрослых и детей, всегда было ему интересно и важно». Рассказывая о Л. Кассиле, А. Барто вспоминает такой случай. Лев Абрамович выступал перед детьми, надолго, может, навсегда прикованными к больничным койкам. Дети попросили писателя рассказать про футбол. И Кассиль стал говорить о том, что главный человек на футболе — судья. «Возвел он в высший ранг именно судью,— отмечает писательница,— потому что хотел обнадежить детей: если не игроками, то судьями и они когда-нибудь смогут стать».

Собственные наблюдения Агнии Львовны над взаимоотношениями детей между собой, над отношениями детей и взрослых, над детской речью и т. д. сочетают в себе зоркость писательского взгляда и подлинно педагогическую мудрость. Писатель, к примеру, замечает, что пресловутый «дух противоречия» возникает у детей не в подростковом возрасте, как многие до сих пор считают, а гораздо раньше. Так, четырехлетняя Катя переделывает знаменитые стихи про двух козлов: «Не на мосту, не два козла, не встретились, не рогами». Иных неразумных взрослых раздражает это стремление детей «перечить», делать по-своему, и они пытаются всеми силами эту черту в ребенке подавить, искоренить. Вот этого делать как раз и не следует, убеждена автор «Записок», ибо случаи, подобные описанному,— детские формы проявления драгоценной человеческой способности к неординарному, самостоятельному, творческому мышлению и поведению.

Точно так же нельзя, по мнению А. Барто, принимать всерьез юношескую заносчивость, обижаться и бурно на нее реагировать. Где-то писательница услышала выражение: «юношеское взбрыкивание» — и считает, что оно весьма точно характеризует суть этого возрастного явления. Если же заглянуть в душу подростка глубже, то в ней отчетливо обнаруживается стремление каждого юного человека «проверить себя: достаточно ли я взрослый?» Как сказал писательнице один девятиклассник: «Самостоятельность лелеет нашу душу». Как же важно, чтобы взрослый, тем более воспитатель, умел, в свою очередь, «лелеять» самостоятельность подростка!

В книге приводится такой случай. В летнем трудовом лагере на уборке урожая один старшеклассник, старательный и дисциплинированный парень, комсорг класса, нарушил установленный режим: опоздал к отбою. У него была уважительная причина. Но ни начальник лагеря — преподаватель физкультуры, ни другие педагоги не захотели вникнуть в причину проступка. Они действовали в соответствии с ранее объявленным предупреждением: нарушил режим — будешь отчислен из лагеря. И отчислили. «Начальник лагеря, видимо, не сомневался, что авторитет его сохранен...— замечает писательница.— На самом-то деле его авторитет в глазах пятнадцатилетних комсомольцев сильно пошатнулся!»

Ведь ничего так не подрывает в глазах детей авторитет взрослых, как совершенная взрослым несправедливость. И ничто так не губительно в деле воспитания, как стремление решать все возникающие между «отцами» и «детьми» конфликты с помощью «авторитета» власти и силы. В вечной теме — воспитание детей — писательница, на основании собственного житейского и литературного опыта, со всей убежденностью утверждает, как наиболее плодородный, принцип: «Не дави».

Этот житейский и педагогический принцип становится в поэтической системе А. Барто также и принципом эстетическим, знаменуя теснейшую связь между творчеством поэта и жизнью. «Не дави» — значит, не будь в своих стихах назойливо-моралистичным, избегай назидательной риторики, не пытайся вбивать свои понятия в детские головы, как вбивают гвоздь в стену. Для Барто разговор с детьми в стихах — это радостное общение, беседа «по душам», а если и спор, то спор «на равных», с полным уважением к достоинству оппонента. Это и взаимное узнавание, щедрая отдача богатств своего внутреннего мира читателю, который тем больше может почерпнуть из этой сокровищницы, что в нее, как в улей, собраны мед и пыльца с цветов, растущих «по всему земному шару».

Процитировав строки Ярослава Смелякова, обращенные к женщинам:

Барто говорит: «...если бы они были моими, я бы посвятила их детям». Она, однако, посвятила им большее: огромное число поэтических строк, полных удивления и любви.

Удивление, любовь и рожденное ими знание — вот исток детской поэзии Агнии Барто. В отношении поэта к детям нет и тени слащавого умиления. Сегодняшние дети в глазах поэта— «люди поистине удивительные». В них поражает сочетание традиционно-детского (в проявлении чувств, в поступках) и, казалось бы, опережающего их фактический возраст (способ мышления, рассуждения). «Сочетание общественных чувств с непосредственностью и наивностью...»

В главе «В защиту Деда Мороза» писательница вспоминает слова Льва Толстого, утверждавшего, что в детстве человек определяет свои отношения с семьей, в отрочестве — отношения с окружающим его обществом, в юности — с человечеством. По убеждению Агнии Львовны, применительно к нашим детям эти слова нуждаются в уточнении. Теперь дело обстоит так: «В детстве человек определяет свои отношения не только с семьей, но и с окружающим его обществом, то есть с детским коллективом. В отрочестве он приобщается к широкому миру, к проблемам гражданским и общечеловеческим. В юности — к нему нередко приходит умственная зрелость».

Влияние социальной среды стало более интенсивным. Ускоренная социализация ребенка как бы спорит с его биопсихологической природой. И в этом споре могут быть свои выигрыши и свои издержки. Последние выражаются подчас в том, что иные дети преждевременно утрачивают свою детскость, такие специфические черты, как удивление, доверчивость, подвижность одухотворяющей мир фантазии. Они до времени становятся чрезмерно рассудительными, удручающе трезвыми, холодно-аналитичными. И новогодний Дед Мороз для них уже не пришелец из сказки, а обычный костюмированный дяденька, получающий зарплату.

Агния Барто прямо обвиняет в таких утратах взрослых, прежде всего родителей. Но также и некоторых воспитателей и писателей, спешащих снять с предметов, окружающих ребенка, покров таинственности, «деромантизирующих» действительность. Эти люди, воспитывающие «реалистов» и «практиков», совершают, на взгляд писательницы, преступление, поскольку, отнимая у ребенка его природный дар видеть мир в свете сказки, они разрушают эмоциональные, а в значительной степени и нравственные основы его завтрашнего «взрослого» мира. Дорожить миром детства — значит, но словам Барто, «оберегать его от рассудочности, равнодушия». Мы же, считает автор «Записок», «иногда оберегаем детей от другого: от вздохов сочувствия, от малейшего душевного волнения».

Не беречь детей от сильных чувств — к этому призывала Агния Львовна советских писателей с трибун писательских съездов, со страниц газет и журналов, выступая со статьями о детской поэзии. С новой силой звучит эта мысль в книге «Записки детского поэта». Ибо «детям нужна вся гамма чувств, рождающих человечность». Ибо «о чем бы ни были написаны стихи, даже для маленьких, они должны быть обращены к чувствам, именно в этом назначение поэзии».

Силу лучших детских поэтов Барто видит «именно в том, что они в своем творчестве нашли сочетание детскости и взрослости, умеют со своими читателями говорить занимательно о серьезном и важном».

Слово «детскость» не сходит со страниц книги. Это краеугольный камень того, что мы называем обычно спецификой детской литературы. Основываясь на собственном поэтическом опыте, Барто вносит существенный вклад в ее понимание. «Каковы же особенности творчества детского поэта? — спрашивает она в главе «Отдельный разговор».— Прежде всего он должен обладать детскостью. Это дар природный, и заменить его ничем нельзя. По нескольким строчкам, пусть незрелым, несовершенным, можно понять, обладает ли поэт таким даром».

В глубине души почти каждый сохраняет до конца жизни что-то детское. Оно может таиться годами, как еле тлеющий уголек под слоем пепла, и вдруг пробиться однажды ярким язычком пламени в каком-либо поступке человека. Дар детскости, о котором говорит писательница, в том, чтобы не дать этому пламени превратиться в едва тлеющий уголек. Детский писатель всегда остается немного ребенком. Такими были Чуковский, Маршак, Гайдар, Кассиль и многие из тех, о ком пишет Барто в своих «Записках». Определенно обладал даром детскости Владимир Маяковский. В высокой степени наделена им Агния Барто. Причем «детскость» ее проявляется не только в стихах. Подтверждением тому — сами «Записки», где Агния Львовна с неподражаемым юмором рассказывает о том, как она в течение многих лет «разыгрывала» Ираклия Андроникова (первый такой «розыгрыш» относится еще к 1940 году), где она приводит свои остроумные эпиграммы на Маршака («Почти по Бернсу»), на Михалкова («Я иду по улице»), на самое себя («Телефон»).

Но бывает и так, замечает Барто: «дар детскости есть, а знания современных детей нет». Отсюда — мелкотемье, бедность, ограниченность содержания, вторичность литературной формы. Подлинное знание детей, их жизни, бесчисленными нитями связанной с жизнью страны и мира, незамедлительно проявляется, как пишет Барто, «в умении увидеть новое, воодушевиться им, привлечь жизненный материал, найденный тобой самим», в результате чего даже «одна и та же тема будет решена разными поэтами по-разному».

Пожалуй, труднее всего писать стихи для детей от лица самих детей. «...Здесь,— говорит Барто,— явственно выступает малейшая неточность ребячьей интонации, каждая фальшивинка, подделка под «детскость». Детское «я», предупреждает писательница, отнюдь не условно. Вот почему «естественность интонации не просто слуховая память поэта, а способность художественно перевоплощаться в ребенка, и только дар полного перевоплощения охраняет автора от речевой фальши...»

Одна из специфических черт детской поэзии — простота формы. Но простота, не имеющая ничего общего с примитивом, с бедностью. Писательница приводит курьезное заявление некоего старичка: «Скучно быть пенсионером, думаю, не заняться ли писанием стишков для детишек, дело это не сложное».

Не странно ли однако: простое дело — писать «стишки для детишек», а по-настоящему интересных детских поэтов, не только из числа пишущих на русском языке, а и во всем мире, можно перечислить по пальцам?! «Простота детского стиха,— утверждает Барто, — это ясность мысли, точность слова, присущие народной поэзии: загадкам, поговоркам, пословицам, звонким детским считалкам, песенкам».

Долгий опыт убедил писательницу, что в строй детского стиха могут входит «все слагаемые стиха современного»: аллитерация и ассонансы, разнообразные ритмы, свободное чередование размеров и т. п., конечно, если поэт «сумеет сохранить при этом и внутреннюю дисциплину детского стиха, его музыкальность, простоту звучания каждой строки».

В главе «У кого я училась писать стихи» Барто рассказывает о том, какое влияние оказали на нее в юности «ритмическая смелость, удивительные рифмы» Маяковского, его приверженность большим гражданским темам, его влюбленность в детей («Вот это аудитория! Для них надо писать!»). «Принципам Маяковского я старалась (пусть ученически) следовать в своей работе, — говорит Барто. — Мне было важно утвердить для себя право на большую тему, на разнообразие жанров (в том числе и на сатиру для детей)». К. Чуковский обратил внимание молодой Агнии Барто на роль лиричности в детских стихах. Его дружеская критика оттачивала слух начинающего поэта к излюбленной Барто «вольной» ассонансовой рифме, побуждала избавляться от рифм, хотя и каламбурных, глубоких, своеобразных, однако же неуклюжих и неблагозвучных, по словам Чуковского, «чудовищных». Но, пожалуй, самое главное, что Корней Иванович заразил Барто «своей любовью к устному народному творчеству», горячо поддержал ее первые опыты в сатирическом жанре.

Сложными, но глубоко плодотворными оказались взаимоотношения Агнии Барто в начале ее творческого пути с Маршаком. «Чему я училась у него? — пишет Агния Львовна.— Завершенности мысли, цельности каждого, даже небольшого стихотворения, тщательному отбору слов, а главное — высокому, взыскательному взгляду на поэзию».

Добрым словом вспоминает Барто и других своих литературных учителей, среди которых видное место занимают сверстники писательницы М. Светлов и Л. Кассиль. С годами у Агнии Львовны выработалась потребность каждое новое стихотворение, прежде чем оно будет отдано в печать, по многу раз читать собратьям по перу, друзьям, знакомым. Этот своеобразный ОТК помогает довести произведение до высшей качественной кондиции. «Не каждый умеет или хочет высказать свое мнение и оценку,— говорит автор «Записок»,— но дошло ли стихотворение, можно уловить и без слов, даже по тому, как дышит человек в телефонной трубке. Читая другому, я сама яснее вижу пробелы стихотворения».

Говоря о своей учебе у поэтов старшего поколения, Барто тщательно отграничивает понятие творческой учебы от бездумного подражания. Вероятно, элементы последнего имели место в самом начале ее творческого пути. Но подлинная учеба — это и спор с учителем, преодоление консервативных элементов традиции, движение вперед, выявление собственного лица. Когда Барто стала творчески утверждать в детском стихе традиции школы Маяковского, некоторым критикам такая форма показалась излишне усложненной. «Это о детях, но не для детей»,— говорили они. «Но я верила в наших детей, в их живой ум, в то, что маленький читатель поймет большую мысль»,— говорит Барто в своих «Записках». Жизнь, как мы знаем, подтвердила ее правоту.

Отстояла Агния Львовна свою точку зрения и в споре с Чуковским, не признававшим в детском стихе «вольной» ассонансной рифмовки. Собственный способ рифмовки с преобладанием окончаний типа: «на пол — лапу» — Барто обосновывает следующими соображениями: 1) «...Взрослый человек, слушая стихи, мысленно видит, как написано слово, для него оно не только слышно, но и зримо, а маленькие читать не умеют, для них не обязательна только рифма «для глаза». 2) «...«вольная рифма» никак не может быть произвольной; отклонение от точной рифмы должно возмещаться полнотой звучания рифмующихся строк». 3) Звуковая рифмовка привлекательна особенно тем, «что она дает простор для новых смелых сочетаний. Как заманчиво открывать их!» 4) Такая рифмовка близка народной поэтике. Русские «поговорки, песенки, пословицы наряду с точными рифмами богаты и ассонансами».

В процессе творчества пришло к Агнии Львовне и другое важное открытие: «...Детское стихотворение надо писать «на рост». Как в народной сказке есть второй смысл, не всегда понятный детям, так и в детских стихах должен присутствовать подтекст. Если стихи понравились ребенку, они остаются у него в памяти надолго. А ребенок растет с каждым днем и, возвращаясь к стихотворению, понимает его глубже, по-новому. Очень увлекательно писать для растущего человека, обращаясь сегодня к сознанию ребенка, одновременно писать как бы впрок».

Особенно сложно писать «на рост», если стихи звучат от лица ребенка. В этих случаях «надо, чтобы юный читатель понимал отношение автора к чувствам и поступкам юного героя, то есть понимал многое, стоящее за этим ребяческим «я». Иначе стихотворение плоско, в нем нет второго плана, поэтической глубины. Одноплановое детское «я» становится немалой бедой в поэзии для детей».

Новаторство, существенность содержания и формы, их единство — закон всякого искусства. Полностью применим он и к поэзии для детей. «...Если суть весома, а форма интересна, тогда это — радость»,— говорит А. Барто.

«Современность, гражданственность и мастерство» — вот, по мысли автора «Записок», те «три кита», на которых стояла, стоит и всегда будет стоять детская литература. Конечно, вовсе не обязательно, считает Барто, «чтобы каждый детский рассказ или стихотворение были значительными по теме. Мастерски сделанный пустячок всегда кстати в большом писательском хозяйстве. Но если писатель в своем творчестве довольствуется одними, хотя бы и блестящими, пустячками, они могут приглушить его стремление к значительной мысли, без которой не может обойтись художник, в каком бы жанре он ни работал»,

С другой стороны, даже самая значительная и важная тема не избавляет писателя от заботы о совершенной художественной форме. Вопрос о качестве труда детского писателя — это вопрос профессиональной чести и гражданской совести художника. Понятие творческого счастья для А. Барто заключается «прежде всего в самой работе над каждой новой строчкой». Писатель обязан стремиться к той степени точности, когда слово «встанет... на свое место в строке и не качается». Когда, по меткому замечанию Б. Пастернака, художник работает «как жонглер», не допуская ни одного случайного, неверного движения, ни малейшей оплошности. Касается это не одних поэтов. Вот отрывок из дневника писательницы во время ее работы над пьесой «В порядке обмана»: «Перечитала пьесу, опять сижу над ней. Знаю, что буду вносить поправки до самого дня премьеры. И даже на следующий день».

Выводами своего опыта, «секретами» мастерства Барто щедро делится с поэтами среднего и младшего поколения, с начинающими авторами. В ее дневниковых заметках можно прочесть о том, как «на днях с Берестовым читали мы друг другу стихи до часа ночи», как принес на суд Агнии Львовне свои стихи «молодой Игорь Мазнин» и беседа у них затянулась «чуть не до четырех утра». Агнии Львовне близка горьковская требовательность к молодым писателям. В ней видит поэт проявление подлинной доброжелательности к таланту. Барто не на шутку беспокоит, когда «серьезная критика поэзии для детей подменяется снисходительностью, обидной для одаренного человека, но зато вполне устраивающей бездарного». Ведь в атмосфере равнодушной снисходительности яркий талант чахнет, не расцветает.

Пример действительного литературного наставничества дает глава «Знакомство», повествующая о том, как автор «Записок» «открыла» для себя несколько лет назад владимирского поэта Алексея Шлыгина, как складывались в дальнейшем их отношения, как развивалось и крепло мастерство молодого автора, все увереннее пролагающего свою тропу в сегодняшней русской поэзии для детей.

Уже в первых детских стихах А. Шлыгина чувствовались, по словам А. Барто, «настоящая детскость, свой глаз и умная улыбка». Эти-то качества и постаралась Агния Львовна развить, закрепить в дальнейшей работе владимирского поэта. Когда создавались «Записки», всего несколько стихов Шлыгина в сопровождении напутственного слова Барто были напечатаны в «Мурзилке». А ныне большая подборка шлыгинских стихотворений опубликована в коллективном сборнике молодых поэтов «Выходи на улицу», предисловие к которому также написала А. Барто. В издательстве «Детская литература» вышла первая детская книжка Алексея Шлыгина «Знакомство». Критика весьма благожелательно отметила дебют талантливого автора («Литературная газета», «Литературное обозрение» и др.).

В «Записках детского поэта» Барто разбирает два стихотворения Шлыгина — оба на темы высокого гражданского общественного звучания: «Знакомство» (о Владимире Ильиче Ленине) и «Строители» (на тему труда). Этот разбор — замечательный урок для детских поэтов, показывающий, как важно найти свой «поворот», ракурс в общей для литературы теме. Как важно при этом остаться детским и современным. И как можно тщательной работой над каждой строкой достигнуть реалистической точности, избежать умильности, сентиментальности и тем самым полнее выразить настоящее большое чувство.

Глава «Знакомство» рождает и мысль о том, что всякое узнавание нового человека (тем более человека талантливого) несказанно обогащает нас самих. Барто запечатлела немало образов таких людей, прошедших через ее жизнь. Знакомство с одними было мимолетно. С другими переросло в долгую дружбу. Но сколь бы кратким ни было общение, оно непременно оставило след в душе, раздвинуло границы мира, в котором живет и трудится художник.

Большинство встреч, знакомств, дружб связано с литературой: Маяковский, Чуковский, Маршак, Михалков, Светлов, Фадеев, Кассиль, Гайдар, Бажов, Квитко, Е. Трутнева, Галина Николаева, греческий поэт-демократ Янис Рицос, Алексей Толстой, Михаил Кольцов, Анатолий Алексин... Среди тех, о ком пишет Барто, старейший издатель, бессменный, на протяжении десятков лет, директор издательства «Детская литература» Константин Федотович Пискунов, человек, который «мысленно, для себя... ставит слово «литература» рядом со словом «счастье». И критик, литературовед Евгения Таратута. И прославленный артист Аркадий Райкин. И художник детской книги Виталий Горяев. И зарубежные деятели детской литературы — директор Международной юношеской библиотеки Вальтер Шерф, основательница Международного совета по детской и юношеской литературе Елла Лепман, выдающийся болгарский поэт Асен Босев, критик и историк литературы из Испании Кармен Браво-Вильясанте, японская переводчица советских детских книг Ясуе Миякава, француз Рауль Дюбуа... Для каждого из них писательница находит точные слова характеристики; несколько выразительных штрихов — и перед нами лицо человека, его отношение к детям, к своему делу, к жизни.

Агнию Барто привлекают люди яркого общественного темперамента, чьи интересы смыкаются с интересами человечества. Будучи в Исландии и с удовлетворением отмечая успехи жителей острова в физическом, трудовом и патриотическом воспитании детей, Барто с горечью замечала: «...Во время моего пребывания в Рейкьявике мне показалось, что у исландских детей почти нет представлений, понятий о дружбе народов, о мире. В них с малых лет воспитываются прекрасные качества — любовь к их суровому краю, к героическому прошлому народа, трудовое упорство, столь необходимое в природных условиях Исландии. Но о жизни и борьбе других стран за свою независимость исландские дети знали на редкость мало». Барто характеризует подобную национальную ограниченность и эгоизм как пробел в нравственном развитии. Противовесом этому может быть только действенный пролетарский интернационализм, который поэт утверждает всем своим творчеством и общественной деятельностью.

Еще в середине 50-х годов, по инициативе А. Барто и С. Михалкова, при Союзе советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами была образована детская секция, куда вошли писатели, художники детской книги, редакционно-издательские и библиотечные работники, деятели музыкального и художественно-эстетического воспитания. Вскоре секция разрослась и превратилась в Ассоциацию деятелей литературы и искусства для детей, бессменным президентом которой с первых ее шагов вплоть до настоящего времени является Агния Барто. Именно ей обязана Ассоциация своим международным авторитетом, плодотворностью работы по налаживанию культурных обменов между советскими и зарубежными коллегами, по пропаганде достижений нашей страны в области детской литературы и эстетического воспитания.

Деятельность Ассоциации многообразна: выставки детских книг, иллюстраций к книгам и детских рисунков за рубежом; поездки в различные страны советских специалистов с лекциями, докладами, рассказами о советской детской литературе и опыте эстетического воспитания; участие в двусторонних и многосторонних международных встречах, диспутах, проводимых как в нашей стране, так и за рубежом; прием зарубежных делегаций и т. п. Уровень работы Ассоциации, ее стиль определяются активным участием таких людей, как художники детской книги В. Горяев и М. Митурич, композитор Дм. Кабалевский, писатели А. Алексин, Ю. Коринец, А. Лиханов, Я. Аким, И. Токмакова, И. Мазнин. И конечно, ни одно мероприятие Ассоциации не обходится без личного участия Агнии Львовны. Более того, именно президент является инициатором, организатором и вдохновителем наиболее значительных дел Ассоциации, как, например, первая выставка советских детских книг и иллюстраций в ФРГ в 1972 году, как проведенная совместно с Союзом писателей СССР международная встреча детских и юношеских писателей в Москве весной 1973 года, как международная встреча «Октябрь, искусство, дети» в 1977 году, как посвященная Международному году ребенка апрельская (1979) встреча представителей двадцати двух стран — «Дети — завтрашний день нашей планеты»...

А. Барто не только президент Ассоциации деятелей литературы и искусства для детей. Она член президиума советской национальной секции Международного совета по детской и юношеской литературе, активный член Международного общества по изучению детской литературы. С 1971 по 1974 год Агния Львовна представляла Советский Союз в Международном жюри по премиям имени Г.-Х. Андерсена. С 1976 года она — почетный член президиума Международной юношеской библиотеки ЮНЕСКО в Мюнхене. Как общественный деятель и как поэт, чьи произведения широко известны в разных странах², Агния Барто часто выезжает за рубежи нашей Родины. Встречается там с юными читателями, с родителями, с коллегами-литераторами. Читает стихи. Выступает с речами, докладами. Перед какой бы аудиторией, с какой бы трибуны ни звучал ее голос — это всегда голос советского писателя-патриота, возвышенный за счастье всех детей мира, за подлинное сотрудничество в международной охране детства, в защиту светлых, гуманных принципов советской детской литературы и — против всего, что вольно или невольно насаждает в душах детей эгоизм и жестокость.

В 1937 году представителем младшего писательского поколения Агния Барто приехала в составе советской делегации в пылающую Испанию на Второй конгресс Международной ассоциации писателей в защиту культуры. В Валенсии фашистский снаряд пробил крышу городской ратуши, где шло заседание Конгресса. Часто делегатам приходилось прерывать работу и уходить в убежище, так как на город налетали бомбардировщики франкистских мятежников. Свою речь на конгрессе Барто начала следующими словами:

«Я буду говорить о детях. Не о тех, которые лежат сейчас в испанских госпиталях, раненные фашистскими снарядами. Не о тех, которые гибнут во время фашистских налетов. О раненых детях, о маленьких мертвых говорить невозможно, слишком тяжело. За смерть детей, за их умолкший смех, за угасшие детские глаза фашизм ответит перед всем человечеством. Я буду говорить о живых детях, за счастье которых борется великий испанский народ».

С той поры писательница ни разу не изменила этой задаче — говорить и думать о живых детях, за счастье которых борются все честные люди земли. «Записки детского поэта» содержат многочисленные свидетельства, сколь значителен может быть вклад отдельной личности в эту борьбу, если она вдохновлена высокими гуманными чувствами. Из небольшой поэмы «Звенигород», показывающей преодоление трагедии военного сиротства, родился девятилетний радиопоиск, который уже сам по себе мог бы служить достойным оправданием любой человеческой жизни.

В главе «Послесловие к девяти годам жизни» Барто рассказывает, как читательская почта, вызванная «Звенигородом», подсказала ей идею поиска потерявшихся в годы войны детей по тем отрывочным, но сугубо индивидуальным приметам, какие сохранила детская память. «Читала я у Достоевского,— говорит автор «Записок»,— что воспоминания раннего, «первого детства» остаются в памяти «как бы вырванным уголком из огромной картины, которая вся погасла и исчезла, кроме этого только уголочка».

Первые «уголочки» были обнаружены Агнией Барто в ворохе читательских писем, можно сказать, случайно. Но, обнародованные на радио, они вызвали лавину воспоминаний и предложений. Видимо, организованный писательницей поиск ответил душевному настрою тысяч людей, какой-то очень существенной и насущной общественной потребности. «Люди словно ждали призыва помочь тем, чье детство было искалечено фашизмом... Волна отзывчивости хлынула в нашу передачу: сто пятьдесят — сто семьдесят писем ежедневно»,— говорит Барто.

Из этих писем и отбирала Агния Львовна «уголки» страшной военной были, сохранившиеся в человеческой памяти. И «по трагическим и по самым незначительным приметам детства родные стали находить друг друга». Около тысячи семейств, разбитых войной, соединила передача «Найти человека». И это значит, что в дома нескольких тысяч людей пришла долгожданная радость, жизнь их стала полнее, счастливее. Еще тысячи людей, принимавших участие в поисках, познали высокое удовлетворение добротворчества. А миллионы слушателей передачи — очищающее и возвышающее душу соприкосновение с добротой, отзывчивостью, благородством, преодолевающими страдание и трагедию.

Девять лет, отданные радиопоиску, стали существеннейшей вехой жизненной и творческой судьбы поэта. «Они открыли для меня,— пишет А. Барто в своих «Записках»,— душевное богатство и красоту множества людей, сделали меня причастной к их радости, утеплившей и мою жизнь».

Представление наше о «Записках детского поэта» будет не полным, если не сказать о диапазоне авторских размышлений. Может показаться, что человек, всецело отдавший себя служению детству и поэзии, глубоко и серьезно задумывается только над тем, что хотя бы косвенно связано с поэзией и детством. Но это не так. Поэта касается все, потому что в жизни все связано со всем. «...Далеко не все можно вложить в стихи»,— замечает Барто в начале книги. «Записки детского поэта» и есть, в сущности, записки о том, из чего и как рождается поэзия.

А. Барто приводит свой разговор со школьниками.

— Что вы делаете в свободное время? — спросили ребята.

— В свободное время пишу стихи.

Это, конечно, шутка, потому что у настоящего художника не бывает свободного времени в строгом смысле этого слова. И это — правда, потому что запись стихов на бумагу есть лишь заключительный акт творчества, совершаемый в часы, свободные от многочисленных иных дел.

Все, о чем поведала А. Барто в своих «Записках», имеет прямое отношение к ее поэзии, так как относится к человеку, к его жизни. В том числе, конечно, и такая запись:

«Он понимал, что не доживет и до осени. Как было продлить эту надежду? Жена купила ему новые туфли. Он удивленно посмотрел: туфли? Может быть, и впрямь он еще поднимется на ноги?

Когда его в последний раз увозили в больницу, он захотел взять эти туфли с собой».

Агния Львовна вспоминает: когда она прочитала Чуковскому только что написанное стихотворение «Он был совсем один» (оно вошло в книгу «За цветами в зимний лес»), Корней Иванович, взглянув на нее, спросил: «Случилось что-нибудь с вами... Или с вашими близкими?» Чуткой душой поэта он уловил в стихах, написанных для детей о собаке, притом в стихах с хорошим концом, нешуточную тревогу, личное душевное смятение автора.

Поэт не «божий избранник», не «сверхчеловек», как полагают наивные люди. Просто человек. Он может тяжело заболеть. Он теряет близких. У него бывают ошибки и неудачи. Он работает без выходных. И может быть, самый легкий, действительно отдохновенный труд для него — сделать что-то по хозяйству. Например, подмести дорожки и убрать мусор в саду. У поэта множество обязанностей — перед близкими, друзьями, соратниками по перу, народом, государством, человечеством. Это ощущение вечного неоплатного долга, о котором никто не напоминает, кроме собственной совести; это вечно беспокойная, тревожащая совесть — не за себя, за весь мир; это бесконечно щедрое отдавание своей души, сил, здоровья, времени другим людям, делу, которое никто не вменяет поэту в служебную обязанность и соответственно не вознаграждает никакими «сверхурочными»,— все это в совокупности и рождает подлинную поэзию.

Не существует никакого разрыва между жизнью поэта в Москве и в поездках — зарубежных или по нашей стране. Это всегда жизнь, такая, какою только и мыслит ее Агния Барто: на полном дыхании, на пределе возможностей, во всеоружии неослабного внимания к детству, в каждодневном подвижническом служении однажды и навсегда избранному делу. Здесь каждый шаг и каждое движение души — своеобразная прелюдия творческого акта, а самое творчество, в свою очередь, как бы дирижирует поведением художника.

Стихи, действительно, пишутся между иными заботами. Но только напряженная жизнь духа, непрерывный труд ума и сердца, неустанная работа для людей питают большую литературу.

Подтверждение тому — «Записки детского поэта» и как бы продолжающая их книга «Переводы с детского», вышедшая в 1977 году к Первой международной встрече писателей в Софии, посвященной роли художников слова в практическом осуществлении Хельсинкских соглашений, в борьбе за мир и безопасность.

«Переводы с детского» появились настолько своевременно, как принято говорить, «к месту», что можно подумать, будто писательница за много месяцев или даже лет знала о предстоящем в Софии форуме, о проблемах, какие будут обсуждаться. Ведь такие книги не пишутся экспромтом: материал для них собирается годами и годами же вызревает замысел. Бесспорно, издание этой книги было исполнением «социального заказа». Но не «третьих лиц», а собственного сердца. И если выход книги, служащей интересам мира и добрососедства людей разных стран, совпал с международным совещанием писателей, служащим тем же целям, то это говорит прежде всего о том, сколь остро и безошибочно у поэта чувство времени, как оперативно откликается он на требования действительности.

Книга «Переводы с детского» возникла как результат внимания писателя к детской жизни, к духовному миру ребенка. А где же этот мир отражается непосредственнее и полнее, если не в детском творчестве! Где бы ни бывала Агния Барто, она, встречаясь с детьми, всегда стремилась получить их рисунки и стихи. Причем многие рисунки и стихи создавались в присутствии писательницы, иногда даже на подсказанную ею тему. В крохотной летней пристройке дачи Барто на стенах не видно обоев: они завешаны детскими рисунками, привезенными едва ли не со всех континентов. Об истории некоторых из них писательница рассказала в «Записках детского поэта» в главе «Тридцать два солнца».

«Мой интерес к детским рисункам не бескорыстен,— написано там,— читая детям новые стихотворения, я прошу их передать на бумаге впечатление от услышанного и понимаю, что именно запомнилось, подействовало на детское воображение, что оставило равнодушным».

Детские стихи — тот же рисунок, только не красками, а словами. По стихам детей так же можно судить, что в жизни им «запомнилось, подействовало на... воображение, что оставило равнодушным».

Рисунки и стихи детей обычно неумелы, наивны, отличаются скудостью выразительных средств. Но в них есть драгоценнейшее свойство, которого так часто недостает профессиональному искусству: непосредственность чувства, искренность, полная самоотдача. Понять до конца, раскрыть подлинное богатство и красоту детского творчества может не каждый. Лишь тот, кому доступен «детский язык». Причем конкретный язык изобразительного образа или слов.

Когда-то Борис Житков мечтал о литературе для десятилетних, которую могли бы создать сами десятилетние, обладай они литературным опытом и умением взрослых писателей. А. Барто, по сути, осуществляет эту мечту всем своим творчеством. Говорить как бы от имени самих детей, причем всех возрастов, стало ее поэтической сутью. И эта суть великолепно раскрылась в «Переводах с детского».

Однажды я совсем по-новому увидел рисунки детей, когда на выставке Международной бьеннале фантазии в словацком городке Мартине наш замечательный график Виталий Горяев обстоятельно объяснил мне, чем хорош тот или другой рисунок — с учетом возраста юного художника и национальной художественной традиции его народа. Это был своеобразный «перевод» с языка детского рисунка на наш обычный словесный язык.

Нечто подобное предприняла Агния Барто в отношении стихов, написанных, как она шутливо выразилась, «невеликими поэтами» в разных концах земли.

Слово «невеликие» здесь, конечно, многозначно. Среди детей не бывает великих — не только по росту. Но есть в этом названии легкий, едва заметный намек на полемичность. Кто из нас, глядя на «невеликих поэтов», не задумывается о том, что именно из них-то и вырастут завтрашние великие, что уже сегодня эти маленькие граждане несут в себе, как возможность, великую духовность.

«Многое роднит «невеликих поэтов»,— пишет Агния Львовна в предисловии к книге,— но часто их переживания глубже, богаче, чем ребенок способен выразить. Вот я и постаралась, сохранив смысл каждого стихотворения, найти для него ту поэтическую форму, которая позволит прояснить, точнее передать сказанное ребенком». Переводя «с детского», Барто стремилась в то же время, как она говорит, «сберечь присущую ребенку непосредственность, детскость». И это ей удалось.

Дети Финляндии, Либерии, Франции, Болгарии, ФРГ, Югославии, Венгрии, Греции — всего восьми стран — представлены в книге двадцатью четырьмя стихотворениями. Двадцать из них написаны от имени «невеликих поэтов», имеющих точное имя и возраст. Одно — подстрочный перевод оригинала. Два выражают чувства и мысли целых групп. А одно написано от имени девочки, стихов не сочинявшей, а просто доверившей писательнице драму своей маленькой жизни.

Конечно, такая книга может быть сколь угодно большего объема: ведь в мире десятки стран, сотни больших и малых народов³. И у каждого народа не счесть своих «невеликих поэтов», ибо практически все дети в определенном возрасте — стихотворцы.

Когда в одной из школ Финляндии Агнии Барто сказали, что финские дети вообще не пишут стихов, писательница не поверила и оказалась права. Просто ребят никто не спрашивал, сочиняют ли они стихи. А когда советская гостья спросила, кто в классе пишет стихи, оказалось, что почти все. В «Переводах с детского» «непоэтическая» Финляндия представлена семью юными стихотворцами. И дело не только в количестве. Подстрочники финских детей оказались наиболее «социальными» и разнообразными по содержанию.

О чем же пишут дети? Точнее, о чем они думают, что их волнует, заботит, радует или, напротив, пугает и огорчает? Если говорить о темах — они близки к повседневной жизни ребенка, независимо от того, живет он на европейском севере или возле экватора. Много стихов о маме. Есть стихи про любовь, хотя они, понятно, отличаются некоторой абстрактностью. Скорее это стихи, выражающие предчувствие любви, мечту о любви. Полнее всего охвачен, пожалуй, мир природы: весна, лето, осень, Родопские горы Болгарии и африканские зеленые холмы, бык на пастбище, жуки, голуби, полевые мыши, кролики, лиса, собака и крокодил, курица с цыплятами, ласточки, затмение солнца, реки, цветы, сбросившие листву буки — вот какой широкий мир живого, трепетного, прекрасного, пройдя через сердце ребенка, входит в его стихи. Этот мир дополняют картины народной жизни, обычаев, игр. Дети не просто описывают то, что видят. Они пытаются обобщать, размышлять. Они — прирожденные поэты: даже мертвые вещи оживают в их фантазии, словно сбрызнутые живой водой народных сказок.

Описанные тринадцатилетней югославкой Гиной Войнович осенние буки стынут, скинув «платья зеленые». И девочка сопереживает им, как людям: «Холодно вам, оголенные буки, голые ветви как голые руки». Ее двенадцатилетнего соотечественника Младена Клуге взволновал старый мост, который, как много потрудившийся на своем веку человек, смертельно устал от идущих и едущих по его деревянной спине, оттого, что река денно и нощно бьет его по ногам-опорам. Но мост должен стоять, как связной на посту, потому что он «нужен двум берегам», людям, которых он «сблизил и свел». А девятилетний болгарин Симеон Кисев написал стихи о тщеславной вазе, которая соглашается только на то, чтобы в нее ставили роскошные садовые цветы, и презрительно отзывается о их скромных полевых родичах. «Странные замашки» вазы явно не по нраву болгарскому школьнику.

Конечно, то, что напечатано в книге, не совсем стихи Кисева, Клуге и других ребят. Это — стихи детей, но «написаны они мной»,— говорит в предисловии Агния Барто. Такое разграничение очень важно для понимания книги. Ведь речь не о переводах с одного языка на другой в обычном смысле этого понятия. Во многих странах — где с коммерческой, где с научной целью, где преследуя задачи эстетического развития ребят,— выходят сборники детского творчества, в том числе и поэтические. Не исключена возможность и перевода таких сборников на другие языки с сохранением всех достоинств и недостатков оригинала. То, что сделала Агния Барто, не имеет прецедентов в литературе. Принципиальная новизна «Переводов с детского» не только в интернациональном характере книжки, но и в глубине творческой переработки детского подлинника. То, что в оригинале представляет лишь намек на мысль, чувство, настроение, в «переводе» Агнии Львовны обретает силу настоящей поэзии, получает определенность и завершенность большого искусства.

Недаром почти каждое стихотворение предваряется указанием: «От имени Нины Ринтанен, ей 9 лет» или «От имени Ану Утрайненен, ему 10 лет». Поэт говорит от имени детей своим собственным поэтическим языком, который присущ только ему. Мы узнаем рифмы Барто, ее излюбленные ассонансы и каламбуры, не всегда совпадающие в написании, но точные, глубокие, богатые созвучиями: градусов — радостно, песенки — Хельсинки, наполнен — напомнил, дорога нам — ураганом, крольчатам — отпечатан, бурном ритме — говорит мне, паришь — Париж и т. д. Единожды прочитав или услышав, мы готовы повторять как пословицу, как поговорку: «Сорняки и травы не приносят славы», «Скучать по Казахстану не буду. Перестану», «Прежде чем влезать в трубу, вспомни ты его судьбу», «Я ладонь разжала: счастье я держала», или такое вот типично «бартовское» четверостишие, написанное от лица птичьей мамы:

Разнообразие ритмического строя, переключение размеров внутри одного стихотворения, богатство аллитераций, внутренних созвучий стиха — все это пришло в «Переводы с детского» из стихов Барто. Все, вкупе с неповторимой интонацией: «По росту он был не подросток, а дядя». Вместе с удивительной игрой словом — свободной и строгой в одно и то же время. Поистине ноги просятся в пляс, когда читаешь «Африканский танец», написанный от имени либерийца Джонсона Уиснанта, и будто в самом деле слышишь удары тамтамов в горячем, настоянном на терпких ароматах тропиков воздухе:

Это стихи Агнии Барто и вместе с тем — детские стихи. По настроению, по мироощущению, по наполненности бесчисленными маленькими открытиями, где в солнечном луче простой кусочек стекла чудесно оборачивается драгоценным камнем, и эта ошибка (стихотворение так и называется «Ошибка») ничуть не огорчает ребенка. Эмоциональная гамма стихов широка и подвижна: ведь и в действительной жизни ребенок легко и непосредственно переходит от беспечной радости к задумчивости, от задумчивости к грусти, а тоскливое, даже порой безысходное настроение вдруг сменяется ликованием.

Превосходно в своем безыскусственном лиризме стихотворение «Мама», написанное от имени финской девятилетней девочки Сивры Густавссон:

Взрослый поэт сумел с предельной выразительностью передать чувства «невеликого поэта» — любовь к матери, безоглядное доверие к материнской защите и верности.

Мир сегодняшнего ребенка, даже в капиталистических странах, выходит, как правило, далеко за пределы его семейного, домашнего круга. Тринадцатилетняя финка Тиина Линдстрем написала стихотворение «Голубь». Барто приводит из него часть подстрочного перевода: «...Белые голуби поймали черную железную птицу, которая подстрекает людей к войне. Молодец, белая птица!..» В переложении Барто этот образ получил такое развитие:

Взрослый поэт как бы усилил тревогу ребенка. В стихотворении Барто черная птица выглядит более зловещей и опасной, чем в стихотворении Тиины. И в отличие от финского оригинала, у Барто она еще не поймана, окончательно не побеждена. Впрочем, упрямый детский оптимизм стихов Тиины этим не отменяется. Победа над черной птицей просто сдвигается во времени, она не в прошлом, а в будущем. Стихи выражают надежду на то, что силы мира непременно победят. Но победят только в том случае, если этого захотят люди. К ним обращены заключительные строки стихотворения: «Не убивайте друг друга... Остановитесь!»

«Переводы с детского» — не обычный стихотворный сборник. Своеобразие жанра книги — в органичности сочетания стихов и прозаических отступлений автора. Сложная внутренняя структура книги предопределена основной задачей: говорить с советскими детьми о жизни, как ее видят и представляют их сверстники за рубежом. Естественно, что автор книги активно включается в этот разговор, рассказывая о своих зарубежных встречах с детьми, о том, почему в книжке появилось то или иное стихотворение. Барто отмечает, что дети в разных странах имеют свои характерные особенности. Финские — стеснительны, молчаливы. Болгарские «прекрасно умеют слышать... музыку стиха». А «...у венгерских детей богатое воображение. Конечно, оно свойственно детям всех стран, но показалось мне очень ощутимым в стихах и сказках, сложенных маленькими венграми».

Стихотворению «В саду Тюильри» предшествует рассказ о детской библиотеке в парижском пригороде Кламар, где юные читатели издают собственный журнал и провели анкету «Что мы думаем о двухтысячном годе?» Для участников анкеты этот вопрос отнюдь не теоретический: ведь в двухтысячном году им едва минет тридцать лет. Стихотворение «В саду Тюильри» как раз и передает мысли ребят, высказанные на страницах детского библиотечного журнала. Только в стихах эти мысли стали живой беседой мальчиков и девочек в саду Тюильри.

Судя по стихотворению, самой ощутимой оказалась тревога парижских детей за судьбы родной Франции. Ведь ребята немало слышат о нескончаемой гонке вооружений. Из книг, от старших они знают, как фашисты в свое время бомбили Париж. И отнюдь не фантастической, а вполне реальной представляется им опасность, что двухтысячный год «начнет раздавать» скопившиеся горы бомб. Однако желание мира так сильно, что ребята готовы остановить само время, лишь бы предотвратить военную катастрофу.

Два социальных мира в их трагической несовместимости встают в стихотворении «Я привыкну», написанном от имени восьмилетней девочки, родители которой, греки по национальности, переехали из Казахстана в Афины. Об истории девочки, случайной встрече с ней и ее матерью Барто говорит в предваряющем стихотворение небольшом очерке. Невыразимо грустен этот рассказ о том, как взрослые порой непоправимо ломают судьбы собственных детей. Восьмилетняя девочка, родившаяся и выросшая у подножия гор Алатау, русская по родному языку, советская по воспитанию, по всему складу личности, должна сменить все, что составляет ее «я», ее уже сложившееся существо: родину, язык, друзей, привычки, склад души,— только потому, что по метрике она значится гречанкой и еще потому, что так захотела гречанка-бабушка, а папа и мама ей подчинились.

Спору нет, Греция — замечательная страна, Афины — красивый город. И мама маленькой героини, и она сама пытаются убедить себя, будто ностальгия по Казахстану — явление преходящее; мол, пройдет немного времени, и они привыкнут к новой обстановке, новому образу жизни. «Скучать по Казахстану не буду. Перестану» — в этих словах, проходящих через все стихотворение, есть что-то от ворожбы. Перед глазами девочки шумный европейский город, исторические развалины Парфенона, рядом — греческая подружка, которой при желании уже можно сказать несколько слов: ведь новый для нее язык героиня стихотворения учит едва ли не целыми днями. Но слова не сходят с языка, потому что перед мысленным взором неотступно стоит другая картина: казахстанские горы, школа, октябрятский отряд, другая подружка, настоящая. И сколько ни заклинает себя героиня не скучать по родине, втайне она мечтает о том, что... сломает ногу. А так как «нужно денег много, чтоб в Греции лечиться», то она и скажет маме:

Пронзительные эти строчки острой болью отдаются в сердце читателя. И с пронзительной ясностью постигает он истину: как ни велик, как ни прекрасен мир, у каждого из миллиардов населяющих его людей есть своя земля, родина, свой дом — и это самое дорогое, что важно сберечь и нельзя потерять.

У книжки «Переводы с детского» есть важная особенность. Иллюстрации к ней сделали сами ребята — ученики детской художественной школы Краснопресненского района Москвы и учащиеся московской средней художественной школы при институте имени Сурикова. Читая стихи «невеликих поэтов» и рассматривая рисунки «невеликих художников», еще раз убеждаешься, как интернационален по своей сути, по своим изначальным истокам мир детства. Как много общего у ребят всей земли и как хорошо они понимают друг друга. И в то же время видишь, как мир этот отражает реальную социальную действительность с противостоянием разных общественных систем, с национальными и географическими различиями и особенностями.

В рисунках советских детей к стихам их зарубежных сверстников проявилось стремление познать, понять, полюбить жизнь другого народа как свою собственную. Эта черта формируется в советском человеке всем жизненным укладом развитого социалистического общества, дружной семьи братских народов. Она лежит в основе пролетарского интернационализма и советского патриотизма. Книга «Переводы с детского» развивает и закрепляет интернациональные чувства юных читателей. Но она в равной мере обращена и к взрослым, ответственным за счастье сегодняшних детей и, значит, за грядущий день планеты.

Пример общественной и литературной деятельности Агнии Барто, отразившийся в «Записках детского поэта» и «Переводах с детского», говорит о том, что нет и не может быть в нашем мире ничего, что бы так или иначе не касалось детей и было бы, таким образом, чуждо детскому писателю. Но пример этот говорит также и о другом. О том, что не должно быть на нашей планете человека, которого самым прямым образом не касалось бы происходящее в мире детства.