Агния Барто

„КОЛЮЧИЕ СТРОКИ”

Если Агния Барто утверждает и воспевает даже и в самом юном герое своих стихов «настоящего человека», то с не меньшим пылом, страстностью, рвением, всепоглощающей увлеченностью борется она со всем тем, что мешает его росту и становлению, противоречит общественному началу, подменяет живое и плодотворное дело его видимостью. Эту борьбу поэтесса ведет упорно и непримиримо, с нарастающей энергией,— вот почему за последнее время в ее творчестве с особенной силой и глубиной разрабатывается сатирический жанр, свидетельством чего является книга «Лешенька, Лешенька...» (1965), вобравшая стихи многих лет и ставшая событием, примечательным отнюдь не только в детской поэзии, а и во всей современной литературе — по степени мастерства, блеску исполнения и остроумия, прицельности и точности удара, сатирической резкости и остроте. Эта книга — открытие, книга — глубокое и совершенно самостоятельное исследование затронутого в ней очень значительного участка нашей жизни.

«Колючие строки» — с таким подзаголовком вышла одна из сатирических книг А. Барто, и действительно, в ее стихах много «колючек», заостренных против всего того, что несовместимо с внутренней щедростью наших людей, их творческим задором, широтой мечтаний и стремлений.

Агния Барто одна из первых (если не первая — в области детской поэзии) утверждала, что процесс формирования и воспитания наших детей совсем не так прост и гладок, как казалось иным литераторам и педагогам, изображавшим идиллически благополучную картину в этой сфере. Нет, решительно заявляла А. Барто, он сложен, противоречив, требует особого внимания, и здесь нельзя рассчитывать на «самотек», на то, что у наших детей положительные качества образуются и укрепляются как бы сами собой, а отрицательные отмирают автоматически, без особых и постоянных усилий с нашей стороны. А. Барто в своих стихах — и преимущественно в сатирических — резко восстала против подобной схемы.

Так же, как далек от мыслимого идеала мир взрослых, где еще много пережитков прошлого, мещанства, эгоистической ограниченности и порожденных ею пороков и недостатков, так же далек от совершенства мир детей, где по-своему — подчас в иных формах, соответствующих детскому возрасту, детской психологии, детским понятиям, представлениям, помыслам,— происходит борьба тех же или схожих противоречий, что в свое время явилось подлинным открытием А. Барто, во многом определившим существеннейшие черты и особенности ее творчества.

В своей сатире поэтесса не только использовала традиционные для нее формы «детского стиха», но и открыла новые возможности его применения, развития; детские загадки, «считалки», «дразнилки», хоровые и массовые песенки, диалоги и сценки, наполнившись новым, остро сатирическим содержанием, приобрели в ее творчестве и новое качество, новую направленность и выразительность.

Перед читателями ее сатирических стихов проходит целая галерея образов, каждый из которых чем-то поучителен, заставляет задуматься о важных и существенных явлениях жизни, быта, общественной деятельности,— всё это запечатлено в стихах А. Барто жизненно ярко, темпераментно и совершенно самостоятельно.

Кто из ее юных читателей не знаком с известной «Болтуньей» Лидой (1934)? Стихотворение это, в котором впервые с такой отчетливостью и зрелостью, играющей силой сказался сатирический характер дарования поэтессы, написано свыше сорока лет назад, но и поныне захватывает читателя созданным в нем живым и точно подмеченным образом и игрою стиха, всецело отвечающего своим духом и языком характеру той «героини», от лица которой ведется повествование, выдающее ее суть даже самым своим слогом («А что болтунья Лида, мол, это Вовка выдумал!..»).

От «Болтуньи», от «Снегиря», от всем известного «нашего соседа» Ивана Петровича (1938) и берет начало углубляющаяся с годами сатирическая струя в творчестве А. Барто.

Следует подчеркнуть, что ее сатира метка, действенна, подчас обращена к тем порокам и недостаткам, которые не всегда ухватишь с первого взгляда, ибо они склонны выступать в одеянии достоинств и заслуг, чем нередко и обманывают иных слишком простодушных людей. Эта сатира необычайно жизненна, а доказательством ее жизненности может служить и то, что многие сатирические стихи А. Барто, написанные в давние годы, и поныне сохраняют актуальность, ибо направлены против всего того, с чем и сейчас ведется борьба.

Сатирические стихи А. Барто могут многому научить читателя, отличаются «наставническим» пафосом, но «наставничество» это особого рода — очень веселое, живое, чуждое дидактизму, заранее заготовленным прописям.

Поэтесса знает: попреки, выговоры, нотации, а особенно те, что повторяются изо дня в день с автоматической бесстрастностью, едва ли способны произвести большое впечатление на того, кому они адресованы,— как это мы видим в стихотворении «Что делать с Алексеем» (1955). Речь здесь идет о нерадивом школьнике, которого

Но даже и самые длинные нотации и внушения не помогли исправлению Алексея. А вот взялась за него девчонка-соученица, зоркая и насмешливая, подмечающая любой промах Алексея, и сумела сделать то, чего не удавалось любителям выговоров и нотаций.

И вот Алексею приходится — хочешь не хочешь! — подтягиваться, назло ей добиваться отличных отметок, и он с вызовом бросает в адрес неугомонной соседки по парте:

А ей только этого и надо!

Незамысловатая история с Алексеем в высшей степени характерна для всего творчества А. Барто, которая и сама словно бы переняла нрав и повадки такой «соседки по парте» — насмешливой, настойчивой, непримиримой к любым промахам и неудачам, едко и весело хохочущей над ними, и уж она не даст спуску никому, кто только попадется ей на язык!

Сама поэтесса склонна разговаривать со своей юной аудиторией именно от лица такой «соседки по парте» и нередко становится на ее место, проникается ее психологией. Вот почему, обращаясь к ленивцам, эгоистам, зазнайкам, малолетним бюрократам (есть и такие!), она меньше всего обнаруживает склонность к поучениям и нотациям. Нет, она не столько осуждает, сколько высмеивает иных своих «героев» и «героинь», высмеивает так едко и колко, что едва ли они захотят снова попасться ей на язык!

Спесь, заносчивость, кичливость, любые проявления эгоистической ограниченности и бюрократических замашек вызывают у поэтессы резкий отклик, гневную насмешку, остро сатирическую характеристику, как это мы видим в стихотворении «Лялечка» (1962), героиня которого, надув губы, горделиво заявляет своей бабушке:

и на этом основании считает вполне уместным требовать от старухи усиленных забот и услуг. И сколько таких Лялечек, воображающих, что они «не просто девочки», а существа высшего порядка (а потому и спесиво задирающих носы перед окружающими!), проходит в стихах А. Барто!

Она учит с самого начала отличать показное от существенного, глубоко разбираться в людях. Крайне характерно в этом отношении стихотворение «Любочка» (1945), где образ героини возникает с такой четкостью, резкостью, ясностью, что ее черты мы можем угадать в любой девочке, склонной к тщеславию, себялюбию, лицемерию («Хотя не обязательно они зовутся Любами»,— замечает автор, завершая это стихотворение):

А чтобы мы узнали ее еще лучше, автор знакомит нас с такими чертами и привычками, от которых нам становится не по себе,— с ее грубостью, наглостью, душевной черствостью,— чтобы заметить в конце:

Многих детей этот образ заставит задуматься: а нет ли у них самих — или у их окружающих — некоторых похожих черт? Да и взрослый читатель, познакомившись с Любочкой, не сможет не подумать: а не повинен ли отчасти и он сам в том, что у нас появляются подобные Любочки, которые могут процветать только в тепличной атмосфере постоянных потачек, умилительных похвал и неумеренных восторгов, на которые так расточительны иные слишком добренькие и снисходительные «дяди» и «тети».

Под стать этой Любочке и другая, ныне всем детям известная девочка — «Леночка с букетом» (1954), привыкшая произносить юбилейные и прочие приветствия, избалованная вниманием и восхищением аудитории, восторгами мамаш, которые не нарадуются на нее: «До чего она мила!»

В изображении таких «Леночек с букетом» сатирическое жало стихов А. Барто приобретает особую остроту, и мы видим здесь, что поэтесса не только создает образы, захватывающие внимание детей, но и ставит перед их родителями, их педагогами насущные проблемы воспитания, настойчиво взывает к чувству ответственности взрослых людей за каждого ребенка, доверенного их вниманию и попечению.

Появилась в новых стихах А. Барто и такая заслуживающая нашего внимания фигура, как «удалец» — смельчак в совершении всяких каверз и пакостей. Он способен — шутки ради! — спрятать от инвалида его костыль, втихомолку ободрать ель и испортить окружающим новогодний праздник, да еще и хвастаться подобными поступками — знай, мол, наших! Думается, этот образ еще получит свое дальнейшее развитие в стихах А. Барто, ибо, как известно, у нас нередко встречаются подобные «удальцы», чьи выходки носят порою и гораздо более серьезный и опасный характер,— но и они подчас выглядят чуть ли не героями в глазах иных незрелых ребят.

А. Барто остро, резко, гневно говорит обо всем том, что может искалечить детскую душу и что начинается подчас с пустяка, вот хотя бы с разговора о том, кому поднять с пола пилу,— а ведь даже и он может оказаться гибельным для дружбы двух девочек, если они забывают о дружбе и помнят лишь о своем не в меру раздутом самолюбии:

требует одна из них.

По ходу этого жаркого спора они так озлобились, что

Так хорошая дружба и все то доброе и светлое, что она несет с собою, оказывается под угрозой, когда сталкивается с грубостью, эгоизмом, излишним себялюбием,— вот о чем говорит всего только забавная и незамысловатая поначалу история с пилой.

Схожа с этой историей и повесть о Димке-фотолюбителе, для которого главное — премия, погоня за занятным сюжетом для снимка.

А то, что его товарищ попал из-за этого в беду, Димку мало волнует! Вот почему недавний его друг, от имени которого и ведется рассказ, приходит к непреложному выводу:

Здесь рассказчик делится с нами не заранее заготовленной сентенцией, а тем, что у него накипело на душе и жаждет вырваться наружу (ведь ему немало пришлось претерпеть из-за премии, врученной Димке!), и вот именно такого рода «морализация» — не как дежурная пропись, а как живой и непосредственный вывод из самого материала повествования — крайне характерна для многих стихов А. Барто.

А как весело смеется она над теми докладчиками, которые бодро и решительно провозглашают с трибуны: «Нужен труд всегда, везде»,— но, как только дело коснется их самих и им самим нужно совершить самое небольшое усилие, ну вот хотя бы поднять с пола бумажку,—

Автор знакомит нас и с Сережей, который учит уроки. Он

Но тысячи соблазнов отвлекают его от книги — и монтер, и футбол, и самокат, и многое другое. И вот

Юный читатель этих стихов и без подсказки автора сообразит, что озера в его бедах не виноваты.

А. Барто, воспитывая своего читателя в духе мужественности, упорства, храбрости, находчивости, неизменно направляет жало своей сатиры против лентяев и ротозеев, неженок и плакс. Она показывает трусоватого Егора, который, собираясь в пионерский поход, снаряжается так, словно отправляется на Северный полюс, а в результате

Поход для него оказался испорченным, и автор замечает в конце стихотворения:

Едко и остроумно высмеивая эгоистов, растяп, лежебок, поэтесса раскрывает вместе с тем, как интересен внутренний мир тех детей, которые умеют по-настоящему и играть, и учиться, и работать в меру своих сил, и дружно делать большое, общее, увлекательное дело. Так А. Барто, утверждая положительные качества своих героев, помогает своему читателю глубже разбираться в жизни, вызывает у него потребность деятельно и активно участвовать в ней.

Поэтесса издевается над иными слишком скороспелыми поклонницами моды, и над малолетними любителями «стиля», и над теми подражателями неким заграничным образцам, которые ходят «с каждым днем лохматее», подобно Андрею — герою стихотворения «Что с ним такое?». Он

А. Барто смеется над ними так заразительно, что это не может не захватить и ее читателей, которых поэтесса учит отличать истинную красоту от ее подражаний и имитаций, хотя бы самых блестящих и броских!

Вместе с тем А. Барто учит прислушиваться к истинной красоте, душевности, высокому лиризму,— и сатирическое начало ее стихов воспринимается тем острее и глубже, «пронзительней», что подчас выступает — в одном и том же стихотворении — наряду с лирическим. Это мы видим в стихотворении «Несли мы облако с собой...» — облако в виде букета голубой сирени,— но некая Наденька, которой было вручено это чудесное облако, только мельком взглянула на него:

Здесь эгоизм, неизбежно порождающий внутреннюю черствость, душевную глухоту, плоско утилитарное понимание жизни, а стало быть, и ее красоты, явился перед нами с такой отталкивающей резкостью именно потому, что он выступил на фоне лиризма, чудесной красоты, воплощенной в облаке голубой сирени.

Мир детей необычайно сложен, чуток, восприимчив — внушает А. Барто своим читателям. Он может отозваться и на все хорошее, что несете вы им с собой, но он же может оказаться и в плену ваших предрассудков, ошибок, эгоистических замашек. Поэтесса прозорливо подмечает, как иные бюрократические затеи взрослых по-своему отражаются в жизни детей, в деятельности школьных и пионерских организаций, где она видит — как и в мире взрослых! — немало казенщины, канцелярщины, стремления к благополучной «отчетности» и аккуратно расставленным «галочкам», за которыми не видно живого, настоящего дела, подлинного творчества.

О том, насколько основательно А. Барто изучила жизнь детей, школьников, пионеров, как глубоко вникает в нее, свидетельствуют многие ее сатирические стихи, в которых недостатки семейного воспитания или школьной жизни и пионерской работы вскрыты решительно, смело, с подлинно исследовательским пафосом. Оказывается, как свидетельствует она во многих своих стихах, и у детей пионерского возраста есть свой бюрократизм, являющийся сколком со «взрослого», своя «показуха», свое очковтирательство, когда «добрые поступки» начинают переводить на очки, выводить им баллы, заводить цифирь на все то, что никак в нее не укладывается. Еще и тогда, когда в ходу не было такого слова, как «показуха», поэтесса страстно и непримиримо боролась с ней, увидев, что этот опасный сорняк, готовый иссушить все живое — дай только ему разрастись! — проникает в школьную и пионерскую жизнь.

Даже такое увлекательное дело, как встреча прилетевших грачей и постройка скворечников, можно превратить в скучное,— как это и получилось на одном сборе у пионера, который выступал «по листку, как по шпаргалке».

Пока он говорит «длинно, гладко, весь отряд зевает сладко» — от его «увлекательной речи» ребят так разморило, что им уже расхотелось «делать домики пернатым».

Подчас «показуха», очковтирательство, бюрократическое крючкотворство, мертвящее всякое живое дело и враждебное ему, скрываются под самыми возвышенными словами и «передовыми» (но только лишь с виду!) начинаниями, которые могут ввести в заблуждение иных слишком простодушных и недальновидных людей. Вот почему, внушает поэтесса, к такого рода «показухе» надо присматриваться особенно зорко и внимательно.

В стихотворении «Цветы не знали» (1962) автор ведет речь о мальчиках, решивших, что поливать цветы из лейки устарело; то ли дело насос, который они заказали! Вот это подлинно передовой метод!

Ну что ж, на словах все выглядело очень прогрессивно и убедительно, а на практике получилось по-другому:

И сколько таких цветов (как и многих других!) вянет, пав жертвой самых прогрессивных, казалось бы, начинаний, очень привлекательных на первый взгляд, но лишенных одного: связи с настоящим делом, с реальностью подлинной жизни.

Вот девушки-шефы, которые взяли на себя благородную миссию «окружить любовью бабушку Прасковью». Их встреча с бабушкой и «помощь» ей — все это описано в деловито-точных, лишенных преувеличений и гипербол, а вместе с тем и беспощадно сатирических тонах — уж слишком велико несоответствие поступков новоявленных «шефов» с подлинной заботой о старом человеке:

Вот с этого и начинаются «печали» бабушки Прасковьи, которая сбилась с ног, обслуживая ворвавшихся к ней «шефов», чей труд был оценен «по достоинству»:

Так поэтесса едко высмеивает замыслы и дела, сводящиеся к очередной «галочке», жадной и хищной птице, которая может причинить много бед и нанести большой урон, если вовремя не разглядеть ее.

Но есть и другие опасные птицы, с которыми поэтесса ведет напряженную борьбу, как это мы видим в стихотворении «Хищница» (1961). Здесь «хищница» — это сова-копилка, которая захватила такую власть над мальчуганом, что вместе с его пятачками готова проглотить и его самого, вытравить в нем все доброе, человеческое.

Она заставляет мальчика охотиться за каждой копейкой, она незримо следит за каждым его шагом и даже проглотила деньги, предназначенные на подарок к маминому рождению! Да, худо бы пришлось рассказчику, ведущему это горестное повествование, если бы он не нашел простой, но единственно верный выход:

А героиня другого стихотворения, «Подари, подари...», маленькая Люсенька, привыкла выклянчивать разные подарки:

Эта Люсенька пока еще «мала-малюсенька», но она со временем подрастет и может превратиться в большую стяжательницу,— вот почему тревога за судьбу подобных Люсенек придает многим стихам А. Барто суровое, гневное, остро сатирическое звучание.

В стихотворении «Жадный Егор» мы знакомимся с мальчиком, жадность которого вытесняет у него все прочие помыслы и интересы. В то время как на праздничной елке ребята веселятся и радуются, играют и танцуют, Егор интересуется только одним: «А подарки скоро?»

Когда праздничный вечер кончается и вожделенный подарок получен, Егор захвачен одним вопросом:

И хоть здесь ни слова не сказано прямо и открыто в осуждение Егора, но читатель его осудит, ибо автор сумел внушить — без излишних наставлений и нотаций! — что человек жадный, эгоистичный обкрадывает прежде всего самого себя.

А вот другой «рыцарь наживы», который так и зовется «Копейкин» — кличкой, а не по фамилии. В ответ на любую обращенную к нему просьбу он затвердил лишь одно: «А что ты мне за это дашь?» — и даже, когда застегнул младшему брату штанишки, «взял с него за попеченье полпеченья». Так вырастают маленькие мещане, которые могут стать и большими, если вовремя не встряхнуть их, если не обнаружить перед ними всего уродства и всей постыдности замашек и привычек, присущих «Жадному Егору», «Копейкину», «Люсеньке». Автор наглядным образом показывает, как они обкрадывают самих себя, лишаясь радостей жизни, всего ее богатства и оставляя себе ничтожные плоды своего попрошайничанья, — что сказывается на образе мыслей да и на языке подобных ребят, бедность и скудость которого выразительно передает убожество их переживаний и стремлений:

Сатира А. Барто не обходит и неполадок в школьной и пионерской работе. Здесь тема сложнее, труднее: проще изобразить лодыря, зазнайку, жадину, чем неполадки общественно-массовой работы. Нелегко найти тот угол зрения, который позволяет решить затронутую тему пластически зримо, образно, выразительно. Тут необходимо отличное знание и доскональное изучение затронутого материала. Но А. Барто успешно справилась и с этой задачей. Ее пионерка, сама на себе испытавшая, что значит слишком частая смена пионервожатых, со вздохом и огорчением заключает стихотворение «Карусель» (1954):

И нам становится очевидным, сколько разочарований и огорчений принесла такая бестолковая карусель, как от нее страдает живое дело, живая работа,— ведь столько надежд и ожиданий было связано у ребят с каждым из этих вожатых! Но эти надежды не сбылись, и в стихотворении «Карусель» автор сумел решить темпераментно, эмоционально значительную тему общественного характера, не оставаясь в ряду общих понятий, а переведя ее на язык зримых образов, подлинных чувств.

В таком же духе написано и стихотворение «Чудесный план» — о плане, у которого есть один-единственный, но весьма существенный недостаток: он остается только на бумаге. И хотя все хвалят этот план, в котором учтено «все, что нужно человеку» — танцы, литературные выступления, кино и многое другое,— но ребятам от этого не легче, ибо составители плана совсем не думают о том, чтобы выполнить его. Вот был намечен костер на льду,

Уж какой там костер на льду! И стихотворение о «чудесном плане» завершается сообщением, в котором слышится подавленный вздох разочарования:

Может быть, этот план будет так же «чудесен», как и предыдущий, но ребята, уже наученные горьким опытом, не очень-то поверят подобным «чудесам».

Одна из школьных сценок, которую хоть сейчас может разыграть любой самодеятельный кружок,— это уже упоминавшийся «Лешенька» с удивительно точно найденной просительной интонацией, характерной для людей, не умеющих справиться с трудностями воспитания, пасующих перед лодырем и разгильдяем:

А этот Лешенька, слыша хор угодливых голосов, вполне доволен создавшимся положением. Он именно в слабости и безрукости тех, кто его чрезмерно опекает и нянчит, черпает сознание своей значительности, своей силы (ведь оказывается, как он ни мал, но никто из окружающих не знает с ним сладу!), а потому и куражится над своими опекунами и отвечает на все их просьбы и уговоры («Сделай одолжение...») с чувством полнейшего превосходства:

Чем больше они унижаются перед ним, тем развязнее держится Лешенька, сила которого — в их слабости и безрукости. Ему даже не хочется выходить из ряда отстающих — так всеобщие уговоры, мольбы и просьбы тешат его самолюбие!

Вот почему

Нам ясно: оно и не переменится, пока в школе и дома не перестанут потакать подобным Лешенькам, пока не научатся взыскивать с них требовательно и строго.

Небольшая, мастерски написанная сценка «Лешенька, Лешенька...» не только весело разыграна, выразительна, колоритна, но и подлинно самобытна, содержательна, действенна, ибо показывает в остро сатирическом свете Лешенек, чванящихся своей отсталостью, и ту среду, в которой такие Лешеньки произрастают.

Таким же духом острой, резкой сатиры пронизаны стихотворения «Дедушкина внучка», «Королева», «Надюша» и многие другие.

В них, как и в стихотворении «Лешенька, Лешенька...», то или иное отрицательное явление изображается в сложном, «двойном» освещении: и само по себе, во всей своей неприглядной сущности, и в связи с порождающими его условиями. Вот что придает этим стихам углубленное значение, жизненность, правдивость.

Невозможно — да и не к чему — пересказывать множество занятных, а то и анекдотических историй, послуживших сюжетной основой стихов А. Барто, но они многому учат своего читателя, и не только юного, но и совершенно взрослого, заставляют его задуматься о тех вещах и явлениях, которые, казалось бы, не имеют столь уж существенного значения. Ну подумаешь, какая-то скучная тетя превратила долгожданный праздник в очередное мероприятие — с заранее подготовленными и тщательно разученными танцами и песнями, когда ребята не могут высказать ни одного своего слова («Елка»), а некая пионервожатая решила ставить отметки за «добрые поступки»! Все это вроде бы мелочи, не заслуживающие особого внимания, но на самом деле это не так. И равнодушие к живым потребностям ребят, и увлечение всякого рода «показухой», и подмена живой работы бюрократическими затеями и «мероприятиями», которые так остро подмечает и разоблачает поэтесса в школьной и пионерской жизни,— все это оставляет свой след в детской душе, омрачает «будни и праздники» наших ребят, отзывается в их впечатлительных сердцах и неокрепших душах, а потомку и несет с собой немалую опасность для них.

Как видим, многие стихи А. Барто носят не только остро сатирический, но и явно публицистический характер — в них поднимаются вопросы воспитания «настоящего человека» и изобличается все то, что стоит на пути к решению этой задачи; так же, как и многие наши публицисты (а подчас почти теми же самыми средствами), поэтесса раскрывает широту и значение основ нашей жизни, устремлений народа, а вместе с тем показывает, каким нищим, жалким, ограниченным становится внутренний мир того человека (маленького или взрослого!), который замкнулся в узких пределах своих собственных желаний, стремлений, интересов, не хочет вмешиваться в дела и течение окружающей его жизни, а то и попросту боится ее (подобно известному Ивану Петровичу из старых стихов А. Барто).

Чем же вызвано появление и укрепление публицистической (и сатирической) ноты и темы в стихах А. Барто?

Во многом, надо полагать, тем, что ни одному малолетнему читателю не придет в голову обратиться к произведениям чисто публицистического жанра, который, как правило, и не приспособлен для детского восприятия. А вот «публицистические» стихи А. Барто он воспримет глубоко и заинтересованно, ибо в них «публицистика» словно бы спрятана, растворена в занятном сюжете, лукавой улыбке, остром слове, мастерски слаженном и играющем стихе.

Все, что происходит в стихотворениях, где рассказаны сотни занятных, веселых, а порою и грустных историй, поэтесса подытоживает точно и выразительно:

А забавная история о пионере-горнисте, который, после того как просигналил подъем, сам завалился спать и так захрапел, что разбудил чуть ли не всю округу, завершается открытым наставлением:

И такого рода «наставления», чуждые навязчивости, сухости, нарочитой дидактики, словно бы сами собою рождающиеся по ходу и в итоге повествования, складываются в стихах А. Барто в целый кодекс морали, поведения, образа жизни, что и определяет крайне характерные черты ее творчества.

Эти и многие другие сентенции, высказанные по самым разнообразным поводам и в различной обстановке, не порывая связи с вызвавшими их к жизни конкретными обстоятельствами, вместе с тем обретают и гораздо более широкое значение, воспринимаются как та школа жизни, чьи уроки запоминаются надолго, воздействуют на внутренний мир того читателя, который хоть единожды прислушается к ним, отзовется на их призыв. Так возникают заключения, афоризмы, те сжатые положения, которые могли бы стать, а зачастую и становятся присловием, пословицами и поговорками нашей детворы.

Для А. Барто нет никаких сомнений в том, что многие позднейшие искривления в психологии человека, те болезненные процессы, в результате которых он обращается в мещанина и стяжателя, не творца, а «потребителя», подчас зарождаются в очень раннем возрасте,— если то доброе и плодотворное, что было в нем, приглушено дурным воспитанием (в самом широком смысле этого слова). В этих условиях дурное разрастается, стремится заглушить и вытеснить все остальное в душе ребенка, захватить над ним неограниченную власть. Жажда вовремя разглядеть и уничтожить их, не дать им укрепиться и разрастись в детской душе и определяет боевой, наступательный дух сатиры А. Барто, ее прицельность, ершистость, занозистость, ее разящую силу.

Так «детский стих» А. Барто обретает необычайно широкие масштабы, оказываясь вместе с тем и стихом для взрослых, и многие сатирические стихи А. Барто предназначены для взрослой аудитории не в меньшей, а порою даже в большей мере, чем для детской. Они настойчиво и требовательно выпытывают у взрослых людей: а все ли ты делаешь для воспитания детей, за которых отвечаешь, не потакаешь ли ты их худшим качествам, не вырастишь ли ты из них верхоглядов, эгоистов, тунеядцев, тех любителей легкой жизни, бесплатно полученных благ, удовольствий, наслаждений, которые любят поменьше дать людям и побольше взять у них? Подумай об этом, посоветуйся со своей совестью, еще раз проверь свое отношение к детям, за которых ты отвечаешь!

Вот какие большие вопросы поднимает А. Барто, и, знакомясь с ее сатирическими стихами, мы видим, как следует, а вернее — как не следует воспитывать детей, и, стало быть, сама эта тема по своему существу подчас адресована взрослому читателю не в меньшей мере, чем малолетнему.

В сатирических стихах А. Барто множество творческих находок, метких наблюдений, острых замечаний. В этих стихах автор глубоко вторгается в самый процесс воспитания детей, показывая, что иногда мешает росту и укреплению их лучших качеств, что способствует появлению скверных навыков, дурных замашек, что идет против жизни, творчества, против радости и счастья нашей детворы.

Здесь А. Барто говорит о недостатках с позиций такого непримиримого отношения к ним, так страстно разоблачая их, что ни у кого из читателей не может создаться впечатления, что эти недостатки и трудности непреодолимы. Поэтесса внушает стремление бороться с ними всей направленностью своих стихов, побеждать их, различать их в зародыше, и именно в этом здоровое, жизнеутверждающее начало ее сатиры. Этим определяется и приподнятый, веселый тон, присущий человеку, уверенному в своей силе, в своей правоте, в своей победе.

За живое творчество, за настоящую активность, за подлинную деловитость, против бахвальства, пустозвонства, казенщины, против мертвящей всякое живое дело «показухи» решительно и непримиримо выступает поэтесса, и это для нее — не очередная кампания, а одна из самых постоянных забот и тревог. Так в творчестве А. Барто сказывается дух бойца, который непримирим к своему врагу — врагу всего живого и нового! — и умеет подметить его слабые и уязвимые места, наносить ему точные и неотразимые удары.

Если в своих новых стихах А. Барто говорит:

то следует напомнить, что этот мальчик — очень старый знакомый поэтессы и далеко не впервые появился на страницах ее книги; он может найти там много своих родственников и даже близнецов; это и Любочка «с ленточкой в косе», у которой два лица: одно «напоказ» — миловидное и приветливое на танцах и вечеринках и совсем другое — дома или в трамвае; это и вожатый, который сочиняет «план работы на квартал» без намерений когда-нибудь осуществить его; это и некий малолетний «член жюри», способный на многие добрые поступки — но лишь во время конкурса «На нужды младших отзовись». И поэтесса, снова встретившись с мальчиком, по прозванию «Напоказ», не дает ему спуску!

Только на поверхностный взгляд может показаться, что она не ставит перед собою иных задач, кроме одной: развлечь читателя множеством веселых, а то и эксцентрических историй, на выдумку которых так неистощимо изобретательна. Нет, она всегда ведет разговор со своим читателем по большому счету, и на самом дне ее веселого повествования почти неизменно заключается какой-то урок, может быть и совсем не веселый, но который уже трудно забыть и над которым невольно задумаешься, ибо в нем обобщен опыт реальных переживаний и наблюдений, связанных с жизнью, деятельностью и воспитанием наших детей.

Как видим, А. Барто не только хороший друг нашей детворы, ее веселый и жизнерадостный спутник, занятный, неутомимый, неистощимый на выдумки собеседник, но вместе с тем и требовательный наставник, взыскательный учитель, чьи уроки надолго усваиваются и хорошо запоминаются именно потому, что они не преподносятся в готовом и разжеванном виде, а заставляют о многом задуматься самого читателя или слушателя, требуют от него сообразительности, догадливости, смекалки, способности находить самостоятельный ответ на те жизненно важные вопросы, которые ставит перед ним поэтесса в своих произведениях. Она заставляет его невольно соотносить то, что рассказано в ее веселых, увлекательных стихах, со своим, пусть еще не очень богатым, но немаловажным жизненным опытом и приходить к необходимым выводам, по-новому углубленно оценивать себя и свое поведение.

В статье «О поэзии для детей» поэтесса поясняет назначение своей сатиры и ее характер. Она утверждает, что детская поэзия жизнерадостна, что ей присущ «здоровый, жизнеутверждающий юмор. Средствами юмора можно многого достичь. В разговоре на моральные темы это как раз та острая форма выражения серьезных мыслей, которую прекрасно понимают дети...». И многие «моральные темы», имеющие важное значение для воспитания детей, поэтесса решает средствами юмора, средствами сатиры, тонкой, меткой, а когда надо, и беспощадно разящей,— что и вызывало опасения иных критиков и педагогов.

Появление такого образа, как «наш сосед Иван Петрович», в свое время взволновало и встревожило многих радетелей спокойствия и опекунов детской литературы. Этот «опасный сосед» (вернее, не столько опасный, сколько вызывающий опасения) появился в конце 30-х годов, когда он выглядел весьма странно и одиноко, ибо выписан он был в остро сатирических тонах, крайне редких в то время. Сатира — особенно в детской литературе — вызывала подчас сомнение и неодобрение: дескать, типичны ли в нашей жизни такие Иваны Петровичи, которые на все смотрят сквозь мутные очки, «видят все не так», боятся свежего воздуха и опасаются всего живого, нового, неожиданного? «Педагогично» ли выводить перед юным читателем подобного Ивана Петровича, свидетельствующего, что не все взрослые могут быть образцом для поучения и подражания?

Но сами дети гораздо лучше, чем иные их слишком осторожные опекуны, разобрались в сути сатирических стихов А. Барто, помогших ее юным читателям глубже и основательней разобраться в окружающих их людях да и в самой жизни.

Свою борьбу за «настоящего человека», с самого юного его возраста, Агния Барто начинала тогда, когда многим казалось, что наши дети, воспитанные в условиях советского общества, обладают уже в силу одного этого своего рода иммунитетом против пережитков прошлого и заранее застрахованы от них, а если кто-либо из детей и подвержен им, то это совершенно «не типично», а потому и не заслуживает внимания литературы. Исходя из подобных соображений, кое-кто и склонен был воспринять как «очернительство» наших детей и нашей действительности иные сатирические стихи А. Барто. Особенно показательна в этом отношении статья «Большие запросы маленьких читателей» (журнал «Октябрь», № 7, 1949), в которой сатира А. Барто квалифицировалась как клевета на детей, а стихи ее расценивались как «явно порочные».

Подобная оценка этой острой и меткой сатиры объяснялась полным игнорированием сообразительности и сметки наших юных читателей, их чувства юмора, их воображения, их способности к сотворчеству, к тому, чтобы включиться в игру, которую затевает с ними автор. Критики сатиры А. Барто не учитывали характера тех недомолвок и пробелов, которые поэтесса оставляет в своих стихах с целью пробудить активность у читателя, заставить его самого додумать то, о чем говорит художник.

Когда автор восклицает:

то кто же из юных читателей не поймет, что здесь о «красе» сказано исключительно в ироническом смысле, и едва ли остро сатирическое изображение Любочки может соблазнить кого-нибудь на повторение ее неприглядных поступков, а ведь именно такой «соблазн» и усматривали иные критики в этих стихах А. Барто.

Не так давно сатира вообще была у нас крайне запущенным и отсталым жанром, и даже довольно робкие — на наш сегодняшний взгляд — сатирические образы нередко встречали ожесточенную критику («Так в жизни не бывает!»). Сатира же в области детской литературы, в которой резко и решительно критиковались недостатки в школьной и пионерской жизни, да и весьма чувствительно задевались иные взрослые (если они оказывались плохими воспитателями и педагогами), представлялась чем-то совершенно необычным и даже рискованным. Не мудрено, что остро сатирические произведения А. Барто подчас подвергались незаслуженным нападкам. Но поэтесса, несмотря на эти попреки и обвинения, основательно и решительно обнаруживала и изображала все то, что мешало воспитанию детей, смело раскрывала трудности и противоречия их роста.

Тем, кто остерегался в свое время сатиры (и даже отвергал самую ее возможность в детской литературе), А. Барто и возражала в той же статье «О поэзии для детей»: «Подчас поэт, опасаясь, что читатель не поймет шутливой интонации, подпирает чуть не каждое смешное слово непосильным грузом объяснений. Мне кажется, надо больше доверять читателю. Верьте в то, что у него есть чувство юмора...» И следует подчеркнуть, что жизнеспособность, долголетие и действенность многих остро сатирических стихов самой А. Барто свидетельствуют о справедливости этих слов, о том, что доверие к юному читателю, к его чувству юмора, так же как и к другим его чувствам и способностям, является одной из тех прочных основ, которые способствуют появлению подлинно значительных, глубоких и новаторских произведений детской литературы, к каким и относятся многие стихи А. Барто.

Сейчас нет смысла подробно оспаривать эти обвинения (едва ли и сами авторы подобных статей поддержали бы их теперь), но о них нужно было напомнить, дабы читателям стало яснее, что путь сатирика, избранный в свое время поэтессой, да еще сатирика, обращающегося к детской аудитории, являлся совсем не таким простым и гладким, как это может показаться теперь; он требовал от художника немалой выдержки, гражданской зрелости, отличного знания самого «предмета» сатиры,— и следует подчеркнуть, что А. Барто, как свидетельствует ее творчество, полностью обладала всеми этими качествами, благодаря чему ее сатирические произведения, даже и написанные в давние годы, живут и поныне.

Да, ее сатира подчас весьма колка, остра, болезненна — не дай бог попасть ей на язык: пощады не жди! Как видим, эта едкая сатира кое-кого сперва даже испугала — не искажает ли она облик наших детей (впрочем, не только детей, но и иных взрослых), не заключается ли в ней нечто предосудительное, доля самого настоящего яда. Но если здесь и заключается яд, отвечала поэтесса в своих позднейших стихах, то скорее всего тот «пчелиный яд» (так называется одно из ее стихотворений), которого только поначалу, не зная его целительных свойств и качеств, можно бояться. А на самом деле он весьма благотворен! Вот почему

Теперь даже тот, кто еще так недавно боялся пчелиных укусов, настойчиво требует:

И многие сатирические стихи А. Барто подобны этому «пчелиному яду», который на самом деле оказывается целительным даже для тех, кто сначала не испытывал от него ничего, кроме боли.

А. Барто может писать — и зачастую пишет — о самых обычных делах и вопросах детской, школьной или пионерской жизни, таких злободневных, что кажется порой, она и не претендует на нечто большее, чем безотлагательный ответ на эту злободневность. Но вот проходят многие годы, и мы, перечитывая ее стихи, видим, что они и поныне не утратили своей действенности, своего значения, своего живого звучания, так же захватывают свою аудиторию, как и в дни появления в свет. Это свидетельствует о том, что поэтесса, решая какую-нибудь сугубо актуальную, злободневную задачу, вместе с тем не упускает из виду и некоей «сверхзадачи», не вмещающейся в рамки одной лишь злободневности и далеко выходящей за ее пределы, связанной с тем будущим, которое А. Барто стремится открыть и утвердить перед каждым своим читателем. Вот почему и самые злободневные по своей теме ее стихотворения оказываются «долговременными», а не исчерпываются тем, что дает нам и требует от нас «бегущий день».