Актёрский роман

Глава 10

Аутодафе

Москва встретила его зимой и дождём вперемешку со снегом. А на Котельнической набережной даже налетел заряд, и всё вокруг моментально стало серым и унылым.

Анин отпустил такси, поднял вороник, воротя лицо от порывов ветра, и вошёл в узкий, как ущелье, 5-й Котельнический переулок, где легко отыскал двенадцатый дом с колоннами на торце. Он ни разу здесь в жизни не был. Ему было интересно посмотреть, как живёт Евгения Таганцева.

В подъезде сидела строгая консьержка, и Анин во избежание лишних вопросов молча сунул ей 'пятёрку'. Консьержка понимающе кивнула, мол, когда-то сама бегала на свиданки, и он проник дальше. Широкая мраморная лестница с потёртыми ступенями привела его на третий этаж, и он долго стоял перед дверью Таганцева, не решаясь позвонить.

Он представлял её лицо: взволнованное, дорогое, любящее, каким запомнил его в Выборге, а когда увидел её совсем другой - повзрослевшей, измененной внутренне, то понял, что это конец их развесёлому, разухабистому роману.

- Привет! - сказала она, опираясь на трость.

Он пустил глаза, увидел, что на правой ноге у неё аппарат Елизарова и, ненавидя себя до глубины души, рухнул на колени, обнял её осторожно, как ветер парус, и произнёс:

- Котя, прости меня... прости меня, скотину!

С этого момента вся его ревность и душевные мучения показались ему такими мелкими, эгоистическими, не стоящие и капли её страданий, что он ужаснулся всему тому, что натворил. И готов был провалиться сквозь землю от стыда и злости на самого себя. Его мучил один и то же вопрос: 'Как же ты, такой умный и дальновидный, возвышенный и гениальный, как же ты допустил всё это?!' В первую очередь, он подумал не о её физических травмах, а об изменении, которые нашёл в ней.

Хорошо, хоть он не видел, как Евгения Таганцева в задумчивости потрогала его лысеющую макушку, казалось, всё поняла и сказала:

- Вставай... вставай...

И даже потянула за подмышки. Он вскочил, красный, взволнованный и помолодевший. Его большой серый плащ, который ему совершенно не шёл, полетел на пол, туда же - шляпа и сумка.

- Пойдём! - она посторонилась с тем самым королевский поворот головы, который Анин не мог забыть. - Проходи, не стесняйся, - сказала она, ловко уклонившись от поцелуя.

Он, страшное конфузясь, сунул её букет красных роз, которые купил по дороге, и уже знал, что даже это не имеет никакого смысла, как нет никакого смысла в его бессмысленной жизни, в которой он только и делает, что барахтается от одного берега к другому.

Она, всё так же тяжело опираясь на трость и явно оберегая ногу, провела его в прекрасную, светлую, белую комнату, обставленную белой мебелью с позолотой, с большим зеркалом во всю стену; и на его молчаливый вопрос сказала:

- Она скоро будет такой же длины, как левая, и смогу ходить, не хромая.

- Я не знал, - промямлил он и поймал себя на том, что впервые за много лет говорит всерьёз, не скоморошествует, не кривляется, а как когда-то в детстве, когда дрался на переменах в школе или хулиганил дома, исключительно честно и вдумчиво.

- Всё уже позади, - сказала она, облегчая ему душу. - Я ещё сломала два рёбра и повредила позвоночник, - сообщила она почти весело, словно о каком-то другом человеке, - но с этим уже всё позади. Осталась только нога, - присела она на диван и вытянула правую ногу. Трость она отставила так, чтобы она не упала на пол.

С этого момента в нём вдруг что-то перевернулось, словно пала пелена, и кто-то далекий страшно знакомый голосом Евгении Таганцевой, позвал его: 'Павел... Павел...', хотя она, конечно, сидела напротив, и он дёрнулся, прислушался, безуспешно завертел головой, но ничего, кроме вечного городского шума, больше не услышал. И тогда ему страшно захотелось, чтобы всё это было просто сном.

- Спасибо тебе... - сказала она, глядя на него незнакомым взглядом.

- За что? - болезненно очнулся он.

- За то, что дал мне прыгнуть.

- Дал прыгнуть... - машинально повторил он, глядя перед собой ничего не видящим взглядом.

Ему сделалось физически плохо. Даже Герта Воронцова со своим гарпуном показалась ему сейчас бесконечно мелкой интриганкой.

- С глаз словно пелена спала, - сказала Евгения Таганцева, как показалось ему, целенаправленно вытягивая из него последнее хладнокровие.

- Да... - просто сказал он, прекрасно понимая, к чему она клонит.

Евгения Таганцева так засмеялась, глядя на Анина, что он сообразил: действительно, разлюбила, и, действительно, выходит замуж за врача, который отремонтировал ей ногу.

- У нас всё равно с тобой ничего не получилось бы, - посмотрела она на него и отпрянула - Анин был один обострённый, чувственный нерв.

За один этот нерв она и любила его до беспамятства, потому что только с таким нервом можно было играть так, как играл Анин. Но сейчас всего этого ей уже не нужно было, словно она жила в другом измерении.

- Почему? - упёрся Анин, не веря самому себе.

Интуиция его никогда не подводила, и в данном случае он понял, что ошибся, придя сюда, однако, не прийти не мог.

- Потому что мы разные, - из принципа растолковала она ему.

- Нет, - сказал он, всё ещё витая в розовых облаках любви. - Я бы ушёл от жены и...

- А ты на самом деле уйди, - сказала она так, как никогда не говорила с ним. - Возьми и уйди. Ты ничего не говорил мне об этом.

- И уйду! - пообещал он, как показалось ей, абсолютно бездумно. - Я бы женился на тебе! У нас была бы прекрасная семья! - наговорил он опять же в запале. - Ты бы родила мне прекрасных детей! Мы бы заботился о них!

В следующее мгновение он понял, что говорит не о том, что волновало Евгению Таганцеву, что его слова ей безразличны.

- Ты, знаешь, я за славой не гонюсь, - доходчиво сказала Евгения Таганцева. - Я села не в свои сани. Это моя сестрица, пожалуйста. И ты. Ты бежишь за призраком. Я тоже одно время жила точно так же, а теперь просто живу. Оказывается, можно просто жить.

- Вот как, - сразу поник он, - значит, ты меня бросила?..

- Да не бросила я тебя. Пойми! - наконец-то встрепенулась она, и стала чуть-чуть походить на ту, прежнюю Евгению Таганцеву, с её бессовестным взглядом; и в нём проснулась слепая надежда. - Это ты меня бросил!

- К чёрту! - вскипел он. - К чёрту! Я тебя не бросал! Мне надо было подумать! - воскликнул он, полагая, что только этим и занимался на съёмках в Крыму; и вдруг понял, что жизнь - это одна большая ловушка, чтобы ты ни делал, тебя всё равно загонят в угол. Вопрос, в какой и когда.

- Где ты был?! Где?! - неожиданно заговорила она в тон ему, и лицо её стало прекрасным, как умирающее солнце. - Я умирала одна на койке, в корсете, а ты страдал на своих съемках!

Он зарычал и заметался, как раненый зверь, от зеркала к дивану и обратно, норовя задеть её трость.

- Что?! Что мне сделать, чтобы ты простила меня?!

- Ничего, - словно очнулась она. - Приходи чаще, может, я передумаю, - и гордо отвернулась с тем королевский жестом, который действовал на Анина безотказно, как магические пасы фокусника.

Он замер посреди комнаты, словно в него попала пуля. Безнадёжность захлестнула его.

- Я будут ходить каждый день! - заверил он Евгению Таганцеву со всей страстью души, на которую был способен. - Я буду даже здесь ночевать!

- Здесь не надо, - сказала она спокойно. - Я живу с мамой, - напомнила всё тем же равнодушным голосом. - Кстати, она скоро придёт, - Евгения Таганцева демонстративно посмотрела на часы.

- Хорошо, - понял он, - я пойду. Что тебе принести? Если нужны какие-нибудь лекарства?..

- Ничего не надо. Лучше побрейся, - и она его очень удивила: неловко поднялась, сделала шаг и потрогала его трехдневную щетину с тем прежним выражением на лице, которое у неё было в начале их романа.

Это стало тем знаком, который она простилась с ним, но понял он это гораздо позже. Зато нёс этот знак долго и вспоминал его весь день и утром следующего дня и всё последующее время до самого конца.

- Я яблок принесу, - он вспомнил, что она любил именно яблоки. - Ладно? - спросил он, инстинктивно полагая, что простота в нынешней ситуации лучшее, что можно придумать.

Он так и побоялся спросить об ортопеде. Может, он просто холостой? - подумал Анин, но это поправимо.

- Ладно, - легко согласилась она и даже позволила себя поцеловать на пороге, а потом словно нарочно долго смотрела, как он спускается по мраморной лестнице, махала рукой, пока он не скрылся за поворотом.

Пронесло! - обрадовался он и вздохнул с облегчением, хотя в глубине души понимал, что надежда преждевременна и глупа, как все его планы в жизни. И всё же: господи, как я рад! - ликовал он. Если бы ты только знал! И стал строить воздушные замки, в которые неизменно поселял Евгению Таганцеву. А потом сообразил, что надо позвонить Алисе и прощупать почву на предмет развода. Он ещё не знал, как подступиться к этому вопросу. Наверняка начнутся истерики, с ужасом думал он, представляя всё, что произойдёт дальше, и что нужно набраться терпения и прожить этот отрезок жизни, чтобы потом стало легче.

- Ты дома? - спросил он, уверенный, что она только и делает, что ждёт его, разогревая борщ. - Я только что приехал, - и держал пальцы на руках и ногах скрещёнными.

К его удивлению, она ответила совсем не так, как он ожидал, и явно ничего не разогревала и не ждала его.

- Меня ещё нет, - вдруг затараторила она в трубку, что, вообще, на неё не было похоже. - Я на репетиции. Приезжай часа в три.

Да что же это такое! - удивился он. Да она меня за нос водит! - заподозрил неладное. А где борщ?

- В три?.. - переспросил удивлённо. - Хорошо, - и подумал, что ещё успеет заскочить домой и побриться. - Как дети?

- С детьми всё нормально, - затараторила она ещё пуще. - Серёжа в Сокольниках на экскурсии. Маша - дома, у неё простуда. Приезжай, но не раньше трёх.

Что с ней? - так и не раскусил он её. - Она сама на себя не похожа, потому что в абсолютно большинстве случаев примчалась бы на Балаклавский, не глядя. Даже больная приползла бы.

Базлову решил позвонить в следующую очередь. Базлов и так несчастен, снисходительно думал Анин, как может быть несчастен человек, разуверившийся в себе. Но, оказалось, что у Базлова весёлый голос.

- Старик! - закричал он. - Я рад тебя услышать! Ты где?

- Я в Москве, - озадачился Анин. - Я только что приехал.

Никогда ни перед кем, ни за что не унижайся, иначе будешь выглядеть низким человеком, сказал ему внутренний голос.

- О! - казалось, ещё пуще обрадовался Базлов. - Буду рад тебя увидеть, но не сейчас, сейчас я в банке. Давай часа в три. У меня твой аванс всё ещё лежит.

- Правильно делает! - обыграл этот момент Анин и неожиданно для самого себя подумал: 'А с чего это ты такой добренький? И почему тоже в три?'

Тогда он позвонил Маше:

- Маша, это папа. Ты заболела?

Он представил её белокожее лицо с конопушками, как у матери, и подумал в очередной раз, что слишком мало уделял внимания детям.

- Совсем немножко, папа. Я в гостях у дяди Ромы.

- У дяди Ромы? - Анин услышал, что по асфальту от изумления поскакала, как лягушка, его челюсть, если бы она была у него, конечно, вставной. - Дай ему трубку, - попросил он.

- А его нет дома. Они втроем с мамой и Сережей поехали в Сокольники на коньках кататься.

- На коньках?! В Сокольники?! - переспросил Анин, потому что уже слышал эту версию, правда, несколько в другом варианте.

- Ну да, - беспечно подтвердила дочь. - Мама сказала, что раз у нас машины нет, то дядя Рома будет нас возить. А мы с тётей Варей блины печём.

Тётя Варя - мать Базлова, вспомнил Анин, миленькая старушка с бесконечно печальными глазами из-за выходок сынка.

Ага, вон оно что, подумал он и наконец всё понял. Отныне у меня с этим человеком ничего общего нет, кроме московского воздуха, чрезвычайно зло подумал он и подался домой.

В метро забился в угол и сидел, насупившись, думая о жизни. Она представлялась ему полнейшей неразберихой и полнейшей катастрофой. Закономерный результат неудачника, корёжило его. А чего ты хотел? Вечного бескорыстия? Вечной любви? Так не бывает. Никто не обещал, что будет легко. Даже верные жёны однажды предают.

У него, правда, ещё оставался мизерный шанс вернуть Евгению Таганцеву.

***

В этот день он удержался. Не выпил ни капли, памятуя о завтрашнем приятном событии. Только пустил слюни на бутылку 'столичной', вынес её на вытянутых руках от греха подальше в кладовку и засунул на самую верхнюю полку, закрыв на всякий случай старым вэфовским приёмником с дарственной надписью от сослуживцев по театру: 'Дорогому другу Анину от друзей, которые когда-нибудь тоже покорят Москву'. Выбросить этот старый приёмник у него не поднималась рука, всё-таки память о четырёх голодных годах, когда он маялся в Москве, из года в год безуспешно поступая в театральный. И потом, когда плотина рухнула, когда понеслось и поехало, когда зазвучали литавры и отозвались барабаны, приёмник стал памятью о службе в Минусинском театре. Анин таскал приёмник с собой и за эти годы, до странности, не пропил и не потерял его.

Поздно вечером он позвонил и ни здрасте, ни полздрасте заявил:

- Я хочу развестись!

- Пожалуйста, - огорошила она его, явно крепясь, чтобы не удариться в слёзы, - пиши заявление!

- И... что так просто?.. - не поверил он, помня, что лицо у неё в обычном состоянии бледное, а волосы - тёмно-рыжие.

- Просто, - отреклась она от всех их пятнадцати лет.

- И напишу! - пригрозил он. - Завтра же!

С полчаса он потеряно ходил по квартире и твердил: 'Пала крепость, пала крепость!' Ему сделалось легче, хотя горе так и вопрошало залиться по уши, и его мысли некоторое время были заняты исключительно бутылкой водки, спрятанной за старым приёмником. Но он устоял, ибо перед его глазами стояла Евгения Таганцева с её распрекрасными карими, а главное - зовущими глазами.

Утром он вскочил рано, бодрый и ловкий, в хорошем расположении духа, думая только о ней. Помчался на Рижский ранок, где купил самую большую 'шотландку' - плетеную корзину, наполнил её тремя сортами яблок, накрыл их холщевым расписным полотенцем, приобрёл необъятный букет бордовых роз, взял такси и сквозь московскую мартовскую непогоду полетел на Котельническую набережную. Было около восьми часов утра. Анин ёрзал в нетерпении.

Консьержка запанибратски махнула ему вслед, явно намекая ещё на одну 'пятёрку', а знакомая мраморная лестница привела его к знакомой квартире.

Анин поставил корзину на пол, переложил цветы из правой руки в левую, отдышался и только собрался было позвонить, как за дверью раздались неясные голоса и она приоткрылась.

Не зная почему, а действуя чисто инстинктивно, Анин подхватил корзину и, в два прыжка взлетев на верхнюю площадку, спрятался за перилами. Два яблока вывалились из корзины и скатились по ступеням.

Двери распахнулась шире, и на пороге он увидел Таганцеву в простой ночной рубашке, целующую со стройным, высоким аккуратистом блондином. И по тому, как они это делал, с какой страстью, Анин понял, что они любовники, переживающие медовый месяц.

- Я буду в семь, - сказал стройный блондин, не без труда отрываясь от Евгении Таганцевой, и судя по всему он с удовольствием остался бы, да служба его величеству ортопедии была превыше всего.

- Я тебя жду, Миша! - сказала Таганцева, и Анин отпрянул, потому что она бросила взгляд наверх, словно зная, что он там прячется.

Аккуратист Миша пропал, дверь закрылась. А Анин ещё долго стоял в углу, переживая позор и испытывая душевное опустошение. Его словно выхолостили, скатили по социальное лестнице на самое дно жизни. Потом спустился к двери Таганцевой, считая каждый шаг за титанический труд, поставил корзину, положил сверху цветы, выдохнул, как перед прыжком с парашютом, и нажал на звонок, а сам быстро, на цыпочках, сбежал на этаж ниже, прислушался, как Таганцева открыла дверь, как после паузы позвала его, как показалось ему, тревожным голосом: 'Паша!.. Паша!..', пересилил себя и так же тихо, на цыпочках, выбежал из подъезда, сопровождаемый удивлённым взглядом консьержки, и быстрым шагом пошёл домой. Шёл и глупо оглядывался в надежде, что Евгения Таганцева всё же выбежит следом, чтобы остановить его. Но она, конечно же, не выбежала, она даже не позвонила.

Всё было кончено. Теперь я по-настоящему один, почему-то радовался он, словно только и ждал этого момента, и испытывал странное чувство отрешенности от всего мира, которого раньше никогда не испытывал и которого всегда боялся. Это чувство заключалось в коконе, который вмиг окружил его. И отныне было жутко интересно выглядывать из него наружу и хихикать. Наверно, думал Анин, это и есть то одиночество, о котором говорил Симон Арсеньевич. Анину вдруг захотелось выпить в его компании, он позвонил, но оказалось, что Симон Арсеньевич на репетиции, а освободится поздно вечером. До вечера я не дотерплю, подумал Анин, вечер - это далеко, как новый год. Набрёл на одну из тех харчевен, которые открываются ни свет ни заря для таких страждущих, как он.

Простоволосая, сонная и толстая официантка, шаркая, выплыла к нему из подсобки, и к своему ужасу он узнал в ней Таганцеву, аккуратную, прекрасную, с добрым лицом и с добрыми намерениями.

- Котя! - воскликнул он. - Что ты здесь делаешь?!

- Я вам не 'Котя', - раздражённо оборвала его официантка. - Что будете заказывать!

Анин очнулся, сконфузился и заказал отбивную с кровью и литр водки. Всё съел, всё выпил, но опьянения не наступило, адреналин не дал опьянеть.

Разочарованно вызвал такси и поехал домой. На Зацепском Валу вдруг заорал:

- Стой, друг! Стой!

Вывалился из такси едва ли не на четвереньки и долго бежал за какой-то женщиной, и только, не добежав трёх шагов, сообразил, что это не Евгения Таганцева, то есть её фигура, её волосы, даже её походка, но не она, просто очень похожая женщина. Вернулся в такси и до самого дома ехал молча, с опаской поглядывая в окно.

Правду говорила мама: 'Бывают дни похуже!' - с ожесточением думал он.

В родном гастрономе с ним тоже случилась неловкость, он назвал продавщицу Женей и долго, и путано извинялся перед её приятелем, который выскочил из подсобки, как чёрт из табакерки, и потребовал объяснений, потому что продавщицу, оказывается, действительно, звали Женей, и она втихаря, за спиной ухажёра, строила Анину глазки, потому что узнала в нём известного актёра.

Ночью проснулся, словно от толчка, и увидел в тёмном углу, в старом, продавленном кресле, Виктора Коровина, который пялился, не мигая, как сова.

- Чего вылупился?! - пробормотал Анин, поворачиваясь на другой бок, чтобы проложить сон, в котором неизменно присутствовала Евгения Таганцева, которая вела с ним душеспасительные беседы сексуальной направленности.

- Ты старомоден, как рояль, - сказал Виктор Коровин с отдельно звучащим скрипом.

- Чего-о-о?! - Анин с презрением поднял голову.

Скрип находился не в комнате, даже не в квартире, а словно везде одновременно - в другом пространстве, что ли?

- Всё просто, - как живой, вздохнул Коровин, - помирись с ней и живи дальше.

- После всего того, что я видел?! - ужаснулся Анин и вскочил, чтобы броситься на Виктора Коровина и раскритиковать его глупые советы.

- А что ты видел? - хмыкнул Коровин саркастически. - Ну, целовались, ну и что?

- Она была в ночнушке! - привёл самый главный и самый страшный аргумент Анин. - В смысле, под ней ничего не было!

- Подумаешь! Мужик переспал с бабой! С кем ни бывает.

- Не говори так! Я тебя ненавижу! - замахнулся Анин.

- Ты же спал с другими женщинами, когда был в неё влюблён, - остудил его пыл Виктор Коровин.

Анин подумал о Герте Воронцовой и вынужден был сознаться, бесконечно краснея:

- Спал...

- Тогда всё, вы квиты, - резюмировал Виктор Коровин всё тем же тоном морального превосходства.

- Это не меняет сути дела, - растерянно пробормотал Анин. - Женщина должна быть целомудренной.

Евгения Таганцева ни разу не дала ему повода усомниться в этом, за исключением того, что отдалась ему слишком быстро. Эта дилемма мучила его и служила поводом к долгим раздумьям, что чрезвычайно его огорчало.

- Ах, вот как ты заговорил? - с такой иронией удивился Виктор Коровин, что Анин покраснел ещё пуще, благо, в темноте не было заметно, и вынужден был перейти к обороне.

- Я всё равно так не могу! - запротестовал он.

- Ты любишь её? - принялся наставлять его Виктор Коровин.

- Не знаю, - сцепил зубы Анин и отвернул морду в знак протеста.

- Тогда перешагни и живи с ней дальше.

- Простить её?! - вскричал Анин. - Её обыденность?!

В его представлении не было ничего хуже влюбиться в ортопеда, зацикленного на костях, снимках, корсетах и стельках.

- Опять ты за старое! Тогда мучайся, - охладил его пыл Виктор Коровин.

Анин подумал, что Виктор Коровин сто раз прав, ведь теперь он умнее любого живого человека.

- Выхода нет?.. - спросил с тайной надеждой, что его, действительно, нет, и что тогда всё может течь, как течёт, и можно страдать, бесконечно жалея себя, и пить, пить, пить, пока не пресытился бы.

- Почему? - насмешливо спросил Виктор Коровин. - Есть! Выход всегда есть.

- Какой?! - ухватился Анин.

- Перейти на нашу сторону, - загробным голосом, да ещё сопровождаемый всё тем же печальным скрипом, который пугал Анина, сказал Виктор Коровин.

Холодные мурашки пробежали по телу Анина, он представил свою смерть во всех подробностях, то есть с кровью, соплями, разбитой головой и, конечно, с бесконечной болью. Главное, он не мог решиться.

- Нет смысла, - возразил он, подумав.

- Смысла всегда нет, - напомнил Виктор Коровин.

- Тогда зачем? - не без дрожи в голосе спросил Анин, понимая, что после всего пережитого, самоубийство - самая глупая шутка.

- Это сделает тебя всепонимающим, и ты её мгновенно разлюбишь, - абсолютно честным голосом объяснил Виктор Коровин.

- Так не бывает, - с презрением не поверил Анин, мол, заманиваешь, знаю я тебя.

- Бывает, - веско заверил Виктор Коровин. - Даже очень бывает, у нас всё бывает.

Анин вдруг разом сдался, сообразил, что не понимает и сотой доли того, о чём говорит Виктор Коровин.

- А можно подумать?..

- Подумать никогда не поздно, - назидательно молвил Виктор Коровин. - Думай, Анин, думай! - добавил он оптимизма и пропал.

- Фу! - Анин с облегчением рухнул на подушку.

В голове у него завертелось, словно он за раз поглотил три литра водки, и моментально уснул.

С той самой ночи он чувствовал незримое присутствие в квартире Евгении Таганцевой: то скомканный свитер окажется аккуратно сложенным и не на кресле, а в шкафу, то гора чашек окажется вымытой и сложенной на сушилку. Анин не знал, что и думать. В голову лезла всякая чертовщина. А вдруг это Светка, её сестра, в сговоре с Коровиным, ужаснулся непонятно чему он.

Утром следующего дня ему позвонил Базлов с весьма серьезными претензиями. Анин собирался в гастроном и стоял одной ногой за порогом квартиры, хлопая себя по карманам в поисках ключей.

- Ты что вытворяешь?! - спросил Базлов таким голосом, который Анин никогда раньше не слышал, разве что когда они ссорились из-за картины 'Жулин'.

- А тебе какой дело? - грубо, но не без опаски, спросил Анин.

- Вот я приеду сейчас, разберусь, - с угрозой пообещал Базлов.

- Валяй, - разрешил Анин, - только памперсы не забудь.

Базлова он до безрассудства не боялся. У Базлова было одно слабое место, и только Анин знал его - Алиса Белкина. Она, как незримый судья, присутствовала во всех начинаниях Базлова и, конечно же, не допустила бы драки с Аниным да ещё и с вполне предсказуемым результатом, то бишь с избиением последнего, так и до тюрьмы недалеко.

- Ну ты и скотина, - посетовал Базлов, - мало того, что Алису довёл до истерики, так ещё и хамишь!

Значит, тебе досталось, обрадовался Анин, то ли ещё будет, представил он финальные сцены супружеской жизни, которых ещё никому и никогда не удалось избежать.

- А не надо в чужой огород лазить! - зло напомнил он, запирая дверь и спускаясь по лестнице.

Он жил на втором этаже и лифтом не пользовался.

- А никто и не лазил, - пошёл на попятную Базлов.

Он не имел положительного опыта семейной жизни, с Алисой она казалась ему бесконечно розовым раем с колокольчиками и лохматыми болонками.

- Ну, не лазил, значит, не лазил, - с таким безразличием в голосе согласился Анин, что Базлов опешил и только потом сообразил, что едва ли постиг весь запасник Анина, но было поздно, отныне дорожка к закромам была заказана. И он пожалел об этом, поскольку променял мужскую дружбу на суровые будни с женщиной.

- Хоть успокой её, - слёзно попросил он и, должно быть, хотел добавить: 'По старой дружбе', он не добавил, опасаясь вполне естественной реакции Анина.

- Чего, житья не даёт? - противно хихикнул Анин, одним махом надавив на такую болезненную точку, что Базлов невольно скривился.

- Что-то вроде этого, - нехотя сознался он, помня, что Анин всегда его переигрывал и, безусловно, умел припирать к стенке одной точной фразой.

- Знаешь, Ромочка, ты, конечно, мужик дельный, но со своими тётками разбирайся сам, - отрезал Анин.

- Ты не можешь так! - заволновался Базлов. - Ты не можешь так поступить! Она всё же твоя жена!

- Чего-о-о? - насмешливо угадал Анин. - Жениться обещал?

Базлов помолчал, а потом вздохнул тяжело:

- Обещал...

- Тогда тяни воз и не скули.

- А... они все такие? - сдался Базлов.

- Две трети, как пить дать, - огорошил его Анин и подумал о Евгении Таганцевой, потому что отныне она тоже относилась к этим двум третям.

- Ладно, - озадаченно пробормотал Базлов. - Ты за деньгами-то, не забудь, приходи.

- Приду как-нибудь, - дал слово Анин.

И они расстались, чтобы не встретиться никогда.

***

- Во, во... посмотри, - осуждающе сказала продавщица, выглядывая в окно. - Опять сидит.

- Кто-кто? - оживилась приятельница.

- А во-о-н, тот бодрый старик.

Приятельница тоже выглянула и сказала:

- Он уже третий день сидит.

- Случилось что-то, - пожалела Анина продавщица.

- Артисты - народ тонкий, - со знанием дела сказала её приятельница.

- Нам бы их заботы, - осуждающе сказала продавщица, возвращаясь к прилавку.

- И то правда, - согласила её приятельница.

И они забыли о нём, как забывают о бродячей собаке.

Анин боялся идти домой: Евгения Таганцева стала его совестью. Стыдно пить в присутствии того, кого ты предал и кого настолько безумно любишь, что даже не можешь смотреть на единственную фотографию в портмоне, поэтому он навострил лыжи к гастарбайтерам и угощал их такой дорогой водкой, что она казалась им сахарной, когда они узнавали её цену. В тот день, когда они перестали выходить на работу, Анина культурно-вежливо попросили покинуть территорию стройки и больше не возвращаться. Причём он знал, что Евгения Таганцева в курсе всех его проблем, что она даже и сюда заявлялась, чтобы настроить против него начальство. Он плевался по углам и фыркал, как кот, но был бессилен из-за любви к ней и прощал ей всё, что только мог простить в жизни.

Тогда он попробовал водить гастарбайтеров к себе, но дело закончилось нервным срывом, потому что Таганцева вылила всю водку и арманьяк заодно в унитаз и этим поступком стала походить на Бельчонка. На третий день, утром, Анин едва не помер оттого, что не мог опохмелиться. Легче, действительно, было повеситься.

Он постиг законы противоречия между мгновениями истин и балансировал, подобно канатоходцу. Посему бражничал в подворотне, подальше от Таганцевой: выпьет, бросит чекушку в кусты, и делает вид, что ни причём. Дешёвая водка ему нравилась больше: дурел быстрее и качественнее на мозги действовала. Таганцева выходила искать его, он прятался от неё в подвале и, хихикая, крутил ей во след дули. Не выдерживая такого обращения, она исчезала, и тогда можно была возвращаться домой.

Таганцева рвала его деньги, он переходил на бормотуху, которую покупал у бабы Нюры на девятом этаже, литр - за тридцатку. Самое страшное, что он начал путать Светлану Лазареву с Евгенией Таганцевой, и наоборот. Окликаешь одну, отзывается другая. А ещё где-то в отдалении маячило лицо Алисы.

По ночам он кусал подушку и звал Евгению Таганцеву. Он не мог себе простить подлость по отношению к ней и всё чаще задумывался о том, чтобы принять предложение Виктора Коровина, но страшился своих же мыслей.

***

Базлов крепился ровно трое суток. Продержался бы и дольше, да Алиса заскулила, съезди да съезди, а то, горемычный Анин трубку не берёт. Ах, ах, ах, какие мы бедненькие, съязвил про себя Базлов, помня, как с ним разговаривал Анин, но под твёрдым взглядом Алисы, которую обожал, как самую ненаглядную, самую прекрасную и самую несравненную, моментально сдался, даже не пытаясь сопротивляться.

- Будь осторожен, - наставляла она его, намекая, что пьяный Анин может полезть в драку. - Мало ли что... не связывайся, погляди и уйди. Ключ отдай обязательно. И прошу, не пей с ним.

Ключ от своей квартиры Анин подарил Базлову в знак их вечной дружбы.

- Не буду, - пообещал Базлов, хотя с удовольствием посидел бы с Аниным за чаркой, вспоминая былые дни.

Ему вдруг захотелось вновь удариться в какую-нибудь авантюру, запустить фильм, разумеется, с участием Анина. Нервничать, страдать и получить свою 'Нику' в качестве продюсера, стать завсегдатаем киношной тусовки и даже - основоположником какого-нибудь направления в киноискусстве.

- А без усов тебе лучше, - заметила Алиса, любовно поправляя на нем галстук и на мгновение становясь похожей на клушку. - Усы тебя старят. Больше не отпускай.

Он никому не говорил, что 'держал' усы, чтобы только досадить Ларе Павловне.

- Не отпущу, - моментально размягчился Базлов, - больше не отпущу, - и уже не хотел никуда ехать.

- Вначале дело, - сказала она, заметив его состояние. - Давай! Давай! - и не без труда, раскрасневшись, вытолкала за дверь.

Он и поехал, пребывая во всё том же любовно-размягчённом состоянии. Хорошо хоть шестое чувство подсказало ему, что машиной воспользоваться не стоит, а почему, он понял гораздо позже, когда перекрестился. Может быть, любовь его и спасла.

Из маршрутки вышел за две остановки. Накинул капюшон и двинулся между кварталами, всё ещё мечтая в первую очередь о жене-красавице, а во вторую - о киношной славе. В дом Анина вошёл с чёрного хода, квартиру открыл тихо, чтобы соседи не слышали, и сразу же у порога увидел засохшую лужицу крови. Перешагнул по инерции, со страху захлопнул за собой дверь и застыл в темноте. Угораздило, понял он все свои страхи и позвал:

- Паша... это я Роман. Слышь, Паша!

Он подумал, что Анин напился и дрыхнет без задних ног, включил свет и испугался: коридор был весь в бурых разводах и пятнах: и стены, и даже потолок, а сама квартира была полна неприятных запахов. Так пахло, как в армии, когда на глазах рядового Базлова сержанту Русанову миной оторвало голову. Только тогда запах был во сто крат сильнее, тошнотворный запах крови. А через пару шагов, когда заглянул на кухню, то увидел, что пол усыпан рваными купюрами, что балконная на кухне настежь и что лицом к ней ничком лежит Анина, с нелепо подвёрнутыми руками, словно хотел подняться в последнем движении, но не смог. Вот тогда-то Базлов и перекрестился, потому что понял, что Анин мёртв уже несколько дней, поэтому и не звонил, и не отвечал.

Был он в своей любимой куртке, в толстых вельветовых штанах и зимних ботинках. Голова была вся в бурых коростах. Лицо, искаженное болью, словно замерзло на морозе. Костяшки сбиты, на левой скуле жирный синяк, который уже начал желтеть.

И тут Базлов испугался. Он даже поднял опрокинутый стул, присел и всё вспомнил. С полгода он только тем и занимался, что при каждой удобном случае изливал душу Ингвару Кольскому, то бишь целенаправленно садился на любимую лошадку зависти и вражды и твердил, как он ненавидит Анина, что он вытянул из него кучу денег и что он ведёт себя с женой, как первостепенная свинья, из-за чего бедная Алиса чудовищно страдает, с утра до вечера находится в состоянии стресса, безутешно плачет, а если не плачет, то ходит мрачнее тучи, и что Базлов приходится всячески ублажать её. Последний раз Ингвар Кольский реагировал бурно, пролил на душу Базлов пару ведер бальзама лести и клятв в вечной дружбе, а также намеревался разобраться с нечестивцем, если бы Базлов не был против. Базлов по пьянке не был против. А протрезвев, напрочь забывал большую часть трёпа, да и за делами и любовью к Алисе не до того было. Сейчас же, сидя над мёртвым Аниным, Базлов сообразил, что это дело рук Ингвара Кольского, что так недалеко и до тюрьмы. Ведь получается, что они в сговоре, а это уже банда, и карается она строже, можно и пожизненное схлопотать. Анину-то уже все равно, подумал он, с жалостью глядя на него, и взялся за полотенце, чтобы не оставить следов, которые наверняка оставил неаккуратный Ингвар Кольский.

Базлов собрал бутылки со стола и методично разбил их на мелкие осколки, часть ссыпав себе в карман, часть рассыпав по квартире. Та же участь постигла и пару стаканов, которые он превратил в пыль. Затем прошёлся полотенцем по всем кровавым следам и тщательно потёр их, особенно там, где были видны пальцы. Если дверь была заперта изнутри, рассуждал Базлов, то Ингвар Кольский мог уйти только через балкон. Поэтому он закрыл балконную дверь и подпёр её кухонным столом. Фиг теперь догадаются, злорадствовал он, имея ввиду полицию. Напоследок намочил полотенце водой и протёр костяшки пальцев Анина, полагая, что на них могла остаться кровь Ингвара Кольского. Под конец обнаружил под Аниным незапекшуюся кровь и испачкал ею стульчак унитаза. Никто ничего не поймёт, рассуждал он, находясь в состоянии лихорадочного возбуждения, однако, соображая при этом здраво и логично.

Опрокинул стул, как он лежал, протёр выключатели, все ручки, огляделся, всё ли сделал, что нужно было сделать, ушёл тихо и незаметно, вчуже попрощался с Аниным, понимая, что отныне начинается другая жизнь, что ничего прежнего уже не будет, и расстроился до глубины души.

Через два квартала, в самом тёмном и мрачном углу, опорожнил карманы, полотенце бросил в мусорный бак и отправился домой, рассуждая, что смерть Анина - закономерный итог последних безалаберных лет, вовсе не оправдывая Ингвара Кольского, однако, надеясь, что ему хватит благоразумия пару месяцев не появляться на горизонте полиции. Поймал частника и поехал домой.

Сама весть о смерти Анин произвела на Алису ужасное впечатление. Она впала в ступор, чем страшно напугала Базлова, который безуспешно суетился вокруг неё, как наседка над яйцом, то корвалола накапает, то за успокоительным в аптеку сбегает.

Наконец Алиса заговорила, глядя в стену, по которым шарахались ночные тени:

- Надо пойти сознаться!

Не любит, понял Базлов, полагая, что его сразу возьмут за цугундер, и испугался до такого состояния, что стал покорно одеваться, чтобы пойти написать явку с повинной.

- Погоди... - сообразила Алиса, - тебя же посадят?..

- Посадят... - растеряно согласился Базлов, втискивая правую ногу в ботинок, - а какая разница?..

Он имел ввиду, что раз Алиса его не любит, то и жить не стоит. С Ларой Павловной он всё-таки развёлся, отдав ей филиалы в Подольске и Климовске.

- Как это 'какая'?! - удивилась Алиса. - А я?! Обо мне ты подумал?! А дети?!

И Базлов лишний раз удивился женской логике.

- Ну ты же сама сказала...

- Что я сказала?! Что?! А ты и уши развесил! Раздевайся и марш в постель.

Базлов никогда в жизни так быстро не раздевался, быстрее даже, чем в армии, когда у сержанта в руке горела спичка.

- Я готов! - доложился он, пыхтя довольно, как любовный бегемот.

- Значит, так!.. - сказала Алиса, грозя пальцем темноте непонятно кому. - Держим военный совет!

- Держим, - в радостью согласился Базлов, полагая, что обабиться не так уж плохо, что в этом есть свои плюсы, например, такие чудные мгновения с любимой женщиной в постели.

- Что будем делать?

- Главное, никому не звонить, - уверенно сказал Базлов, всё ещё пребывая в любовной эйфории.

- Почему?

- Потому что в полиции первым делом все звонки проверят.

- Точно, я об этом и не догадалась, - спохватилась Алиса. - А откуда ты знаешь?

Базлов приосанился:

- А кто кино о криминале снимал?!

Он имел ввиду сериал 'Жулин'. Алиса поморщилась. 'Жулина' она не любила и считала его поверхностным, в основном держащимся на кривлянии мужа. К тому же она страшно ревновала его к Ларисе К. Однако Базлов трижды прав: полиция на то и есть, чтобы заяц под кустом не дремал.

- А как Кольского предупредить?

- А он у меня завтра в 'английском' будет завтракать.

- Ну и отлично! - обрадовалась Алиса.

Базлов только не сказал ей, что Ингвар Кольский раз в месяц является за подачкой, как за зарплатой. Алисе знать об этом не полагалось; Алиса обязательно влезет в процесс социального распределения, и Ингвар Кольский окажется с носом.

Остаток ночи Алиса тихо проплакала втайне от Базлова. Ей казалось, что она неожиданно прыгнула в пропасть, но до дна так и не долетела, и что жизнь остановилась, потому что со смертью Анин надежда иссякла. И не потому что Базлов был плохим или добился своего долготерпением, а потому что он был другим: большим, покорным и абсолютно бесталанным. С ним было удобно, надёжно, спокойно, у него было много денег, он полюбил её детей, как своих, и отдавал больше, чем брал. Но Алиса его не любила так, как любила Анина. Ей нужен был его сумасшедший огонь, неординарность профессиональных суждений и поступков, его гений перед кадром и острый, как бритва, язык, в конце концов - его тонкая измученная натура, которая только и была приспособлена, чтобы выставлять свои чувства напоказ, творя тем самым шедевры. Теперь надо было приспосабливаться, жить незаметно и скромно прошлым, потому что актёрская карьера у неё закончилась. Это было так очевидно, что у Алисы не было сил об этом думать. Вначале надо было похоронить Анина, а потом понять, что делать дальше.

***

Утром Базлов 'для маскировки' три раза подряд позвонил Анину и поехал на Тверскую в 'английский' ресторан. В зале у окна лакал водку Ингвар Кольский, даже со спины было видно, что он не в себе.

В сопровождении вороватого Пал Игнатича, который прямо таки имел собачье чутье на плохое настроение Базлова, и шеф-повара, армянина Авакова, они поднялись в кабинет. Стол накрыли в мгновении ока.

Пал Игнатич сказал:

- Приятного аппетита! - отступил, согнувшись в пояснице.

Шеф-повар снял крышки с телятины по-орловски и сказал:

- Вах!

Базлов кивнул, и оба исчезли, как духи.

Ингвар Кольский, топча персидский ковёр грязными сапогами, кинулся к 'зеркалу-шпиону' и привёл его в рабочее положение.

Душа у Базлов упала в пятки. Он и не предполагал, что события будут развиваться с такой скоростью, к тому же он так волновался от предстоящего звонка в полицию, что у него затряслись руки.

- Что случилось? - поосторожничал он, спеша откупорить бутылку арманьяка.

- Что?! Что?! - с трудом оторвался от 'зеркала-шпиона' Ингвар Кольский и забегал по кабинету.

- Ты там был?..

Базлов порезал палец и сунул его в рот.

- Был... - споткнулся Ингвар Кольский. - А ты откуда знаешь?

Базлов хотел сказать, что догадался, но понимал, что даст Ингвару Кольскому лишний шанс вывернуться. Поэтому он сказал многозначительно, но с покровительственными нотками в голосе:

- Знаю!

Ингвар Кольский скорчил недовольную морду, чем удивил Базлов, который ожидал, что Ингвар Кольский сразу же во всем покается, ибо к чему тогда все эти разговоры про Анина?

- Ну раз знаешь, чего спрашиваешь? - Ингвар Кольский опрокинул в себя бокал арманьяка, сунул в рот оливку, побрезговав отменной телятиной, и снова забегал по кабинету.

На лице его читался, если не испуг, то откровенная растерянность.

Ладно, подумал удивлённый Базлов, раньше горячий Ингвар Кольский обходился без прелюдий и выкладывал всё как на духу.

- Ты зачем его убил?

От телятины шёл умопомрачительный запах, и Базлов не удержался, взялся за вилку и нож.

- Кого?

- Сам знаешь, кого.

Рот наполнился вязкой слюной. Мясо можно было и не жевать, оно таяло во рту, как сахарное.

- А он что, умер? - замер Ингвар Кольский, качаясь, как пугало на ветру.

- Умер.

Базлов знал, что друзей в жизни не так уж много и что их надо беречь, но сентиментальничать ни с кем не собирался, незаметно для себя самого копируя Анина, потому что Анин всегда был жёстким, как подошва, и не опускался до душевной квёлости.

- Не может быть... Я его только слегка... - не поверил Ингвар Кольский.

- Оказалось, этого достаточно, - усовестил его Базлов и подумал, что Анин до сих пор лежит там в одиночестве, хотя это уже не имело никакого значения.

- Мне конец, - признался Ингвар Кольский и приложился к бутылке с арманьяком.

Базлов посмотрел на него с презрением и незаметно для себя, как Анин, издевательски надавил:

- Как будешь выпутываться?

- Не знаю, - едва отдышался Ингвар Кольский, глядя на Базлова ошарашенными глазами. Лицо его покраснело. Инфаркт семимильными шагами спешил к нему навстречу. - Да прекрати ты жрать наконец!

- Всё, не буду, не буду! - поспешно отозвался Базлов.

Ингвар Кольский глянул в 'зеркало-шпион':

- Так вот же он!

- Кто? - Базлов поднялся.

- Жорж Полеводов по кличке Губа! А ты сказал, что я его убил! - радостно упрекнул Ингвар Кольский.

Базлов тоже подскочил к 'зеркалу-шпиону'. Действительно, посреди зала, с битой в руках, стоял высокий бритый парень с дебильным выражением на лице. Его нижняя губа отвисала, как подмётка у рваного башмака. Под левым глазом светился профессионально поставленный синяк.

Базлов всё понял: Ингвар Кольский банально проигрался в карты, ведь Жорж Полеводов по кличке Губа слыл обычным каталой, да ещё мелкой руки. С ним только дурак садился в карты играть.

- Сколько ты ему должен?

- Я по-мелкому играл... - начал оправдываться Ингвар Кольский.

- Сколько! - снисходительно прервал его Базлов.

- Чёрт попутал, - перекрестился Ингвар Кольский.

- Сколько?! - повысил голос Базлов.

- Сотню, - отвернул морду Ингвар Кольский, показывая, что ему стыдно.

Сто тысяч для Губы большие деньги, вот он и явился сюда, даже несмотря на братьев Зайцевых, понял Базлов.

К удивлению Ингвара Кольского, Базлов сильно обрадовался: 'Всего-то!', выдал социальное пособие, плюс причитающуюся Губе сумму и со словами: 'Катись-ка ты отсюда подобру-поздорову' вытолкал из кабинета взашей. На всякий случай позвонил братьям Зайцевым и приказал помочь Ингвару Кольскому уладить конфликт.

Минут пять он мелко смеялся, подрагивая, как желе, ай, да Ингвар Кольский! А потом задал вопрос: 'Кто же тогда убил Анина? Кто? А я ещё головой рисковал'. Меньше женщин надо слушать, понял он и, набравшись смелости, позвонил в полицию. С этого момента он впал в своё обычное заторможенное состояние, которое не раз спасало его от различных бед.

Они договорились, что всё должно было выглядеть естественно. Поэтому после того, как полиция открыла квартиру и обнаружила Анина, Базлов привёз Алиса, и она осталась сидеть в машине, нервно выкуривая сигарету за сигаретой. Несколько раз Базлов спускался вниз, смотрел на неё. Роль безутешной вдовы она играла безупречно. А может, действительно, страдала? Вот что значит, актриса, удивлялся Базлов, и поднимался назад к следователю.

- Убийство! - уверенно сказал следователь. - Видите, здесь и здесь следы волочения. - А в ванной его головой били об унитаз.

- А-а-а... ну, да... ну, да... - как дилетант, согласился Базлов.

Он прошёл на кухню и подтвердил личность убитого.

- Подпишите здесь и здесь: 'с моих слов написано верно'. Завтра в десять явитесь к дознавателю Злоказову. Он вам всё объяснит. Абсолютно чистая формальность.

В газетах тех дней так и писали, мол, актёра Анина убили, осталось только найти исполнителя. Алиса многозначительно глядела на Базлова, и ему хватало ума ни слова правды не рассказать ей о Ингваре Кольской, о котором, кстати, следствие почему-то забыло. Может, пронесёт? - думал Базлов, но ошибся. Его 'крутили' неделю. Три раза только 'пропустили' через детектор лжи, не говоря о многочасовых допросах. Но то ли ангел-хранитель у Базлова оказался крепким, то ли заторможенность сыграла свою роль, только на восьмой день Злоказов сказал, подсовывая ему повестку:

- А ведь мы вас подозревали.

- Я так и понял, - нейтрально среагировал Базлов, всё ещё ожидая подвоха и справедливо полагая, что можно будет расслабиться только за пределами полиции да и то на Марсе.

- Повода, конечно, у вас не было. Это, скорее, у него была причина рассчитаться с вами за жену. Но всякое бывает в жизни. Вот здесь и здесь, и ещё здесь распишитесь. А теперь скажите, зачем вы входили в квартиру до прибытия полиции?

И тогда-то Базлов понял, что попался.

- А откуда вы знаете, - тут же не выдержал он мук совести.

- Злоказова ещё никто обмануть не смог! - обрадовался Злоказов. - Детективы в детстве плохо читали!

- Но всё-таки? - настоял Базлов.

- Со стороны чёрного входа в каждом доме тоже стоит камера. А вы молодец, всех обманули!

- Это у меня бывает, - согласился Базлов, имея ввиду свой природный дар к своему обычному заторможенному состоянию.

Он во всём сознался и назвал имя Ингвара Кольского.

- Так я и знал! - в запале кричал Злоказов. - Мы его тоже подозревали!

На самом деле, отработав и эту версию, Злоказов давно убедился, что Ингвар Кольский как раз четыре дня назад, то есть в день смерти Анина, играл в карты с неким Жоржем Полеводовым по кличке Губа и проиграл всё, что у него было и даже взял взаймы у Базлов. Однако знать об этом Базлову не полагалось. Что касалось настоящего убийцы, то это волновало Злоказов в последнюю очередь: 'Меньше пить надо', думал он о несчастном актёришке Анине.

- Что же теперь делать?! - упавшим голосом спросил Базлов.

- Не знаю! - нарочно громко и грубо, чтобы клиент созрел, ответил Злоказов. - Понятно, что вы не убивали, а ваш дружок...

- Но ведь он же не хотел! - воззвал к его совести Базлов.

- А кто хотел?! Кто? Пушкин? - живо наклонялся вперёд Злоказов и энергично размахивал руками. - Вам лично светит лет десять, двенадцать за пособничество и сокрытие улик!

- Я не выдержу столько, - упавшим голосом признался Базлов и цинично думал, что Алиса ждать не будет и найдёт себе ещё кого-нибудь.

Это была катастрофа, конец прежней жизни, его мечтам.

- Но есть выход, - тихо сказал Злоказов.

- Какой?! - как за соломинку ухватился Базлов.

- Я уничтожаю запись наблюдения и пишу в обвинительном акте, что ваш друг, например, упал с высоты роста, разбил себе голову, например, скажем, в туалете об унитаз, истёк кровью. Как вам?!

- Я-я-я... - тяжело задышал огромный Базлов, вспомнил, что самолично испачкал этот треклятый унитаз кровью Анина.

- Ну и ладушки, - насмешливо сказал Злоказов. - Миллион!

- Чего?.. - не сообразил Базлов.

- Ну не рублей же! Баксов, естественно! - изумился его наивности Злоказов и дёрнул головой, как Андрей Миронов из кинофильма 'Бриллиантовая рука'. - Можешь по курсу. Можешь зелёными. Мне всё равно. Иначе оба сядете!

Базлову едва хватило сил прошептать:

- Я согласен...

- Не слышу, - скоморошествуя, как Анин, приложился к уху Злоказов.

- Куда и когда принести? - выдавил из себя Базлов.

- Договорились, - удовлетворённо сказал Злоказов и так, чтобы Базлов видел, крупный подчерком написал на папке: 'Дело закрыто за отсутствием состава преступления'.

***

Мужик был трезв и долго шёл за Аниным из магазина. В квартиру ворвался, что называется, на плечах противника.

- Ты кто?.. - спросил Анин, встав в боксёрскую позу.

- Не узнал?.. - почти добродушно отозвался мужик.

- У тебя ещё была бита, - вспомнил Анин водителя по складчатому затылку и глуповатому лицу.

- Ага! - радостно заржал водитель. - Я тебя целый год вспоминал на больничной койке, а вчера по телеку увидал, - и бросился на Анина.

И Анин, несмотря на то, что удар у него был хорошо поставлен, дал себя убить от безнадежности, чтобы только разобраться в этом мире.

Конец.

1 апреля 2015 - 1 октября 2016.