Актёрский роман

Глава 8

Разбор полётов

Все жены одинаковые, в отчаянии понял Анин по утру, шестое чувство у них развито, как у змеи - обоняние. И завёл странный разговор, единственной целью которого было выбить оружие нападения из рук Алисы. Для чего-то же она приехала?

- Начнём с Цубаки?.. - предложил он осторожней минёра.

Если бы она сказала 'да', то тут же попала бы в силки слабости, зависимости и лицемерия, и он начал бы крутить ею, как обычно, со всей серьезностью гебефреника. Но она раскусила его раньше, чем он закончил фразу.

- С Отрепьева, - пожелала она, переведя на Анина до странности задумчивый взгляд.

Её чёткий профиль с венчиком рыжих волос картинно вырисовывался на фоне окна. Анин забеспокоился: энтузиазм актрисы у жены пропал напрочь. Да и обмануть её не удалось, хотя секс, был у них не хуже, чем в былые времена, но отношения разваливалось прямо на глазах.

- Я стал всёпонимающим... но абсолютно бесчувственным... вот... - пожаловался он в надежде, что вызовет ответную реакцию. - Я снова хочу страдать!

Ах, как я хитёр! - решил было он самодовольно, но... судя по виду Алисы, опоздал с признанием месяцев на пять. Ещё больше его озадачило появление на её интимном месте рисунка в виде разноцветной бабочки. Что это значит, Анин спросить не решился, ожидая, что Алиса сама расскажет. Неужто падшую женщину? Анин к своему удивлению не очень расстраиваясь, на него снизошло полнейшее равнодушие, и лишь самолюбие не позволяло толкнуть жену в объятья Базлова.

- Да неужели?! - воскликнула Алиса, целенаправленно сгребая под себя одеяла и оставляя Анина голым. - Не сомневайся, это я тебе обеспечу! - многозначительно пообещала она и подула на свою чёлку, которая взлетела и упала на хмурый лоб.

Он поймал себя на инстинктивном желании, как можно быстрее ублажать жену, лишь бы она не глядела на него таким страшным взглядом серых глаз, которые в сумерках комнаты превратились в бездонные омуты. Это был рефлекс подкаблучника, который за эти месяцы изрядно поистрепался, но не исчез окончательно и всегда маячил на семейном горизонте.

- В смысле?.. - запыхтел Анин, притворяясь умеренным идиотом, и уже не хихикал и не кривлялся, как обычно. - А-а-а... в этом?.. - переспросил он, глядя бегающими глазками на угрюмо молчащую жену.

Сырой воздух гостиницы показался ему холодным, и Анин поспешил одеться. Алиса в бордовой кружевной пижаме, подчёркивающей цвет её кожи и волос, выглядела очень даже соблазнительно. Однако Анин и думать не смел о утренней близости из-за её бешеных глаз.

- А в каком еще? - уточнила она с иронией, не давая ему даже секундной поблажки.

Она всё больше демонстрировала черты пресыщенной натуры; не потому ли ему нравились не испорченные жизнью девушки, которым можно было до поры до времени морочить голову.

- Ну... ну... - за ответом он с тоской посмотрел в окно, однако, ничего не обнаружил, кроме Исаакиевского собора в зелёной сетке от голубей.

- А ты изменился... - прервала его Алиса, когда имеют ввиду душу. - Что произошло?

- Ничего, - спрятал он глаза, не смея врать вслух.

Он почувствовал, что ему не хватает сердечной боли, той боли, которую он всегда испытывал по отношению к Бельчонку. А ещё он подумал, что женщину нужно любить смолоду, тогда ты будешь доверять ей без оглядки. Наверное, это и есть настоящая любовь, оглянулся он на прошлое, но ничего там не обнаружил, кроме их карикатурно застывших фигур с разинутыми ртами: и понял, что время безвозвратно ушло, превратилось в тонкую, как нить, боль, и великое противоречие пятидесятилетних охватило его: любить ты по-прежнему не можешь - романтика закончилась, а начинать каждый новый роман из-за секса тебе претит гадливость.

- Я же вижу! - сказала она, тихо, но верно заводясь.

- Ничего ты не видишь! Видеть нечего! - запротестовал он в отчаянии.

Она ждала объяснений, хотя, как всякая жена, узнала о соперницы самой последней, и потому жало вопроса не достигло цели.

- Герта Воронцова? - сделал удивлённое лицо Анин и подумал, что маска высокомерия у него дырявая, как сито. - Так она же замуж вышла!

Что ж такой день неудачный! - подумал он с тоской и печалью, но ехидства, как во всех в экстренных ситуациях, на лице не менял.

- Давно? - насмешливо спросила Алиса, вздрагивая, словно от укуса овода.

- Понятия не имею, - слишком быстро для такого обстоятельств ответил он.

Анин догадался, что о Евгении Таганцевой ей ещё не донесли.

- У тебя был с ней роман? - спросила Алиса, выбираясь из постели и тоже одеваясь в повседневное.

Голос её был абсолютно пустым, но именно с него начинались все катастрофы, вспомнил Анин.

- Окстись! - вскинул он в руки, как богомол, и между делом любуясь голой женой.

Тело её было ещё прекрасным, и Анин быстренько запутался в вожделении, не понимая, кого он больше любит: жену или Таганцеву. Похоже обоих, нашёлся он и, даже вздохнув с кротостью, мысленно воздал хвалу Богу: одновременно любить двоих ему ещё не приходилось.

- И не подумаю! У тебя был с ней роман! - уверенно сказала Алиса, глядя на него, как палач с топором в руках.

Должно быть, ей так и живописали: ты, мол, ему ещё веришь, а он крутит, как все мужики-подлецы.

- До! - поднял он палец, кривляясь. - Исключительно, до!

- И ты хочешь сказать, что ты после нашей свадьбы с ней не спал?!

Анин возмущенно ахнул:

- Конечно, нет! Я так и сказал: 'Я женатый! Баста!'

- Она приставала к тебе?!

Видать, кто-то рассказал Бельчонку о повадках Герты Воронцовой, - сообразил Анин.

- Нет, конечно! - ответил твёрдо и непререкаемо.

- Я тебе не верю!

- Но почему?! - вскричал он в возмущении. - Почему? -Даже подпрыгнул, чтобы выразить отчаяние.

- Потому что слишком хорошо тебя знаю! - поведала она с такой убедительностью, что его, как от кислого, перекосило. Он почувствовал, что душе его больно, как бывает больно телу от крепатуры мышц, и в какой-то момент он забылся, ему показалось, что всё это большая, карикатурная шутка с его жизнью, к которой он не имеет никакого отношения.

- Ты можешь не кривляться?! - упрекнула Алиса его, подыгрывая себе глазами и капризным ртом.

- Могу... - покорно кивнул он, сообразив, что потерял контроль над лицом.

- Почему ты мне ничего не рассказал?

- Не хотел расстраивать, - кинулся он в примирение. - Ты же не рассказывала мне о своём?..

Ему до сих про нравились её тяжелые, материнские веки, напоминающие о том счастливом времени, когда впервые увидел её в театре.

- Это было давно и неправда, - с безразличием парировала Алиса.

Она знала, о чём говорит: и действительно, там был секс без причин, мальчик и девочка нашли игрушку просто ради физиологического интереса, который ни во что не перерос. Но до вымученности отношений к тому времени, когда на горизонте появился Анин, они уже добежали, ибо начали хитрить и страдать, страдать и хитрить. Поэтому я со своим первым рассталась легко и естественно, вспомнила Алиса так, словно это было вчера, и даже не из-за Анина; просто пришло время чего-то другого. И Анин подвернулся вовремя.

- Ну вот видишь! - всё же укорил Анин, хотя укорять было нечего, не было там любви.

Анин легкомысленно надеялся, что пятнадцать лет - это надёжный щит от всяческой ревности, но ошибся. Они всегда ссорились, словно набедокурили вчера, память не различала времени, чувства оставались, как никогда, свежи.

- Я знаю, что ты мне врёшь! - повернулась она к нему твёрдой скулой, там, где у неё за ушком вечно плыли три ласточки.

Когда-то этот её жест очень нравился ему, и она, зная это, бросала в бой резерв за резервом.

- Чтобы я сдох! - счёл нужным поклясться он, хотя страшно боялся, что его выдаст чувство вины.

- Скажи, чтобы я сдохла! - потребовала Алиса, выжидательно глядя на него, мол, как же ты вывернешься на этот раз?

- Чтоб ты сдохла! - скрестил за спиной пальцы Анин.

- Ну ведь снова врёшь?! - заметила она его манёвр.

- Нет, - показал он ей руки с детской непосредственностью и с надеждой, что этого достаточно к примирению и что можно будет лечь в постель, чтобы закрепить успех.

Он вдруг понял, глядя на неё, что запас её природного обаяния катастрофически истощается. Ей хватило пятнадцати лет, чтобы всё растранжирить на творческие страдания, мужа и семью. Научить человека прибавляться никто не может, этому не учат. Можно прослушать сотню нобелевских лекция по литературе, прочитать сто тысяч умных книг, отобедать с двумя десятками гениев, но так ничему и не научиться, потому что 'не-ви-ди-шь'; это или есть, или этого нет - способности к отращиванию крыльев. Это как повезёт. Мне в повезло, думал Анин с превосходством, не в силах помочь никому, никому на свете, даже любимой жене.

- Ох-ох-ох... - только и сказала она, ни капли не веря в его искренность.

- Зачем? Зачем мне врать?! - ударился он с головой в патерику, пожимая плечами так, что готов был провалиться сквозь них.

- Вот я и думаю, зачем? - спросила она саму себя и загадочно посмотрела на Анина. - Зачем я с тобой живу?! - добавила она вдруг. - Может, нам развестись?.. - приступила к полновесной осаде.

Сердце у Анина в таких случаях билось с перебоями, словно него воткнули иголку. В коленках образовалась минутная слабость. Литавры противно играли отступление по всем позициям; надо было признаться в малом, чтобы не попасться на большем.

- Я не вижу повода! - сказал он так, чтобы отбить у Бельчонка всякую охоту к развитию данной темы, но это уже была агония отношений.

- А я, дура, за тобой бегаю! - воскликнула Алиса, не слушая его. - Говорю детям: 'Папа у нас, не такой, как всякие другие кобели!'

И вдруг Анин понял, что жена точно так же страдает из-за уходящей любви, как и он, только не понимает, что всё кончено, давно кончено. Надо было только в этом себе признаться.

- Ну зачем так, Алиса? - примирительно сказал он и состроил самую честную мину. - Я на одних нервах живу! День ужасный. Феликс Самсонов - полный идиот! Главный - сволочь, - вспомнил он о Милане Арбузове и о том, что не смог с ним договориться насчёт Евгении Таганцевой; - второй режиссёр не умеет снимать, осветители - олухи! Джек Баталона...

- Затем?.. - перебила Алиса, пропустив мимо ушей попытку её разжалобить. - Что я устала от твоих похождений!

- Да не было никаких похождений! - отпирался он с отчаянием прокажённого. - Зачем мне старые тётки? Ты у меня молодая и красивая! - попытался он, как щенок, приласкаться к её руке.

Но Алиса вырвала руку и спрятала за спину.

- Я-то, дура, мечтала, будет нормальная семья! - воскликнула она голосом совести. - Дети все твои, не принесла, как некоторые в подоле.

Алиса явно намекала, что большинство молодых актрис к тому времени, когда Алиса вышла замуж за Анина, имели внебрачного ребёнка и жили вторым или третьем гражданским браком, и потому, не чувствуя надёжного тыла, рано или поздно пускаются во все тяжкие. А она не такая. Она совсем другая, она верная и преданная, голая на сайтах не снималась, на странички порножурналов не лезла, с развратными режиссерами не спала. Но если Анин так хочет?..

Анин не хотел. Намёк был слишком очевиден. За спиной маячил вовсе не мифический Базлов, а ещё сотня другая актёров и режиссёров, готовые воспользоваться ситуацией и подхватить знамя Анина. Поэтому у него не хватило мужества расстаться с Алисой в тот день: пускай я стану подонком, подумал он о Таганцевой, пускай, но я не могу выбросить жену на помойку. Это выше моих сил.

И в тот день у него появилось стойкое ощущение, что он увернулся от пули.

- Я еду с тобой в Выборг! - заявила Алиса.

- А как же дети?.. - спросил он с надеждой, что она передумает.

- Дети подождут! - отрезала Алиса. - Семья важнее!

И Анин, чего греха таить, вздохнул с облегчением. В нём сработал рефлекс подкаблучника.

***

На следующий день Валентину Холоду так понравилась благородная синева под глазом Феликса Самсонова, что он упросил Милана Арбузова снять несколько микро эпизодов, в которых Шерлок Холмс неизменно получал по физиономии от различных типов в различных тёмных подворотнях, и тем самым оправдать благородную синеву под глазом Шерлока Холмса, заодно и придав ему ещё одну чёрту характера - драчливость, если не шкодливость, к чему, сам не зная зачем, неизменно клонил Феликс Самсонов.

Если сыграть на его естестве, на природе современного, так сказать, порока, вдохновлялся Валентин Холод, воображая, что знаком с мейнстримом, то мы такого натворим! От этих мыслей вслух у него захватывало дух и долго не отпускало, до тех пор, пока ему не напомнили.

- Валентин Иванович, у нас съёмка на любителя? - спросила вездесущая Ирма Миллер.

- На какого любителя? - встал в оборону Валентин Холод.

- Как у Сокурова - альтернатива? - напористо уточнила Евгения Таганцева, должно быть, имея ввиду непрофессиональную игру Феликса Самсонова.

- Нет, нет, - отрёкся Валентин Холод, - у нас же не андерграунд!!! - и глядел на них затравленно, хотя туго соображал, на что намекает и 'хлопушка', и помощник режиссёра по сценарию.

- То, что вы делаете, нет в сценарии! - в тон им стенал желтушный Харитон Кинебас.

Евгения Таганцева потрясала бумагами:

- Мы такого насочиняем!

- Ни в одни ворота не влезет! - скромно поддакивала Ирма Миллер.

- Вы ничего не понимаете! - отмахнулся от них, как от мух, Валентин Холод. И заговорил монотонно, как трансе: - Очень талантливый актёр! Очень! Феномен! - имея ввиду Феликса Самсонова. - Его нужно только правильно раскрыть!

Ирма Миллер и Евгения Таганцева переглянулись, а Харитон Кинебас тайком покрутил пальцем у виска.

Анин глядел во все глаза и не верил. То, куда призывал Валентин Холод, казало ему дорогой в парадокс, или как в басне про лебедя, рака и щуку - где все тянули в разные стороны. Не было единой концепции даже при наличии у Милана Арбузова его заветной экспликации. В общем, судьба фильма складывалась самотёком, по ходу съёмок, и зависела от настроения Феликса Самсонова и внутреннего видения Валентин Холод, что неизменно отражалось на киногруппе: Феликс Самсонов до крови изгрыз себе костяшки пальцев; коротышка Стас Дурицкий выходил на площадку опухшим от пьянства или, вообще, не выходил, ссылаясь на пяточную шпору и аппендицит; Милан Арбузов вдохновлялся молоденькими актрисами и виски; Харитон Кинебас желтел всё больше, а Джек Баталона, не стесняясь, ронял везде и повсюду использованные пластинки 'аддерала'. И лишь Валентин Холод делал вид, что всё идёт по некому тайному плану, даже Милан Арбузов его не понимал.

- Тебе снимать, - всё больше мрачнел он и надувал и без того толстые щёки, а потом, вообще, бросил Валентина Холода один на один со съёмочным коллективом и укатил в Санкт-Петербург на очередной чрезвычайный съезд кинематографистов.

Анин пришёл в вагончик к Валентину Холоду и решил раскрыть ему глаза на суть вещей:

- В ситкоме он играл вечного неудачника и по привычке в Шерлоке Холмсе выбрал доминирующую чёрту характера героя, попадающего в глупое положение, поэтому его нельзя снимать! Вместо 'китель' три раза сказал 'пиджак'. Странно, что ты не отреагировал.

Валентин Холод отвернулся к стене и пробормотал:

- На озвучивании исправим.

И все последующие дни начинались с наставления Феликса Самсонова на путь истины.

- Не застревай на одном ощущении! - требовал Валентин Холод. - Не застревай! Что ты, как тормоз?! - шипел он, теряя терпение. - Чему тебя только учили?!

- В жизни так не бывает, - упирался Феликс Самсонов.

- А у нас всё бывает! - заверял его Валентин Холод.

Феликс Самсонов бросал играть, смотрел на него во все глаза, безостановочно ломал шапку, как китайский болванчик, и благодарил за науку. Однако стоило кинокамере 'застрекотать', как всё начиналось заново: он отбрыкивался от роли изо всех своих комедиантских сил.

В результате Валентин Холод так перегнул палку, что к середине фильма Феликс Самсонов стал походить на дёргающуюся марионетку. Но Валентину Холоду было мало: он твердил и твердил своё:

- Старайся, старайся. Я твоей матери обещал! Выгоню к едрёне-фене!

Иногда режиссёр знает больше, чем актёр, но не в данном случае, злился Анин.

Набегами появлялся Парафейник Меркурий Захарович глядел на эту комедию и тихо выговаривал Милану Арбузову:

- Ну что ты делаешь?.. Что ты делаешь?.. Менять надо... менять...

- На экране всё будет смотреться по-другому, - клятвенно заверял его Милан Арбузов и уходил со съёмочной площадки подальше от греха, путаясь в кабелях освещения и грозя издали Валентину Холоду кулаком.

Открыл глаза Анину желтушный Харитон Кинебас. Должно быть, это было его местью за наплевательское отношение к его сценарию.

- А вы что, ничего не знаете? - спросил крайне удручённый Харитон Кинебас.

- Нет, - простодушно ответил Анин.

- Это ж его внучатый племянник! - разрешил мучения Анина Харитон Кинебас. - Кровь родная!

И только тогда Анин сообразил, что его пригласили в качестве паровоза тащить за собой внучатого племянника Валентина Холода. Это была величайшая тайна Милана Арбузова и гениальный ход Парафейника Меркурия Захаровича, потому что внучатый племянник приходился дальним-дальним родственником, седьмая вода на киселе, Сапелкину Клавдию Юрьевичу. Трепаться об этом не имело смысла, тем более, что Анину платили очень приличные деньги.

Анин только заскрипел зубами.

***

Джек Баталона ходил по площадке и всем говорил, что государство-де преднамеренно травит народ дрожжевым хлебом, что нет сил терпеть это безобразие и что давно пора его прекратить, а правительство - всенародно расстрелять. Анину надоело его слушать и он сказал Валентину Холоду:

- Скажи придурку, что дрожжи умирают выше тридцати пяти градусов!

- А я при чём?! - взвился Валентин Холод, - Я при чём?!

И Анин понял, что даже Джек Баталона ему не по зубам.

- Ты же начальник, - напомнил Анин в лучших традиция русского народа.

- Вот возьми сам и скажи! - пошёл на попятную Валентин Холод. - Лучшего постановщика я всё равно не найду. И вообще, на переправе коней не меняют!

Однако Анин боялся сорваться до мордобития, запирался в своём вагончике и в угрюмом состоянии духа занимался выискиванием блох в рукописях Харитона Кинебаса.

- Я сотни раз редактировал, - расстраивался Харитон Кинебас, - чувствовал, что что-то не то, а сформулировать не могу, приходите вы и показываете, как. Как?! - Кричал он в страшном волнении. - Почему вы видите, а я нет?!

- Ну знаете! - скромно опускал глаза Анин. - Взял и увидел. И всё!

Он щадил Харитона Кинебаса, потому что писать хорошие диалоги - это особый талант, не все сценаристы им обладают, не говоря уже о режиссёрах и актёрах.

- Это, я вас скажу, природный 'глаз'! - льстил Харитон Кинебас и подсовывал Анину новую рукопись. - Вы гений во всём, даже в этом, - упавшим голосом твердил Харитон Кинебас, - гений.

- Ах, не надо льстить, - жеманничал Анин. - Не надо!

На самом деле, он думал о себе как о гении, гений - это один, выживший из миллиона, все остальные канули в Лету.

- А я и не льщу, - искренне расстраивался Харитон Кинебас. - Я всегда говорю правду! Не дотягиваю я ещё в профессии.

- Всё впереди, - соглашался Анин. - Всё впереди. Какие наши годы.

Потом снова начинались 'странные' съёмки.

***

Так и тянулось всё это, как дурной сон, пока, наконец, третьего дня Валентину Холоду не стукнул сороковник, и съемочная группа ко всеобщему облегчению не загрузилась в ресторан 'Русский двор'.

'В погреб, на пороховую бочку', - шутливо намекнул на некие особо тяжкие обстоятельства киносъёмочного процесса Валентин Холод и представим свою будущую жену - Жанну Боровинскую, тёмно-рыжую красавицу, одетую во что-то многослойное, с большим количеством бус, ожерелий и браслетов; Меркурий Захарович сразу же влюбился, вертелся рядом весь вечер, краснел, как помидор, и от волнения тихонько икал, извиняясь: 'Пардоньте!' Валентин Холод косился, как пугливый олень, но поделать ничего не мог.

- Жанна Боровинская! Моя жена! - на всякий случай объявил он во всеуслышание.

Вид у него был, словно он после долгого воздержания проглотил кол - нервический. Пионерская улыбка не сходила с его страдальческого лица.

И тут у Анина возникло дурное предчувствие, он понял, что сегодняшняя вечеринка ничем хорошим не кончится. Он даже оглянулся, ища того, кто подсказал ему эту дурацкую мысль, но в кроме картин с айвазовскими пейзажами на стенах, ничего не обнаружил.

- Мы с тобой договорились? - надменно процедила сквозь зубы Герта Воронцова, проходя под каменный свод бывшей крепостной стены.

Герта Воронцова порой шкодила самым откровенным образом: надевала красные вызывающие лосины, а под них ещё кое-что более скандальное - искусственную вагину - якобы женщина не носит трусиков. В таком виде она дефилировала по Невскому. Мужики валились по обе стороны штабелями, а полицейские отдавали честь и щёлкали коренными зубами.

Однако на этот раз она почему-то явилась в длинном облегающем платье 'тюльпан', чёрного-бордового цвета, с красной розой на плече, и была высокомерна и сногсшибательна в колье из натурального жемчуга, а её ярко-голубые глаза излучали таинственный небесный свет.

- Естественно, - кивнул Анин, испытывая чувство неполноценности. - А о чём? - кинулся валять дурака с тем идиотским откровение раскосых глаз, от которого у Герты Воронцовой сладко заходилось сердце.

Накрапывал дождь, на Анина зашикали:

- Проходите, проходите, не задерживайте!

Ресторан был домашним, уютным, как гнездышко, с двумя крохотными залами и 'итальянским' оркестром. Валентин Холод снял тот, что смотрел на залив и Выборгский замок на острове.

Анин прижался к стене, пропуская Герту Воронцову вперёд и якобы ожидая Алису Белкину, но на самом деле, тайком высматривая Евгению Таганцеву, к которой не мог приблизиться в течение трёх недель.

- Придурок... - с угрозой изрекла Герта Воронцова, глядя в стену поверх его головы. - Сейчас придёт мой муж...

Лицо её, с гордо задранным подбородком, наполнилось значительностью жёлчной стервозы. Как я не разглядел? - удивился Анин, прежде чем среагировать:

- А кто у нас муж? - спросил он так, чтобы не слышала Алиса. Коротышка Стас Дурицкий в ужасном синем пиджаке галантно поддерживал её под руку на мокрых ступенях.

- Колдун! - надменно обронила Герта Воронцова, не забыв принять самую вызывающую позу: опереться на левую ногу, правую - отвести в сторону, а потом - развернуться в сторону зала.

- Надеюсь, ты меня представишь с лучшей стороны? - хихикнул Анин вдогонку.

Ему не хотелось воевать ни с кем, сегодня он был миролюбив, как никогда.

- Скотина! - Герта Воронцова поплыла так, будто Анина не существовало.

Мимо, в брендовых туфлях от 'донна', продефилировала Алиса и тоже с презрением посмотрела сверху вниз на Анина за то, что он позволял коротышке Дурицкому волочиться за ней. Она никогда не надевала высокую обувь, щадя самолюбие мужа, а на этот раз надела, мстя за все его мнимые и настоящие измены.

Анин понял, что у жены началась молчаливая истерика, и обречённо поплёлся следом мимо оркестра, мимо вожделенного бара, голенастой официантки в бикини и ещё одной женщины в майке, с низкой грудью.

- Это не то, что ты думаешь, - на правах мужа оттеснил он вмиг поглупевшего Стаса Дурицкого и понял, что страшно устал от сцен ревности, но именно такая жизнь ему и нужна.

- Я ничего не думаю, - зло поведала она ему, - я тебя презираю!

Обескураженный Анин плюхнулся на ближайший стул. Впору было пойти завалиться в бар и продегустировать местное пойло. Тут же с противоположной стороны возникла Евгения Таганцева, всё поняла и с ненавистью впилась взглядом в Алису. Джек Баталона решил, что настал его звездный час и сделал комплимент Таганцевой насчёт качества её кожи, а потом, приободренный её угрюмым молчанием, взялся за её локоток, однако, едва не упал со стула, потому что Евгения Таганцева зашипела, как кошка, показав разом все свои коготки.

Кроме того, что Джек Баталона был ловеласом, он слыл ещё и жертвой московских олимпийских игр восьмидесятого года и должен был родиться классическим негром, а родился типичным среднестатистическим русичем с белыми курчавыми волосами, раскосыми серыми глазами и с тамбовским курносым носом. С тех пор у него развился комплекс неполноценности: натуральные негры его не признавали, а белые русские им - пренебрегали.

Папа, сделав своё чёрное дело, укатил в далёкую Африку, бросив беременную мать Джека Баталона, которая, естественно, ещё не знала, что беременна. Мать же оказалась кукушкой и через девять месяцев, не долго думая, спихнула Джека Баталона в суздальский дом малютки. Не потому ли Джек Баталона всю жизнь испытывал комплекс неполноценности ещё и ко всему казённому, официозному и бюрократическому, ностальгируя по чёрной родине, которую никогда не видел, но переезжать на ПМЖ не собирался, предпочитая стенать, роптать и плакаться. Позиция больно удобная - обиженный судьбой афро-русский. Женщины, жалеющие его, правда, не шибко вникали в философию страдальца. Государство, которое он с упоением хаял, дало ему, между прочим, квартиру, образование и работу в киноиндустрии.

- А зачем ты сделала тату? - спросил Анин с тем фирменным смешком, который давно бесил Алису.

- Тебе какое дела?! - вспыхнула она.

И Анин понял, как она постарела за эти полгода. Лицо у неё начало разваливаться на элементы: глаза отдельно, губы отдельно, нос отдельно.

- Ну, всё-таки я ещё твой муж, - напомнил Анин, кисло улыбаясь Герте Воронцовой, которая, не таясь, прислушивалась к их зубодробительному разговору.

- Я на пути к свободе! - так же громко заявила Алиса. Сидящие рядом с интересом посмотрели на неё. - Отныне я бабочка, - ядовито улыбаясь, объяснила им Алиса.

- У меня тоже такое было, - затараторила актриса из массовки, боясь, что её не будут слушать, - когда я третий раз разводилась с мужем!

Её пригласили за неплохие деньги лишь для того, чтобы она спала с Джеком Баталона и купировала его половые болячки.

- Спроси меня, что страшнее всего? - ехидно попросила Алиса.

- Зачем? - не понял подвоха Анин.

Инстинкт самосохранения в отношении жены у него отсутствовал напрочь.

- Ну, спроси просто так! - потребовала Алиса, злобно глядя на него.

- Ну, ладно... Что страшнее всего?..

- Страшнее всего связаться с дураком!

- Почему? - поник Анин.

Он почувствовал себя глупцом, вляпавшемся в дерьмо.

- Потому что не сразу видно! - выпалила Алиса.

Анин отпрянул, налили себе полный фужер водки, назло всему белому свету выпил, даже не крякнув. Ему сделалось одиноко, как аквалангисту на чёрноморском дне.

Алиса наклонилась к нему с приятной улыбкой и ядовито прошипела в ухо:

- Только это и умеешь...

Анин нервно дёрнул щекой. Герта Воронцова, вскинув голову, радостно засмеялась. Евгения Таганцева, ненавидя её, стрельнула глазами и нервно закурила, хотя, на самом деле, не курила. Одна Ирма Миллер, которая ничего не понимала в любовной раскладе, посочувствовала со всей нерастраченной мягкостью южанки:

- Чур я с вами!.. - и потянулась якобы за бокалом, однако, по пути прижимаясь к Анину правой грудью.

О неё тонко пахло одиночеством и кошачьими духами. Анина качнуло навстречу:

- Чур! - храбро согласился он, опасливо косясь на жену, как на смерть с косой.

Он с трудом абстрагировался от мысли, что за спиной жены маячит Базлов. А ещё другом назывался, кривился в душе Анин.

Глаза у Алисы сделались испепеляющими, как у японского божка смерти.

- Ай момент! - Ирма Миллер поняла, что Анин не в ладах с самими собой. - На брудершафт! - смело выкрикнула она, не обращая ни на кого внимания, хотя на них уже пялились, в предвкушении скандал. То, что Анин сегодня что-нибудь учудит, никто не сомневался. Вопрос лишь времени.

Анин поднялся, как большая механическая кукла, чувствуя, как каждое движение даётся ему с большим трудом, налил, и понял, что опьянел раньше времени.

Они выпили и поцеловались, причём её язык совершил короткий экскурс во рту Анин, а глаза на какой-то момент стали желанными. И Анин почувствовал, что возбудился. Должно быть, то же самое ощутила Ирма Миллер, потому что покраснела и воскликнула не без пыла:

- Теперь мы друзья! - и прижалось мягкой грудью чуть больше, чем надо в таких случаях, передав Анину весь свой нерастраченный позитив одинокой женщины.

И Анину, действительно, полегчало. Пропади оно всё пропадом, мрачно подумал он о своей личной собачьей жизни.

Алиса сидела с каменным лицом, делая вид, что ей всё безразлично и что Анин может целоваться хоть каждый день с кем попало и когда попало.

Только после этого, как будто включили фонограмму застолья: все ожили и заговорили, делая вид, что ничего предосудительного не произошло, мало ли какие конфузы случаются в группе; вспомнили, кто виновник торжества, выпили и понесли подарки, потом ещё раз выпили и ещё раз понесли, и Валентин Холод расцвёл и лишний раз поглядывал на свою будущую жену, мол, какой я молодец и все меня любят, и стану я никак не меньше Эмира Кустурицы, Ингмара Бергмана или даже Алексея Балабанова!

Муж Герты Воронцовой опоздал. Явился в великолепном белом костюме, с огромным букетом чайных роз и с кожаным чемоданчиком, в глубине которого тикали часы в платиновом корпусе и с титановым браслетом аж за миллион триста пятьдесят тысяч рублей, да не простые, а с дарственной надписью от четы Евдокимовых, то бишь от Симона Арсеньевича и Герты в девичестве Воронцовой.

Всю эту сцену и момент, когда Валентин Холод потерял дар речи и пару минут, как его любимая рыба, хватал воздух ртом, а затем, косноязычно держал встречную речь, Анин почему-то пропустил. Он вообще, страшно удивился обнаружив напротив себя Симона Арсеньевича, которого знал по работам в театре Вахтангова. Симон Арсеньевич имел вид рассеянный, и, казалось, не узнал Анина. Герта Воронцова, напротив, была возбуждена, что-то энергично втолковывала мужу и даже трижды не без раздражения потыкала ногтём с кровавым маникюром в сторону Анина, мол, сделай что-нибудь! Хотя в очи ему плюнь, что ли?! Муж ты, или не муж!!!

Симон Арсеньевич величественно кивнул и снова погрузился в свою созерцательность. Пил он, нисколько не стесняясь, минеральную воду. Анина почему-то разозлил не только этот факт, но и отстраненность Симона Арсеньевича, его богатая шевелюра и дорогой костюм 'лардини'. Точно такой же носил Сапелкин Клавдий Юрьевич, только кофейного цвета. А Сапелкин был идеальным врагом.

Ещё три рюмки, думал Анин, только три, и свалю, иначе напьюсь.

Алиса периодически толкала Анина под рёбра:

- Закусывай! Закусывай!

И Анин понял, что вечер удастся. Оркестр, словно дразня, наигрывал старый, душевный 'чардаш' Витторио Монти: возьмёт несколько аккордов, словно заманивая скрипкой, и 'уходит', размывая в декадентство, 'под тубу и кларнет'. Анин хотел пойти и заявить протест, но рядом вместо Ирмы Миллер, как приведение, возник подвыпивший Харитон Кинебас с величайшей творческой неудовлетворённостью на лице.

- Я с вами абсолютно не согласен! - заявил он бойко, перекрикивая музыку.

- В чём именно? - наклонился к нему Анин.

Это был их старый разговор о причудах любви к искусству.

- Надо руководствоваться исключительно сценарием! - в который раз сокровенно поведал Харитон Кинебас, словно сценарий - это святая корова и её нельзя доить.

- А-а-а... вы об этом... - Анин облокотился на стол с третьей попытки и с тем выражением скептического интересом, который обязательно сопровождался язвительным замечанием, посмотрел на сценариста. Он ему нравился всё больше и больше, потому что не уступал Валентину Холоду, хотя уже порядком поднадоел нытьём и однообразием манер общения.

Жена зашипела, как сковородка:

- Пей минералку, пей!

Она не могла простить ему по градации: равнодушия, Цубаки и Отрепьева. Причём, она это видела ещё с первого дня их знакомства, но пренебрегла чувством самосохранения и теперь расплачивалась за наивность.

- Вы считаете, что это справедливо? - испугался Харитон Кинебас, глядя, как показалось ему, на вмиг окаменевшее лицо Анина.

Эко, тебя зашугали, снисходительно думал Анин, припоминая все гнусности, которые произошли лично с ним в киношном мире.

- Мне нет никакого дела до справедливости, - подло выложил он, демонстративно отодвигаясь от плюющейся ядом Алисы. - Кино-то всё равно снимается!

Последний аргумент был из области волюнтаризма вопреки логическим умозаключениям Харитона Кинебаса, который тоже был романтиком, однако, по циничности суждений уступал Анину лет на двадцать.

- Но другое! - не согласился наивный Харитон Кинебас.

- А кого это волнует? - тонко напомнил правила игры Анин.

Харитон Кинебас обескуражено замолчал, обдумывая проблему выбора и полагая, что Анин относится к тому редкому нервическо-умному типу актёров, которые, как и он, мучаются в жизни всепониманием, и оттого безумны и несчастны.

- Вы правы! - и перенёс проблему на себя. - Я никому не нужен!

- Ха! - в стиле молодёжного жаргона воскликнул Анин.

Его раздражала разнонаправленность суждений Харитона Кинебаса, которые говорили о том, что Харитон Кинебас не прижился в киношном мире и вряд ли приживётся со своей чувственностью и маниакальной тягой к справедливости.

- Вы... - приблизился Харитон Кинебас к Анину с сумасшедшими глазами, - единственный, кто отваживается здесь говорить правду. Я завтра уезжаю!

- Зачем? - насмешливо спросил Анин.

- Как 'зачем'? - спешил оправдаться Харитон Кинебас, думая, что Анин шутит. - Как 'зачем'?!

Его возмутило то, что Анин не хочет его понять.

- Сядете в вагон, и, пиши, пропало, - пространно объяснил Анин с абсолютно серьёзной физиономией, решая, выпить ли ему ещё назло всем водки, или же перейти на кисло-розо-сопливое в хрустальном фужере, который подсунула ему Алиса.

- Почему? - не понял Харитон Кинебас, выказывая все признаки профнепригодности.

- Вся эта комедия со съёмкой, - сухо объяснил Анин, полагая, что они не то чтобы друзья, а скорее, товарищи по несчастью.

- Точно! - громко хлопнул себя по лбу Харитон Кинебас, как будто у него моментально открылись глаза на истинную картину происходящего.

Он уже раз десять ссорился и столько же раз мирился с Валентином Холодом, однако, это ни к чему не приводило, то есть Валентин Холод с упёртостью, достойной лучшего применения, гнул своё, а Харитон Кинебас страдал.

- Понял меня?

- Понял! - с просветлённым взором согласился Харитон Кинебас.

- Ну?.. - потребовал уточнения Анин, чтобы закрепить урок мужества.

- Роман напишу! - вдохновился Харитон Кинебас.

- Только не тяни, как девчонка! - насмешливо сказала Анин.

- Спасибо... - задохнулся от восторга Харитон Кинебас. - Вы гений!

- Да бросьте! - фыркнул Анин, не признавая даже факта своего существования, и посмотрел направо, чтобы увидеть реакцию жены.

Алиса была чернее ночи. Она, вообще, последнее время ставила неординарность Анин под большое сомнение и явно давала понять, что это всё глупые выдумки толпы и таких полоумных, как Харитон Кинебас.

- В табеле о рангах ты нуль, - напомнила она ему тихо.

Это неправда, хотел возразить Анин, но промолчал.

- Выпьем?! - ничего не замечая орал Харитон Кинебас и опрокинул дешёвый портвейн, который тайком притащил Феликс Самсонов. По столу расплылось больше красное пятно.

Они выпили, и Анину совсем захорошело. Внезапно ему позвонили. Анин воздал хвалу богу, что появился повод покинуть развесёлое общество, и поднялся.

- Ты куда?! - тревожно спросила Алиса.

Анин оглянулся, взгляд у неё, несмотря на гордый вид, был затравленным.

- Выйду освежусь, - мотнул Анин тяжёлой головой и, подвинув стул с противным скрежетом, вышел на воздух. Оркестр с его приманкой 'чардаш' остался позади. Дождь кончился, и над Выборгским заливом засияла светлая летняя ночь. Вишнёвое солнце таращилось из-за крыш.

С минуту Анин боролся с чудовищной тошнотой. Затем перегнулся через перила и освободил желудок. Наступило облегчение. Потом, вытирая рот, он сказал сухо:

- Слушаю.

- Не хочешь со мной знаться, не надо! Плевать! Я сейчас тебе скажу такую новость. Только пообещай, что тут же её забудешь?!

- Обещаю, - с третьей попытки произнёс Анин, думая совсем о другом, о том, что, кажется, поменял свою большую, единственную в мире, самую последнюю любовь на бесконечные домашние дрязги, не понимая, почему так вышло, и зачем, вообще, нужна ему семья, но ни к какому выводу прийти не мог, не получалось у его, не сходилось, не затачивало под его желания.

- Точно?!

- Ха! - в своей величественной манере ответил Анин. - Точнее не бывает, говори быстрее.

Его снова начало тошнить, он перегнулся через перила и несколько секунд ничего не слышал, кроме собственных стенаний. А потом:

- Сапелкин при смерти! - кричал в трубку Базлов, должно быть, полагая, что этим заденет Анина за живое.

- Сапелкин?! - брезгливо удивился Анин, потому что в его представлении этот крепкий, высокий старик должен был всех пережить и умереть где-нибудь в конце этого века, будучи двухвековым старцем.

- Не-е-е... не может быть! - не поверил он.

А потом вспомнил пророчество Виктора Коровина, сопоставил неадекватное поведение Парафейника в забегаловке в Кунцево и всё понял. Парафейник боялся Сапелкина пуще смерти. А Сапелкин не мог упустить такой жирный кусок, как многосерийный доктор Ватсон. Условия же договора мне не известны, подумал Анин, полагая, что они кабальные, хуже некуда, и что Парафейника обвели вокруг пальца.

- Может. Ещё как может! - снова заорал Базлов. - У него саркома!

- Ну что ж... спасибо... - отозвался Анин.

Новость его почему-то не обрадовала. Вернее, он не знал, как к ней отнестись и что она с собой принесёт? Понятно, что освобождение от пут и падение власти сапелкинской своры, хотя принципиально это ничего не меняло. Явится другая. Промежуток между сменой власти и будет золотой эрой в кинематографе, понял он.

Анин оглянулся на ярко освещенные окна. Сидящие в зале ещё не подозревали, о том, что их жизнь скоро изменится и что кто-то из них станет безработным, а кто-то взлетит до небес. Но обедню решил не портить. Завтра, мстительно подумал он, завтра, когда опохмеляться будете, господа, когда всё покатился в тартарары и когда я восстану из пепла. И поплёлся в туалет, столкнувшись по пути с Ирмой Миллер. Причём у него возникло стойкое чувство, что она его преследовала.

Не нравишься ты мне, подумал он, не люблю я светлоглазых, и нос тебя мягкий, картошкой, и губы тонкие.

- Он предлагает мне сниматься голой! - пожаловалась Ирма Миллер, призывно скользнув по лицу Анна своими изумлёнными глазами.

- Кто? - равнодушно отозвался Анин, стараясь юркнуть мимо, ибо не знал, как вести себя с ней.

- Кто? Кто?! Негр наш, Джек Баталона! - возмутилась она, упирая руки в боки.

Он неё снова тонко пахнуло кошачьими духами, которые не смог перебить даже алкоголь.

- Соглашайся, - в диаметрально противоположном тоне посоветовал Анин, - соглашайся, - и нырнул в туалетную комнату.

- Вы прям такое скажете... - сунула она нос. - А мне стыдно... Я люблю Веныча...

Анин с удовольствием плескался под краном. В голове крутилась новость о Сапелкине. Если это правда, то я живу без оглядки, радовался, как ребёнок, Анин. Ура!

- Кого?

- Моего старого, любимого донского кота...

- Бу-бу-бу... - удивился Анин.

Женский ответ, как всегда, обескуражил; логика у них другая, снисходительно думал он.

- Что-о?.. - переспросила она, вздрагивая нервно, как от холодного душа.

Лицо её стало простым-простым, и Анин едва не прослезился от её кубанской наивности.

- Деньги обещал?.. - скорчил под краном самую гнусную морду.

- Обещал... - вздохнула она тяжко.

- Ну и чего?.. - с лёгкостью в голосе огорошил он её. - У нас все между съёмками подрабатывают.

- Так что... соглашаться?.. - спросила она простодушно, всё ещё не веря своим ушам.

- Дело хозяйское, - выпрямился он. Вода капала на одежду и стекала за воротник. - Только контракт подпиши.

- Обманет?! - не поверила она, полагая, что всё столичное, включая Джека Баталона, высшей пробы, клейма ставить некуда.

- Попытается, - безобразнейшим образом подмигнул он ей.

- Спасибо вам, Павел Владимирович! Я думала, что вы сноб, а вы настоящий мужик! - Она вдруг ойкнула, словно её ткнули вилами, и исчезла.

Анин увидел сногсшибательную Герту Воронцову со свирепым лицом и понял, что предзнаменование сбылось.

- Ах, вот ты где! - воскликнула она самым решительным тоном и вдруг, как показалось ему, потеряла контроль над собой, то бишь пала в коленно-локтевую позу, доползла и со вздохом облегчения: 'Как я тебя жажду!' без всякого лубриканта принялась сдирать с Анина брюки. Анин, который в первые секунды растерялся и дал ей возможность частично осуществить свой замысел, рефлекторно дёрнулся и стал отступать в стиле движения тореадора, пока не угодил в ловушку между раковинами.

- Ты что спятила?! - зло зашипел он, как сто двадцать пять котов вместе взятых, - а вдруг кто войдёт?!

Мысль о том, что их застанут в недвусмысленной положении, и что это будет, конечно, именно Алиса, показалась ему не то чтобы полнейшей катастрофой, а апокалипсисом всей его безалаберной жизни. И он, не без жизненно-влажных потерь, почти вышел из клинча.

- Плевать! - подняла Герта Воронцова безумные глаза и плотоядно облизнулась, размазывая по лицу губную помаду.

Из залов ресторана доносились пьяные голоса. Анина инстинктивно напрягся, потому что кто-то уже заглянул в туалетную комнату, ему показалось, что - Ирма Миллер со своим мягким носом-картошкой.

- Сумасшедшая! - кричал Анин потолку с галогенновыми светильниками, не в силах расцепить её руки.

Он, конечно, мог всё и вся разворотить, но боялся, что Герта Воронцова начнёт скандалить и сбежится весь ресторан. Однако Герта Воронцова, получив своё, как ни странно, деловито, а главное, со спокойным лицом поднялась, одёрнула шикарное платье, и, глядя в зеркало, стала приводить себя в порядок, не забыв о красной розе на загорелом плече.

Только сейчас Анин понял значение фразы 'роковая женщина'.

В это момент в туалет и влетел, словно уносил ноги от чертей, Милан Арбузов. Он сразу всё сообразил, глянув на подтягивающего брюки Анина и слегка помятую Герту Воронцову.

- Привет честно компании! - воскликнул недвусмысленно, мол, жизни без греха не бывает, все мы одним миром мазаны. И ехидная улыбочка скользнула по его губам.

- Привет! - беспечно отозвалась сногсшибательная Герта Воронцова, подкрашивая губы и взбивая волосы.

Милан Арбузов хихикнул и подался в кабинку, косясь, как на голых.

- Ну, я пошла, дорогой, - сказала Герта Воронцова нарочито громко, - возвращайся, тебя там ждут! - И поплыла мимо, виляя бёдрами.

Анин подумал, что мир сошёл с ума. При всей обыденности, произошедшее показалось ему безумием, как может быть безумным весь этот мир, в котором всё шиворот навыворот.

- Счастливчик! - цинично сказал Милан Арбузов, появившись из кабинки и мотнув головой вслед Герте Воронцовой. - Такая женщина!

- Не понял?.. - Анин свирепо посмотрел на него в зеркало. - Какое твоё собачье дело?!

Он хотел добавить, что Герта Воронцова замужем, а это святое, но в данной, конкретной ситуации объяснять то, что подразумевалось порядочными людьми, было глупее глупого.

- Сапелкину-то твоему конец! - не стушевался Милан Арбузов, хотя, конечно, слышал, что Анин бывает не в меру горяч и что кулаки у него железные.

И Анин понял, что он всё знает.

- И любовнице твоей тоже! - неожиданно добавил Милан Арбузов, отступив на всякий случай к двери.

Это была месть за талант Анина: все знали об их отношениях и помалкивали, потому что завтра тебе пофартит с любовной интрижкой и ты тоже можешь попасть в подобное щекотливое положение; и кто после этого выиграет? Никто. Люди перестанут сниматься, площадки опустеют, кино придёт конец. Армагеддон!

- Ещё раз не понял?! - развернулся к нему Анин.

Не надо было ему уступать со Львовом, подумал он, дрянной городишко, надо было правду говорить.

- А кто её сюда шпионить пристроил? - уже не скрывая восторга, приплясывал Милан Арбузов, решив, что в плане болезни Сапелкина хватит тушеваться даже перед грозным Аниным и что пришла пора называть вещи своими именами: Анин тоже дружок Сапелкина!

Может, он спешит выговориться перед тем, как я сломаю ему нос, решил Анин, испытав секундную слабость. Желание убить человека завладело им.

- Твоя Таганцева жила с ним! Долго-долго! - насмешливо выпалил Милан Арбузов, шевеля своими 'карандашными' усами, как таракан.

- Скотина! - Анин схватил его за кадык.

Пальцы скользнули, адамово яблоко хрустнуло. Милан Арбузов скривился. В глазах у него промелькнуло сожаление. И Анину снова показалось, что кто-то возник и пропал в дверной щёлочке. Но сейчас было не до Ирмы Миллер. Под ногами жалобно хрустели железные очки Милана Арбузова.

- А-а-а... а-а-а... - хрипел Милан Арбузов, словно двухтактный двигатель, но обороты не сбавлял, - при всей его аморфности Милан Арбузов оказался сильным, как душевнобольной. - А ты что, не знал?.. - выпучив глаза, скосился на Анина, как человек, которого собрались препарировать заживо.

Заморочили мне голову своим колбасным заводом, нервозно подумал Анин, золотыми рудниками. Под пальцами у него выступила сукровица, и он сообразил, что Милан Арбузов отыгрывается за все унижения и страхи перед Сапелкиным, который заставил взять в группу Таганцеву, перед Парафейником, которому выдвинули непосильные условия, за несносного Валентина Холода, который никого не слушал и считал себя гением, за все эти кривые съёмки, которые попахивали катастрофой мироздания.

- Нет! - оттолкнул его Анин.

- Он даже умудрился простить кредиторам свои долги! Об этом каждая собака судачит! - не поморщившись, вправил себе на место кадык Милан Арбузов. И вдруг посочувствовал Анину: - Не ты первый, не ты последний. Весь киношный мир на блядстве держится! - С сочувствием хохотнув, выскочил так, словно ему дали пинка.

Анину стало гадко и одновременно ударило в голову, он бросился следом: 'Стой, гад!' и настиг режиссёра-постановщика уже в зале, повалил его и с таким ожесточением, а главное, с удовольствием заехал ему раз-другой в толстую, самонадеянную физиономию, стараясь вбить её в пол, что испытал при этом полнейшее физическое наслаждение. Каждый раз затылок Милана Арбузова с громким стуком бился о дубовую ножку стола.

Под женские вопли их растащили, поставили тяжело дышащих напротив друг друга. Милан Арбузов, качаясь в чужих руках, подслеповато таращился на Анина ничего не выражающими глазами; и в наступившей тишине Валентин Холод с удивлением произнёс:

- Да-а-а... ниппеля... вот это рыба...

И глядя на их восторженные лица, Анин понял, что они наконец-то дождались своего и что всё-всё знают, что доброхоты уже донесли и что группа только и жаждала разрядки даже не в этой драке, а всего киносъемочного процесса, назревшего, как фурункул, который грозился лопнуть при первом удобном случае.

Из разбитого носа Милана Арбузова лилась чёрная, как у хряка, кровь. Подбородок у него дрожал, а усики 'карандаш' были разорваны в клочья, и было ясно, что они не настоящие, а пастижные, приклеенные сандарачным лаком.

Но главное заключалось не в этом, а абсолютно в другом: все только и смотрели на Алису, ждали её реакции и сочувствовали Алисе, а не гадкому и скандальному Анину, который хоть и любил горькую правду, но страшно не любил отвечать за неё.

- У тебя на гульфике губная помада, - только-то и сказала Алиса.

У неё были глаза в себе - такие, которые бывают только у любящих жён. С вероятностью пятисот миллионов к одному это имело отношение только к Анину. И он всё понял, словно случилось прозрение: женщин много не бывает, бывает - одна единственная.

Затем Алиса поднялась, швырнула салфетку в тарелку с рыбой и стремительно вышла, сделав то лишнее движение лодыжкой, которое когда-то так восхищало Анина.

И он понял, что развивался и жил, оказывается, не благодаря, а вопреки. Для этого и нужна была ему жена, чтобы подвинуться в профессии. А ведь я скотина, самодовольно подумал он, большущая скотина.

***

- А вода-то холодная! - сказал кто-то хорошо поставленным голосом.

Наступило молчание. Анин понял: чье-то большой лицо, маячащее сверху, с интересом разглядывает его.

Вода, действительно, была холодной. Мрачные водоросли, похожие на волосы, колыхались в ней. Анин представил, что его тело будет колыхаться точно так же, и его передёрнуло. Спасло богато воображение. Да и сам-то он до конца не был уверен, что утопится. Охладить пыл - это да! Это можно! Но хлебать воду сегодня было не его выбором.

Большой человек протянул руку. Анин взобрался на набережную и узнал Симона Арсеньевича.

Мысль о том, что ему сейчас, кажется, заедут в челюсть, позабавила его.

- Спасибо, - пробормотал Анин, отворачиваясь, ему сделалось стыдно: взрослый дядя, как нервный прыщ, полез топиться.

В туфлях хлюпало, брюки тоже намокли, на душе кошки скребли. Хотелось водки и холодца с чесноком. Но ни водки, ни холодца, естественно, не было, а была чёрная мостовая, мёрзлый ветер с Балтики и холодное северное солнце.

- Не за что, - с безразличным видом отозвался Симон Арсеньевич, поглядев на едва голубеющее небо. - Я помню вас по работе 'Письма саундтрековского человека'.

Его нижняя губа абсолютно не шевелилась, и Анин вспомнил, что в театре Вахтангова усиленно практиковали английскую манеру разговора: с неподвижной нижней губой. Английская манера производил на зрителей шокирующее впечатление, и Валерий Жердев всячески поощрял этот приём, а у Симона Арсеньевича он даже стал привычкой в обыденной жизни.

- Я ушёл, - вспомнил Анин о скандале с режиссёром Валерием Жердевым. - Это было ещё до вашего английского проекта.

Жердев хотел драмы, Анин - комедии. Получались качели в виде трагедийно-насмешливая смеси высокого и низменного, которую Жердев почему-то не переваривал, впадая в неистовство. Два раза его вынимали из петли, на третий - Анина попросили уйти с миром. И то, Жердев почему-то бегал за ним по всей Москве и слёзно, на коленях, с воплями и стенаниями просил вернуться 'на роль'. Но Анин экспериментировать уже не желал. На этой почве Валерий Жердев начал заговариваться и подвинулся с английской манерой дикции, хотя его предупреждали о провале затеи, но, как видно, ошибаются не одни продюсеры.

- Да, да, я знаю, - сказал Симон Арсеньевич. - Сцена Елены и Булгакова слишком хороша для простой случайности. Вместо вас потом играл Егор Лыткин. Но...

- Хуже! - обрадовался Анин, не распространяясь о подробностях, хотя уловил в голосе Симона Арсеньевича два мнения: первое, как тонкий намёк на несостоятельность Ильфа и Петрова, второе, как гениальность и неоспоримость предсмертного Булгакова. Приходилось выбирать. Анин предпочёл второе. Не будет же Симон Арсеньевич хамить в такой ситуации?

Естественно, были причины к критике: так испоганить образ Михаила Булгакова мог только абсолютный бездарь. Недаром пьеса не дожила и до половины сезона.

- Вне всякого сомнения, - тут же согласился Симон Арсеньевич. - Ему не хватило вашей энергии, но он и не претендовал на исключительность.

Этим Симон Арсеньевич признавал первородство по цеху и талант Анина.

- Миром правят серости.

- Ну да, их же больше, - согласился Симон Арсеньевич.

- Хорошее было время, - почти ностальгически вспомнил Анин, хотя не любил себя в театре; просто ему было приятно, что его помнят в Вахтангове.

- А мне не везло, - сокрушённо пожаловался Симон Арсеньевич после паузы.

- Вам?! - вырвалось у Анина, потому что Симон Арсеньевич относился к московским мальчикам и карт-бланш успеха ему был положен от рождения, к тому же Симон Арсеньевич всегда был в фаворе и у Валерия Жердева, и у подавляющего большинства кинопродюсеров, его приглашали на роли монументальных героев и интеллектуальных злодеев. А ещё он играл Кутузова и Тургенева.

- Я должен вас убить!

Наконец-то в его неподвижных, как верхняя губа, глазах, мелькнули какие-то чувства.

- Убить?! - опешил Анин, хотя можно было догадаться, откуда дует ветер. - А... ну да, - покорно согласился он и чуть ли не подставил шею.

- Как рогоносец! - безжалостно по отношению к самому себе добавил Симон Арсеньевич; и тень скорби легла на его лицо.

- Зачем вы тогда меня вытащили? - прошепелявил Анин.

- Из жалости, естественно... - Симон Арсеньевич посмотрел свысока. - Вы не представляете, как ужасно смотрелись там... - он показал вниз.

С минуту они пялились на тёмную воду, пахнущую балтийской колюшкой. Из-за крыши Выборгского замка робко выглянуло солнце и осветило белые мачты яхт. Небо стало ярче, почти ялтинским и напомнило им о блестящей гальке, красивых женщинах и холодном пиве.

- Да не люблю я вашу жену! - стал вдруг оправдываться Анин. - Да, мы встречались одно время, но теперь... - Анин вдруг покраснел: врать не имело смысла, Симон Арсеньевич и так всё понимал.

Хорошо, хоть не молчит, потому что когда человек молчит, хуже некуда.

- А мне по балюстраде! - вдруг усомнился Симон Арсеньевич, и ирония в его голосе прозвучала отдельной нотой.

- Чтоб я сдох! - с величайшей честностью покаялся Анин.

Он даже хотел рассказать о Евгении Таганцевой, о его любви к ней, но вовремя прикусил язык, хотя, наверное, Симон Арсеньевич был уже в курсе последних сплетен.

Симон Арсеньевич выдержал сценическую паузу, изучающе посмотрел на Анина и всё тем же хорошо поставленным голосом сказал, двигая лишь верхней губой:

- Опять врёте! Ну, как ты можешь безостановочно врать!

И Анин понял, что Герта Воронцова накрутила Симону Арсеньевичу хвост так, что он заговорил её языком.

- Ничего я не вру! - отвернулся Анин, делая столько замысловатый кульбит глазами, лицом и голосом, что даже такой искушённый человек, как Симон Арсеньевич, не поймал бы Анина на лжи, особенно в свете нынешнего скандала.

Играть правду было несложно, сложнее было убедить в этом Симона Арсеньевич.

- Будем надеяться, - вдруг расчувствовался Симон Арсеньевич и едва не полез обниматься, сказалась всё-таки старая актёрская закваска разбирать эмоции на составляющие.

Анин же чуть не прокололся, хорошо, что Симон Арсеньевич не смотрел ему в глаза.

- Честное пионерское! - сглотнул слюну Анин, чтобы выгадать ещё больше форы.

В глазах у него загорелся тот приблатнённый огонёк интереса, который всегда предшествовал драке.

- Да... - тяжело вздохнул Симон Арсеньевич. - Наверное, ты прав.

Анин сообразил, о чём речь: о несносных манерах Герты Воронцовой, но в продолжение своей игры вопросительно уставился на Симона Арсеньевича.

- Думаешь, я ничего не понимаю? - намекнул Симон Арсеньевич на своё нынешнее положение рогоносца.

Лицо у него было такое, словно он подразумевал: 'Сейчас я тебя улещу!'

- Я ничего не думаю, - отмахнулся Анин, - надоело.

Переиграть такого монстра, как Симона Арсеньевича, было делом чести. Анин сосредоточился на мимике.

К его удивлению, Симон Арсеньевич неожиданно опростился в том смысле, когда во чтобы то ни стало хочешь помочь запутавшемуся человеку, и поведал совсем другим тоном:

- Есть разные жизни актёра, самая главная и важная из них - одиночество!

Анину, который решил, что обманул Симона Арсеньевича, стало стыдно, ведь он тоже, по сути, одинок, а из-за женщины, которая пусть даже и любила тебя очень крепко, мужикам не стоит кривить душой. Но остановиться уже не мог.

- Я тебя понимаю! - сказал он так, когда говорят, что не надо делать из мухи слона, что суть не в одиночестве, а в приспособленности к нему. Но, возможно, Симон Арсеньевич знал об этом и просто не хотел распространяться.

- А не надо понимать! - кое-что сообразил Симон Арсеньевич на обертоне и погрузился в мрачные раздумья.

- Почему? - хищно помнить о себе Анин.

Симон Арсеньевич вздрогнул, как от ушата воды:

- Мне кажется, она хотела отомстить...

Анину покрылся холодным потом: Герта Воронцова, конечно, дура, но не до такой степени, чтобы вымещать злобу на муже. Поэтому Анин уточнил, всё ещё полный скепсиса:

- Кому?..

Он никогда не думал об этом. Герта Воронцова всегда была, если не возвышенной, то, по крайней мере, в театре толк знала и в мужчинах разбиралась не хуже патологоанатома. А вдруг у неё из-за меня сдали нервы? - не нашёл другого объяснения Анин, вспомнив её сегодняшнюю выходку.

- Всем мужикам в моём лице, - качнувшись, всхлипнул большой Симон Арсеньевич и едва не кувырнулся вниз.

Анин схватил его за фалды. Если бы он упал, то разбил бы голову о камни. Оказалось, Симон Арсеньевич всё же пьян как сапожник.

- И за меня тоже? - удивился Анин, подумав о жене в том смысле, что хватит валандаться, пора возвращаться в семью и забыть все похождения как дурной сон. О Евгении Таганцевой он старался не вспоминать.

- И за тебя тоже, - согласился Симон Арсеньевич.

- Ну прости, друг, - развёл руками Анин, чувствуя, что выглядит подлецом.

- Я был трижды женат... - печально поведал Симон Арсеньевич, - и все три раза неудачно! - вдруг возбудился он. - Все мои женщины мною крутили, как хотели! Хотя бы одна была исключением. Четвёртую любовь я не перенесу! Это катастрофа, а не отношения! Квинтэссенция стервозности!!!

Из ресторана доносились чарующие и бесконечно прекрасные звуки 'чардаша'. Солнце окончательно выбралось из-за Выборгского замка и весело светило на залив, посреди которого крутились огромные водовороты.

- Катастрофа? - удивился Анин, хоть, конечно, знал, что Герта Воронцова не сахар, и характер у неё ещё тот, но так опустить мужа могла только очень крутая мегера. Значит, не договорились, понял он, и причина всему я! - возгордился он. Как Симона Арсеньевича угораздило вляпаться?

- Я её люблю, а она меня - нет! - выкрикнул Симон Арсеньевич голубому небу. - Делает со мной, что хочет! На тебя натравила... - пожаловался он.

- Ну, ударь меня! - абсолютно ничем не рискуя, подставил челюсть Анин; однако, сделал это так, что ни один человек в здравом уме, конечно же, не ударил бы, а, наоборот, приголубил бы, преподнёс стакан водки, наговорил бы всяких комплементов, дал бы почувствовать себя, как после успешной презентации, ну и всё такое прочее, когда очень и очень уважают человека.

- Иди ты, знаешь, куда! - царственно сморщился Симон Арсеньевич, всё ещё не шевеля нижней губой.

Рефлекс английской речи давал о себе знать на уровне привычки.

Анину стало любопытно:

- Тогда, может быть... - Анин не без чувства мести показал на залив.

- Утопиться?! - пьяно возмутился Симон Арсеньевич и наконец забыл о английской манере. - А ты знаешь... это выход!

- Э-э-э... - попытался остановить его Анин, даже схватил за руку. - Ты, друг, брось! Я пошутил!

Симон Арсеньевич ударил; Анин ответил на отходе и забыл, что сила тяжести - его злейший враг; с минуту они боролись, катаясь по сырому асфальту, но Симон Арсеньевич оказался сильнее, придавил коленом, вырвался и стал быстро разоблачаться, швыряя на землю белые вещи. Пуговицы прыгал по асфальту, как семечки. Анин сел и смотрел с любопытством, не обращая внимания на отбитые почки. Он подумал, что Симон Арсеньевич не полезет в воду; покочевряжится и не полезет, кишка тонка. Правду говорила мама: 'Бывают дни похуже!' - отвлечённо думал он, не веря в происходящее, словно в глупейший сон. Даже показал Симону Арсеньевичу кукиш вослед.

- Карауль! - велел Симон Арсеньевич, подтягивая фасонные трусы, и пошлепал босыми ногами к краю пирса, мимо предупреждения: 'Купаться строго запрещено!' Не оглядываясь, словно обиделся на Анин, бухнулся с громкими брызгами и поплыл на середину залива, туда, где на стремнине крутились водовороты.

Анин тупо глядел ему вслед до тех пор, пока ему не стало стыдно: 'А ты?.. ты ни на что не годен!' - подумал он с отвращением к самому себе, и зауважал Симона Арсеньевича ещё больше: 'Вот это мужик!'

- Ну чего вы сидите! - дёрнула Анина какая-то статная дама с собачкой. - Подержите! - сунула Анину поводок и как была в цветастом платье, шляпке и туфлях на белые носочки, тоже бухнулась в воду.

Пришлось последовать её примеру. Дама плыла, как торпеда, профессионально размахивая руками. Анин догнал её только на середине залива. Следом увязалась визгливая собачка. В этому времени Симона Арсеньевича нигде не было видно.

- Ныряйте, ныряйте! - приказала дама. - Ныряйте! Я не умею!

- А чего полезли?! - упрекнул он её и погрузился с головой, как инкуб, оставив после себя фонтан брызг.