Актёрский роман

Глава 4

Женщина-мак

Падал редкий снег. Каркали голодные вороны. Анин поёживался, его знобило, словно подкрадывался грипп; хотелось очутиться дома, на любимом диване и обо всём забыть.

Краем глаза он видел изящную руку жены в кожаной перчатке и рукав шубы. Бельчонок пилила с утра, и поэтому на душе скребли кошки.

Витьке будет спокойно, глупо подумал он, глядя на припорошенную снегом землю, тихую и сонную, казалось, не имеющую к происходящему никакого отношения. Но главное было не в этом.

- Какой-то ты зелёный, - сонно заметил Клавдий Сапелкин. - Здесь тебя в комиссию назначили.

- Какую? - покосился Анин.

- Общественную, - через губу обмолвился Клавдий Сапелкин. - Говорить будешь?

Хорошо, что не ты главный, неприязненно подумал Анин и оглянулся: на них, в полный рост, не мигая, смотрел Влад Галкин. Наверное, он теперь знает больше, чем все мы вместе взятые, суеверно подумал Анин.

- Скажу пару слов, - он потоптался, стараясь не глядеть туда, где лежал Коровин.

Гроб открыли для прощания.

- Товарищи... - сказал Анин, - я, как и все вы, друг Виктора...

Его тошнило. Молоко не помогло. В душе стоял комок. Надо было выпить коньячка, как предлагал пошляк и циник Митя Борейченков, но душа не принимала.

- Товарищи, - повторил Анин, - все мы его любили, и все мы будем там... - Анин поднял глаза на Коровина: Коровин был белее снега, даже усы поседели - Я, наверное, раньше всех вас... - вырвалось невольно.

Клавдий Сапелкин неодобрительно покосился, мол, нечего тоску нагонять. А Митя Борейченков шевельнулся всей своей массой:

- Сплю-ю-нь!

Герта Воронцова, стоящая по другую сторону гроба, от удивления вытаращила глаза. Она привыкла, что женщины его не понимали, а мужчины неизменно - в восторге, но никогда не видела таким беззащитным, даже в постели, поэтому считала себя ангелом-хранителем Анина, подпуская к нему только тех, кто был безобиден; вот только с Алисой Белкиной промахнулась, злорадно думал Анин, совершенно не жалея Воронцову, которая была преданней собаки.

Мать Коровина, замученная жизнью, тоскливо заголосила:

- А-а-а-а...

На сосне каркнул ворон, словно подсказывая то, о чём думали все, то бишь о бренности и вечности, а не о человеческой душе.

- Не потому что я какой-то особенный, а потому что мы с Витькой похожи, - продолжил Анин, когда мать Коровина смолкла, чтобы набрать воздуха. - Ему, как и мне, требовалось совсем немного, нашего внимания. Больше ничего. Ни денег, ни славы, только нашего внимания. И в этом всё величие настоящего актёра! Слава Виктору Коровину!

- Хорошо, - оценил, стоящий слева от Анина, болезненный Юра Горбунов. - Я бы добавил: - Прости нас, Витя Коровин!

На какое-то мгновение смерть Коровина всех объединили; профессиональные распри были забыты. Клавдий Сапелкин незаметно промокнул глаза. Герта Воронцова понимающе кивнула. Николай Бараско, который смолоду хлебнул от невзгод актёрской профессии, показал большой палец, мол, уважаю! Митя Борейченков сунул Анину фляжку. Анин отступил в толпу, глотнул. Ему полегчало. По лицу катились то ли слёзы, то ли талый снег; душу сжала ледяная рука. Анин ещё раз приложился.

- Ну хватит! - Алиса вырвала фляжку, одарив Митю Борейченкова гневным взглядом.

Она его не любила, потому что он мог выпить немерено, и Анин приползал от него мертвым.

- Я бы так не смог, - нервно сказал Анин, прощая ей за святое то, что не простил бы никому другому.

- Что? - не поняла Алиса. - Стать неудачником? - саркастически уточнила она.

Рыжий локон мило выбился из-под чёрной шали и напоминал о недавней счастливом поре их влюбленности, однако, серые глаза глядели сосредоточенно, словно решали проблему мироздания, и не сулили в будущем ничего хорошего.

- Почему сразу 'неудачником'?! - вспыхнул он, чувствуя, что за последние три дня что-то изменилось в худшую сторону. - Почему?! Зарезать себя!

Алиса осуждающе постучала себя по лбу, мол, нашёл о чём талдычить на похоронах, и в свете его недавней провинности ядовито пообещала, чтобы испугать:

- Ты кончишь не лучше!

Последнее время у неё появилась привычка шпынять его безжалостно, и он ещё толком не понял, как реагировать. Может быть, поэтому я и приберёг себе берлогу на Балаклавском? - мучился он жалостью к самому себе, пропащему и никудышному; сердце ещё раз сдавило. Всё кончено, думал он. И сладкое чувство восторга наполняло душу: умру назло всем, а тебе в особенности, Бельчонок!

- Обещаю начать работать над сценарием... - терпеливо пробормотал он, сцепив зубы, чтобы она только стала той прекрасной, терпеливой и нежной, которой была когда-то, когда грела его душу.

- Ну слава богу! - всплеснула руками Алиса. - Взялся за ум! И пожалуйста, - вдруг любя поправила на нём шарф и поцеловала в губы, - пьёшь последний день!

Он вспомнил, как увидел её впервые - легкую, воздушную - фею, которую стал называть Бельчонком. С тех пор она научилась искусно загонять его в угол, и как ни странно, он только скрипел зубами, не в силах привыкнуть к роли подкаблучника.

У нас наступил период, когда большинство людей разбегаются по углам, ненавидя друг друга. Юность прошла, планы зрелости не сбылись, любовь растаяла, секс утратил свежесть, впереди десятилетия вымученной жизни, старость и смерть. Перспектива не из приятных, раскинул мыслями Анин и даже не огорчился.

- Честное пионерское! - неловко пообещал он, не веря ни в чью искренность, и подумал в который раз, что зря женился. Надо было сразу после первой неудачного опыта податься не в актёры, а в отшельники, больше толку было бы.

***

Как главу социопатов Анина усадили подальше от президиума.

- Не доверяют, - насмешливо заметил неунывающий Митя Борейченков и весело подмигнул.

Клавдий Сапелкин держал речь. Юра Горбунов, которому из-за широкой спины Мити Борейченкова, ничего не было видно, спросил наивно:

- Когда бухать начнём?!

- Не гони, Шумахер, - промычал Николай Бараско и показал восхищённо пальцем на Сапелкина: - Вот чешет!

Сапелкин, действительно, говорил в том смысле, что следует брать пример с Виктора Коровина, о его твёрдых, как алмаз, принципах, а не размениваться по мелочам, то бишь надо ждать высоких во всех смыслах ролей. Точнее, он сказал: 'Смоктуновских! Только не у каждого та лестница есть!'

Лицемерная скотина, думал Анин, такие долго живут и умирают в окружении алчущих родственников.

- Я и не гоню, - расстроился Горбунов, незаметно опрокинул в себя рюмку и извинился взглядом перед Алисой.

Алиса знала, что после того, как Юру Горбунова уволили из театра Ермоловой, он здорово сдал, сделался мятым, как туалетная бумага, пенсии не хватало, сниматься приглашали всё реже и реже, на пятки наступало молодое поколение. Было отчего запить. Она понимающе улыбнулась и подумала о муже, что он тоже в таком же идиотском положении, но даже не подозревает об этом, хотя вид у него страдальческий: залысины, редкие волосы, глаза пустые. Надо было что-то предпринимать, хотя бы из-за детей, но она всё не решалась, откладывая, как всегда, на потом.

Николай Бараско сказал в характерной для него вкрадчивой манере:

- Всё равно дурак! - И вопросительно оглядел всех, кто сидел рядом за столом.

Все согласились и с облегчением заёрзали. А то сидят, как на насесте, подумала Алиса. Юра Горбунов навёрстывал упущенное:

- За мной жена в пять заедет, - и в нетерпении схватил бутылку.

- Меня, слава богу, никто не ждёт, - заверил Николай Бараско, накладывая себе в тарелку 'шубу с селёдкой', намекая таким образом на свой последний скандальный развод.

Все знали, что Николай Бараско везёт так, как никому ещё в жизни не везло, даже Анину, кризис киноискусства его абсолютно не коснулся, амплуа его ценилось на вес осмия, а жены вешались на него быстрее, чем игрушки на новогодняя ёлку; и животик себе завёл, и деньгами сорил, как сибирский купец. Однако на нём лежала та же печать усталости, что и на Анине, и на Коровине и на Горбунове. Только Митя Борейченков ещё не познал горечь разочарования, был щедр, с широкой русской душой и скор на язык и кулаки, что один раз подвело его в армии, но нет худа без добра - сделался богатым, счастливым и знаменитым.

- Вздрогнули, славяне! - тихо, чтобы не нарушать приличия, пробасил Митя Борейченков.

На них осуждающе зыркнули из президиума. Анин спрятался за соседа, испугавшись, что окончательно попадёт в чёрный список. Он ещё на что-то надеялся. Митя Борейченков заговорщически хихикнул:

- Чуть-чуть по маленькой, - покрутил рукой, едва сдерживая смех, - и курить пойдём.

Анин ждал: к нему вот-вот должны были подойти и сделать предложение. Подходили всегда и везде, отдавливая ноги, особенно на поминках. Однако вот уже и Сапелкин речь толкнул, и выпили крепко три по три раза, и даже Юра Горбунов начал икать, как всегда от избытка водки, но никто так и не примостился рядом, просительно заглядывая в глаза.

Я как тот андалузский пёс подумал Анин, испугался и, опрокинув стул, побежал: мимо Арбузова, который отворотил поросячью морду в сторону, мимо Мамиконова, уткнувшегося в тарелку с конским копытом, и мимо Никиты Пантыкина, окруженного светскими львицами, цедящих актёрскую кровь. 'Привет!' - по-свойски окликнул Борис Макаров с морским ежом вместо уха. Раньше он себе панибратства не позволял, а был весьма почтителен и скромен, подсылая своего ординарца Валентина Холода, тычущего всем держатель с полотенцами. Анин не отвесил Макарову оплеуху в это самое колкое ухо, лишь потому что кто-то, которого он не разглядел, громко сказал: 'Наш Анин снова на конфликт нарывается'. И он понёсся прочь, только бы подальше от лицемерных глаз и сочувствующих вздохов, однако, куда бы ни сворачивал, везде натыкался на Алису.

- Что ты за мной ходишь и ходишь? - зашипел Анин, незаметно оглядываясь, на них пялились со всех сторон. - Чего ты за мной ходишь?!

- Паша, не пей, - попросила она. - Не пей, родимый!

Когда человек матереет, он перестает сострадать, подумал Анин.

- Сколько хочу, столько и пью! - отрезал он, ненавидя её всеми фибрами души.

- Но ты же обещал! - упрекнула Алиса.

- Я обещал не пить?! - уточнил он, вопросительно склонив растрепанную с залысинами голову.

- Нет, - призналась она.

- Я обещал пить последний день! - огорошил он её.

- Ну, Паша... - произнесла она.

- У меня друг умер! Друг! Могу я ради этого забыться?!

- Можешь! Самодовольный неудачник! - плюнула она и пошла через зал к выходу.

И походка у неё была твёрдой и решительной, от бёдер, хотя и с лишним движением в районе лодыжки, которое придавало шарм и так нравилось Анину.

- Ну и иди! - крикнул он и хотел добавить: 'К своему Базлову!' Но не добавил, потому что это было совсем уже глупо.

Правду говорила мама: 'Бывают дни похуже!' уныло подумал он и бесцельно потащился дальше, подволакивая ногу, которую отсидел. Он бы всё Алисе простил: и Базлова, и занудство, но слово 'неудачник' оказалось последней каплей крови.

- Ты чего такой мрачный, как баран на празднике? - спросил Митя Борейченков, когда Анин наконец нашёл прохладную струю воздуха и выскочил на огромный балкон. Здесь было свежо в прямом и переносном смысле.

- Хочется голого секса, никаких отношений, - пожаловался Анин, ежась от сырости.

- Как я тебя понимаю, - у Николая Бараско сделались блудливые глаза, он сглотнул слюну.

- Мужик, - как медведь, втянул в себя воздух Митя Борейченков, - а кому не хочется?! Назови мне? - и показал на киношную братию.

- Ну-у-у... Я не знаю, - Анин оглянулся, вмиг успокоившись. Митя всегда действовал на него, как седативное средство. От балюстрады, возле которой они стояли, хорошо было видно толпу, перешедшую в третью стадию опьянения, и потому гудящую неприлично громко. - Может, Сапелкину? - предположил он мстительно.

- Ты что! - в тон ему воскликнул Митя Борейченков. - У него же жена молодая. Она ему всё, что осталось, оторвёт. Впрочем, сейчас узнаем! - храбро мотнул он руками и сделал шаг в сторону зала.

- Погоди! - остановил его Анин, делая грустное лицо и подхватывая Митю Борейченкова сзади под мышки. - Я пошутил!

В Анине вдруг сыграли инстинкты самосохранения: Сапелкин мог ещё пригодиться, мало ли что, вдруг пригласит в свору, только перед умным Бараско, который вмиг всё понял, сделалось стыдно.

- А я нет! - Митя Борейченков развернулся, как пловец, и заехал локтём Анину в губу.

Николай Бараско насмешливо смотрел на них, отскакивая и увёртываясь в нужные моменты. После долгих лет актёрского прозябания Николай Бараско вдруг стал так много и вкусно есть, что появились упорные слухи о его ранней грудной жабе.

С минуту они боролись, сбивая вазоны, как кегли. Победил ловкий Анин, усадивший Митю Борейченкова в один из них.

- Фу-у-у... - глубокомысленно вздохнул Митя Борейченков, сорвал былинку, задумчиво пожевал и полез назад: - Чего у тебя с лицом?

- Да так ерунда, - ответил Анин, прикладывая платок. - Пойдём выпьем?

- К чёрту! - безапелляционно сказал Митя Борейченков, поводя плечами. - Я курить буду! Слушай, а чего мы боролись?

- Я не помню, - сказал Анин.

От водки и усердия он, действительно, забыл причину конфликта.

- И я! - добродушно засмеялся Митя Борейченков и хлопнул Анина по плечу. - Хороший ты мужик, Паша, легко с тобой!

- Моя жена другого мнения, - кисло заметил Анин, отстраняясь от дыма.

Он не курил с тех пор, как откосил от армии. В психлечебнице, где он лежал, ему сказали, что у него слабые лёгкие, а сосуды в голове, как 'у пятидесятилетнего боксёра, который перенёс не один десяток нокаутов'. 'Не надо становиться против тяжеловесов, - предупреждал тренер. - Не надо!' Но он всё равно лез и лез, испытывая себя на прочность. Потом это стало девизом его жизни: 'Бей первым, и ты победишь!'

Подошёл пьяный Юра Горбунов и громко икнул:

- Вы верите, что Витька мог себя зарезать?

- Нет, конечно! - безапелляционно заявил Митя Борейченков. - Просто так не мог, но если приказала собака!

- Какая собака?! - крайне удивился Анин, чувствуя, что глупеет на глазах.

- Какая?.. - качнулся Митя Борейченков всей своей массой. - Обычная. Там в темноте бегает... - размашисто махнул рукой с сигаретой, но лицо у него оставалось абсолютно серьёзным, разве что в глазах плясали чёртики.

За рекой горели огни и слышался шум ночного города.

- Не-е-е, не мог, - не обращая ни на кого внимания, сказал Юра Горбунов. - Он актёр классный, но не псих.

- Не повезло, - сердечно вздохнул Николай Бараско и насмешливо посмотрел на Юру Горбунова.

- Что? - воинственно спросил Юра Горбунов. - Что? У меня зелёные рога выросли?

- Нет, но ты выглядишь, как Шрек-два!

Все радостно заржали, Анин - тоже.

- Пошли вы!.. - взорвался Юра Горбунов.

Николай Бараско страшно деликатно потупил взгляд. Обычно из-за таких мелочей никто не ссорится. Повседневность вредна для актёра, вот Митя Борейченков и выдумывал всякую ерунду, тоже, однако, заводясь, подумал Анин.

- По-твоему, только психи вскрывают себе вены? - агрессивно спросил Митя Борейченков, и лицо у него сделалось дюже философским.

- Не всегда, - исключительно на нём сосредоточился Юра Горбунов.

Желваки у него заиграли, он тоже был горячим, как все мелкие люди.

- Он просто ушёл из жизни тех людей, с которыми ему было плохо, - объяснил Митя Борейченков, на этот раз демонстрируя абсолютно честные глаза, уличить его в лицемерии было невозможно.

- Думаешь? - икнул Юра Горбунов и успокоился.

- Уверен, - подтвердил Митя Борейченков. - Смотри, сколько, - и ещё раз показал на зал.

- И мы такие же? - удивился Юра Горбунов.

- Естественно, - занялся самобичеванием Митя Борейченков, выговаривая каждый звук.

- Я не такой! - отрёкся Юра Горбунов. - Я лучше! Меня Маринка ждёт.

Маринка Яковлева, его жена и примадонна в 'Геликон-опере', души в нём не чаяла, должно быть, поэтому Юра Горбунов был ещё жив.

- Такой же! - со всем пылом души заверил его Митя Борейченков.

- Нет! - простодушно икнул Юра Горбунов.

- Такой же! - задумчиво выпустил облако дыма Митя Борейченков и посмотрел на них, жалких и никчёмных коротышек.

- Можно, я тебя ударю? - жалобно попросил Юра Горбунов.

- Ударь, - наклоняясь, великодушно подставил щеку Митя Борейченков. - Только не больно.

- А у меня аневризма, - вдруг сказал Николай Бараско.

И все уставились на него, как на снежного человека.

- Где? - озадаченно выпрямился Митя Борейченков.

- Здесь, - Бараско постучал себя по лбу.

- Врёшь! - возмутился Юра Горбунов. - Ну, ведь врёшь, сукин сын!

Он словно говорил: ну, я болен, давно и неизлечимо, а ты-то, молодой и красивый; с чего бы вдруг?

- Нет, не вру. Сегодня узнал, - старался глядеть на них честно Бараско, хотя рот у него так и растягивался в ехидной ухмылке, мол, подкузьмил я вас, не ожидали; поэтому обычно ему с первого раза никто не верил, полагая, что он всегда и везде юродствует, даже на мостике боевого корабля, однако, надо было знать Николая Бараско, который до сих пор помнил, кем он был совсем недавно - типичным бомжом, без семьи, без денег, без будущего.

Теперь он навёрстывал упущенное, как петиметр. Последняя жена, актриса 'Современника', похожая на жердь, с пухлыми, гелевыми губами, отсудила у него квартиру в Питере и даже претендовала на самое кровное - гонорары, но с этим у неё ничего не вышло, потому что она никогда не играла с ним ни в одном из фильмов, а хитрый Бараско соответствующим образом оформлял свои договоры, на которых даже стояла её подпись с отказом от претензий. Отныне Николай Бараско снимал квартиру на Валовой и, казалось, в одиночестве был счастлив и даже наслаждался жизнью, пользуясь услугами обычных vip-проституток, не утруждая себя любовью и надеждами. А оно вон как, подумал Анин.

- Не фига себе, - озадачился Митя Борейченков в стиле апарт и озадаченно почесал затылок.

- Так ты же умрёшь?! - неподдельно заволновался Юра Горбунов.

Уж он-то знал, что такое болячки, палаты и капельницы, и думал, что это прилипало только к нему.

- Знаю, - с достоинством ответил Николай Бараско, - может, прямо сейчас, а может, через десять лет.

- И что, ничего нельзя сделать? - ещё пуще заволновался Юра Горбунов.

Он представил, что так же внезапно кончится, хотя жена пичкала его лекарствами, как пичкают антибиотиками рыбу в садке.

- Может, и можно, откуда я знаю! - поскромничал Николай Бараско.

Его актёрское кокетство стало фирменным знаком, с учётом которого делались сценарии, даже партнеров специально подбирали под него - не выше переносицы. И Николаю Бараско, как никому, везло. 'Настало моё время', - говорил он, с оглядкой на жён, ибо не знал, какая из них предаст его раньше, чем опустошит его кошелёк.

- Погоди, тебе, что, ничего не объяснили?! - удивился Юра Горбунов, справедливо полагая, что отечественная медицина никуда не годится, а всё дело в хорошем блате и мздоимстве.

- Может, и объяснили, - вошёл в роль неизлечимо больного Николай Бараско, - только я понял одно: пить нельзя, а волноваться - подавно. Зачем тогда жить?! - и вскинул руку в жесте отчаяния из фильма 'Взволнованный самоубийца'.

И это тоже было кокетством, которое так нравилось зрителю. Его обожали. На него глядели с восторгом - что он ещё выкинет на экране?!

- Ну ты даешь... - снова невпопад сказал Митя Борейченков, - слушай, тебе хорошую бабу нужно, чтобы напряжение сняла.

- Бабу?.. - на мгновение озадачился Николай Бараско и наконец-то стал самим собой, то есть без той киношной мишуры, которая пристала к нему как банный лист. - Не-е-е-е, с бабами у меня обычно сплошная проблема, - поморщился он, должно быть, вспомнив все свои семейные коллизии.

- А хочешь, мы тебе прямо здесь её найдём?! - загорелся Митя Борейченков, и глаза у него наполнились диким восторгом.

Он был известным сводником, рука на этот счёт у него была лёгкая, как у цыганской ворожеи.

- Кого? Проблему? - хихикнул Николая Бараско, на мгновение показав редкие, прокуренные зубы.

- Нет, зачем? Обычную бабу! - засмеялся от души Митя Борейченков, заглядывая в чёрное, московское небо и не находя в нём ничего интересного, кроме жёлтой огромной луны.

- Я уже ни на что не годен... - признался Николай Бараско, поникнув головой.

- В смысле?.. - не глядя на него, насмешливо уточнил Митя Борейченков; морда его при этом выразила полнейшее ехидство.

- В смысле психики, - болезненно поморщился Николай Бараско, понимая, что с актерами откровенным быть нельзя, тут же намотают на ус.

И всем стало ясно, что никакой бабы ему, действительно, не нужно, что он устал душой и телом и рад только развесёлой компании, выпивке и людскому шуму в зале.

- Ерунда! - заверил Митя Борейченков. - Вон какой станок пропадает, - и мечтательно поцокал языком, поглядывая в зал.

- Точно! - обрадовался Юра Горбунов, высматривая кого-то за спиной у Анина. - Я её давно приметил. Фигура у неё шикарная... - Юра Горбунов в восхищении покачал головой, явно забыв о Маринке Яковлевой, которая, кстати, не позволяла ему никаких вольностей насчёт доступных и недоступных женщин, дабы он из-за отсутствия брезгливости не притащил в домашнюю постель какой-нибудь заразу. В студенческие годы он был большим гулякой, мог пить три дня кряду с тремя однокурсницами, по очереди затаскивая их в постель, правда, с годами хватка у него ослабла, а вместо неё на лице у него появилась растерянность, он вдруг стал понимать, что жизнь не такая, какой он хотел бы её видеть до конца своих дней.

Анин сделал усилие, чтобы не оглянуться. Не любил он эту вульгарную мужскую жеребятину, предпочитая думать о женщинах романтично и непредвзято, и составлять собственное мнение.

- Хороша... хороша... - мечтательно произнёс Митя Борейченков, - сам бы взялся, но... женат! А для друга ничего не жалко! - и хлопнул тяжёлой рукой Николая Бараско по плечу.

Николай Бараско кисло сморщился, припомнив всех своих жён, которые сосали из него и сосали и высосали все жизненные силы. Юра Горбунов пошло засмеялся, поняв его сомнения; а Анин подумал, что женщина, которую они приметили, наверное, одна из шлюх, которые обычно попадали на такого рода мероприятия непонятно как.

- Ну вас к чёрту! - Анин катастрофически быстро трезвел. - Дураки! - Развернулся, мотнув широкими плечами, и пошёл искать водку.

Хватит с меня разочарований и смертей, думал он, сколько можно! Я устал. Нужна определённость, а не пьяный трёп. Определённость в моём положении - это та соломинка, которая может спасти, или не спасти, как повезёт. Его потянуло на философствование со всеми обидами, которые сопутствовали жизни, и он припомнил их все, скопом, от школы до нынешнего дня, в котором царствовала Алиса.

- Погоди, я с тобой! - кинулся Митя Борейченков.

Но почему-то так и не нагнал его. Зато проходя мимо бара, Анин увидел себя в зеркале и страшно испугался: лысый, старый, с бульдожьими складками под челюстью. 'Эта фигня, которая смотрит на меня, мне страшно не нравится', - заявил он сам себе. Отражение в зеркале не имело никакого отношения к реальности: Анин всегда казался себе выше, красивее, а главное - мужественнее. Настроение упало ниже плинтуса; напьюсь, обречённо решил Анин, напьюсь.

Его остановило только одно: на другой стороне бара Митя Борейченков во главе троицы убалтывал женщину. Мастером он был по этой части, давил на жалость и слезу, ну и на сознательность, конечно. Однако на этот раз он проделывал это не для себя, а для Николая Бараско. Женщина была яркая, как мак, и безумно походила на Светку Лазареву, которая жила в Ялте, только лицо у неё было ещё более юным, не оформившееся, а ноги, как у Светки, стройные, и такая же осиная талия, и шикарная копна блестящих каштановых волос.

Не может быть, суеверно закрыл глаза Анин, вспомнил то, произошло у них со Светкой; и там, в прошлом, всё было прекрасно и естественно, без фальши и надрыва; такое не забывается. Даже с Бельчонком у них было не так красиво, а с Лазаревой было. Теперь-то я разбираюсь, с превосходством над собой, тем прежним, каким я был, глупым и наивным, подумал Анин. Теперь меня на мякине не проведёшь.

С завтрашнего дня начинаю новую жизнь! - решил он. Брошу пить, займусь делом, какие наши годы? Женщин побоку! Напишу сценарий и поставлю фильм! Заодно и Базлова на вшивость проверю, а уже потом точно повешусь на рояльной струне, всё лучше, чем умереть от алкогольного инфаркта.

К его счастью, когда он снова открыл глаза, ничего не изменилось, и это была по-прежнему она - Котя, как он любовно звал Светлану Лазареву; в детстве у него была кошка по кличке Катерина; и Митя Борейченков в свойственной ему неотразимой манере обольщения, гнул и гнул своё, кивая на Бараско, мол, дюже талантлив, лучше не найти, он и спляшет, и споёт, и денег у него куры не клюют, а щедр - не знаю, как! В общем, покупали, как барышники, разве что в рот не заглядывали. Анину стало почти физически дурно. Он понял, что на его глазах растаптывают то светлое и неповторимое, что он испытывал к Лазаревой.

- Котя! - воскликнул он неожиданно для самого себя.

Женщина-мак оглянулась, как оглянулась бы Светлана из того прошлого, в котором осталась. Давнее чувство вины всплыло в Анине, и он застыл, как соляной столб.

Все четверо тоже уставились на него, как на круглого, неповторимого идиота, который способен всё испортить одним махом. Митя Борейченков, ехидно улыбаясь, крикнул:

- Паша... ау! - и помахал ручкой, мол, у тебя все дома в такой ответственный момент?

Анин заставил себя сдвинуться с места. Ноги были каменными. Казалось, он тащит пудовые гири через пустыню Гоби, и путь, ой, как далёк, но до цели, не сводя глаз с Лазаревой, всё-таки добрался как раз вовремя, чтобы друзья не успели опомниться.

- Так, мужики... - рыбкой поднырнул под локоть Мите Борейченкову и смело отпихнул его животом, - у меня с дамой свидание. Так ведь? - покосился, как гусар на лошадь.

- Так, - засмеялась женщина-мак.

И его удивило, что она абсолютно беззащитна, даже со своими яркими губами, призванными поставить барьер перед любым мужчиной; и в этом она тоже походила на Светку. Сердце у Анина дрогнуло: в этот момент её карие, бессовестные глаза, как у Светки, казалось, сделали с ним то, что не могла сделать жена целых пятнадцать лет, и Анин чуть-чуть отпустил вожжи. Насколько он не доверял никому, настолько же был осторожен, а здесь, на тебе, не удержался и отпустил. Опыт говорил ему, что всё ложь и неправда, что на романтиках воду возят с понуканием, однако, ничего поделать с собой уже не мог, отпустил так отпусти, и его понесли чувства.

Первым опомнился Митя Борейченков и, вытаращив глаза на Анина, всё понял: не надо будить зверя, это плохо кончается. Непонятно, почему Анин так поступил, ну да бог с ним, неважно. Однажды на даче они схлестнулись, причём из-за какой-то ерунды, о которой тут же забыли, досталось, как ни странно, ему, то бишь Мите Борейченкову, потому что он берёг Анина, не дюже махался, поэтому сейчас попытался сгладить ситуацию, памятуя о том, что у Анина кризис.

- Мы уходим, - миролюбиво сказал, - хотя это неправильно!

- Чего неправильно?! - грубовато уточнил Анин, невольно сжимая кулаки, и глаза у него заблестели, как у шального.

Минуту назад он мечтал повеситься на рояльной струне, а сейчас жизнь вывернула неожиданное коленце, и появилась глупая надежда, в которую Анин не верил последние лет двадцать, как не верил ни одному режиссёру, потому что нет хуже играть чужой опыт. Не уживался он с этим чувством; съемочную площадку делил, но не уживался, потому что в редкие моменты чужой опыт совпадал с его личным опытом, и от этого оскудеваешь, выхолащиваешься и становишься похожим на мёртвый, осенний лист.

- Люблю тебя, мерзавец! - обнял его Митя Борейченков с блаженным выражением на лице и, подхватив Николая Бараско под руку, утащил его, упирающегося, на другой конец бара, пообещав: - Я тебе лучше виски куплю!

Юра Горбунов ничего не понял и, жалко улыбаясь, поплёлся следом, вопросительно оглядываясь на Анина и незнакомку.

- Идите, идите! - нервно крикнул Анин и повернулся к ней, помолчал, набычившись, и сказал, как только один он умел: - Котя, я искал тебя сто лет!

Никому так не говорил давным-давно, даже Бельчонку, потому что Бельчонок перестала реагировать на его слова и сделалась почти чужой, и в этом Анин не был виноват; в этом было виновато время и то, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они живут бок о бок целых пятнадцать лет.

- Женя, - поправила его женщина-мак с улыбкой.

- Светка, - произнёс он с тоской, понимая, что с этого момента она навсегда покидает его.

В памяти всплыло то последнее, что он запомнил перед кровавой вспышкой: её безумно прекрасный, просто королевский поворот головы. Сюрреалистичность происходящего только обострила чувства. Он словно забыл, что прошло столько лет; и жизнь обманула его в очередной раз.

- Ж-е-н-я... - сделала она скидку на его пьяное состояние и тряхнула головой так, что тёмная прядь упала ей на лицо, и от этого оно сделалось ещё ярче и коварнее.

- Женя, - попробовал он на вкус, ещё не доверяя ни слуху, ни ощущениям.

- Да, - подтвердила она, повернув голову совсем, как Светка, по-королевски, с надменной красотой, - Евгения Таганцева, консультант Сапелкина.

- Опять этот Сапелкин! - нашёл причину вскипеть Анин и невольно глянул туда, где сидел Сапелкин.

Клавдий Юрьевич толкал очередную речь, но так как его уже никто не слушал, то доверился кулуарной своре.

- Мой наниматель, - добавила Таганцева, и в глазах у неё возникла искра смеха, но не превосходства, а понимания; и это было то единственное, что могло ещё удивить Анина в этом мире, ибо он давно уже довольствовался суррогатом в чувствах и устал ждать настоящего и цельного.

В отличие от Бельчонка, которая последние лет пять бесконечно демонстрировала опыт, Таганцева глядела на него вопросительно и чем-то походила в этом отношении на вечно кланяющегося Базлова. Но Базлов унижался, а здесь всё было по-другому, неизбывно.

- Вот как! - сказал Анин, не упуская в ней ничего: ни внимательных глаз, ни блестящих волосы, ни полного отсутствия самодовольной агрессии, свойственной большинству молодых женщин до того самого момента, как они узнавали в Анине актёра.

Слово 'наниматель' прозвучало для него, как 'любовник'. А с другой стороны, слава богу, не актриса, здраво рассудил он, ибо даже в постели с актрисами надо было разговаривать только о том, какие они гениальные. Взять хотя бы мою жену, подумал он о Бельчонке, но тут же оставил эту тему, ибо давно устал от мысленных споров с женой.

- Я ассистент по актёрам в картине 'История будущего', - добавила Таганцева, заподозрив, что это совсем не то, о чём подумал Анин. - А в свободное время арт-директор фестиваля 'Бегущая по волнам', или наоборот, вначале арт-директор, а потом - ассистент.

Но он сообразил ещё до того, как она закончила фразу.

- Ах! - И пазл к разочарованию Анина сложился окончательно, однако, совсем не так, как он расфантазировался; а расфантазировался он о том, что они пойдут и лягут в постель.

Они были заочно знакомы. Таганцева звонила ему несколько раз в год и приглашала на фестиваль то во Флоренцию, то в Берлин, но Анин так же из года в год вежливо отказывался. Вот откуда я её знаю. У меня и в мыслях не было, что она - вылитая Лазарева, иначе бы я, ни минуты не раздумывая, явился бы на этот чёртов фестиваль с огромнейшим букетом огненных роз. Догадка о том, что в жизни он по большому счёту свалял дурака, овладела им. Нет, не так он себе её представлял, прямее и ровнее, что ли, даже по восходящей, но только не сплошными кругами и не предательством самого себя. А выходило, что я всегда ошибаюсь, отчаялся он; и объяснения этому не было, как не было объяснения всем тем случайностям, которые происходили с ним с тех пор, как он осознал себя как актёр.

- Все мои предложения остались в силе, - сказала Таганцева с такой приятной выдержкой, словно абсолютно не поняла шальных мыслей Анина.

Идиот, покраснел Анин, круглый, неповторимый, и впал в ступор. Он мог думать только о том, что разговор короткий и мордой в грязь. Как правило, женщины так с ним не поступали, а он, подлец, поступал, ибо что это было его защитной реакция от пошлости жизни, от своей известности, будь она трижды проклята; и он точно так же не жалел себе, как не жалел никого из своего окружения, и посему многие его считали грубияном.

- Я вам позвоню, - сжалилась она, оберегая себя тем самым королевским поворотом головы, который так очаровал Митю Борейченкова и Юру Горбунова.

- Да... пожалуйста... - сцепил он зубы, сгорая от стыда и не давая себе никаких поблажек.

- Нет, правда! - вспыхнула она в ответ на его отчаяние. - Мы едва знакомы...

Впервые за много лет он ощутил себя ребёнком и едва не доверился ей, как попу на исповеди. С этого момента между ними возникла та сердечность, которая могла стать прологом нечто большёго.

- Мы знакомы целую вечность, - запротестовал он, цепляясь за прошлое, как за самый надёжный якорь.

- Странно... - призналась она под его косым взглядом, - у меня точно такое же чувство, - и словно ступила на шаткий мостик, от волнения её лицо вспыхнуло и стало таким же пунцовым, как и губы.

- Послушай, - предпринял он ещё одну попытку. - Ты очень похожа на одну женщину, которую я любил, но она... она... - у него не хватило сил договорить, потому что он и так был слишком откровенен.

- Она погибла, - досказала за него Таганцева и повернула голову так, как до безумия нравилось Анину в Светке. - Я знаю. Это моя старшая сестра. У нас только фамилии разные.

Земля разверзлась, Анин упал на дно бездны и понял, что Таганцева должна презирать его и ненавидеть.

- Прощайте, - сказал он, разворачиваясь на каблуках, - мне стыдно.

И пошёл, забыв одежду в гардеробе. Митя Борейченков нагнал его, силой усадил в такси и повёз домой, стараясь не глядеть в его сторону, потому что всю дорогу Анин, не таясь, рыдал взахлеб. С ним случилась истерика, одна из тех редких истерик, которую он мог себе позволить только при Мите Борейченкове.

- Ну ладно тебе, старик, ладно, - успокаивал Митя Борейченков его, - с кем не бывает, - и тыкал в нос фляжкой с коньяком.

- Только ни о чём меня не расспрашивай, - просил Анин, клацая зубами по фляжке, - только ни о чём...

Прошлое застыло, как верстовые столбы; прошлого у него Таганцевой не было; и это убило его.

- Не буду, - обещал Митя Борейченков.

- Я большая скотина! - каялся Анин.

- Да ладно тебе... - успокаивал его Митя Борейченков.

- И она права!

- Кто?! - безмерно удивился Митя Борейченков, ожидая правды о чём угодно, но только не о том, что услышал.

- Бельчонок! Вот кто! - и Анин снова рыдал взахлеб.

Больше всего ему было жалко самого себя, своего прошлого, в котором ничего нельзя было изменить.

- Будь проклят этот мир! - страдал он. - Будь проклят!

Они взяли хорошей водки, самую шикарную закуску, которую только можно было отыскать в магазине, и просидели до утра, разговаривая на отвлечённые темы. И им казалось, что они понимают друг друга так, как никогда никого не понимали в жизни.

На рассвете Митя Борейченков ушёл, спросив на всякий случай:

- Надеюсь, ты, случайно, не того?.. - и внимательно посмотрел на Анина.

- Что 'случайно, не того'?

- В петлю не полезешь? - заглянул Митя Борейченков в глаза.

- Не полезу, - успокоил его Анин. - Иди, иди, - и даже махнул, мол, ничего не случится, что я дурак, что ли?

Он и не думал об 'этом'. Кто об 'этом' думает с похмелья? Но как только за Митей Борейченковым захлопнулась дверь, поискал глазами соответствующий предмет. Рояльной струны в квартире, конечно, не было. Главное, чтобы не так, как Витька! - зарёкся Анин. Мысль, о том, что его голого, холодного и скользкого будут тащить из ванной, что о нём будут горевать так же цинично, как и о Коровине, только подстегнула его. Назло всем, решился он, даже не думав о Бельчонке. Распахнул кладовку. Под потолком, обвязанный альпинистской верёвкой висел рулон старых обоев в паутине. Анин вытряхнул их на пол и принялся развязывать узлы зубами. Ни одно дело до конца не довёл, с ожесточением думал он, ни одно! Будь всё проклято! Сейчас! Только сейчас! И не нашёл лучшего, как податься в ванную, чтобы выбрать трубу отопления. Как в 'Англетере', когда повисну, ткнусь мордой, подумал он, глядя на трубы. Желание побыстрее довершить поступок, охватило его.

Веревка оказалась жестком и заскорузлой. По правилам её надо было бы намылить, но и так сойдёт, решил Анин, не барин, и, сунув голову в петлю, тут же соскользнул ногами с края.

Он абсолютно не ожидал, что сразу начнёт задыхаться и даже забеспокоился по этому поводу, но потом подумал, что это временные трудности и что все неудобства пройдут сами собой, главное, их проскочить. Но когда в голове зазвенело и образовалась пустота, он чисто инстинктивно стал искать опору под ногам, ощущая, что пустота засасывает всё глубже и глубже, а звон становится просто таки невыносимым.

Однако ноги почему-то всё соскальзывали соскакивали, и тогда Анин, уже теряя сознание, ухватился за трубу и дёрнул что есть силы. Раздалось яростное шипение, всё вокруг заволокло клубами пара, и Анин понял, что сидит в ванной, а сверху на него, как из брандспойта, с шипением бьёт струя горячей воды.

Правду говорила мама: 'Бывают дни похуже!' оторопело подумал Анин, с третьей попытки переваливаясь через край ванны и, как слепой, ища полотенце.

***

Утром следующего дня ему, трезвому и умиротворённому от работы над комедией, позвонил Кирилл Васильевич Дубасов:

- Паша, будешь у меня сниматься?

- Кем? - сдержанно поинтересовался Анин, подумав, что это очередной розыгрыш на фоне всеобщего безумия.

С дикцией, которая и в былые-то времена у Анина не была на высоте, вообще стало плохо.

- Старым мастером кун-фу, - терпеливо объяснил Дубасов, хрипя, как старые меха.

Анин представил тяжелое, обрюзгшее лицо Кирилла Дубасова, его астматическое дыхание и падающую походку, с сожалением посмотрел на страницу ворда с набранным текстом и сообразил: почётная негативная роль, как у Виктора Коровина, обеспечена. Докатился, но это лучше, чем ничего, здраво рассудил он, и даже лучше, чем сценарий, над которым надо ещё корпеть и корпеть, выводя эту самую фабулу. Душа только и твердила, что сценарная работа - не твой хлеб, что надо двигаться, бегать, прыгать, пить, нравиться женщинам, драться, сквернословить, богохульствовать, презирать, любить и ненавидеть, а не барабанить по клавиатуре в гордом, беспросветном, тоскливом одиночестве, отвлекаясь разве что на вездесущие ошибки, выскакивающие, как блохи.

- Я не читал сценария, - стал юлить он, зная в душе, что уже согласен, что не может, даже при всём своём желании, отказать настырному Дубасову.

И Дубасов тоже знал об этом.

- Почитаешь в самолёте, - весело захрипел он.

- А куда? - Словно ему было не всё равно, лишь бы вырваться из мартовской Москвы.

- Здесь недалеко, - в тон ему ответил Кирилл Дубасов. - В Гонконг. Съёмки три недели.

Анин постарался не удивиться. Значит, в кадре я буду не больше полчаса, обрадовался он: куча свободного времени! Воображение нарисовало бары, полные экзотических напитков, море и, разумеется, женщины. Говорят, там полно красоток, вспомнил он чьи-то впечатления.

- Когда?

- Завтра в семь утра. Билеты на тебя заказаны.

- Я зуб выбил, - признался Анин, ожидая, что Кирилл Васильевич изменит решение.

- Какой? - уточнил Кирилл Дубасов.

- Передний.

- Мы включим тебе это в страховку! - фальшиво обрадовал Кирилл Дубасов.

- Так я шепелявлю! - поддакнул Анин.

- Озвучим, когда зуб вставишь, - нашёлся Кирилл Дубасов.

- Сколько заплатите? - ухватился Анин за последнюю соломинку.

Кирилл Дубасов назвал такую сумму, что Анин счёл благо быстренько сообщить, пока Дубасов не передумал:

- Я согласен!

Уже в аэропорту Чхеклапкок, прохладном и стерильном, как операционная, Кирилл Дубасов мимоходом спросил, доставая ингалятор:

- А что у тебя с горлом?

- Да так... - шепелявя, ответил Анин и нервно поправил шелковый шарфик.

И действительно, в тамошней жаре эта часть одежды смотрелась чрезвычайно дико.

- Покажи-ка, - Кирилл Дубасов вначале сунул ингалятор себе в рот, потом долго кашлял, потом требовательно заглянул. - Ого... Странгуляционная борозда. Вешался? - поинтересовался со смешком.

- Было дело, - признался Анин, воротя морду в сторону.

После девятичасового перелета в них было полно адреналина, и бодрость пёрла, как шампанское из бутылки.

- Ну-ка... - Дубасов посмотрел в глаза Анину и не нашёл так ничего интересного. - Не бойся никому не скажу. Знакомая история.

- Что... и вы тоже?.. - обрадовался Анин, хотя, конечно, занервничал, ибо никому не нравится выдавать свои тайны.

- Было дело лет сорок назад, - ухмыльнулся Кирилл Дубасов так, словно с тех пор обрел душевное равновесие на всю оставшуюся жизнь.

И у Анина словно с души камень свалился: оказывается, он не одинок в этом пакскудном мире. Через это надо пройти, подумал он, чтобы потом вот так, как Кирилл Васильевич, посмеиваться над самим собой.

- Я тебе больше скажу, из-за женщины! История, как у Шекспира!

Лицо у него опростилось и сделалось мечтательным. Но пообщаться им не удалось, налетел Василий Новиков, администратор группы:

- Кирилл Васильевич, багаж пропал!

- Как?! - схватился за больное сердце Кирилл Дубасов и задышал, словно паровоз.

Все забегали, всё завертелось и закружилось. Анин только руками развёл и тоже взялся помогать. За стеклянными стенами щурилось горячее, тропическое солнце.

- Вечером заходи, расскажу! - просипеть Кирилл Дубасов на ходу и, прихрамывая, пропал в холодном сиянии аэропорта по пути к администратору.

В первый день за суетой и впечатлениями Анин притащился в гостиницу глубоко за полночь. Мнацаканов, который играл главную бандитскую роль и который ходил и смотрел, как Базлов, в рот Анину, предложил, намекая не нечто исключительное:

- Командор, продолжим?.. - Таким нехитрым приёмом он тоже пытался выведать профессиональные секреты Анина.

Мнацаканова взяли из массовки за молодость и фактуру и платили в сто раз меньше, чем Анину. Но он, естественно, об этом даже не подозревал. Одно пребывание в Гонконге было для него подарком.

Анин снисходительно напомнил, глядя на гладколицых азиатских девушек, сидящих в фойе:

- Здесь можно подцепить любую заразу. Лечись потом.

- Ничего, я помолился, - сказал Мнацаканов, боготворя Анина, как Большего Будду на Лантау.

Казалось, только что они облазили в округе абсолютно все бары и попробовали абсолютно всё, что можно было попробовать. И только благодаря адреналину, который ещё бурлил в них, остались свежими, как огурчики. К чести Мнацаканова, он ни словом не обмолвился о борозде на шее Анин, которую конечно же, заметил, и которая из кровавой превратилась в тёмно-бурую змею.

- Утром мы едем на натуру, - напомнил опытный Анин, стараясь не шепелявить.

Натурой служило озеро с мудрёным названием, которой Анин никак не мог запомнить. Там уже были построены декорации: бунгало и очаг.

- Какое утро?! - воскликнул Мнацаканов, входя вслед за Аниным в лифт и с сожалением оглядываясь на девушек с гладкими, кукольными лицами.

Девушки посылали им авансы в виде умопомрачительных взглядов и покачивали стройными ножками на тоненьких, прозрачных каблуках.

- Ты не обижайся, - Анин доверительно похлопал Мнацаканова по широкой груди, - но Дубасов меня убьёт, если я тебя спою.

- Не споите! - горячо заверил его Мнацаканов, и азарт, как пламя на погосте, тихо вспыхнул у него в глаза.

- Видно будет, - многозначительно сказал Анин, заканчивая коротким фирменным смешком. - Но лучше перенести, поверь моему опыту.

- Такая красота вокруг! Такая красота! - восхищённо твердил Мнацаканов, глядя с девяностого этажа на раскинувшийся внизу город, ярким и сочный, как апельсин. - Ну, пьём хотя бы до рассвета, или нет?

- Ещё успеется, - иронично хихикнул Анин, входя в прохладный номер и сдирая на ходу мокрую майку.

Харизма - это как клеймо, приобретя один раз, избавиться невозможно, думал он.

- Но если что, я в соседнем номере, - на всякий случай напомнил Мнацаканов, заглядывая в дверь.

- Иди, иди с богом, - снисходительно посоветовал Анин и подался в душ.

Только он успел освежиться, как раздался телефонный звонок. Чертыхаясь, Анин вымелся из ванной и поднял трубку:

- Кирилл Васильевич? - узнал он хрипы режиссёра. - Что-то случилось?..

- Заходи, - велел Кирилл Дубасов, - дорасскажу свою историю.

- А как же съёмки? - удивился Анин, поглядывая на часы.

Он и не думал, что это так важно для Дубасова; на сон осталось не больше часа.

- В автобусе поспишь, - коротко ответил Кирилл Дубасов.

- Погодите, мы же едем на катере? - безбожно шепелявя, напомнил Анин.

- Значит, на катере, - бессильно согласился Кирилл Дубасов. - Заходи!

- Хорошо, иду.

Это была последнее их дружеское застолье: через сутки они так разругались, что общались между собой исключительно только через помощников. Анин не любил, когда кто-то знал его тайну, а Дубасов не любил, когда говорят 'мимо текста'. Он был режиссером старой закваски: Анин устал объяснять, что образ мастера кун-фу получался очень даже по-русски, словно скопированный с деда-геймера из девяностых. Наверное, он и был таким в представлении Кирилла Васильевича; однако, он обозвал Анина 'абсурдистом' и стоял на своём: 'Эти свои театральные штучки оставь при себе!' - кричал он, намекая, что это в театре он может, образно говоря, хоть лезть на стену, хоть голышом ходить, а здесь изволь руководствоваться сценарием, тем более, что они делают элементарный боевичок, разве что антураж экзотический. Анин в знак протеста срывал дубль на полуслове и уходил якобы курить, на самом деле - опрокинуть раз-другой по сто местной сивухи и позубоскалить с демонической красавицей Синичкиной, чем страшно злил Дубасова. Правда, к его чести, он больше ни словом не обмолвился о попытке самоубийства Анина, и в этом были его принципиальные убеждения настоящего мужика, перед которыми можно было только снять шляпу.

В тут ночь он рассказал свою историю.

- Было мне двадцать шесть. Я только-только закончил ГИТИС, и от меня ушла жена. Заметь, очень молодая и очень красивая жена. Поехала якобы в командировку в Саров и через неделю прислала телеграмму, что полюбила другого.

Анин внимательно посмотрел на Кирилла Дубасова. Трудно было представить, что он когда-то был молодым. Рыхлая кожа, мешки под глазами и второй подбородок делали его столетним бодрячком.

- Как тебе? - Кирилл Дубасов схватился за ингалятор, который всегда был под рукой.

- Ужас! - всплеснул руками Анин. - Я её знаю?

- Не будем называть имен, - просипел Дубасов, безуспешно хватая воздух остатками соединительной ткани в лёгких. - Теперь она много снимает и много ездит по миру, заседает в различных авторитетных жюри, и к её мнению очень даже прислушиваются. Обо мне, я думаю, она давно забыла. С горя я тоже полез в петлю.

- А зачем? - удивился Анин, полагая, что только ему принадлежит исключительное право вешаться и топиться, как впрочем, травиться, стреляться и прыгать с Крымского моста.

- Молодой был, горячий, - вдруг абсолютно молодым голосом произнёс Кирилл Дубасов.

- У вас совсем другой случай, - возразил Анин, подумав о себе, гонимом перекати поле, на какое-то мгновение, не слыша Дубасова, погружаясь в своё неизбывное горе вечного страдальца.

- Все случаи одинаковы, - вернул его в реальность Кирилл Дубасов, - стресс, невозможность ужиться с самим собой, то да сё, в общем, мелочи. Спасла меня мать. Как, не знаю. Чудом оказалась на даче, хотя, казалось, я всё предусмотрел. Вынула из петли, и, как видишь, я до сих пор живой. И я понял две вещи: жизнь - это всего лишь привычка, и ты должен заниматься в ней тем, что тебе нестрашно делать. Больше ничего не надо городить. А женщины? Они приходят и уходят. Дело не в стакане воды, и не в страхе его не получить, дело в том, что ты можешь создать до того, как тебя не станет. А ты до этого можешь многое успеть!

- Я?! - крайне удивился Анин, потому что никак не ожидал лести от Кирилла Васильевича, который всегда был жёлчным и последовательным в своём скепсисе к миру актеров.

Но затем сообразил, что это не лесть, а жизненный опыт, мужественность, за которую Кирилл Дубасов заплатил тем, что до сих пор, старый и больной, но полный энергии, таскается по съемочным площадками и творит нетленки, что твои пирожки. Ведь он не просто так взял меня на съёмки, ведь ему, наверняка, все уши прожужжали, какой я гад ползучий, думал, цепенея от гордости, Анин, а он не побоялся и пошёл наперекор сапелкинской своре.

- Ты, - подтвердил Кирилл Дубасов. - Тебе дадено! И ты должен исполнить! А остальное всё неважно, остальное всё побоку. Так что изволь терпеть и работать, работать и терпеть. Создавай условия для победы. В петлю больше не лезь! Не твоё это дело. В петлю лезут только из-за большёго греха. У тебя есть большой грех?

Анин вспомнил о Светлане Лазаревой из Ялты и о Герте Воронцовой:

- Нет.

- Слава богу! - покашливая, резюмировал Кирилл Дубасов и зевнул. - Иди, я спать буду. Ах, да, скорее всего, мы снимем ужасный фильм, но деваться некуда. Только не говори об этом никому.

Анин понял, что этим разговором Кирилл Васильевич спас его о дубля номер два.

***

В тот момент, когда Анин коснулся подушки, в голове у него чётко и ясно позвучал голос Коровина:

- Хочу домой!

Сна как не было. Анин рывком сел и прислушался.

- Витька... - напряженно позвал он, - ты, что ли?..

В номере, полненным прохладного кондиционированного воздуха, было тихо, как на кладбище, даже звуки вечно гудящего город, не проникали внутрь.

- Витька! - снова позвал Анин. - Кончай чудить, я с ума сойду!..

- Хочу домо-о-о-й... Хочу домо-о-о-й... - завыл из-под кровати Коровин.

Анин подскочил, как ужаленный, обежал номер, заглядывая во все углы и даже в туалет.

- Хочу домо-о-о-й... - произнёс Коровин на этот раз из слива в ванне.

Допился, голоса слышу, чуть не грохнулся в обморок Анин.

- Ничего ты не слышишь, - абсолютно трезво, потому и непривычно, сказал Коровин, - я, действительно, с тобой разговариваю.

- Витька! - несказанно обрадовался Анин, вертясь, как угорь на сковородке.

Волосы у него встали дыбом, кожа покрылась огромными мурашками.

- Я-я-я, - шмыгнул носом Коровин.

- Ну и-и-и... как там? - не нашёл ничего лучшего спросить Анин.

В голове крутились самые дикие предположения: они выпили с Мнацакановым что-то лишнее с экзотическими мышами, или закусили какими-нибудь грибами, приняв их за морепродукты, или же таким жутким образом на него повлиял тропический климат, или местные жрицы любви навели порчу за платонизм, аскетизм и славянскую матерщину.

- Хуже, чем я ожидал, - посетовал Коровин в характерной для него скептической манере. - Бухла нет, и все на пятки друг другу наступают. А ещё планы меняют, как перчатки, никто, заметь, по этому поводу не дерётся. Только хвосты друг другу обрывают.

- Какие хвосты? - вырвалось у Анина.

- Неважно, - стушевался Коровин.

- Так возвращайся! - неожиданно горячо предложил Анин, полагая таким образом избавиться от Коровина, потому что думал, что обратной дороги оттуда нет.

- Не получается. Зря вы меня похоронили, - укорил Коровин. - А бухла нет?

- Нет, - посетовал Анин, вспомнил, что первое, что они сделали с Мнацакановым, это опорожнили бары что у него, что у Анина.

- Вот то-то и оно, - посетовал Коровин, и было слышно, как он сглатывает вязкую слюну.

- Что мне сделать, чтобы ты вернулся? - схитрил Анин, как тогда в ресторане.

- Отроешь меня? - спросил Коровин.

- Всенепременно, - не подумав, пообещал Анин.

- Обязательно отроешь! На Троекуровском, на алее актёров...

- Да знаю я, знаю, - сварливо сказал Анин.

- Рядом с Владом...

- Да знаю!

Он хотел спросить в том смысле, видится ли с ним Коровин, но не успел.

- Ну тогда я жду! - многозначительно и даже с непонятной угрозой сказал Коровин.

- Бывай, - картонным голосом ответил Анин и не в силах бороться со сном, бухнулся в постель.

Утром, естественно, он ничего не помнил. Осталось только тягостное ощущение дикого воспоминания.